Текст книги "Экономика в одном уроке (ЛП)"

Автор книги: Генри Хэзлитт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

ГЕНРИ ХЭЗЛИТТ

ЭКОНОМИКА В ОДНОМ УРОКЕ

Henry Hazlitt. Economics in One Lesson (1946)

Предисловие ко второму изданию

Первое издание этой книги появилось в 1946 году. С тех пор, будучи переведённой на иностранные языки, она пережила многочисленные переиздания. Издание 1961 года дополнилось новой главой о регулировании арендной платы – темой, не рассматривавшейся в первом издании отдельно от государственного регулирования цен в целом; были также обновлены некоторые статистические данные. Других изменений с тех пор в книгу не вносилось, ибо в этом не было необходимости.

Целью написания этой книги было подчеркнуть роль основных экономических принципов и тот ущерб, который наносится именно их игнорированием, а не нарушением каких-то конкретных законов. Иллюстративный материал книги отражал в основном американский опыт, однако описываемый мною вид государственного вмешательства в экономику стал настолько интернациональным по своему характеру, что многим иностранным читателям казалось, что я описываю экономическую политику именно их стран.

Тем не менее, труд тридцатидвухлетней давности теперь требует серьёзной переработки. В дополнение к тому, что весь иллюстративный материал и статистические данные были заменены на современные, я переписал главу о контроле над арендой, поскольку даже многие обновлённые в 1961 году рассуждения сегодня, в 1978 году, уже устарели. Я добавил новую, заключительную главу – «Урок 30 лет спустя», чтобы показать, почему тот урок сегодня актуален, как никогда прежде.

Генри Хэзлитт,

Уилтон, Коннектикут,

Июнь 1978.

Предисловие к первому изданию

В этой книге представлен анализ экономических ошибок, которые встречаются в последнее время столь часто, что стали чуть ли не повсеместным явлением. Этому помешала лишь противоречивость самих ошибок, разбросавших сторонников одинаковых посылок по сотне разных экономических школ, хотя в вопросах, касающихся практической жизни, невозможно постоянно заблуждаться. Но различие между каждой новой школой и старой заключается только в том, что одна из групп быстрее осознаёт абсурдность, к которой её ведут ошибочные посылки, и с этого момента она становится непоследовательной, и либо невольно отказывается от своих ошибочных посылок, либо объявляет выводы, вытекающие из них, чем-то не заслуживающим внимания.

В настоящее время в мире нет ни одного правительства, на экономическую политику которого не воздействовали бы некоторые из этих ошибок, не говоря уже о почти полной зависимости от их практического преломления. Возможно, наиболее короткий и верный путь к пониманию экономики заключается в анализе подобных ошибок, и в особенности главной из них, от которой проистекают все последующие. В этом и заключается предназначение этой книги с её несколько амбициозным и воинственным названием.

Вследствие сказанного, данная книга является лишь началом в постановке указанной проблемы. При этом она не претендует на оригинальность в отношении изложения любых основных идей. Скорее, в ней делается попытка показать, что многие из идей, которые считаются выдающимися инновациями и передовыми достижениями, фактически являются всего лишь возрождением старых ошибок и лишним подтверждением изречения о том, что те, кто не знает прошлого, обречены на его повторение.

Настоящий опыт сам по себе, я полагаю, является беззастенчиво «классическим», «традиционным» и «ортодоксальным» – и это как раз те эпитеты, которых, вне сомнений, лишили бы эту книгу те, чьи софизмы подвергаются в ней анализу. Но студента, стремящегося приобрести как можно больше истинного знания, не испугают такие прилагательные. Он не будет всегда стремиться к революции, «новому началу» в экономической мысли. Его разум, конечно же, будет в равной мере восприимчив как к новым, так и к старым идеям, но он будет склонен отложить в сторону неугомонное и показное стремление к новизне и оригинальности. В своё время Морис Р. Коген заметил: «Представление о том, что мы можем забыть взгляды всех предыдущих мыслителей, вне сомнения, не оставляет нам никакой надежды на то, что наша собственная работа будет иметь хоть какую-то ценность для других» [001].

В этой работе я свободно и без детальных указаний (за исключением небольшого числа примечаний и цитат) использовал идеи других мыслителей. Это неизбежно происходит, когда создаётся работа в той области, где трудились многие лучшие умы человечества. Но характер моих чувств к трём авторам является столь особым, что я не могу обойти их без упоминания. Во-первых, я в глубочайшей степени обязан, учитывая разъяснительный характер настоящей книги, эссе Фредерика Бастиа «Се qu’on voit et се qu’on ne voit pas» [002], написанному почти 100 лет назад. Фактически, мою работу допустимо рассматривать как модернизацию, расширение и обобщение подхода, который можно обнаружить в брошюре Бастиа. Во-вторых, я глубоко благодарен Филиппу Уикстиду: написанием главы по заработной плате и заключительной главы, в которой подводятся итоги, я обязан во многом его работе «Commonsense of Political Economy» [003]. B-третьих, я обязан Людвигу фон Мизесу. Не говоря о том, чем обязан настоящий небольшой трактат его трудам в целом, моя особая признательность ему – за описание процесса распространения денежной инфляции.

Я полагаю, что при анализе ошибок менее целесообразно называть конкретные имена, чем при выражении своей благодарности тем или иным людям. В противном случае мне пришлось бы отдать должное каждому автору, приводить полные цитаты, указывать, что именно он подчёркивал, его определения, личные противоречия, непоследовательность и тому подобное. Поэтому, надеюсь, что никто не будет особо опечален, не найдя на страницах этой книги пространных цитат из Карла Маркса, Торстейна Веблена, Мейджора Дугласа, лорда Кейнса, профессора Алвина Хансена и других. Целью настоящей книги является не демонстрация конкретных ошибок тех или иных авторов, а рассмотрение и анализ экономических ошибок в их наиболее часто встречаемой, широко распространённой или весомой форме. В конце концов, при достижении стадии популярности ошибки становятся анонимными. Да и тонкие различия или неясности, которые можно обнаружить у авторов, наиболее ответственных за распространение ошибок, размываются. Доктрина становится упрощённой; софизм, который мог быть погребён в системе определений, неопределённостей или математических формул, становится ясным. Я надеюсь, что не буду обвинён в несправедливости на том основании, что модная доктрина в той форме, в которой я её представил, не повторяет в точности доктрину в том виде, как её сформулировал, например, лорд Кейнс или какой-нибудь другой автор. Нас в первую очередь интересуют убеждения влиятельных политических групп, и те, на основании которых действуют правительства, а не исторические источники этих убеждений.

Наконец, я надеюсь, что читатель простит мне малое количество статистики на последующих страницах. Если бы я представил статистические подтверждения в отношении роли тарифов, регулирования цен, инфляции, и контроля над такими товарами, как уголь, каучук или хлопок, то это значительно превысило бы первоначально запланированный объём книги. Более того, как журналист, я хорошо представляю, насколько быстро устаревают статистические данные. Тем, кто интересуется частными экономическими проблемами, я бы посоветовал ознакомиться с нынешним, «реалистичным» их обсуждением при одновременном изучении статистики: в свете основных принципов, которые вы изучите, у вас не возникнет проблем с правильной интерпретацией статистики.

Я попытался написать эту книгу настолько просто и максимально избегая специальной терминологии, насколько это согласуется с приемлемой точностью, чтобы читатель, не имевший ранее никакого знания об экономике, мог её понять.

Я признателен профессору фон Мизесу за ценные замечания, сделанные им в процессе чтения текста книги на этапе подготовки к публикации. Ответственность за изложенные мнения, конечно же, целиком и полностью лежит на мне.

Генри Хэзлитт,

1946.

ЧАСТЬ 1. УРОК

Глава I. Урок

1

Из всех научных предметов, известных человеку, экономическую науку более всего преследуют ошибки. И это не случайно: любому предмету присущи трудные для понимания места, но в экономической науке они тысячекратно увеличиваются фактором, незначимым, скажем, в физике, математике или медицине, – интересами промышленных или политических групп. Несмотря на то, что каждая группа имеет определённые экономические интересы, совпадающие с интересами других, каждая группа также имеет, как мы увидим далее, интересы, противоположные интересам всех остальных. Группа, выигрывающая от такой линии поведения и имеющая, таким образом, в ней прямую заинтересованность, будет благовидно и настойчиво приводить доводы в пользу такого поведения. Они наймут лучших учёных, с тем, чтобы они посвящали всё своё время отстаиванию их интересов. И в конце концов они либо убедят широкую публику в том, что их группа всё делает правильно, либо настолько собьют её с толку, что ясное мышление по теме станет практически невозможным.

В дополнение к этим бесконечным отстаиваниям эгоистичных интересов существует ещё один немаловажный фактор, постоянно порождающий новые экономические ошибки. Как правило, люди видят лишь непосредственный эффект от проводимой политики, т.е. воздействие её на отдельную группу, и не желают вникать в то, каким будет в долгосрочной перспективе воздействие той же политики на все остальные группы. Эта ошибка заключается в игнорировании вторичных последствий.

В этом же состоит основное различие между верной экономической наукой и ошибочной. Плохой экономист видит только то, что непосредственно бросается в глаза, а хороший экономист видит дальше. Плохой экономист видит только прямые последствия предлагаемого курса, а хороший экономист видит более отдалённые, в том числе и косвенные последствия.

Это различие может показаться очевидным. Предусмотрительность, заключающаяся в том, чтобы видеть все последствия проводимой политики, может показаться само собой разумеющейся. Но не знает ли каждый по своему личному опыту, что существуют всевозможные слабости, очаровательные в начале и гибельные в конце? Не знает ли каждый ребенок, что если он переест конфет, то его будет тошнить? Не знает ли напивающийся, что на следующее утро у него будет изжога и «чугунная голова»? Не знает ли алкоголик, что спиртным он разрушает свою печень и сокращает свою жизнь? Наконец, переходя в экономическую, хотя и личную сферу, разве не знает лентяй и транжира, даже на пике своего восхитительного времяпрепровождения, что в будущем его ждут долги и нищета?

Тем не менее, когда мы вступаем в сферу государственной экономики, эти элементарные истины игнорируются. Существуют люди, считающиеся сегодня блестящими экономистами, которые резко выступают против сбережений и рекомендуют расточительство в государственном масштабе как способ экономического спасения. Когда же им кто-либо указывает на те последствия, к которым приведёт такая политика в долгосрочной перспективе, то они отвечают легкомысленно, подобно блудному сыну на предостережение отца: «Рано или поздно мы все умрём». И такие пустые остроты высказываются с претензией на разоблачительность эпиграмм и глубочайшую мудрость.

Мы уже и сегодня страдаем от долгосрочных последствий политики далёкого и недавнего прошлого. Сегодня – это уже наступившее завтра, которое плохие экономисты вчера требовали игнорировать. Одни долгосрочные последствия некоторых экономических решений могут стать очевидными в течение нескольких месяцев, другие могут не стать очевидными ещё несколько лет, а ещё какие-то – в течение десятилетий.

С этой точки зрения, следовательно, всю экономическую науку можно свести к единственному уроку, а этот урок – к одному предложению: искусство экономической науки состоит в умении предвидеть не только краткосрочные, но и долгосрочные результаты применения любого закона или осуществления любой политики; оно состоит в определении последствий проводимой политики не только для одной группы, но и для всех остальных.

2

Девять десятых экономических ошибок, приносящих колоссальный ущерб по всему миру, оказываются результатом игнорирования этого урока. Все эти ошибки проистекают из одной из двух главных ошибок, как я указал выше.

Верно, конечно же, и то, что возможна противоположная ошибка: рассматривая экономическую политику, концентрируются только на её долгосрочных результатах для общества в целом. Или проявляют полнейшее бессердечие в отношении групп, которые сразу же пострадают от проведения политики в жизнь, хотя в долгосрочной перспективе она окажется выгодной.

3

Часто с горечью отмечается тот факт, что плохие экономисты эффектнее преподносят общественности свои ошибочные подходы, чем хорошие экономисты излагают свои верные воззрения. Нередко выражается сожаление всвязи с тем, что демагоги более правдоподобно излагают экономическую бессмыслицу с трибуны, чем человек, пытающийся объяснить суть заблуждений демагога. Дело в том, что демагоги и плохие экономисты излагают только полуправду, поскольку говорят лишь о непосредственных результатах предлагаемой ими политики. То, что они говорят, часто бывает правильным. Вот почему в этих случаях требуется доказывать, что предлагаемая политика будет иметь отдалённые и менее желательные последствия или что она приносит выгоду одной группе за счёт остальных. Необходимо исправлять полуправду, приводя другую половину информации. Но часто для рассмотрения основных воздействий предлагаемого курса на все группы необходимо выстраивать длинную, сложную и скучную цепочку доказательств. Бóльшая часть аудитории находит её слишком сложной для осмысления, вскоре устаёт и теряет внимание. Плохие экономисты заверяют аудиторию в том, что ей даже не нужно следовать за рассуждениями и оценивать их по своим критериям, поскольку рассуждения – лишь «классицизмы» или «капиталистическая апологетика» – они добавляют красивые слова, которые могут эффективно воздействовать на аудиторию.

Мы изложили суть урока и возникающих ошибок в общем виде. Но урок не будет усвоен, а ошибки не будут узнаваться, если их не проиллюстрировать примерами. Через эти примеры мы сможем продвигаться от наиболее простых проблем в экономике к наиболее запутанным и сложным. Благодаря этому мы научимся находить грубейшие и наиболее очевидные ошибки, а в итоге – наиболее сложные и трудноопределимые.

ЧАСТЬ 2. ПРАКТИЧЕСКОЕ ПРИЛОЖЕНИЕ УРОКА

ГЛАВА II. Разбитое окно

Начнем с простейшей возможной иллюстрации: подражая Фредерику Бастиа, рассмотрим пример с разбитым оконным стеклом.

Хулиганствующий юнец бросает кирпич в витрину булочной. Яростный владелец последней выбегает на улицу, но мальчишки и след простыл. Собирается толпа и начинает с молчаливым удовлетворением разглядывать зияющую дыру в витрине и осколки, усеявшие хлеб и пироги. Вскоре ей становится необходимо философски осмыслить случившееся. Несколько человек практически наверняка будут напоминать друг другу или владельцу булочной, что, в конце концов, у каждой неудачи имеются свои плюсы, например, у какого-нибудь стекольщика появится работа. Как только приходит эта мысль, начинается разработка её в деталях. В какую сумму обойдётся новый лист стекла для витрины? Ого, 250 долларов! Это вполне приличная сумма… Если бы стёкла никогда не разбивали, то что бы произошло со стекольным бизнесом? Стекольщику придётся потратить 250 долларов на расчёты с поставщиками, они, в свою очередь, потратят чуть менее 250 долларов на оплату товара другим поставщикам, и так до бесконечности. От разбитой витрины будут расходиться бесконечно расширяющиеся круги, обеспечивая людей спросом, деньгами и занятостью. Из всего этого толпа могла бы сделать логическое заключение: хулиган, бросивший кирпич, не только не угроза обществу, а общественный благодетель.

Однако, давайте рассмотрим эту ситуацию с другой стороны. Толпа, по крайней мере, права в своём первом выводе. Этот небольшой акт вандализма, в первую очередь, означает больший объём заказов для некоего стекольщика. Стекольщик, извещенный о случившемся, нисколько не расстроится. Но у владельца булочной не останется тех 250 долларов, на которые он планировал приобрести, скажем, новый костюм. Поскольку ему пришлось ремонтировать витрину, ему придётся обойтись без костюма. Иными словами, вместо того, чтобы иметь и витрину и 250 долларов, у него теперь есть только витрина.

Одним словом, неожиданные расходы стекольщика равнозначны недополученной прибыли портного. Это одна и та же сумма. Никакой новой «занятости» не появилось. Люди из толпы принимали во внимание только две участвующие в деле стороны – булочника и стекольщика. Они забыли потенциально вовлечённую третью сторону – портного. Они забыли о нём именно потому, что он не появляется в данный момент на сцене. Через день-два люди увидят новую витрину, но они не увидят булочника в новом костюме, потому что он не будет сшит. Они видят только то, что воспринимают их глаза непосредственно сейчас, и не видят отдалённых последствий.

 ГЛАВА III. «Да здравствует разрушение!»

Итак, мы рассмотрели историю о разбитой витрине. Это был пример элементарной ошибки. Можно предположить, что любой сможет избежать её, поразмыслив несколько минут. Тем не менее, ошибка «разбитая витрина» является наиболее устойчивой в истории экономики. Это даже целый класс ошибок. И в настоящее время она намного более распространена, чем когда бы то ни было в прошлом. Это каждый день вновь официально подтверждается вполне уважаемыми промышленниками, торговыми палатами, профсоюзными руководителями, авторами редакционных статей, обозревателями газет и телевизионными комментаторами, эрудированными статистиками, использующими наиболее современные технологии, профессорами экономики в лучших университетах и так далее. Разными путями, каждый по-своему, все они пространно рассуждают о преимуществах разрушения.

Некоторые из них считают ниже своего достоинства говорить о выгоде от небольших актов разрушения. Они видят выгоды от огромных разрушений. Они говорят нам о том, насколько все мы становимся экономически богаче во время войны. Они предвосхищают «чудеса производства», достижения которых требует война. И они видят мир процветающим благодаря огромному «накопившемуся», «отложенному» и «подкреплённому» спросу. В Европе, после второй мировой войны, они с удовольствием считали разрушенные города, которые «необходимо было восстанавливать». В Америке они считали дома, которые не удавалось построить во время войны, нейлоновые чулки, потребность в которых невозможно было удовлетворить, изношенные автомобили и шины, устаревшие радиоприёмники и холодильники – и находили среди них так называемый «отложенный спрос». Они выводили внушительные итоговые цифры.

Это была уже хорошо нам знакомая ошибка «разбитая витрина», но в новой одежде, изменившаяся до неузнаваемости. В этот раз она шла в связке с целым пакетом подкрепляющих ошибок. Были перепутаны потребности и спрос. Чем более война разрушает, чем более она вызывает обнищание, тем более острыми становятся послевоенные потребности. Но не спрос. Для эффективного экономического спроса требуется не только потребность, но и соответствующая покупательная способность. Как пример, потребности Индии сегодня ничуть не меньше, чем потребности Америки, но её покупательная способность меньше.

Если оставить в стороне эту ошибку, то есть вероятность впадания и в другую – и совершающие ошибку «разбитого окна» совершают и следующую за ней. Они размышляют о «покупательной способности» только в терминах денег. Но в настоящее время деньги можно производить при помощи печатного станка. И чем больше таким образом выпускается денег, тем более падает стоимость любой денежной единицы. Это снижение стоимости может быть измерено через растущие цены на товары. Но поскольку большинство людей имеет устоявшуюся привычку оценивать своё благосостояние и доход только в денежных терминах, они оценивают себя богаче, если у них становится больше денег, хотя на эти деньги они могут приобретать всё меньшее и меньшее количество вещей. Бóльшая часть «хороших» экономических результатов, которые люди связывали со второй мировой войной, на самом деле была связана с инфляцией в военное время. Такие же результаты могли быть достигнуты и в мирное время – достаточно было бы несколько лет не выключать печатный станок. Мы рассмотрим это заблуждение, связанное с деньгами, ниже.

Разбитая витрина обеспечила рост бизнеса стекольщика. Разрушения военного времени увеличили объёмы заказов для производителей определённых товаров. Исчезновение целых городов обеспечило рост объёма заказов для строительной промышленности. Невозможность производить автомобили, радиоприёмники и холодильники в военное время привёла к послевоенному спросу именно на эти товары…

Многие люди воспринимали это как рост общего спроса, как это отчасти и было в терминах денег с пониженной покупательной способностью. Но, по сути, происходило отвлечение спроса на эти конкретные товары – в ущерб другим товарам. Европейцы строили больше новых домов, чем кто бы то ни было другой, потому что они вынуждены были это делать. Но когда они строили больше домов, ровно в такой же степени оставалось меньше рабочей силы и производственных мощностей на всё остальное. Когда бы деловая активность ни возрастала на одном направлении, происходило (за исключением тех случаев, когда производственные силы стимулировали чувством необходимости и безотлагательности) соответствующее её сокращение на другом.

Война изменила послевоенное направление усилий, отраслевой баланс и структуру промышленности. В Европе наблюдался быстрый, и даже зримый, «экономический рост», как в странах, разрушенных войной, так и не пострадавших от неё. Некоторые страны, где были величайшие разрушения, например Германия, развивались быстрее других, например Франции, где разрушений было намного меньше. Отчасти это было вызвано тем, что Западная Германия придерживалась более правильной экономической политики. Отчасти это было обусловлено отчаянной потребностью вернуться к нормальным условиям жизни. Но разве это означает, что разрушение собственности является выгодным для того, чья собственность разрушается? Никакой человек не сожжёт свой дом, основываясь на теории, что его восстановление вызывает «улучшение экономических показателей».

После войны в течение определённого времени всегда наблюдается стимулирование сил. В начале третьей главы «Истории Англии» Маколея указывается, что «никакая заурядная неудача, никакое никчёмное управление не сделают страну несчастной, если постоянное продвижение вперёд в познании мира и постоянные усилия каждого человека по самосовершенствованию будут способствовать процветанию страны. Часто обнаруживалось, что расточительные расходы, высокие налоги, абсурдные коммерческие ограничения, коррумпированные суды, гибельные войны, антиправительственные мятежи, гонения, даже пожары и наводнения не успевали разрушать капитал так же быстро, как граждане восстанавливали его».

Многие из наиболее часто встречающихся в экономических рассуждениях ошибок вытекают из склонности, особенно это заметно сегодня, размышлять в абстрактных категориях – «коллектив», «народ» – и забывать или игнорировать индивидов, которые формируют и наполняют смыслом эти понятия. Кто пожелает, чтобы его собственность была разрушена либо в военное, либо в мирное время? Что вредно или гибельно для индивида, должно быть в равной мере вредно или гибельно для совокупности индивидов, составляющих страну. Никому из тех, кто в первую очередь будет думать о всех тех людях, чья собственность была или будет уничтожена, не придёт в голову оценивать разрушения, которые несёт война, как экономическую выгоду.

Те же, кто полагает, что разрушения будто бы повышают суммарный «спрос», забывают о том, что спрос и предложение являются двумя сторонами одной и той же медали. Они представляют собой одну и ту же вещь, которая выглядит по-разному с разных точек зрения – и раз война убивает предложение, то и спрос она тоже губит. Не только «спрос вызывает предложение», это лишь одна сторона экономической задачи; предложение точно так же порождает спрос, но в какой-то другой области, поскольку по своей сути оно является чьим-то спросом на какие-то другие товары где-то ещё. Поставляя произведённые вещи, люди фактически предлагают дать им возможность получить вещи, которые им нужны. В этом смысле поставка фермерами пшеницы включает в себя их спрос на новые тракторы, автомобили, одежду и другие товары.

Должно быть ясно, что и реальная покупательная способность уничтожается в той же мере, что и уничтожаемые производственные силы. Если кто-то не смог продать товар A, то это означает, что он не смог купить товар B, а это ведёт к тому, что кто-то не смог продать товар C, и так далее по цепочке. Так каким образом во время войны общество становится богаче? Нас не должен обманывать или вводить в заблуждение и эффект денежной инфляции, заключающийся в растущих ценах во время войны. Действительно ли происходил рост «национального дохода», или же он имел место только в виде растущих цен, когда государство печатало всё больше и больше денег, отнимая у населения всё больше и больше ресурсов на продолжение войны?

Факт, давно установленный экономической наукой, до сих пор остаётся загадкой для некоторых людей (включая некоторых именитых и блестящих экономистов), которые не способны пробраться сквозь дебри заработных плат и налоговых деклараций. Инфляция не делает людей богаче, точно так же, как дефляция не делает их «беднее». Джон Стюарт Милль и другие классические авторы, по крайней мере, видели сквозь «колышащуюся вуаль денег» настоящую реальность, то есть простой товарообмен. Чистая инфляция (в том числе и военная) в том виде, как мы её знаем – как выпуск большого количества ничем не обеспеченных денег – ведёт к более высоким заработным платам и ценам. Но почему это должно называться «экономическим ростом», если она нарушает товарообмен?

Иногда утверждается, что немцы и японцы получили после войны преимущество перед американцами, обусловленное тем, что на месте старых заводов, полностью разрушенных военными бомбардировками, они смогли построить новые заводы, оснащённые современным оборудованием, и, таким образом, производить более эффективную и менее затратную продукцию по сравнению с американской, выпускаемой на старых заводах и наполовину изношенном оборудовании. Но если бы в этом действительно имелась бы чистая выгода, американцы могли бы легко компенсировать это, просто взорвав свои старые заводы и выбросив всё старое оборудование. Смотрите, все предприниматели во всех странах могли бы каждый год устраивать праздник обновления, подрывая все заводы и склады и железные дороги и отправляя на металлолом все станки и оборудование – и возводить на их месте новые! Даже странно, что такая мысль до сих пор никому не пришла в голову…

Простая истина заключается в том, что существует оптимальная скорость и время для переоснащения производства. Для предпринимателя было бы выгодно уничтожение его завода и оборудования, если уже наступило время, когда и завод и оборудование дешевле разрушить, чем поддерживать: они или полностью исчерпали свою стоимость, или имеют отрицательную стоимость.

Это верно, что предшествовавший физический и моральный износ оборудования, если они точно не отражались в отчётах, могут привести к тому, что разрушение собственности по итоговому балансу будет выглядеть не таким катастрофическим, как кажется. Но, кстати, в этой дискуссии мы опустили ещё одно соображение, а именно: заводы и оборудование не могут быть восстановлены промышленниками (или правительством), если для этого не накоплены сбережения, капитал. Но война разрушает и их тоже.