Текст книги "Долина Пламени (Сборник)"

Автор книги: Генри Каттнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 46 страниц)

– Определенные операции, недоступные людям, – дополнил Куэйл.

«Конечно, – подумал Буркхальтер, – если бы мы могли соревноваться с нетелепатическим человечеством на основе равенства. Но разве слепые станут доверять зрячему? Сядут они с ним играть в покер? – Внезапно Буркхальтера охватило неприятное чувство горечи. – Где выход? Резервации для лысок? Изоляция? А разве нация слепых относится к зрячим с достаточным доверием для этого? Или их сотрут с лица земли – верное средство в системе взаимозависимости и взаимоограничения, сделавшее невозможной войну».

Он помнил, как стерли с лица земли Ред-Бэнк, и, возможно, оправданно. Город становился слишком большим, а чувство собственного достоинства – существенный фактор: никто не хочет терпеть унижение, пока у него на поясе кинжал. Точно так же тысячи и тысячи маленьких городков, заполонивших Америку, каждый из которых специализировался на чем-либо, как-то: производство вертолетов в Гуроне и Мичигане, овощеводство в Коное и Диего, текстильное производство, образование, искусство, машиностроение, – все они зорко следили друг за другом. Научные и исследовательские центры были немного крупнее – никто не возражал против этого, поскольку их население почти никогда не воевало, разве только вынужденно; вообще же городов с населением больше, чем нескольких сотен семей, было мало. В этом принцип взаимозависимости и взаимоограничения проявлялся самым эффективным образом: как только появлялись признаки того, что маленький город стремится стать большим и, следовательно, столицей, а затем – империалистическим государством, – его Йали. Впрочем, такого давно не случалось. А Ред-Бэнк, возможно, был ошибкой.

С геополитической точки зрения, это было хорошее устройство; социологически оно тоже было приемлемо, но несло неизбежно стремление к изменениям, ведь подсознательное желание выделиться существовало всегда. Права личности ценились все выше по мере децентрализации. И люди учились.

Они научились финансовым отношениям, основанным в большей степени на товарообмене; научились летать – никто не пользовался наземными средствами передвижения. Люди научились многим вещам, но они не забыли Взрыв, и в потайных местах около каждого города были припрятаны бомбы, которые могли полностью, с фантастической эффективностью уничтожить небольшой городок – так же, как подобные бомбы уничтожили огромные города во время Взрыва.

И всем было известно, как изготовить такие бомбы. В простоте их устройства была своя ужасная красота. Ингредиенты можно было найти где угодно, а соединить их не представляло особого труда. Оставалось только поднять вертолет над городом, сбросить эту яйцеобразную форму – и города как не бывало.

За пределами пустыни недовольных, неприспособленных людей, которые встречаются в любой нации, никто не трогал. А бродячие племена никогда не совершали набегов и не собирались в слишком большие группы, боясь уничтожения.

Люди искусства в некоторой степени также являлись неприспособленными, но они не были асоциальными, поэтому жили где хочется, рисовали, писали литературные и музыкальные произведения, уходя в свой собственный мир. Ученые, тоже неприспособленные люди во многих отношениях, укрывались в своих более крупных городах, создавая там небольшие сообщества, и добивались выдающихся технических успехов.

А лыски – те искали работу где могли.

Ни один нетелепат не мог бы смотреть на окружающий мир так, как Буркхальтер. Он необыкновенно хорошо осознавал наличие различных слоев человеческого общества, придавая более глубокое, более прочувствованное значение их ценностям, – потому, безусловно, что видел людей в большем, чем обычно, количестве измерений. И кроме того, в некотором роде он – неизбежно – смотрел на человечество со стороны.

Однако он был человеком. Просто барьер, воздвигнутый телепатией, заставлял людей относиться к нему с подозрением – большим, чем если бы у него было две головы: тогда его могли бы жалеть. А так…

А так он настроил сканирующее устройство, чтобы на экране засветились новые страницы рукописи.

– Скажите, когда начнем, – обратился он к Куэйлу.

Куэйл откинул рукой свои седые волосы.

– Я сплошной комок нервов, – возразил он. – В конце концов, приведение в порядок моих материалов потребовало немалого напряжения.

– Что ж, всегда можно отложить публикацию. – Буркхальтер предложил это как бы мимоходом и был рад, что Куэйл не клюнул. Он тоже не любил неудач.

– Нет-нет, я хочу, чтобы это было сделано сейчас.

– Психокатарсис…

– Что ж, возможно, при помощи психолога. Но не…

– Лыски. Вы знаете, что многие лыски оказывают помощь психологам. И, кстати сказать, довольно успешно.

Куэйл включил устройство для курения и медленно затянулся.

– Я думаю, что… я слишком мало имел контактов с лысками. Или, наоборот, слишком много, без разбору. Я видел кое-кого из них в сумасшедшем доме… Надеюсь, я не сказал ничего обидного?

– Нет, – ответил Буркхальтер. – Любая мутация может оказаться слишком близко к крайней черте. Было среди них множество неудачных. Жесткое излучение вызвало одну настоящую мутацию; появились безволосые телепаты, но не все они вполне нормальны. Мозг – любопытное устройство, вы, думаю, знаете. Это, образно говоря, коллоидное балансирование на острие иглы. Если что-то не в порядке, телепатия обычно это выявляет. Вам, должно быть, известно, что Взрыв вызвал до черта психических расстройств, не только среди лысок, но и среди других появившихся тогда мутантов. Добавлю к этому, что почти все лыски склонны к паранойе.

– А также к старческому слабоумию, – добавил Куэйл с облегчением, так как разговор перешел на Буркхальтера.

– И к слабоумию, да. Когда телепатическими способностями обладает противоречивый разум – наследственно испорченный разум, – он не может с этим справиться. Наступает дезориентация. Параноидальная группа уходит в свой собственный мир, а слабоумные просто не осознают, что существует этот мир. Есть, конечно, исключения, но мне кажется, я выделил то, что лежит в основе.

– В некотором роде, – сказал Куэйл, – это страшно. Я не помню исторической параллели.

– Ее нет.

– Чем, вы думаете, это кончится?

– Не знаю, – произнес Буркхальтер задумчиво. – Я полагаю, мы ассимилируемся, а пока для этого прошло недостаточно много времени. Пока мы специализированы определенным образом и полезны в определенного вида работах.

– Если вас это устраивает, но лыски, не желающие носить парики…

– В них столько злости, что, думаю, их всех понемногу убьют на дуэлях. – Буркхальтер улыбнулся. – Невелика потеря. Что касается других, – мы все же получаем то, что хотим, – признание. У нас нет ни рогов, ни крылышек.

Куэйл покачал головой.

– Мне кажется, я рад, что не телепат. Разум достаточно загадочен и так, и нет нужды открывать новые двери. Спасибо, что дали мне поговорить. Во всяком случае, я частично выговорился. Попробуем еще раз рукопись?

– Разумеется, – ответил Буркхальтер, и снова вверху на экране замелькали страница за страницей. Куэйл действительно казался более открытым; его мысли стали яснее, и Буркхальтеру удалось докопаться до истинного смысла прежде казавшихся туманными утверждений. Они работали в согласии, и только дважды пришлось им пробираться сквозь эмоциональную путаницу. В полдень они закончили, и Буркхальтер, дружески кивнув Куэйлу, добрался на подъемнике до своего кабинета, где его ждало несколько записанных визором сообщений. Он просмотрел запись, и в его голубых глазах появилось беспокойство.

За обедом он, сидя в отдельной кабинке, беседовал е доктором Муном. Разговор продолжался так долго, что кофе оставался горячим лишь благодаря электрочашкам, однако Буркхальтеру требовалось обсудить не одну проблему. А Мун был добрый малый. Толстяк, казалось, принадлежал к тем немногим, кого не отталкивал даже подсознательно тот факт, что Буркхальтер – лыска.

– Я никогда не дрался на дуэли, док. Я не могу себе этого позволить.

– Ты не можешь этого себе не позволить. Ты не можешь отклонить вызов, Эд. Так не делается.

– Но этот парень, Рэйли, – я даже не знаю его.

– Я слышал о нем, – сказал Мун. – Весьма неуживчивый. Много раз дрался на дуэли.

– Это просто смешно! – Буркхальтер хлопнул ладонью по столу. – Я не хочу!

– Что ж… – помолчав, Мун практически заметил: – Твоя жена не может с ним драться. А если Этель читала мысли миссис Рэйли и разболтала об этом, то у Рэйли есть все основания вызвать тебя.

– Ты что, думаешь, мы не знаем, как это опасно? – тихо спросил Буркхальтер. – Этель не шастает по знакомым, читал мысли, равно как и я. Это смертельно опасно для нас, как и для любого лыски.

– Только не для безволосых, не для тех, кто не носит париков. Они..

– Они дураки. И компрометируют всех лысок. Первое: Этель не читает мысли, она не читала мыслей миссис Рэйли. Второе: она не треплет языком.

– Ла Рэйли, безусловно, принадлежит к истерическому типу, – заметил Мун. – Ходили какие-то слухи об этом скандале, как бы там ни было, и миссис Рэйли вспомнила, что недавно видела Этель Такой уж она человек, ей, так или иначе, обязательно нужен козел отпущения. Вполне может оказаться, что она сама где-нибудь сболтнула лишнее, а чтобы муж ее в этом не винил, решила найти прикрытие.

– Я не собираюсь принимать вызов Рэйли, – упрямо повторил Буркхальтер.

– Придется.

– Послушай, док, может быть…

– Что?

– Ничего. Так, одна мысль. Может, сработает. Забудь об этом. Кажется, я нашел верное решение. Как ни крути, другого выхода нет. Драться на дуэли я не могу, и все.

– Ты ведь не трус.

– Есть одна вещь, которой лыски все-таки боятся, – сказал Буркхальтер. – Общественное мнение. Я знаю, что, приняв вызов, убью Рэйли. Поэтому-то я никогда не дрался на дуэли.

– М-м-м… – Мун отхлебнул кофе. – Мне кажется…

– Не надо. Есть еще кое-что. Я вот думаю, не следует ли отправить Эла в специальную школу.

– А что такое с малышом?

– Он становится прекрасным малолетним преступником. Утром мне звонила учительница. Стоило ее послушать. Он странно разговаривает и ненормально себя ведет. Некрасиво шутит над друзьями – если, конечно, у него еще остались друзья.

– Все дети жестоки.

– Дети не ведают, что такое жестокость. Потому и жестоки: у них еще нет чувства сострадания. Но Эл становится… – Буркхальтер беспомощно развел руками. – Он превращается в юного тирана. И ему на все наплевать, по словам учительницы.

– На мой взгляд, это не выглядит слишком уж ненормальным.

– Но это не самое плохое. Он слишком сосредоточен на самом себе. Чересчур. Я не хочу, чтобы он превратился в одного из лысок без париков, о которых ты говорил. – Буркхальтер не упомянул о другом варианте: паранойя, сумасшествие.

– Где он всего этого набирается? Дома? Едва ли, Эд. Где он еще бывает?

– Где и все. У него нормальное окружение.

– Мне кажется, – сказал Мун, – что у лыски должны быть исключительные возможности для воспитания ребенка. Умственный контакт – вроде того.

– Да. Но… я не знаю. Беда в том, – Буркхальтер говорил тихо, еле слышно, – что я больше всего хотел бы ничем не отличаться. Нас не спрашивали, желаем ли мы быть телепатами. Возможно, это и замечательно – по большому счету, – но я всего лишь отдельная личность со своим микрокосмом. Людям, занимающимся долгосрочной социологией, свойственно забывать об этом. Они могут найти общие решения, но каждый отдельно взятый человек – или лыска – должен бороться сам, пока жив. И это не просто борьба. Это хуже: необходимость каждую секунду следить за собой; стараясь войти в мир, где ты не нужен.

Мун чувствовал себя неловко.

– Ты что, Эд, испытываешь жалость к себе?

– Да, док. – Буркхальтер встряхнулся. – Но я что-нибудь придумаю.

– Мы вместе придумаем, – сказал Мун, хотя Буркхальтер и не ждал от него особой помощи. Мун был бы рад помочь, но обычному человеку ужасно трудно понять, что лыска – такой же, как он. Люди всегда ищут различия – и находят их.

Во всяком случае, сейчас ему нужно было разобраться с делами прежде, чем он увидит Этель. Буркхальтер мог бы легко скрыть информацию, но она обнаружит ментальный барьер и удивится. Их брак был близок к идеалу благодаря дополнительному контакту, который в какой-то мере компенсировал неизбежное, полуосознанное отчуждение от остального мира.

– Как дела с «Психоисторией»? – помолчав, поинтересовался Мун.

– Лучше, чем я ожидал. Я нашел новый подход к Куэйлу. Когда я рассказываю о себе, он вроде как открывается, обретает некую уверенность, чтобы допустить меня в свои мысли. Может быть, несмотря ни на что, мы сумеем подготовить для Олдфилда эти первые главы.

– Прекрасно. Но все равно, лучше бы он не торопил нас. Если нам придется готовить книги с такой поспешностью, то проще уж вернуться к прежней семантической путанице. – Но мы не вернемся к ней!

– Что ж, – сказал Буркхальтер, вставая. – Я пошел. Увидимся.

– А насчет Рэйли…

– Оставь это. – Буркхальтер вышел и направился по адресу, который записал его визор. Он потрогал кинжал у себя на поясе. Лыски не могут драться на дуэли, но…

Его мозг воспринял приветствие, и он остановился под аркой, ведущей на территорию городка, улыбнувшись Сэму Шейну, лыске из района Нового Орлеана, в ярко-рыжем парике. Они не стали тратить время на разговор.

Личный вопрос, касающийся умственного, морального и физического состояния.

Удовлетворенное сияние. А ты, Буркхальтер?

На мгновение Буркхальтер почти увидел, что символ его имени означает для Шейна.

Тень тревоги.

Теплое, доброе желание помочь.

Между лысками всегда существовала дружеская связь.

«Куда бы я ни шел, – подумал Буркхальтер, – всюду встречаю подозрительность. Мы уроды».

«В других местах еще труднее, – подумал Шейн. – В Модоктауне нас хотя бы много. Люди всегда настроены более подозрительно, когда встречаются с нами не ежедневно».

«Мальчик…»

«У меня тоже неприятности, – подумал Шейн. – Меня это тоже тревожит. Мои две девочки…»

«Проступки?»

«Да».

«Общий знаменатель?»

«Не знаю. У многих из нас те же неприятности с детьми».

«Вторичные характеристики мутации? Проявление во втором поколении?»

«Сомнительно, – подумал Шейн, нахмурясь и прикрыв свое мысленное представление расплывчатым вопросом. – Подумаем после. Пора идти».

Буркхальтер вздохнул и отправился дальше. Дома тянулись вереницей вокруг центрального промышленного предприятия Модока, и он прошел к своей цели через парк. Однако в длинном изогнутом здании никого не было, поэтому Буркхальтер отложил встречу с Рэйли на потом и, взглянув на свой таймер, пошел по склону холма к школе. Как он и ожидал, было время отдыха, и он заметил Эла, разлегшегося под деревом, в некотором отдалении от своих товарищей, занятых захватывающей и жестокой игрой во Взрыв.

Он послал вперед мысль.

Зеленый Человек почти добрался до вершины горы. Волосатые гномы топали по его следу, нечестно преследуя свою жертву шипящими вспышками молний, но Зеленый Человек проворно увертывался. Скалы нависали…

– Эл.

…внутрь, под ударами гномов, готовив…

– Эл! – Буркхальтер послал мысль вместе со словом, толчком ворвавшись в мозг мальчика, – он очень редко применял этот прием, поскольку дети были практически беспомощны против такого вторжения.

– Привет, пап, – невозмутимо сказал Эл. – В чем дело?

– Сообщение от твоей учительницы.

– Я ничего не сделал.

– Она все мне рассказала. Слушай, малыш. Не забивай себе голову разными глупыми мыслями.

– Я не забиваю.

– Как ты думаешь, лыска лучше или хуже, чем нелыска?

Эл встревоженно пошевелил ногами. Он ничего не ответил.

– Что ж, – сказал Буркхальтер, – ответ заключается в том, что ни то ни другое неверно. Лыска может общаться мысленно, но он живет в мире, где большинство людей не может этого.

– Они дураки.

– Не такие уж дураки, если они лучше приспособлены к окружающему миру, чем ты. С таким же успехом можно сказать, что лягушка лучше рыбы, поскольку она земноводная. – Буркхальтер кратко объяснил сказанное телепатически.

– Ну… а, я понял, ясно.

– Возможно, – медленно произнес Буркхальтер, – все, что тебе нужно, это хороший пинок под зад. Эта твоя мысль была не совсем ясной. Что это было?

Эл попытался скрыть ее, отгородившись от воздействия, Буркхальтер начал поднимать заслон – дело для него простое, – но остановился. Эл смотрел на отца отнюдь не по-сыновнему, скорее, как на какую-то рыбу без костей. Это было ясно.

– Если ты настолько самовлюблен, – заметил Буркхальтер, – то, может быть, поймешь другой пример. Ты знаешь, почему никто из лысок не занимает ответственных постов?

– Разумеется, – неожиданно ответил Эл. – Они боятся.

– Чего боятся?

– Ну… – Мысленная картина была очень любопытной, смешение чего-то, смутно знакомого Буркхальтеру. – Нелысок.

– Да, если бы мы занимали должности, где могли бы использовать преимущество своих телепатических способностей, нелыски весьма сильно завидовали бы – особенно в случае успешной деятельности. Даже если бы лыска всего лишь изобрел мышеловку лучшей конструкции, очень многие стали бы утверждать, что он украл идею из мыслей какого-нибудь нелыски. Соображаешь?

– Да, пап.

Но прежде он этого не понимал. Буркхальтер вздохнул и поднял глаза. Он узнал одну из девочек Шейна; она в одиночестве сидела неподалеку на склоне холма, прислонясь к большому камню. Там и тут виднелись другие одинокие фигуры. Далеко на востоке покрытые снегом крепостные валы Скалистых гор выступали неровным силуэтом на фоне голубого неба.

– Эл, – сказал Буркхальтер, – я не хочу, чтобы ты задирался и ввязывался в ссоры. Это прекрасный мир, и люди в целом – отличные ребята. Существует закон золотой середины. Для нас неразумно получать слишком большое богатство или власть, поскольку это обернется против нас, – да и нет в этом нужды. Бедных нет. Мы находим работу, выполняем ее, и мы относительно счастливы. У нас есть некоторые преимущества перед нелысками – например, в браке. Мысленная близость не менее важна, чем физическая. Но я не хочу, чтобы ты, будучи лыской, считал себя богом. Это совсем не так. Я все-таки могу, – добавил он задумчиво, – выбить из тебя эту дурь, если ты станешь развивать ту идею, что у тебя сейчас на уме.

– Извини. – Эл судорожно сглотнул и скомандовал отступление. – Я больше не буду.

– И никогда не снимай парика в классе. Пользуйся липкой массой, которая в шкафу в ванной.

– Да, но… Мистер Беннер не носит парика.

– Напомни мне, я дома расскажу тебе кое-что из истории хулиганов-стиляг, – сказал Буркхальтер. – То, что мистер Беннер не носит парика, – возможно, единственное его достоинство, если ты считаешь это достоинством.

– Он зарабатывает много денег.

– Любой заработал бы, имея универмаг. Но заметь: люди, если могут этого избежать, у него не покупают. Вспомни, что я сказал тебе насчет задиристости. Он именно такой. Есть лыски вроде Веннера, Эл, но можешь как-нибудь спросить у него, счастлив ли он. А я, к твоему сведению, счастлив. Во всяком случае, больше Веннера. Уловил?

– Да, пап. – Эл изобразил покорность, но и только. Все еще встревоженный, Буркхальтер кивнул и отошел. Проходя мимо камня, возле которого сидела дочка Шейна, он услышал обрывок мысли:

…на вершине Хрустальных Гор, сбрасывая вниз обломки скалы на гномов, пока…

Он сразу перестал прислушиваться: прощупывание восприимчивых умов давно стало бессознательной привычкой, но по отношению к детям это было явно нечестно. Со взрослыми лысками это выглядело примерно как машинально приподнять шляпу в знак приветствия – либо ответят, либо нет. Можно было создать заслон, закрыться; ответом могло быть переключение на концентрированную мысль, сугубо личную и неприкосновенную.

С юга приближался вертолет с цепочкой планеров – судя по расцветке, грузовой состав с замороженными продуктами из Южной Америки. Буркхальтер сделал мысленную заметку: взять аргентинский бифштекс. У него был новый рецепт, который он хотел опробовать: жаренное на углях мясо с подливкой, – это будет приятным разнообразием после мясных блюд, приготовленных в коротковолновой плите, которые они ели всю неделю. Помидоры, красный перец… что еще? Ах, да: дуэль с Рэйли. Буркхальтер рассеянно потрогал рукоятку кинжала и негромко, насмешливо хмыкнул. Может быть, он прирожденный пацифист; трудновато воспринимать угрозу дуэли серьезно, когда на уме лишь прозаические детали обеда на открытом воздухе.

Обычное явление. Века цивилизации волнами прокатывались по континентам, и каждая отдельная волна, даже и сознавая себя частью прилива, была тем не менее более всего озабочена обедом. И если ты не тысячу футов ростом, не обладаешь мозгом и продолжительностью жизни бога, то какая разница? Люди многое теряют – такие люди, как Беннер, который, безусловно, не в себе. Он не сумасшедший, чтобы оказаться в дурдоме, но, совершенно очевидно, потенциальный параноик. Отказ человека носить парик автоматически делает его индивидуалистом, но также и эксгибиционистом. Пусть он не стыдится отсутствия волос, только зачем же выставлять это напоказ? К тому же Веннер весьма раздражителен, и если люди обращаются с ним грубо, то это вызвано только его грубостью.

Что касается Эла, парень, похоже, действительно может стать малолетним преступником. Буркхальтер подумал, что это вряд ли является нормальным детским развитием. Он не считал себя специалистом, но был еще достаточно молод, чтобы помнить годы собственного созревания, – а ему было труднее, чем Элу: в те годы лыски вообще всем были внове и казались совершенно ненормальными, и звучало немало призывов изолировать, стерилизовать или даже уничтожить мутантов.

Буркхальтер вздохнул. Если бы он родился до Взрыва, все могло бы быть иначе. Впрочем, трудно сказать. Можно изучать историю, но нельзя прожить ее. В будущем, не исключено, появятся телепатические библиотеки, где это станет возможным. По сути дела, телепатия дает столько возможностей, и еще так мало из них мир готов использовать. Понемногу лысок перестанут считать уродами, и тогда наступит время, когда будет возможен их настоящий прогресс.

«Но не отдельные люди делают историю, – подумал Буркхальтер. – Ее делают народы, а не отдельные личности».

Он остановился у дома Рэйли. На этот раз тот отозвался – рослый, веснушчатый малый с раскосыми глазами, огромными ручищами и, как отметил Буркхальтер, отличной координацией движений. Он положил руку на створки двери и кивнул.

– Кто вы, мистер?

– Меня зовут Буркхальтер.

В глазах Рэйли появились понимание и настороженность.

– Понятно. Вы получили мой вызов?

– Да, – ответил Буркхадьтер. – Я хочу поговорить с вами об этом. Можно войти?

– О’кей. – Рэйли отступил, давая дорогу в прихожую и просторную гостиную, стены которой, сделанные из мозаичного стекла, пропускали рассеянный свет. – Хотите назначить время?

– Я хочу сказать вам, что вы ошибаетесь.

– Минуточку, – сказал Рэйли, взмахнув рукой. – Моей жены сейчас нет, но она мне все рассказала. Мне не нравится это лазанье в мозг человека – это некрасиво. Вам нужно было сказать вашей жене, чтобы она не лезла в чужие дела или держала язык за зубами.

– Даю вам слово, Рэйли, – терпеливо возразил Буркхальтер, – что Этель не читала мыслей вашей жены.

– Это она так сказала?

– Я… я ее не спрашивал.

– Ага, – произнес Рэйли с видом победителя.

– В этом нет необходимости. Я знаю ее достаточно хорошо. И… в общем, я сам лыска.

– Мне это известно, – сказал Рэйли. – Как я понимаю, вы и сейчас можете читать мои мысли. – Он заколебался. – Уходите из моего дома. Я хочу, чтоб мои мысли оставались при мне. Встретимся завтра на рассвете, если вас устраивает. А теперь уходите. – Казалось, у него в памяти возникло какое-то старое воспоминание, которым он не собирался делиться.

Буркхальтер с благородством отказался от соблазна.

– Ни один лыска не станет читать..

– Давай убирайся!

– Послушайте! Ведь у вас нет ни малейшего шанса на победу в поединке со мной!

– Да ты знаешь, сколько у меня уже зарубок? – спросил Рэйли.

– Вы когда-нибудь дрались с лыской?

– Завтра сделаю зарубку поглубже, и только-то. Убирайся, слышишь!

– Послушайте, – Буркхальтер закусил губу. – Вы понимаете, что во время дуэли я смогу читать ваши мысли?

– Мне плевать… Что?

– Я все время буду на одно движение впереди. Как бы ни были инстинктивны ваши действия, вы будете знать о них за долю секунды. И мне будут известны все ваши приемы, и все ваши слабости – тоже. Ваша техника будет для меня открытой книгой. Что бы вы ни думали..

– Нет, – покачал головой Рэйли. – О нет. Вы хитрый парень, но все это выдумки.

Буркхальтер подумал, принял решение и, обернувшись, отодвинул в сторону стул.

– Достаньте ваш кинжал, – сказал он. – Ножны оставьте; я покажу, что имею в виду.

Рэйли широко открыл глаза:

– Если вы хотите сейчас…

– Нет, не хочу. – Буркхальтер отодвинул другой стул. Он отстегнул кинжал вместе с ножнами и проверил, зафиксирован ли маленький предохранитель. – Места достаточно. Давайте.

Рэйли хмуро достал свой кинжал. Ножны явно мешали, и держал он его довольно неуклюже; он сделал внезапный выпад. Буркхальтера, однако, на прежнем месте уже не было, так как он предвидел удар; кожаные ножны его собственного кинжала скользнули снизу вверх по животу Рэйли.

– Так, – сказал Буркхальтер, – закончилась бы схватка.

Вместо ответа Рэйли решил нанести сильный удар кинжалом сверху вниз; в последний момент его рука резко изменила направление – так, что кинжал должен был перерезать противнику горло. Свободной рукой Буркхальтер перехватил его руку и одновременно дважды «всадил» закрытый ножнами кинжал в сердце Рэйли. Тот побледнел, на лице ярко проступили веснушки. Но он все еще не хотел признать свое поражение. Он попробовал еще несколько выпадов – хитрых, прекрасно отработанных ударов, – но все они тоже не имели успеха, поскольку Буркхальтер их предвидел. Его левая рука всякий раз прикрывала то место, в которое Рэйли хотел нанести удар.

Рэйли медленно опустил руку, облизал пересохшие губы и сглотнул. Буркхальтер стал пристегивать на место свой кинжал.

– Буркхальтер, – сказал Рэйли, – ты дьявол.

– Вовсе нет. Я просто не хочу рисковать. Ты что, действительно думаешь, что быть лыской – простое дело?

– Но если ты можешь читать мысли…

– Сколько, как ты полагаешь, я протяну, если начну драться на дуэлях? Победы будут слишком легкими. Никто этого не потерпит, и вскоре мне придет конец. Я не могу драться на дуэли, потому что это будет просто убийством, и люди быстро поймут, что к чему. Я не обращаю внимания на грубости и сношу немало оскорблений именно по этой причине. Сейчас, если хочешь, я снесу еще одно и извинюсь. Я признаю все, что ты захочешь. Я не могу драться с тобой на дуэли, Рэйли.

– Да, я понимаю. И… я рад, что ты пришел. – Рэйли все еще был очень бледен. – Я бы угодил в хорошенькую западню.

– Не мной устроенную, – сказал Буркхальтер. – Я бы не стал драться. Лыски, знаешь, не такие уж счастливые. У них есть свои сложности – вот вроде этой. Поэтому мы не можем рисковать и выступать против людей, и поэтому мы никогда не читаем мысли, только разве если нас об этом просят.

– В этом есть какой-то смысл. – Рэйли задумался. – Слушай, я возьму вызов назад. О’кей?

– Спасибо, – сказал Буркхальтер, протягивая руку, которую другой пожал не слишком охотно. – На том и закончим, а?

– Да. – Рэйли, однако, по-прежнему не терпелось выпроводить гостя из дому.

Буркхальтер направился обратно к Издательскому Центру, что-то насвистывая. Теперь все можно рассказать Этель; в сущности, он все равно сделал бы это, ибо секреты между ними нарушили бы полноту их телепатической близости. И дело даже не в том, что их разумы открыты друг другу, а, скорее, в том, что именно поэтому каждый из них ощутил бы барьер, выставленный другим, и тогда совершенная гармония уже не была бы столь полной. Как ни удивительно, несмотря на эту полную близость, мужу и жене удавалось уважать право другого на личные мысли.

Возможно, Этель будет несколько расстроена, но неприятность уже позади; и она все правильно поймет – ведь его жена тоже лыска. Хотя по ее внешнему виду и не догадаешься об этом: голову прикрывает парик из пушистых каштановых волос, глаза обрамляют длинные ресницы. Ее родители жили в местечке на востоке от Сиэтла и во время Взрыва, и после него, пока эффекты жесткой радиации не были досконально изучены.

Холодный ветер налетал на Модок с вершин и уносился на юг через долину Юты. Буркхальтер подумал, как хорошо было бы сейчас в его вертолете в небесной синеве. Только там можно обрести тот тихий, удивительный покой, которого лыски никогда не испытывают на земле, разве что где-нибудь в пустыне. Ведь вокруг всегда кружатся обрывки чьих-то мыслей, воспринимаемые подсознательно, никогда не затихающие, как чуть слышное шуршание иглы на грампластинке. Конечно же, именно поэтому почти все лыски любят летать и становятся отличными пилотами. Голубая воздушная пустыня была для них словно приют отшельника.

Тем не менее сейчас он находился в Модоке и опаздывал на встречу с Куэйлом. Буркхальтер прибавил шагу. В главном зале он встретил Муна, кратко и загадочно сообщил ему, что уладил дело с дуэлью, и прошел мимо, оставив толстяка в недоумении. Визор зафиксировал лишь один вызов – от Этель; воспроизведя его, он узнал, что та волнуется из-за Эла и хотела бы, чтобы он зашел в школу, если может. Что ж, он уже сделал это – если только мальчишка не ухитрился еще чего-нибудь натворить. Буркхальтер позвонил и успокоился: с Элом пока больше ничего не произошло.

Куэйла он застал все в том же отдельном солярии. Тот мучился жаждой, и Буркхальтер заказал пару спиртных коктейлей, так как не возражал против повышения активности Куэйла. Седовласый автор был погружен в изучение секционной исторической карты мира, поочередно показывавшей временные пласты, по мере того как он углублялся в прошлое.

– Посмотрите, – сказал он, пробежав пальцами по клавиатуре. – Видите, как колеблется граница Германии? И Португалии. Видите ее зону влияния? А теперь… – Зона непрерывно уменьшалась, начиная с 1600 года, в то время как вокруг других стран линии расширялись: эти страны приобретали власть на море.

Буркхальтер потягивал свой коктейль.

– Теперь от этого мало что осталось.

– Да, конечно, со времени… В чем дело?

– Что вы имеете в виду?

– На вас лица нет.

– Не думал, что это заметно, – поморщился Буркхальтер. – Я только что отвертелся от дуэли.

– Никогда не видел большого смысла в этом обычае, – сказал Куэйл. – Но что случилось? С каких пор от нее можно отвертеться?

Буркхальтер ему все объяснил. Писатель взял выпивку и сделал глоток.

– Ну и положение у вас. – Он фыркнул. – Да, сдается мне, не такое уж в конце концов преимущество – быть лыской.