Текст книги "Амелия"
Автор книги: Генри Филдинг
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 40 (всего у книги 55 страниц)
Глава 5, в которой полковник Бат предстает во всем своем величии
В тот же самый день, когда Бут после обеда гулял в Парке, он встретил там полковника Бата, который тотчас же осведомился у него о судьбе письма, отданного им Буту накануне на маскараде; Бут немедленно возвратил ему это письмо.
– Вы не находите, – спросил Бат, – что оно написано с большим чувством собственного достоинства и… и обладает глубокой силой убеждения?
– Но я все же немало удивлен тем, – ответствовал Бут, – что кому-то пришло в голову написать такое письмо именно вам.
– Мне! – недоуменно переспросил полковник Бат. – Что вы хотите этим сказать? Надеюсь, вы не воображаете, будто кто-то осмелился написать такое письмо мне? Будь я проклят, да если бы я знал человека, считающего, что я способен совратить жену друга, да будь я проклят, да я бы тогда…
– Я полагаю, сударь, – воскликнул Бут, – что ни одна живая душа не осмелилась бы подписать такое письмо своим именем; и, как видите, оно без подписи; так сказать, анонимное послание в прозе.
– О какой там еще угрозе идет речь? – вскричал полковник. – Что вы хотите этим сказать? Да позор на мою голову, если бы я, получив такое письмо, не обыскал весь мир и не успокоился до тех пор, пока не нашел бы его сочинителя. Будь я проклят, если бы я не добрался до самой Ост-Индии и не оторвал бы ему нос.
– Он бы вполне это заслужил, – согласился Бут. – Но прошу вас, сударь, объясните, как это письмо попало к вам?
– Оно досталось мне от шайки наглых молодых бездельников, – пояснил полковник, – один из которых читал его вслух, взобравшись на стул, в то время как остальные пытались подвергнуть осмеянию не только это письмо, но и благопристойность, добродетель и религию. Да вы, должно быть, видели этих молодчиков или, по крайней мере, слыхали о них в Лондоне; такие, как они, будь я проклят, только позорят род человеческий; жалкие щенки, у которых буйство, бесстыдство, наглость и богохульство сходят за остроумие. Да если бы мои барабанщики были такими же тупицами, как эти хлыщи, я бы, не раздумывая, изгнал их из своего полка кнутом.
– Так, выходит, вы не знаете, кому было предназначено это письмо? – осведомился Бут.
– Послушайте, лейтенант, – вспылил полковник, – я считаю ниже своего достоинства отвечать на ваш вопрос. Мне еще надо подумать, не следует ли мне счесть себя оскорбленным подобным предположением. Уж не воображаете ли вы, сударь, что я знаком с таким проходимцем?
– Я не думаю, полковник, – отвечал Бут, – что вы стали бы поддерживать близкие отношения с таким негодяем по собственной воле, но ведь любому человеку, имеющему знакомых, следует считать большой для себя удачей, если среди них не окажется несколько проходимцев.
– Ну, что ж, дитя мое, – сказал полковник, – в таком случае я на вас не в обиде. Я знаю, у вас не было намерения меня оскорбить.
– Я полагаю, что ни одна живая душа не отважилась бы на это, – заметил Бут.
– Признаться, и я такого же мнения, – кивнул полковник, – да я, собственно, на сей счет и не сомневаюсь, будь я проклят. Но ведь вы же сами прекрасно знаете, дитя мое, насколько я в этом отношении щепетилен. Да если бы я сам когда-нибудь женился, я бы раскроил череп любому мужчине, посмевшему бросить на мою жену бесстыдный взгляд.
– Еще бы, ведь это самое тяжкое из всех возможных оскорблений, – подтвердил Бут. – Как прекрасно выразил это Шекспир в своем «Отелло», сказав, что это все равно, что
– Этот Шекспир, я вижу, был славный малый! – воскликнул полковник. – И к тому же, разумеется, очень неплохой поэт. Ведь это, кажется, Шекспир написал пьесу про Хотспера?[336]336
Хотспер – персонаж драматической хроники Шекспира «Генрих IV», самолюбивый, вспыльчивый и драчливый феодал, чем он, видимо, и пришелся особенно по душе не в меру ревнующему о своей чести Бату, который неточно цитирует реплику Хотспера («Генрих IV», ч. I, д. 1, сц. 3). Вот последующие строки, которые Бат не может вспомнить:
Где лот не достигает дна, – и честь —Утопленницу, вытащить за кудри;И должен тот, кто спас ее из бездны,Впредь нераздельно ею обладать.Не потерплю соперников по чести! (пер. Е. Бируковой)
[Закрыть] Вы должны помнить эти строки. Я затвердил их почти наизусть, потому что никогда не пропускал эту пьесу, если ее давали на театре в то время, когда я бывал в Лондоне:
Клянусь душой, мне было б нипочем
До лика бледного Луны допрыгнуть,
Чтоб яркой чести там себе добыть,
Или нырнуть в морскую глубину… —
и… и… право, забыл, какие там дальше слова; помню только, – там говорится о том, чтобы не дать своей чести пойти ко дну. О, это замечательно сказано! Я утверждаю, будь я проклят, что человек, написавший такие строки, величайший поэт на свете. Сколько здесь достоинства и энергии в выражении мысли, будь я проклят!
Согласившись с мнением полковника, Бут добавил:
– Я бы хотел, полковник, чтобы вы оказали мне любезность, отдав это письмо мне.
Полковник ответил, что охотно отдаст письмо Буту, если ему есть в этом какая-то надобность, и тут же вручил его, после чего они расстались.
Вновь перечитав письмо, Бут был на этот раз тотчас поражен некоторыми строками, которые вызвали у него немалое беспокойство; теперь он понял, что ошибочно заподозрил совсем не того полковника, хотя никак не мог объяснить, каким образом это попало к молодым людям, передавшим его потом Бату (на самом деле Джеймс просто-напросто выронил его из кармана). Однако множество обстоятельств не оставляли никакого сомнения относительно того, кто именно имелся здесь в виду и был куда более способен вызвать подозрения у мужа, нежели честный Бат, который скорее был готов в любое время драться с мужчиной, нежели возлежать с женщиной.
Буту же припомнилось теперь все поведение Амелии. Ее решение ни в коем случае не переезжать в дом полковника и даже ее нежелание обедать там; припомнился ему отказ жены поехать в маскарад; всплыли в его памяти и многие замечания, оброненные ею по неосмотрительности, и кое-что из сказанного ею, когда она была более осмотрительна, – все это вместе довело мистера Бута до такого состояния, что он почти готов был без промедления отправиться к полковнику домой и разорвать на мелкие куски. Однако ему удалось, к счастью, вовремя взглянуть на это более хладнокровно. Бут вспомнил, что дал на сей счет торжественное обещание доктору. Кроме того, он принял во внимание, что, в сущности, находится пока еще в полном неведении относительно степени виновности полковника. А посему, поскольку ему сейчас ничто с этой стороны не грозило, он счел за лучшее сдержать на время свое негодование, не отказавшись, тем не менее, от мысли счесться с полковником позднее, если окажется, что тот и в самом деле в какой-то мере виновен.
Бут решил поэтому сначала при первой же возможности прочитать полковнику Джеймсу письмо и рассказать, каким образом оно к нему попало. Он полагал, что по поведению полковника легко поймет, имеют ли опасения Амелии и доктора хоть какое-то основание; что же касается жены, то Бут решил, что ни словом ни обмолвится ей о своих подозрениях до тех, пока не возвратится доктор.
Как раз в тот момент, когда Бут был весь погружен в эти раздумья, к нему подошел капитан Трент и фамильярно похлопал его по плечу.
Далее к ним присоединился еще какой-то третий джентльмен, а вслед за ним и четвертый, причем оба они, как выяснилось, были приятелями мистера Трента; сначала они вчетвером дважды прогулялись по Мэл,[337]337
Мэл – модное в то время место для прогулок в Сент-Джеймском Парке.
[Закрыть] а потом, поскольку был уже десятый час вечера, Трент предложил зайти в таверну, на что оба незнакомца тотчас с готовностью согласились, да и сам Бут, после некоторого сопротивления, в конце концов уступил их уговорам.
Немного спустя они уже сидели в таверне «Королевский герб», где бутылка с вином то и дело переходила из рук в руки, пока не пробило одиннадцать, после чего Трент предложил сыграть в карты, и Бут и на этот раз точно так же дал себя уговорить; правда, для этого пришлось употребить немало усилий, потому что, хотя он и имел некоторую склонность к карточной игре и в прежние времена не отказывал себе иногда в этом удовольствии, но уже много лет как не прикасался к картам.[338]338
Оплошность Филдинга, забывшего, что его герой совсем недавно играл в тюрьме в карты с Робинсоном и проиграл ему все свои деньги (1,5), а несколько дней тому назад проиграл 5 гиней на светском рауте.
[Закрыть]
Бут и его приятель были партнерами и поначалу им везло, но Фортуна, по обыкновению своему, вскоре решительно им изменила и стала преследовать Бута с такой злобой, что не прошло и двух часов, как его карман был полностью очищен от находившихся там золотых монет, а это составляло сумму в двенадцать гиней, то есть более половины всех имевшихся у него в то время наличных денег.
Насколько легко человеку, охваченному зудом азарта, прервать игру в такой момент, особенно если он к тому же разгорячен вином, я предоставляю решить картежникам. Одно лишь несомненно, что Бут не имел ни малейшей склонности воспротивиться соблазну, напротив, он с таким нетерпением жаждал отыграться, что, вызвав своего приятеля в другую комнату, попросил у него взаймы десять гиней, пообещав непременно возвратить их на следующее же утро.
Трент попенял ему за то, что тот слишком уж в данном случае педантичен:
– Ведь вы прекрасно знаете, дорогой Бут, – сказал он, – что можете попросить у меня столько денег, сколько вам нужно. Вот двадцать фунтов к вашим услугам и, если вам понадобится впятеро большая сумма, я так же охотно ссужу ее вам. Мы никогда не позволим этим приятелям уйти отсюда с нашими деньгами: ведь на нашей стороне явный перевес, и если бы здесь присутствовали люди понимающие, они бы держали пари, что именно мы останемся в выигрыше.
Но если мистер Трент и в самом деле так думал, то он очень сильно заблуждался, потому что два других почтенных джентльмена не только гораздо больше наторели в карточной игре, но и были куда трезвее, нежели бедняга Бут, ибо искусно избегали прикладываться к бутылке; помимо этого у них было еще одно небольшое преимущество над противниками: оба они при помощи тайных знаков, о которых предварительно условились, всегда знали главные карты на руках у партнера. Вряд ли стоит поэтому удивляться тому, что Фортуна была на их стороне: ведь сколько бы про нее не говорили, будто она благоволит дуракам, она все же, я полагаю, не оказывает им никакой поддержки, когда они берутся играть с мошенниками.
Чем больше Бут проигрывал, тем отчаянней он бился об заклад, что выиграет, и в результате примерно к двум часам утра, проиграв все свои деньги, он оказался еще и должен Тренту пятьдесят фунтов; такую сумму Бут, разумеется, не стал бы брать взаймы, если бы тот, как чрезвычайно щедрый друг, всячески его к тому не побуждал.
Бут продолжал занимать у своего приятели деньги до тех пор, пока, наконец, и карманы Трента не опустели. Его собственный проигрыш был, надобно признать, совсем пустячный, потому что ставка в игре не превышала кроны, и своим разорением Бут был главным образом обязан тому, что еще и бился об заклад. А посему джентльмены, прекрасно осведомленные об обстоятельствах Бута и по снисходительности своей не желавшие выигрывать у человека больше того, что у него за душой, отказались продолжать с ним игру, да и Бут не решился на этом настаивать, поскольку и без того уже был достаточно обескуражен размерами своего долга Тренту и никоим образом не желал еще более его увеличивать.
На этом игроки расстались. Оба победителя и Трент отправились в портшезах в направлении Гроувенор-сквер,[339]339
Гроувенор-сквер – самое фешенебельное место в Вестэнде.
[Закрыть] вблизи которого все они жили, а бедняга Бут в крайне удрученном состоянии пошел пешком к себе на квартиру. Отчаяние его было так велико, что ему не раз приходило на ум положить конец своему злосчастному существованию.
Но прежде, чем описать появление Бута перед Амелией, мы должны воздать ей должное и рассказать, как она провела этот горестный вечер. Когда Бут пошел прогуляться в Парк, было около семи часов вечера; с этого времени и до начала девятого она была занята с детьми: играла с ними, кормила ужином, а потом укладывала спать.
Выполнив эти обязанности, она посвятила следующий час приготовлению легкого ужина для мужа; как мы уже имели случай заметить, он (да и она) любили эту трапезу больше всех других; конец дня, который они обычно проводили вдвоем, доставлял им особую радость, хотя ужин их редко бывал чересчур обильным.
Начало темнеть, баранина давно была готова, а Бут все не появлялся. Прождав мужа целый час, Амелия потеряла надежду увидеть его в этот вечер; его отсутствие не слишком ее встревожило, поскольку Бут, как она знала, собирался в один из ближайших вечеров посидеть в таверне со своими однополчанами. Она решила поэтому, что он встретил их сегодня в Парке, и согласился провести с ними вечер.
В десять часов Амелия села ужинать в одиночестве, поскольку миссис Аткинсон не было дома. И здесь мы должны рассказать о незначительном обстоятельстве, которое, быть может, покажется банальным. Сидя одна за столом, Амелия невольно задумалась над их безотрадным положением, и глубокое уныние охватило ее душу; несколько раз она порывалась позвонить в колокольчик, чтобы послать служанку купить полпинты белого вина, но всякий раз подавляла это желание, думая сберечь тем самым ничтожную сумму в шесть пенсов; ее решение было тем тверже, что по той же причине она отказалась за ужином побаловать своих детей пирожками с вареньем. И вот как раз когда она отказывала себе в такой малости, чтобы сберечь всего лишь шесть пенсов, ее муж выложил несколько гиней, которые задолжал единственно потому, что на руках у его противника оказался козырный туз.
А посему вместо упомянутого выше лекарства она принялась читать одну из превосходных комедий Фаркера[340]340
Перу драматурга, кроме уже упоминавшейся комедии «Уловка щеголя», принадлежат еще пьесы: «Любовь и бутылка» (1699), «Верные супруги» (1699), «Близнецы-соперники» (1702), «Офицер-вербовщик» (1706) и др.
[Закрыть] и успела как раз дойти до середины, когда пробило полночь, после чего она легла в постель, наказав служанке дожидаться возвращения хозяина. Амелия, конечно, же, куда охотнее предпочла бы посидеть и дождаться его сама, но душевная деликатность подсказывала ей, что такая с ее стороны чрезмерная заботливость едва ли пришлась бы Буту по душе. А ведь для иных жен это испытанное средство, к которому они прибегают, дабы укорить мужей за слишком позднее возвращение домой, и добротой и кротостью вынудить их отказаться от удовольствия побыть подольше в обществе своих друзей, коль скоро они жертвуют ради этого покоем и отдыхом своих жен.
Итак, Амелия легла в постель, но отнюдь не затем, чтобы спать. Ей довелось еще трижды услышать наводящий уныние бой часов и еще более унылый возглас ночного стражника, прежде чем ее несчастный муж добрел до дома и, крадучись, как вор, безмолвно улегся в постели рядом с ней; тогда она, притворившись, будто только что проснулась, обвила его своими руками, белыми, как снег, хотя бедняга-капитан, скорее всего заслуживал сейчас иного, более подходящего, по остроумному суждению Аддисона,[341]341
Джозеф Аддисон, размышляя в журнале «Зритель» (№ 62,11 мая 1711) об отличии истинного остроумия от ложного, писал следующее: «Когда поэт говорит нам, что грудь его возлюбленной бела, как снег, то в таком сравнении нет юмора, но когда он добавляет со вздохом, что она при этом и так же холодна, тогда это становится остроумным».
[Закрыть] свойства снега, а именно, его холодности.
Глава 6
Читай, игрок, и возьми себе на заметку
Бут был не в силах настолько скрыть от Амелии свое душевное смятение, а она не могла не заметить достаточно красноречивых свидетельств того, что с ним произошло какое-то несчастье. Это в свой черед настолько ее встревожило, что Бут сказал ей после завтрака:
– Амелия, дорогая, я чувствую, что вы явно чем-то обеспокоены. Участливо взглянув на него, Амелия ответила:
– Да, дорогой, вы правы, я и в самом деле до крайности обеспокоена.
– Чем же, объясните мне, ради всего святого?
– Нет уж, любовь моя, это вы сами должны мне объяснить. Не знаю, что с вами произошло, но ведь я прекрасно вижу: вы чем-то встревожены, хотя и тщетно пытаетесь скрыть это от меня, – вот причина моего беспокойства.
– Что ж, душа моя, предчувствия не обманывают вас, – промолвил Бут, – со мной и в самом деле произошла беда, и я не стану, да что там, я не в силах скрыть от вас правду. Амелия, я погубил себя.
– Что же вы такое сделали, дитя мое, – произнесла в смятении Амелия, – скажите мне, ради Бога?
– Я проиграл в карты все свои деньги.
– Только-то? – переспросила Амелия, приходя в себя. – Стоит ли мучиться из-за той мелочи, что была у вас в кармане? Дайте зарок никогда больше не играть в карты, и пусть это никогда вас не беспокоит. Ручаюсь вам, мы найдем способ возместить эту потерю.
– Ты – ангел, посланный мне небесами, ты – единственное мое утешение! – воскликнул Бут, нежно обнимая жену, а потом, немного отстранясь от нее и с испытующей нежностью глядя ей в глаза, продолжал. – Позволь мне получше вглядеться в тебя – в самом ли деле передо мной человеческое существо или ангел, принявший человеческий облик? О, нет, – воскликнул он и снова бросился в ее объятия, – ты – женщина, самая дорогая мне женщина на свете, моя ненаглядная, моя обожаемая жена!
На все эти проявления супружеской любви Амелия отвечала с такой же нежностью; она сказала Буту, что у нее есть кое-какие сбережения – около одиннадцати гиней – и спросила, сколько ему принести.
– Я не советовала бы вам, Билли, иметь при себе слишком много денег; боюсь, как бы это не послужило для вас искушением еще раз испытать судьбу, чтобы отыграться. И еще, прошу вас, что бы там ни было, никогда больше не думайте о той мелочи, которую вы потеряли, слышите, никогда, как если бы ее у вас и не было.
Бут чистосердечно обещал ей никогда больше не прикасаться к картам и отказался взять хоть сколько-нибудь из отложенных ею денег. Затем, после минутного колебания, он воскликнул:
– Дорогая моя, вы говорите, что у вас есть одиннадцать гиней; кроме того, у нас ведь есть кольцо с бриллиантом, доставшееся вам от бабушки, оно, я полагаю, стоит не меньше двадцати фунтов; а за ваши часы и часы детей можно было бы получить столько же.
– Да, их можно было бы, я думаю, продать за такую же сумму, – подтвердила Амелия, – потому что знакомый миссис Аткинсон процентщик предлагал мне, когда вы в последний раз попали в беду, тридцать пять, если я отдам их в залог. Но зачем вы сейчас стали подсчитывать, сколько за них можно получить?
– Просто я хочу прикинуть, – пробормотал Бут, – на какую сумму мы можем рассчитывать, на случай какой-нибудь крайности.
– Признаться, я уже сама это подсчитывала, – сказала Амелия, и думаю, все, что у нас есть на этом свете, не считая самого необходимого из одежды, может составить сумму, примерно в шестьдесят фунтов; я полагаю, дорогой, нам следует, пока у нас еще есть эти небольшие деньги, во что-нибудь их вложить, чтобы обеспечить себе и детям хотя бы самые скромные средства к существованию. Что касается ваших надежд на дружеское расположение полковника Джеймса, то, боюсь, они обманчивы и тщетны. И вряд ли вам следует рассчитывать на помощь от кого-либо еще, чтобы снова получить офицерскую должность. Хотя сумма, которой мы сейчас располагаем очень мала, а все же мы могли бы ухитриться обеспечить себе даже и с этим возможность существования, пусть даже самого скромного. Мой Билли, мне достанет душевных сил перенести ради вас любые лишения, и я надеюсь, что мои руки способны трудиться не хуже тех, что более привычны к работе. Но подумайте, мой дорогой, подумайте, в каком отчаянном положении мы окажемся, когда то немногое, что у нас еще осталось будет истрачено, а ведь это неизбежно вскоре произойдет, если мы не уедем из Лондона.
При этих словах несчастный Бут не мог, естественно, не подумать о том, что время, приближение которого Амелия предвидела, уже, в сущности, наступило, поскольку он проиграл все, что у них было, до последнего фартинга, и эта мысль пронзила его; он побледнел, заскрипел зубами и воскликнул:
– Проклятие! Это невозможно вынести!
Амелия была настолько потрясена его поведением, что с выражением неописуемого ужаса на лице воскликнула:
– Господи, смилуйся над нами! Дорогой мой, скажите мне, что вас так мучает?
– Ни о чем меня не спрашивайте, если не хотите, чтобы я сошел с ума! – простонал Бут.
– Билли, любимый мой, – умоляла Амелия, – что все это значит? – Прошу вас, ничего от меня не скрывайте, расскажите мне все, что с вами случилось.
– А вы, Амелия, были со мной откровенны?[342]342
Начиная с этой реплики, диалог героев явно напоминает диалог Отелло и Дездемоны (IV, 2, 38–40 и далее).
[Закрыть] – спросил Бут.
– Да, конечно, Господь тому свидетель.
– Нет уж, только не призывайте Господа в свидетели своей лжи! – вскричал Бут. – Вы не были со мной откровенны, Амелия. У вас были от меня тайны, вы скрывали от меня именно то, что я должен был знать, и, если бы знал, это было бы лучше для нас обоих.
– Вы только что меня испугали, а сейчас еще больше удивляете. В какой лжи, в каком предательстве я повинна перед вами?
– Вы говорите, что мне не следует ни в чем полагаться на Джеймса, – почему же вы не сказали мне об этом раньше?
– В таком случае я еще раз призываю Господа в свидетели, – воскликнула Амелия, – нет, будьте сами свидетелем, – подтвердите, что я говорю правду; ведь сколько раз я вам говорила о нем. Я говорила вам, что этот человек мне не по душе, несмотря на все услуги, которые он вам оказывал. Я просила вас не слишком на него полагаться. Признаюсь, одно время я была о нем слишком хорошего мнения, но потом переменила его и не раз говорила вам об этом.
– Да, говорили, – подтвердил Бут, – но только не о причинах, заставивших вас изменить свое мнение.
– Дорогой мой, – молвила Амелия, – все дело в том, что я боялась зайти слишком далеко. Я знала, сколь многим вы ему обязаны; и если я подозревала, что его поступки продиктованы скорее тщеславием, нежели искренними дружескими чувствами…
– Тщеславием! – вскричал Бут. – Берегитесь, Амелия, вы прекрасно знаете, что он был движим отнюдь не тщеславием, а куда более низменными побуждениями… такими, что если бы он даже осыпал меня своими благодеяниями до небес, то все они обрушились бы в преисподнюю. Вы напрасно все еще пытаетесь скрыть это от меня… мне уже все известно… ваш верный друг все мне рассказал.
– Тогда, – вскричала Амелия, – я на коленях умоляю вас успокоиться и выслушать меня. Милый, все это я делала ради вас: зная, как вы оберегаете свою честь, я страшилась каких-нибудь роковых последствий.
– Неужели Амелия, – возразил Бут, – меньше дорожит моей честью? Разве она из слабодушной привязанности к моей особе не собиралась втайне меня предать, погубить самое бесценное сокровище моей души? Разве она не выставляла меня тем самым на посмешище, как доверчивого простофилю, покладистого дурака, покорного, уступчивого рогоносца – перед негодяем, которого я принимал за друга?
– Как же вы меня этим оскорбляете! – воскликнула Амелия, – Видит Бог, я не заслужила такого обращения. Я готова была бы, мне кажется, пожертвовать самым для меня дорогим, только бы оберечь вашу честь. И, по-моему, я это доказала. И я берусь вас убедить… но только если вы успокоитесь… что не совершила ничего такого, за что вы могли бы меня осуждать.
– Что ж, считайте в таком случае, что я спокоен и выслушаю вас с величайшим спокойствием. Но только не думайте, Амелия, будто я хоть сколько-нибудь вас ревную или подозреваю, хоть сколько-нибудь сомневаюсь в вашей чести. Недостаточное доверие ко мне – вот единственное, в чем я вас виню.
– Повторяю, – настаивала Амелия, – я буду говорить только при условии, что вы возьмете себя в руки, и не иначе.
Бут заверил ее, что вполне владеет собой, и тогда она сказала:
– Своим необузданным гневом вы сейчас подтвердили, что я поступила правильно, скрыв от вас свои подозрения: ведь это были всего лишь подозрения, возможно, лишенные всякого основания; уж если доктор так обманул мое мнение о нем, выдав вам мою тайну, то почему же я в таком случае не могу в равной мере заблуждаться относительно полковника, превратно истолковав некоторые особенности его поведения, которые пришлось мне не по душе. Потому что, клянусь честью, он не произнес ни одного слова и не позволил себе ни единого поступка, который я могла бы счесть предосудительным.
И далее Амелия рассказала мужу о тех обстоятельствах, о которых говорила прежде и доктору, умолчав лишь о наиболее явных и представив все остальное в таком свете, что если бы в жилах Бута не текла отчасти кровь Отелло, жена показалась бы ему едва ли не ханжой. Тем не менее, даже Бута этот рассказ вполне умиротворил, и он сказал, что рад возможности верить в невинность полковника, и, весьма одобряя благоразумие жены, хотел бы только, чтобы отныне Амелия поверяла свои мысли только ему одному.
Амелия в ответ выразила некоторую горечь по поводу того, что доктор злоупотребил ее доверием, но Бут привел в его оправдание все обстоятельства, связанные с письмом, и ясно показал ей, что доктор проговорился совершенно случайно.
Тем и завершилось примирение супругов, и бедняжка Амелия великодушно простила Буту вспышку ярости, истинная причина которой известна проницательному читателю лучше, чем ей.
