Текст книги "Экономика в одном уроке (ЛП)"

Автор книги: Генри Хэзлитт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Глава XXV. Тот же урок другими словами

1

Итак, экономика – это наука о распознавании вторичных последствий. Это также наука понимания главных последствий. Это наука о распознавании воздействия предлагаемой или осуществляемой политики не только на отдельные группы в краткосрочной перспективе, но и на все остальные группы в долгосрочной перспективе. Мы должны также осознавать и то, что, подобно логике и математике, она является наукой распознавания скрытых последствий.

Как в арифметике: мы видим, что если х = 5, то х + у = 12, и решением уравнения будет у = 7. Ответ уже лежит в самой формулировке проблемы, хотя к нему ещё надо прийти, и выводы иногда становятся ошеломляющим потрясением. У человека может даже возникнуть чувство, что он открыл что-то абсолютно новое – глубочайшее волнение, сродни испытываемому наблюдателем за небесами, когда в его кругозоре неожиданно оказывается падающая звезда. Тем не менее, ответ был в самой в формулировке проблемы. Скрытые значения вовсе не должны быть очевидными, и его нельзя было распознать сразу.

В этом отношении экономику можно сравнить с инженерным искусством. Когда перед инженером стоит какая-то проблема, в первую очередь он должен определить все факты, имеющие отношение к ней. Так, если инженер проектирует мост, который должен соединить два пункта, то прежде всего необходимо узнать максимально допустимую нагрузку проектируемого моста, предел прочности на разрыв и сжатие стали или другого материала, из которого мост будет построен, а также давления и напряжения, которым он может подвергаться. Многие из этих фактических исследований были уже сделаны для него другими специалистами. Они также тщательно продумали и составили математические формулы, с помощью которых, зная прочность материалов и нагрузки, которым они будут подвержены, можно определить необходимый диаметр, форму, количество и структуру опор, тросов и ферм.

Так и экономист, перед которым поставлена практическая задача, должен знать как основные факты по проблеме, так и обоснованные выводы, которые могут быть получены из этих фактов. Эта дедуктивная сторона в экономике не менее важна, чем фактическая. К ней применимы слова Сантаяны о логике, что она позволяет видеть вещи в их истинном свете и что «как только найден последний термин, который описывает последний факт, вся логическая система становится очевидной» [025].

В наши дни мало кто распознаёт скрытые значения экономических положений. Когда говорится, что для экономического спасения необходимо увеличить кредитование, то это то же самое, как если бы было сказано, что для экономического спасения необходимо увеличить долг: это разные наименования одного и того же. Когда говорится, что для процветания необходимо повысить цены на фермерскую продукцию, то это подобно тому, что для процветания необходимо повысить стоимость продуктов для городских рабочих. Когда говорится, что для национального богатства необходимо выплачивать правительственные субсидии, в сущности говорится о том, что для национального богатства необходимо повысить налоги. Когда выступают против роста экспорта, то, как правило, тем же самым в конечном итоге они выступают против роста импорта. Когда говорится, что для восстановления необходимо повысить ставки заработной платы, то лишь немногие догадываются, что восстановление пойдёт через увеличение стоимости производства.

2

Экономика, таким образом – это наука о том, что видно, и о том, чего не видно. И её выводы вполне соответствуют соображениям здравого смысла. Никому не придёт в голову полагать за благо разбитые витрины и разрушенные города; каждый прекрасно понимает, что создание великих общественных проектов – ни что иное, как бесполезная трата времени и денег; никто не боится оборудования, позволяющего увеличивать производство богатства и экономить человеческие усилия; никто на самом деле не верит, что препятствия и помехи свободному производству и свободному потреблению увеличивают богатство; никто не верит, что страна может стать богаче, заставляя другие страны приобретать её товары по цене ниже себестоимости; и наконец, никто не верит, что сбережения глупы и порочны, и что расточительство приносит процветание.

«То, что является благоразумным в отношении каждой семьи, – убеждал, отталкиваясь от здравого смысла, Адам Смит, – вряд ли может быть ошибочным в отношении великого королевства». Малое знакомство с экономикой могло бы привести к парадоксальным и нелепым выводам, которые мы перечислили только что, но глубинное познание экономики приводит нас назад к здравому смыслу. Ибо здравый смысл не стесняется подвергать сомнению то, что кажется таким очевидным на первый взгляд.

3

В ходе нашего исследования мы вновь открыли нашего старого друга. Это – Забытый Человек из книги Уильяма Грэхэма Самнера. Читатель вспомнит, что в этой книге, опубликованной в 1883 году, говорилось:

«Как только A наблюдает что-то, что кажется ему неправильным, и от чего страдает X, он обсуждает всё это с B, и A и B предлагают принять закон, чтобы избавиться от зла и помочь X. Закон всегда предлагает определить, что C сделает для X, или, в лучшем случае, что A, B и C сделают для X.

Мне хотелось бы найти C. Я зову его Забытым Человеком. Это человек, о котором никогда не вспоминают, и я надеюсь показать вам по мере изложения, что он заслуживает вашего внимания, как с точки зрения его характера, так и с точки зрения многочисленных обязанностей, возложенных на него».

Ирония заключается в том, что когда выражение «Забытый Человек» возродилось в 30-е годы, оно применялось не к C, а к X; а C, которого просили поддерживать всё новых и новых X, был совершенно и окончательно забыт. Зовут всегда именно C, Забытого Человека, чтобы он заплатил за чужой счёт.

4

Наш урок не будет полностью завершён, если перед тем, как мы его закончим, мы не обратим внимание на то, что фундаментальная ошибка, которая нами рассматривалась, возникает не случайно. Это – следствие разделения труда.

В примитивных сообществах, или среди первых поселенцев, ещё до возникновения разделения труда, человек работает исключительно на себя или непосредственно на свою семью. Существовала прямая и непосредственная связь между работой и удовлетворением.

Но как только возникает разделение труда, эта прямая и непосредственная связь перестаёт существовать. Я произвожу совсем не те вещи, которыми пользуюсь – но с дохода, получаемого от производства какого-то одного товара или от предоставления услуги, я покупаю всё остальное. И мне бы хотелось, чтобы цена на всё покупаемое мною была низкой, а цена на мой товар или услугу была высокой. Поэтому, хотя я и хочу, чтобы всё вокруг имелось в изобилии, в моих интересах существование дефицита на то, что делаю лично я. Чем сильнее дефицит (в сравнении со всем остальным) на то, что я поставляю, тем выше будет награда, которую я за свои усилия смогу получить…

Подобные эгоистические чувства не оказывают никакого воздействия на общий объём товаров. Но если производителям какого-либо товара удаётся сообща добиться устранения конкуренции, всё меняется. Группа производителей пшеницы убеждает правительство заставить всех фермеров сократить площадь полей, засеваемых пшеницей. Таким образом они добиваются дефицита и поднимают цены на пшеницу; и если цена на бушель становится пропорционально выше, чем цена, которая существовала бы на свободном и открытом рынке, эта группа в целом станет богаче. Все остальные, что очевидно, станут беднее: им придётся отдавать больше из произведённого ими, чтобы получить пшеницу. Прибыль одной группы будет очевидной – и мало кто обратит внимание на повсеместно возникающие убытки.

Изложенное применимо к любой другой области. Если вследствие необычных погодных условий произошёл неожиданный рост урожая апельсинов, то от этого выиграют все потребители. Мир станет богаче на это большее количество апельсинов, которые станут дешевле. Но сам этот факт может сделать производителей апельсинов беднее, чем они были ранее. Конечно же, если при таких условиях лично мой урожай апельсинов не больше, чем обычно, то из-за низкой цены в условиях изобилия предложения апельсинов, я точно понесу убытки.

То, что применимо к изменениям предложения, применимо и к изменениям спроса, вызванным новыми открытиями или изобретениями. Новая машина по сбору хлопка, хотя и снижает себестоимость производства хлопкового белья и рубашек и повышает всеобщее благосостояние, всё же меняет структуру производства, и на работу будет принято меньшее число собирателей хлопка. Новый ткацкий станок, хотя и производит ткань лучшего качества, но приводит тысячи прежних станков к моральному устареванию, вымывает часть капитальной стоимости, инвестированной в них, делая таким образом беднее владельцев этих станков.

Точно так же, как не существует технических усовершенствований, которые не затрагивали бы чьи-то интересы, не бывает и перемен во вкусах и нравах, которые не затрагивали бы чьи-то интересы. Рост трезвого образа жизни оставит тысячи барменов без работы. Снижение интереса к азартным играм заставит крупье и «жучков» [026] искать более производительные виды деятельности. Рост нравственности среди мужчин приведёт к крушению древнейшей профессии в мире. У проповедников будет меньше поводов для выражения своего недовольства; реформаторы потеряют свои мотивы; спрос на их услуги и пожертвования в их поддержку снизятся. Если не будет преступников, потребуется меньше адвокатов, судей и пожарников, совсем не нужны станут тюремщики, мастера по замкам и даже полицейские.

Как уменьшение и увеличение производительности труда, так и изменение во вкусах и нравах (в любую сторону) наносит ущерб, по крайней мере временно, тем людям, которые сделали инвестиции или освоили какую-то профессию. Если бы прогресс шёл равномерно по всему циклу, то тогда антагонизм между интересами всего общества и каждой отдельной группой был бы незаметен. Если бы в тот год, когда вырос мировой урожай пшеницы, мой собственный урожай вырос бы в такой же пропорции; если бы урожай апельсинов и всей другой сельскохозяйственной продукции тоже вырос бы соответствующим образом; и, наконец, если бы выпуск всей промышленной продукции также бы рос, а себестоимость выпуска единицы продукции не менялась – то тогда я, как производитель пшеницы, ничего бы не заметил. Цена, которую я получил за бушель пшеницы, может быть ниже. Общая сумма, которую я получил от реализации моего большего по объёму урожая, может быть меньше. Но если мне удалось из-за возросшего предложения всех остальных товаров купить их дешевле, то у меня не должно быть никаких причин для недовольства.

Но прогресс не происходит равномерно. Ускорение идёт сначала в одной отрасли производства, затем в другой. И если увеличивается предложения товара, в производстве которого я принимаю участие, если новое изобретение или открытие снижает стомость того, что я делаю, то выгода для всех оборачивается трагедией для меня. Тот факт, что на каждого теперь производится больше кофе, да к тому же ещё и дешевле, вовсе выпадает из виду, но часто обращается внимание на то, что производители кофе не могут свести концы с концами из-за низких цен на свою продукцию. Забывается о том, что благодаря применению нового оборудования себестоимость выпуска обуви снизилась, а объём производства возрос; обращается же внимание на группу мужчин и женщин, потерявших работу. Всё это вместе взятое – правильно, то есть, фактически, необходимо для полного понимания проблемы; но вместо того, чтобы сдерживать технический прогресс, лучше было бы использовать некоторые из плодов этого прогресса, чтобы помочь людям как можно быстрее найти работу где-то ещё.

Решение проблемы не заключается в произвольном ограничении предложения, в предотвращении дальнейших изобретений и открытий, в продолжении оказания услуг, потерявших свою ценность. Но именно это мир и пытается делать, вводя протекционистские тарифы, разрушая оборудование, сжигая кофе, принимая тысячи ограничивающих законов. Это и есть безумная доктрина «богатство для всех через дефицит для каждого».

Эта доктрина иногда может быть верной – в отношении тех групп производителей, кому удалось сделать дефицитной вещь, которую они продают, сохраняя при этом изобилие всех вещей, которые им приходится покупать. Но эту доктрину невозможно использовать применительно ко всему циклу, ибо это будет означать экономическое самоубийство.

И это наш урок в своей самой обобщённой форме. Ибо многие вещи, кажущиеся нам истинными, когда мы концентрируемся на одной экономической группе, становятся ошибочными, когда принимаются во внимание интересы всех и каждого – как потребителя, так и производителя.

 ЧАСТЬ 3. УРОК ЧЕРЕЗ ТРИДЦАТЬ ЛЕТ

ГЛАВА XXVI. Урок через тридцать лет

1

Первое издание этой книги появилось в 1946 году. Сейчас, когда я пишу эти строки, с тех пор минуло тридцать два года. Многое ли из изложенного на предыдущих страницах урока было усвоено за этот период?

Если брать политиков, всех тех, кто ответственен за определение и проведение в жизнь правительственной политики, то практически ничего из этого урока не было усвоено. Политика, рассмотренная в предыдущих главах, стала ещё более устоявшейся и распространённой, причём не только в Соединенных Штатах, но и в других странах.

Как наиболее очевидный пример мы можем рассмотреть ситуацию с инфляцией. Издание книги 1946 года объясняло последствия инфляции, но инфляция тогда была сравнительно низкой. Доподлинно известно, что, хотя расходы федерального правительства в 1926 году были менее 3 млрд. долларов и баланс был положительным, уже к 1946 финансовому году расходы выросли до 55 млрд. долларов и дефицит составлял 16 млрд. долларов. К 1947 году, с окончанием войны, расходы упали до 35 млрд. долларов и бюджет показал положительное сальдо около 4 млрд. долларов. К финансовому 1978 году, однако, расходы выросли до 451 млрд. долларов, а дефицит составил 49 млрд. долларов.

Всё это сопровождалось мощным ростом накопления денег – со 113 млрд. долларов на вкладах до востребования в 1947 году до 357 млрд. долларов в 1978 году. Другими словами, предложение денег за это время более чем утроилось. Индекс потребительских цен в 1946 году составлял 58.5, а в сентябре 1978 года – уже 199.3. Цены также более чем утроились.

Политика инфляции, как я уже говорил, отчасти вводится ради себя самой. Более сорока лет спустя после публикации книги Джона Мейнарда Кейнса «Общая теория» и более чем через двадцать лет после того, как эта книга была полностью дискредитирована анализом и практикой, огромное число наших политиков всё ещё рекомендуют проводить политику постоянных дефицитных расходов для того, чтобы избавиться от безработицы или сократить её. Потрясающая ирония заключается в том, что они дают эти рекомендации в то время, как у федерального правительства за последние 48 лет и без того 41 год бюджет сводился с дефицитом, причём этот дефицит достигал 50 млрд. долларов в год.

И ещё бóльшая ирония заключается в том, что неудовлетворённые проведением подобной разрушительной политики у себя в стране, наши власти выговаривали другим странам, среди которых стоит отметить Германию и Японию, за то, что они не следуют инфляционистской политике. Это напоминает эзопову лису, которая, оставшись без хвоста, уговаривала других лисиц избавиться и от своих хвостов тоже.

Но инфляция, хотя отчасти и являющаяся преднамеренной, в наши дни в основном представляет следствие других форм вмешательства правительства в экономику. Она является следствием перераспределяющего государства – забирающего деньги у одного человека, чтобы дать их другому.

2

В качестве примера можно привести единую ставку подоходного налога, которая вполне серьёзно рассматривалась комитетами Конгресса в начале 70-х годов. Это было предложение облагать налогом все доходы, превышающие средние (рассчитанные государством), и передавать собранные деньги тем, кто живет ниже так называемого минимального прожиточного минимума, с целью гарантирования им дохода вне зависимости от того, хотят они работать или нет, чтобы «они могли жить достойно». Трудно представить себе какой-либо план, ещё сильнее подталкивающий людей к тому, чтобы не работать, и в конечном итоге ведущий ко всеобщему обнищанию.

Как только бессмысленность этого закона стала очевидной, наше правительство предпочло ввести в действие сотни законов, обеспечивающих подобное перераспределение на частичной и выборочной основе. Такие меры могут полностью упустить из виду одни группы нуждающихся, но, с другой стороны, могут осыпать другие группы дюжиной разнообразных выгод, субсидий и других милостей. Они включают, привожу примеры наугад, социальную защиту, бесплатную медицинскую помощь, бесплатное медицинское обслуживание, страхование от безработицы, продовольственные карточки, льготы ветеранам, фермерские субсидии, субсидируемое жилищное строительство, арендные субсидии, школьные завтраки, общественную занятость в рамках схем по искусственному созданию рабочих мест, помощь семьям, в которых имеются иждивенцы, и прямые пособия всех видов – гораздо больше, чем только помощь престарелым, слепым и немощным. Федеральное правительство подсчитало, что по последним категориям федеральная помощь оказывалась более чем 4 миллионам человек – и это несмотря на то, что помощь престарелым оказывают штаты и города.

Было запущено, ни много ни мало, 44 программы по обеспечению благосостояния граждан. В 1976 году правительственные расходы на них составили 187 млрд. долларов. Общий средний рост объёма этих программ с 1971 по 1976 год составил 25% в год, или в 2.5 раза больше размера ВНП за тот же самый период. Предполагаемые расходы на 1979 год составляют более 250 млрд. долларов. Соответствующим этому росту расходов на обеспечение благосостояния было развитие «национальной отрасли по обеспечению благосостояния», в которой сейчас работает 5 млн. служащих государственного и частного секторов, распределяющих платежи и услуги среди 50 млн. получателей – [027]. Почти никто из этих людей не производит какого бы то ни было полезного продукта, и для того, чтобы осуществлять всё это, приходится прибегать ко всё более и более изощрённому налогообложению.

В качестве примера приведём Великобританию. Её правительство облагало личный доход от работы («заработанный» доход) по ставке до 83% и личный доход от инвестиций («незаработанный» доход) по ставке 98%. Удивительно ли, что это дестимулировало работу и инвестиции и, таким образом, дестимулировало производство и занятость. Нет лучшего способа удерживать рост занятости, как изводить и штрафовать работодателей. Нет лучшего способа сохранять зарплаты на низком уровне, как разрушать любой стимул делать инвестиции в новые и более производительные машины и оборудование.

Но даже столь драконовское налогообложение не даёт возможности собирать такие годовые доходы, чтобы не отставать от всё более безрассудных правительственных расходов и схем перераспределения богатства. В результате возникает хронический и постоянно возрастающий бюджетный дефицит правительства, а отсюда – хроническая и нарастающая инфляция практически во всех странах мира.

В течение последних тридцати лет, или около того, «Сити банк», расположенный в Нью-Йорке, фиксировал данные по этой инфляции за десятилетние периоды. Его расчёты основаны на публикуемых правительствами данных о стоимости жизни. В своём экономическом послании в октябре 1977 года он опубликовал обзор по инфляции на примере пятидесяти стран. Эти цифры показывают, что в 1976 году, например, западногерманская марка, учитывая лучшие показатели, потеряла 35% своей покупательной способности за предшествовавшие 10 лет; швейцарский франк потерял 40%, американский доллар – 43%, французский франк – 50%, японская йена – 57%, шведская крона – 47%, итальянская лира – 56% и английский фунт – 61%. В Латинской Америке бразильское крузейро потеряло 89% своей ценности, уругвайское, чилийское и аргентинское песо – более 99%.

Как я уже отмечал, инфляция, сама по себе приносящая столько горя людям, является, в свою очередь, последствием других форм вмешательства в экономику. Практически любое такое вмешательство иллюстрирует и подчёркивает основной урок этой книги. Любое из них было продиктовано предположением о том, что оно принесёт выгоду какой-нибудь отдельной группе, и никто не принимал во внимание вторичные последствия от этих действий, их воздействие в долгосрочной перспективе на все группы.