Текст книги "Продавцы мечтаний (СИ)"

Автор книги: Геннадий Башунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

– Раздевайся, – резко приказал Антон пленнику, передавая пистолет зеленоглазой.

Тот послушался. Пока землянин одевался, Орайя держала пленника на мушке. Одевшись, Антон почувствовал себя более или менее сносно. Он забрал пистолет у Орайи и снова навёл его на человека Ирийстина.

– Пощадите... – пробормотал тот, трясясь от страха и холода.

– Я и не собираюсь тебя убивать, – сказал Антон и выстрелил. – Но и позвать своих не позволю.

Человек заорал, хватаясь за простреленную коленную чашечку. Что ж, неприятно, бегать он уже не сможет, но это куда лучше, чем печень.

– Они и так сбегутся на выстрелы, – проворчала Орайя. – Ты умеешь управлять этими штуками? – Она кивнула в сторону снегоходов. – Я нет.

– Сейчас узнаем. В любом случае, пешком по зимнему лесу мы бы от них не убежали.

К счастью, местные машины ни капли не отличались от земных. Разве что в мелких деталях, на которые сейчас обращать внимание не было времени. Антону пару раз доводилось кататься на снегоходе, и он быстро справился с управлением. Орайя села ему за спину, и землянин повернул ручку газа. Объехав лежащего без сознания пленника, он прибавил газу. Холодный ветер выбил из глаз слёзы. Чудом не врезавшись в валяющийся в окровавленном снегу труп охранника, Антон приостановился около тела, сунул Орайе его винтовку, и направил снегоход по хорошо наезженной в сугробах тропе.

***

– Быстрее! – кричала Орайя ему на ухо.

– И так!

– Быстрее! Они рядом!

Антон заскрипел зубами, но надавил на газ.

Это было рискованно, чудовищно рискованно. Они уже два или три раза чуть не врезались в деревья и раз проскочили через не слишком густые, к счастью, заросли кустарника.

Погоня длилась уже около часа. Антон не рисковал гнать, едва они съехали с широкой наезженной тропы на более узкую, засыпанную тонким слоем снега. И поплатился за это.

Орайя крикнула, что за ними выехали одиннадцать снегоходов уже через десять или пятнадцать минут после их бегства. Погоня разделилась на три отряда, и за беглецами ехало три снегохода. И явно за их рулями сидели куда более опытные ездоки. К тому же, их на снегоходе сидело два человека.

– Быстрее! Они догоняют!

Антон выругался и повернул газ до упора.

– Готовь пистолет! – крикнул он.

– Что?!

– Пистолет!

Послышались выстрелы. Землянин выругался, но обернуться не рискнул.

Они не уйдут, а значит, надо драться.

Походящее место нашлось довольно быстро. Антон выехал на небольшую лесную полянку и резко сбросил газ, одновременно поворачивая вбок. Снегоход остановился. Орайя вцепилась в куртку стрелка, едва не свалившись с сидения.

– За снегоход!

Но Орайя уже поняла его план. Она запрыгнула за снегоход, бросила Антону пистолет, а сама взялась за винтовку. Землянин поймал пистолет левой рукой – в правой росла боль – и, высунувшись из-за укрытия, дважды выстрелил наугад. Конечно же, мимо, но он увидел преследователей. В ответ прозвучала автоматная очередь.

– Этот ублюдок стреляет на ходу, – хмыкнул Антон, подмигивая Орайе. Девушка улыбнулась в ответ и выпрыгнула из-за снегохода.

Антон услышал два выстрела, потом вопль и треск снегохода, врезавшегося в дерево. Орайя упала рядом и победно улыбнулась.

Рёв снегоходов преследователей стих. Антон выпрыгнул из-за укрытия и выпустил остаток обоймы в готовящихся к стрельбе противников. Попал в одного, выбив того из седла. Во второго промахнулся, и тот ответил нескончаемой автоматной очередью.

Землянин валялся на снегу, слушая, как пули рвут железную обшивку снегохода. Если одна попадёт в бензобак, им не поздоровится. Большого взрыва, конечно, не будет, но им и маленького хватит.

Орайя поняла это одновременно с ним.

– Есть патроны?

– Нет.

– Плохо. Выкатываемся с разных сторон. Я попробую его снять.

– Хорошо.

– На счёт "три". Раз, два... ТРИ!

Антон покатился по снегу. Оказавшись вне укрытия, он рванул к деревьям, держа направление к снегоходу убитого им ездока. Автоматчик дёрнул стволом в разные стороны, видимо, думая, в кого стрелять, и направил автомат на Орайю, залёгшую в снегу и начавшую стрелять. Он успел выпустить короткую очередь и упал лицом вниз. Орайя тоже хороший стрелок.

– Есть! – заорал Антон. Он чувствовал только злую радость. Забылась даже убитая им девочка, чьё лицо стояло перед ним всю погоню. Они спаслись. – Орайя, ты... Орайя!

Орайя лежала, уткнувшись лицом в снег, и под её правым боком растекалось красное кровавое пятно.

– Орайя!!!

***

Он брёл по степи, проваливаясь по колено в снег. Снег, набившийся в ботинки, уже почти не таял. Но ему было плевать на это. Он оголодал, замёрз и хотел умереть. Но смерть упорно не шла к нему.

Это продолжалось уже три дня.

Орайя умирала долго. Она не приходила в сознание, лишь изредка стонала, от чего на её губах пузырилась кровь. Антон рыдал, стискивая её левую ладонь, и не знал, как помочь. Он перевязал её рану бинтами из аптечки, найденной на снегоходе. Вколол ей шприц какого-то препарата, название которого не мог прочитать из-за слёз. Но всё было без толку.

Когда кровь перестала пузыриться на её губах, Антон отрезал себе прядь её волос, поцеловал любимую в щеку и сел на снегоход. Похоронить её он всё равно не мог.

Бензин кончился на исходе дня. Его больше никто не преследовал, хотя Антон был бы рад, если б кто-нибудь догнал его. Так он мог бы присоединиться к Орайе. Но баки у всех вездеходов одинаковые, а преследователи, видимо, оставили часть горючего на обратную дорогу.

Этой же ночью кто-то сжёг весь лес. Антон долго стоял и глядел в небо, с которого сыпались снаряды с напалмом, и сжимал в кулаке прядку волос. Это был подходящий похоронный костёр для Орайи, кто бы его не зажёг.

Лес догорал ещё долго. Антон видел огненное зарево даже следующей ночью, когда, свернувшись в клубок, валялся на снегу и ждал смерти от холода. Но погода подвела. Задул влажный и по-весеннему тёплый ветер. Потом пошёл снег. Антон пустился в дорогу, лишь в тот момент, когда чуть не превратился в сугроб.

Лес становился всё реже. Кажется, землянин возвращался не в ту сторону, откуда они пришли. Но ему, в принципе, было плевать. Всё равно с дирижаблем один он бы не управился. Да и куда ему теперь лететь?

Правая рука вновь начала болеть. И дело было уже не в рваных связках. Ныла рана на руке. Антон раз снял куртку, чтобы посмотреть на неё, но больше не рисковал. Края раны распухли и почернели, от неё дурно пахло. Вскоре запах стал ещё хуже, и правый рукав насквозь промок от гноя. Но это было радостной вестью. Возможно, он скоро присоединиться к Орайе.

Вечером четвёртого дня Антон наткнулся на людей. Это был большой лагерь, со множеством машин, рядом с которыми стояли платки и полыхали костры.

Антон бросился на сторожей с воплями, надеясь, что его застрелят, но те лишь оглушили обессилившего путника и поволокли куда-то. Его забросили в самую большую палатку, стоящую у внушительной машины или, скорее, танка.

– Кто это? – с интересом спросил бородатый мужчина, с аппетитом поедающий кус зажаренного мяса.

У Антона свело живот от голода. Но вслед за голодом появилось отвращение. На столе рядом с бородачом лежала человеческая берцовая кость.

– Не знаю, – буркнул один из сторожей. – Пришёл из леса, пытался напасть. Я бы его сразу к остальным отправил, но рожа у него больно знакомая.

Людоед внимательно уставился на Антона. Землянин тоже мог поклясться, что видел где-то татуировку на его лице. Она изображала морду какого-то ящера.

– У тебя хорошая память, Ном, – сказал, наконец, людоед. – Это человек женщины, которая известна под прозвищем Капитан. Антен, кажется?

– Антон. А ты Хаз. И ты, кажется, не ешь человеческое мясо.

Второй работорговец, пуская слюни, трясущимися руками хлебал суп.

– Умница, я Хаз, – изменившимся, бесцветным голосом сказал он. – И я ем человеческое мясо, просто некоторые чистоплюи вроде Капитана этого не знают. Надо будет заломить за тебя цену побольше, она ведь перестанет с нами работать после этого... Но ты один. И что же ты потерял в этом зимнем лесу? И где Капитан?

– Не знаю.

– Странно. Капитан всегда держится за своих людей. – Хаз на миг задумался от чего его пустые глаза выцвели ещё больше. – Что ж. Мы с Капитаном переделали множество дел, и много помогали друг другу. Так что, ты нам человек не чужой. Покормите его. Кашей, я думаю. А в ближайшем городе, где мы встанем, наконец, на чёртову зимовку, мы попробуем связаться с Капитаном и потребовать выкуп. Она ведь ещё жива, Антон?

– Не знаю.

– Что ж, в любом случае мы сможем продать тебя в рабство, парень ты крепкий. И чем это пахнет?

– Он, кажется, ранен.

– Обработайте и перевяжите. А теперь дайте мне поесть. Эй, парень, будешь себя плохо вести, пойдёшь на обед.

Но Антон уже его не слышал. Впервые за последние три дня он спал.

***

Он сидел, свернувшись в клубок, и плакал.

Так плохо Антону не было никогда. Зеленоглазая девочка лежала рядом с ним и смотрела в небо невидящими глазами.

– Вот ты где, – ласково сказал кто-то рядом.

Подняв зарёванное личико, Антон увидел некрасивую кривозубую девушку.

– Она умерла, – обиженно сказал он.

– Конечно, умерла. Но мы можем её оживить. Вернее, я могу её оживить.

Антон встрепенулся. В нём снова проснулась надежда.

– Оживить? Как?

– Ты должен мне помочь, помнишь? – хитро улыбнулась некрасивая девушка.

– Помню. Что мне надо сделать?

– Ты знаешь. Помоги мне захватить вон тот белый домик, где живут злые дети, которые бросали в тебя камнями. И тогда я оживлю эту прекрасную зеленоглазую девочку. Ты ведь её любишь?

– Да.

– А тех детей любишь?

– Нет.

– И сделаешь всё, чтобы Орайя снова была с тобой?

Орайя... окровавленный снег... Слёзы.

– Да.

– И ты знаешь, кто я?

– Алария, – жёстко сказал Антон, поднимаясь.

– Умница. И ты же знаешь, что я буду обладать практически божественным могуществом, когда стану Владыкой? Я клонирую Орайю. Со всеми её воспоминаниями. Если этот клочок волос, который ты сжимаешь в руке, принадлежит ей.

– Что мне надо сделать? – повторил вопрос Антон.

– Ты знаешь, – повторила свой ответ Алария и бросила на землю нож.

Антон подобрал его и пошёл к белому домику.

Он вышел из домика через четверть часа. В его руке был зажат окровавленный клочок волос Орайи.

Дети были мертвы. Теперь ничто не помешает ему восстановить этот домик. Но сначала придётся отнести трупы в ту яму.

"И сейчас у меня есть нож... Я вырежу всех этих уродов в яме. И плевать, что потом я не смогу выбраться оттуда".

Конец второй части.

Часть третья. Шутка Предтечи

Глава первая

– Раб спокойный, уравновешенный, покорный. Крепкий. Может выполнять тяжёлую физическую работу. Хорошо дерётся, но для хозяев не представляет никакой опасности. Одна проблема – не ест человечину.

– Мясо не проблема. Да и тяжёлые работы выполнять ему не придётся. Меня интересует одно – не сильно ли он меченый? А то знаю я ваши методы воспитания.

– Лицо, как видите, чистое...

– Да что мне лицо, по лицу вы никогда не бьёте. Спину показывай.

– Эй, повернись!

Я послушно встал и, глядя куда-то в землю, повернулся спиной к покупательнице. Теперь можно было поднять глаза, но смотреть на рожи своих приятелей по несчастью не хотелось. Меня от них тошнило.

– Рубаху-то сними.

Я стянул лохмотья, едва прикрывающие мою спину.

– Раз... три... пять, – сосчитала покупательница. Её голос был хриплым, пропитым. – Значит, действительно покорный.

– Эти шрамы он получил за драку с другим рабом, – солгал Ном, скрещивая дрожащие руки на груди. – За порчу товара надо платить, не так ли?

– Конечно. Сколько ты за него хочешь?

– Двадцать.

– Оч-чень смешно, торгаш. Пять, не больше.

– Вы посмотрите, какие мышцы. И покорный. Вы берёте его для определённых целей, госпожа?

Короткий хриплый смешок.

– Для каких целей женщины моего возраста и достатка берут смазливых и покорных молодых рабов?

– Может, ему снять штаны? Вы посмотрите...

– Содержимое его штанов будет интересовать меня дома, когда он вымоется и выведет вшей. Пять.

– Быть может, шестнадцать?

– Пять. И ни кредитом больше. Я что, похожа на дуру?

Дальше я не слушал. Ном всегда назначал цену в три-четыре раза выше. Так что, если моя покупательница накинет хотя бы пару тысяч кредитов, то мне придётся стать рабом для сексуальных утех тощей, судя по уведенным мною ногам, сорокалетней бабы с прокуренным голосом.

Я с трудом подавил ярость. Это становилось всё сложнее с каждым разом. Впрочем, кроме дрожи в руках меня ничто не выдавало – взгляд мой блуждал по полу клетки и грязным ногам других рабов. Не смотреть в глаза хозяевам – вот первая наука, которую я здесь выучил. И цена была достаточная. Пять ударов плёткой никому не покажется малой ценой, ведь так? Кому-то хватало и одного. А притворяться не так уж и сложно.

Капитана мы, конечно же, не нашли. Караван был в трёх городах, и ни в одном из них не удалось найти следы Капитана и команды. В четвёртом наш караван остановился на зимовку. Спустя две недели, из фургона Хаза (работорговец отправился в мир иной через три дня после того, как меня подобрали) меня перевели в фургон для рабов и посадили на цепь. Мне было плевать. Всё то время я просто лежал или сидел, уставившись в одну точку. Впрочем, когда меня посадили на цепь, практически ничего не изменилось. Только еда стала хуже, да и комфорта поубавилось.

Глухая тоска не покидала меня до сих пор. И, наверное, не покинет ещё долго. Иногда она отступала. Иногда возвращалась. И никогда не уходила насовсем.

Более или менее я оклемался только к середине зимы. Тогда мне начали докучать вши, соседи и холод. Соседями моими были самые крепкие рабы, все мужчины – их держали отдельно от других. Фургон, где я жил, представлял собой клетку, обшитую фанерой и шкурами. Помещение было поделено на два квадрата, в центре которых стояло по буржуйке, так что тепла всем рабам доставалось одинаково. То есть практически нисколько.

Каждый раб сидел на цепи, причём, их длина была такова, что никто не мог дотянуться до соседа, только если бы кто-то не решил лечь на живот и подержаться за руки. Можно было сесть или лечь, но длины не хватало даже для того, чтобы сделать шаг. Живой товар имел обыкновение портить друг друга, и наши хозяева исключали всякую возможность. Трижды в день нас выводили в туалет. Во время прогулок можно было минут пять размяться. Под дулами винтовок, конечно же. Раз в две недели меняли солому, на которой мы спали. Одеяла, вонючие и завшивевшие, не меняли, иначе пришлось бы включать их в нашу стоимость, а кому из клиентов охота переплачивать? Кормили отвратно. Чаще всего мясом – многие старики и дети не пережили зимы. Порой мне приходилось ждать каши без мяса по три-четыре дня.

Мои соседи постоянно ныли и пытались подраться. И то, и другое не имело никого смысла и, думаю, даже цели. Просто нам было чертовски скучно. И мы ненавидели друг друга. Иначе и быть не могло. Посади на цепь в замкнутом помещении полдюжины здоровых мужиков, лиши их всего, кроме возможности спать, жрать и мочиться, и ты узнаешь, что такое ненависть. Пустая и бессмысленная, тупая и всепоглощающая. Но она поддерживала в нас жизнь. Возможно, только благодаря ей мы помнили, что всё ещё остались людьми. Меня не любили больше всего – ведь я некоторое время сидел в фургоне Хаза.

Раз в две недели нам приводили двух женщин. Хозяева понимали, что взрослым мужикам надо хоть как-то снимать напряжение. Женщины были немолодыми, некрасивыми и потасканными до такой степени, что я даже не испытывал к ним чувства жалости, только отвращение. Они просто ложились и ждали, когда один из рабов закончит своё дело, а после переходили к другому. Жестокости к ним не проявляли, иначе этот жест доброй воли мигом бы пресекли. Я ими не пользовался, даже когда вспомнил об естественных надобностях. А вот соседи ждали этого дня, как второго пришествия, будто им приводили тех девушек, которыми пользовались Ном и его новый заместитель. Впрочем, самые молодые и симпатичные девственницы оставались на продажу. Те женщины, что были просто красивыми, но порченными, тоже. Я немного им завидовал – условия их проживания были куда лучше.

Когда наступила весна, мы двинулись к более крупным городам. Перед выходом работорговцы закупили в обоз должников, детей, проституток и преступников да поймали несколько бродяг. В итоге нас стало около восьми десятков под предводительством двадцати двух погонщиков. В клетки посадили женщин и детей, а мужиков приковали цепями к длинной железной трубе, конец которой прицепили к фургону, и заставили шагать. Тех, кто не мог идти, пускали на мясо. Кроме мальчиков понежнее, их оставили для особых клиентов. Таких было три, и мои напарники по цепи чуть ли не каждую ночь доставали их угрозами о том, что они бы сделали, попадись эти "петушки" им в руки. Дальше угроз дело не заходило – не позволяла длина цепи. Ночами нас сгоняли под большой тент, выдавали одеяла и располагали группками около буржуек под неусыпным наблюдением вооружённых погонщиков. Впрочем, до драк дело не доходило – мы слишком уставали за день и просто валились на землю. В те дни я хотя бы высыпался: мне было плевать даже на вшей и клопов.

Это продолжалось до середины апреля. Мы с черепашьей скоростью двигались то по великолепным прямым дорогам, положенным ещё до войны, то по слякотной равнине, когда навстречу попадались города или асфальт становился непригодным для ходьбы. Гусеничные вездеходы могли пройти везде.

Первые дни я пристально прислушивался к разговорам погонщиков. Но об игре за трон никто не разговаривал. Единственные новости, связанные с Продавцами мечтаний, были о том, что кто-то уничтожил замок местной шишки Ирийстина, а соседнюю шишку Аролинга вместе со всей семьёй выкосила какая-то болезнь. Причём, Продавцами мечтаний их никто не называл. Поэтому я отбросил мысли о том, чтобы рассказать, кто я такой. Что-то могли знать Ном с заместителем. Но если они что-то и знали, то запросто могли продать меня не Аларии, а кому-то другому. Так что я отбросил эти мысли и просто шагал. Я чувствовал других Представителей и Продавцов, знал, что, кроме умершего Аролинга и убитого мной Ирийстином, погиб ещё один Продавец, но кто – не знал, только то, что это кто-то из заправлявших на материке.

Ещё одной новостью была странная эпидемия, выкашивающая целые регионы на юге. Но юг был далеко, и особого внимания этому не уделяли. Беспокоились только за то, что поток рабов с юга уменьшится.

Наконец, обоз добрался до города под простым названием Северный.

Город этот располагался на границе довольно населённых прибрежных районов материка и являлся настоящим центром торговли людьми. Сюда стекались обозы со всех диких центральных регионов. Работорговцы с юга встречались с оружейными баронами с севера, и начиналась торговля. В Северном была железная дорога и настоящий аэропорт для дирижаблей. Сам город был грязным и поганым, с чудовищно переполненной канализационной сетью, выплёскивающей своё содержимое на улицы чуть ли не каждый день. Люди были не лучше. Забитые и грязные в трущобах, чванливые и самодовольные в центре. Местные шишки, щеголяющие во фраках и цилиндрах, будто спустились сюда со страниц учебников истории, параграфы которых были посвящены Викторианской Англии. Женщины пестрели пышными платьями и зонтами. По дорогам разъезжали кэбы. Вокруг бегали оборванные мальчишки с газетами. Те, что жили в трущобах, скорее напоминали американских негров того же времени. Думаю, они имели столько же прав и свобод. Единственное, что отличало эту "Викторианскую" эпоху от земной, это оружие, подходящее скорее по времени к Первой Мировой. Да землянки большей частью построенные из дюралюминия.

На рабском рынке нас разделили на пять частей. Дети в одну кучку, женщины делились на два класса в зависимости от красоты и молодости, мужчин тоже разбили на две части. Та половина, что повыше и покрепче продавалась для легальных смертельных боёв. Другая, где, к счастью, был и я, для работ. Ростом-то я вышел, но Ном, оглядев меня, сказал "Слишком тощий". В первую очередь скупались бойцы, женщины и дети. Детей чаще брали повара, служанки или франты с сальными глазами. Надеюсь, многим удалось попасть в слуги. Впрочем, попасть к педофилу, наверное, всё же лучше, чем на бойню. Женщин по три-четыре за раз покупали бордели. Впрочем, повара их тоже брали. Девственниц, стоящих поодаль, покупали в основном местные "джентльмены". Бойцов тоже скупали партиями. Да и нас, в принципе, хотя и менее охотно. Строители, уборщики отхожих мест. Чернорабочие, в общем. Но это лучше, чем стать обедом.

Что ж, мне придётся работать не руками. Меня хотят отмыть и вывести мне вшей. Быть может, нормально покормят. Я даже почувствовал некоторую радость. Пока прийти в себя. А потом уже можно будет думать и о побеге.

– Семь? – возопил Хаз, отвлекая меня от воспоминаний. – Да это грабёж!

– Вообще-то, я сказала шесть с половиной.

– Семь, и ни кредитом меньше. Ищите других дураков.

– Хорошо. Шесть восемьсот.

– Восемьсот двадцать пять.

– Нет, просто шесть восемьсот. Спина меченая. Значит, не такой он уж и смирный. Да и я люблю гладкую кожу.

– Эх, если бы не моя доброта... Идёт. Но деньги вперёд.

– Отсчитаю, не беспокойся. Расковывайте.

Удары по оковам отдались болью в моей правой ноге. Но это была боль блаженства. Я с трудом удержался, чтобы не наклониться и не начать чесать коросту, обхватившую мою ногу чуть выше щиколотки. За такое вполне можно было схлопотать затрещину. Поэтому я просто повернулся к своей хозяйке и уставился на носочки её туфель. Меня так и подмывало на неё посмотреть, но мне каждый раз удавалось опустить непроизвольно поднимающийся взгляд. Так что я лишь рассмотрел тощие ноги до середины икр да низ кружевного подола.

– Подними взгляд, парень, – сказала покупательница.

Я послушался, стараясь сделать так, чтобы мой взгляд выглядел затравленным, а не ненавидящим. Узкая талия, тонкие руки, плоская грудь, которую не мог увеличить даже лифчик, стиснувший её мелкие титьки, задирая их чуть ли не до ключиц. Острый подбородок, вздёрнутый нос и тонкие губы. Далеко не красавица. Лицо, впрочем, довольно молодое. Наверное, ей лет тридцать-тридцать пять. Но я и не надеялся, что для сексуальных утех меня купит сочная двадцатилетняя красавица. Да и не нужен мне был никто, кроме Орайи.

Рядом с ней стоял кряжистый бородатый мужичок с двуствольным пистолетом на поясе. Он смотрел на меня немного враждебно. Бывший любовник?

– Как тебя зовут? – спросила моя новая хозяйка, закурив папиросу, вставленную в мундштук. У меня потекла слюна. В нашем обозе курили только погонщики, а за окурки, брошенные на пол, драться я брезговал. Клиенты же дымили, не прекращая. Чёрт возьми, я был готов убить за сигарету.

Но, кажется, она что-то спросила?

– Раб, госпожа, – пробормотал я, вспомнив вопрос. Душить в себе гнев было всё сложнее.

– Нелва. И я спрашивала твоё настоящее имя.

– Антон, госпожа Нелва.

– Нелва. Не госпожа, просто Нелва. Антен? Слишком долго. – Она на миг задумалась. – Будешь Нел, по моему имени. Так как тебя зовут?

– Нел, г... Нелва.

– Вот и молодец. Фим, вызывай мне кэб. Сам проведёшь его до дома. И дай ему папиросу, а то он подавится слюной.

***

Фим оказался неразговорчивым мрачным типом.

– Давай за мной, – сказал он, когда я выбросил свою выкуренную до самой бумаги папиросу в кучку мусора. – И держись от меня подальше, хорошо? От тебя воняет. – Вот и всё, что он мне сказал за следующие полтора часа.

В ответ я оскалил зубы и, покачиваясь, зашагал за ним, стараясь не отстать. Первая за несколько месяцев папироса вскружила голову не хуже бутылки бренди. Эх-эх-эх, а от выпивки-то со мной что теперь будет? Усну после третьей стопки, как старшеклассник?

Фим уверенно прокладывал себе дорогу, не стесняясь отпихивать благородных мужей с дороги, да ещё и поругиваться с некоторыми. Клейма на нём я не видел, но почему-то был уверен в том, что он раб. Впрочем, не все хозяева ставят на своей собственности лейблы. Некоторым нравится гладкая шкура.

Я держался за широкой спиной своего провожатого, но мне, к счастью, толкаться не приходилось – мне самому уступали дорогу. И дело наверняка было в запахе и грязи, покрывающей моё тело. Это я с напарниками давно привык к этому делу, а вот изнеженные городские жители такое видели только на рабском рынке. Даже некоторые рабы кривили носы при моём появлении, чего уж говорить о господах и их дамах. Но до оскорблений и насмешек дело не доходило, по крайней мере, напрямую, вполне ведь возможно, что меня выкупили на свободу. Я даже сам раз видел такое не далее как два дня назад. Парня выкупили, чтобы тут же прилюдно отхлестать до полусмерти кнутом, а после повесить – он оказался серийным убийцей и насильником.

Мы выбрались с торговых рядов, и дышать стало легче. Я даже почувствовал какие-то запахи, хотя был уверен, что слизистая моего носа напрочь атрофирована. Окликнув Фима, я остановился у чахлой берёзки, росшей у обочины, и, сорвав несколько почек, принялся их нюхать. У меня на глазах даже выступили слёзы. Пошло? Чёрт возьми, понюхайте несколько месяцев мужиков, которые не мылись с прошлого года, и запах коровьего навоза покажется вам амброзией – нет существа более вонючего, чем человек.

Фим смотрел на меня с пониманием и лёгкой насмешкой. Я заметил, что на его шее висит кулон с двумя буквами. Значит, я был прав.

– Пошли, – сказал я, размяв в руке берёзовые почки.

Мы минули несколько кварталов, застроенных двух и трёхэтажными домами. Видимо, здесь обитал средний класс. По дороге я получил несколько дюжин оскорблений и пару засохших конских яблок в спину: детишкам плевать, раб я или выкупленный свободный, они видели только грязного заросшего бомжа. Я не обиделся и даже побегал за одним, грозясь заразить его вшами и коростами. Пацаны с хохотом разбегались от меня, а моя жертва, оказавшись в углу, даже напугалась и разрыдалась, и я оставил погоню. Фим ухмылялся сквозь бороду, ожидая меня, хоть я его об этом и не просил. Быть может, он не такой уж и угрюмый парень.

За этими кварталами была широкая дорога, отделяющая их от парка, а за парком, судя по виднеющимся шпилям и башенкам, располагались богатые районы. Фим не пошёл напрямик через парк, а свернул на дорогу. Вскоре я понял причину: на каждой аллейке стояли таблички, на которых изображались перечёркнутые ошейники. Судя по тому, что некоторые из прогуливающихся господ вели на поводках собак, то ошейник относился к домашним животным иного вида.

Огибать парк пришлось чертовски долго. Нас чуть не задавил жутковатого вида автомобиль, обдав чёрным угольным дымом. За рулём сидел пьяный молодой парень, рядом с ним была подпитая девушка, а на заднем сидении такая же весёлая парочка, увлечённая друг другом. Им явно было не до клаксона. За их придурковатую езду мы получили порцию ругательств и полупустую бутылку вина. Бутылка разбилась о дорогу, и я долго стоял рядом с лужей и нюхал.

– Дома выпьешь чего-нибудь, – сказал Фим, закуривая. – Нелва – добрая хозяйка, если будешь стараться, конечно.

– Я просто хочу понюхать хоть что-то кроме дерьма, – покачал я головой.

– И понюхаешь, и выпьешь... Пошли.

– А папиросу можно?

– Конечно.

Фим протянул мне папиросу и спички. На этот раз он старался не морщить нос. Впрочем, ему не слишком-то удалось.

Мы обогнули парк и зашагали по богатому району. От главной улицы отходили множество мелких дорожек, ведущих к огороженным поместьям. Район пересекала небольшая речка, и я с трудом удержался, чтобы не спрыгнуть в неё с моста. Если бы не перспектива обещанной ванны, я бы так и сделал. Жандармов здесь ходило множество. Город вообще был ими заполнен, да и может ли быть по-другому в работорговческом городе? Так что бежать смысла не было никакого – одинокого грязного мужика поймали бы в миг. Да я и не собирался убегать – ванна, бритва и чистая одежда отбивали всякое желание. Ну а потом будет видно.

Едва мы пересекли речку, Фим свернул к одному из поместий. Здесь дома были ещё богаче и больше. Так что трёхэтажный особняк Нелвы с садом и беседкой выглядел вполне себе скромненько.

Встретил меня мрачный тип лет пятидесяти и три ведра еле тёплой воды.

– Облейся и в баню, – сухо сказал цирюльник. – Фим, ты свободен.

– Я помогу, – пожал плечами мой сопровождающий.

– Тебя вызывала Нелва, хочет, чтобы ты подобрал ему кое-какую одежду на первое время.

Фим пожал плечами и ушёл, а я принялся поливаться водой, стараясь смыть с себя как можно больше грязи. Вышло не очень хорошо, учитывая, что раздеваться мне не разрешили. Старик угрюмо наблюдал за чёрными потоками воды, уходящими в зеленеющую траву.

– Да, парень, – буркнул он, не уточняя.

Когда вода приобрела скорее коричневый, чем чёрный оттенок, старик повёл меня в баню. Здесь было достаточно жарко, видимо, баню начали готовить ещё до того, как меня купили. Нелва не собиралась уходить с рынка без покупки, а значит, мне чертовски повезло. Я подумал о том, что до сих пор мог сидеть на цепи и содрогнулся.

– Одежду в печку.

Я разделся и сунул свои лохмотья в печь, а сам, повинуясь команде старика, который уже вооружился ножницами, уселся на скамью. Мои лохмотья шипели и потрескивали, и я представлял, как от жара лопаются и горят вши. Их я ненавидел, наверное, даже сильнее, чем работорговцев и клопов.

Цирюльник тем временем потыкал ножницами в колтун на моей голове, потом в бороду и, покачав головой, буркнул:

– Бесполезно. Мойся пока, я зайду через полчаса.

– Не охота ковыряться во вшах? – хмыкнул я.

– А кому охота? Давай, мойся, воду не жалей. Потом, как побрею, ещё раз помоешься.

Когда цирюльник вышел, я дал волю чувствам. То есть откровенно разрыдался, поливая на себя горячей водой и нюхая мыльную пену. Впрочем, возможно, это мыло ело мои глаза.

Я ещё мылся, когда пришёл старик. Он выудил меня из железного бака с горячей водой, в котором я сидел, и принялся стричь мне бороду и волосы. Когда на моей голове практически ничего не осталось, он взялся за опасную бритву. Я сидел, наблюдая в зеркало, как моя голова превращается в бильярдный шар, и отдирал размокшую язву на ноге. Было больно, текла кровь, но я всё равно продолжал счищать коросту, с удовольствием наблюдая, как в ней едва шевелятся паразиты.

– Когда подсохнет, забинтуем и продезинфицируем, – буркнул цирюльник. – Готово. – Он шлёпнул меня по лысине. – Умеешь пользоваться?

Я уставился на протянутую бритву и покачал головой.

– Эх... Где-то у меня... – что-то бормоча что-то себе под нос, старик вышел в предбанник. Вернулся он через пять минут, держа в руках безопасную бритву. – Вот. Она туповатая, но пах и подмышки я тебе брить не буду.