Текст книги "Операция продолжается"

Автор книги: Геннадий Семенихин

Соавторы: Михаил Алексеев,Иван Стаднюк,Николай Грибачев,Владимир Волосков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 33 страниц)

– Ставил, – огорченно отмахнулся Возняков. – Геофизики нас только запутали. Методика геофизических работ еще далека от совершенства, геофизическая аппаратура тоже, методы интерпретирования весьма условны.

– Вы что, не верите в геофизику? – с любопытством спросил Стародубцев.

– Почему же... У геофизики большое будущее. Но на данном этапе... – Возняков развел руками, – сами посудите. Геофизики проработали у нас все лето. Съели почти все наши деньги. А что дали? Приблизительно определили простирание известняков, к которым приурочен рудоносный горизонт. Эти известняки мы и без них проследили. А вот где искать? Где заложить скважину? Ведь площадное распространение этих известняков только в нашем районе превышает тысячу квадратных километров. Вот и решайте! Мы пробурили на левом берегу несколько скважин, основываясь на данных магнитометрической съемки. А вскрыли все тот же некондиционный серый боксит. Содержащийся в нем пирит дает ложные аномалии.

– Н-да, дела... – в раздумье пробурчал Стародубцев. Ответ начальника партии его, видимо, удовлетворил вполне.

– Мы решили пробурить несколько скважин вдоль берега реки. Ведь где-то там пласт выходил на поверхность. Прошли восемь скважин – опять сюрприз. Продуктивная толща вдруг нырнула сразу на двести метров в глубину. Оказывается, река текла как раз по зоне какого-то древнего тектонического нарушения. Попросту говоря – по сбросу. Давняя подвижка пород когда-то разорвала рудоносные известняки, по этому-то нарушению и пошел сток поверхностных вод. Мы решили, что за зону разлома попал лишь маленький язычок месторождения, оставшегося на двухсотметровой глубине. Отсюда, вопреки проекту, я решил на свой страх и риск бросить буровые за линию сброса, на километр в сторону от реки. Николашин тоже считал это единственно правильным решением. И вот – первая же скважина вскрыла диаспоровый боксит! – Возняков воинственно оглядел присутствующих. – Вопреки сомнениям специалистов управления и вашим тоже, Василий Гаврилович! – дружелюбно погрозил он худым кулаком Мокшину.

– Ну уж, и меня туда же! – улыбнулся Мокшин. – Я ведь вас поддерживал, только высказал некоторые предположения, а не сомнения! – Мокшин многозначительно приподнял указательный палец.

– Ну, пусть, предположения, – миролюбиво согласился Возняков. – Главное в другом. Теперь выяснилось, что серый боксит подстилает основное месторождение. Осинцев поднял всего тридцать сантиметров серого боксита, а диаспорового – почти десять метров. Выходит, что ценные сорта бокситов где-то перед рекой выклиниваются, а подстилающий их пиритизированный боксит имеет большее площадное распространение, что и ввело в заблуждение геофизиков.

– А как же обломки диаспорового боксита оказались в реке? – спросил Володя.

– Можно предполагать, что небольшой язычок основного рудного тела тоже попал за линию сброса и где-то выходит на поверхность. Он настолько невелик или так хорошо замаскировался, что мы не сумели обнаружить его.

– Вполне достоверно, – опять же неожиданно согласился Стародубцев.

– Скажите, пожалуйста! – удивился Возняков. – Даже вы, неспециалист, все поняли.

– Вы очень доходчиво рассказываете, – сказал Стародубцев и дружелюбно предложил: – Давайте закурим. Ленинградским «Беломором» разбогател... Довоенным.

– Вот это да! – восхитился Возняков. – Обожаю!

10. НОВОСТИ

На улице Володя неожиданно столкнулся с Осинцевым. Маленький, круглый как шар, в своем широком полушубке, он стремительно выкатился откуда-то из-за угла и сразу спросил:

– Ну, на какой участок назначили?

– К вам.

– Порядок! – обрадовался Назар. – Значит, вместе работать будем.

– Выходит.

– Зайдем ко мне. Поболтаем, – предложил Осинцев.

– Нет, пойдем лучше к нам. Есть хочу. С утра во рту крошки не было.

– Н-да, жратва – дело важное, – согласился Осинцев. – Только заходить к вам что-то не хочется.

– Почему?

– Да так... – Назар замедлил шаги. – Неохота лишний раз встречаться с этим охломоном.

– С кем?

– Да с Мокшиным. Ну его...

– За что ты его не любишь? Человек он вроде порядочный.

– Вот именно – вроде, – сердитой скороговоркой сказал Осинцев.

– Ну ты всегда умел преувеличивать, – улыбнулся Володя. – Обыкновенный, хороший человек!

– Чего ты о нем знаешь! Я с ним уже семь месяцев работаю, а понять не могу.

– Плохо глядел, – сказал Володя, вспомнив невеселый разговор с квартирантом.

– Ну да, плохо... – обиделся Назар. – Я поначалу его тоже за человека принял. Даже деньги взаймы брал, вместе выпивали, а потом... – Он махнул рукой, и Володя опять улыбнулся (Своей привычкой жестикулировать маленький Назар очень походил на долговязого Вознякова). – Потом разочаровался. Сухой он какой-то. Все правильным, точным хочет быть, ни с кем не ругается – тьфу!

– Чудак ты, Наварка! Фантазер, как раньше. Все с кем-нибудь да воюешь.

– Не каждому же быть таким всеядным, как ты! – беззлобно огрызнулся Назар.

– Ладно. Пойду ужинать, – сказал Володя.

У него не было желания спорить.

Мокшин был в плохом настроении. Володя сразу понял это, когда зашел в свою комнату. Квартирант сидел за письменным столом и курил, сердито пуская тугие струи дыма к низкому потолку.

– Невеселы что-то, Василий Гаврилович, – сказал Володя. – Чем расстроены?

– Да ничем. Просто устал.

– А мне показалось, что расстроены. Тоже устал, лягу спать. Завтра на участок ехать. Не обижаетесь, что отнял у вас две буровых?

– Ну что ты! Рад бесконечно. Баба с возу – кобыле легче. Надоел мне этот Осинцев. Все ему не так, все ему не ладно.

– Он такой! – добродушно согласился Володя. – И в институте таким был.

– Ну его! Мучайся теперь с ним ты. – Мокшин помолчал, а потом сказал: – Олег Александрович тоже хорош. Выставляет меня на посмешище, приписывает какие-то сомнения. Это после того, как я вместе с ним ночей не спал, сутками на вышке Осинцева сидел.

– Да полноте, Василий Гаврилович. Ничего особенного он не сказал. Так... Употребил не то слово.

– Все же...

– Ерунда. Берегите нервы. Старик вас уважает, а сказать что-нибудь лишнее всякий может.

– Бывает. – Мокшин повеселел, стал раздеваться. – Послушаю добрый совет. Тоже лягу спать.

В комнату заглянул отец.

– Пойдем-ка, Владимир. Подсоби матери. Надо картошки в погребе набрать.

– А я уже спать собрался.

– Спать... Ишь какой барин нашелся, – проворчал Тихон Пантелеевич. – Пойди подсоби. У меня нынче поясницу разламывает. Никак, опять застудился.

– Баньку, баньку с веничком надо, – посоветовал Мокшин.

– И то дело, – согласился Тихон Пантелеевич. – Завтра истопим, а то невмоготу что-то. Пошли. Подыми матери пару бадеек.

Спускаясь в погреб, Володя вдруг подумал, что отец неспроста заставил его лезть за картошкой. Он не ошибся. Тихон Пантелеевич зажег керосиновую лампу и тоже спустился вниз.

– Есть новость, – тихо прошептал он, склоняясь к сыну. – Второго числа вечером у Сидора Хомякова брал лошадь Иван Булгаков. За самогонкой в Порошино вроде бы гонял.

Наипервейшего деревенского пьяницу колхозного конюха Сидора Хомякова Володя знал с детства, а вторую фамилию слышал впервые.

– Кто такой Булгаков?

– Не нашенский. Из раненых. Коновозчиком в партии работает.

– Что же он не у себя лошадь брал?

– Выходит, не резон было.

– И долго ездил?

– Сидор-то не помнит. Пьян был. Лошадь дал часов в семь вечера и спать завалился в конюховке. Ночью проснулся, видит – лошадь на месте, а Иван на полу спит. Четверть самогонки под столом.

– Во сколько это было?

– Да не знает Сидор-то. Я же говорю – пьян был. Разбудил Булгакова, еще выпили. У него вовсе ум вон.

– Как ты все это узнал?

– Это мое дело, – сердито прошипел отец. – Я свое дело сделал. Ивана-то сразу узнаешь. Однопалый он.

– Давно в деревне появился?

– Месяца четыре будет. У Ефросиньи Козыревой квартирует.

– Откуда он явился?

– Из госпиталя, говорят. По чистой. Места-то его под немцами.

– Пьет часто?

– Не особенно. Но бывает. Запоями. Редко, да метко.

Володя наполнил ведра картошкой и полез было из погреба, но отец остановил его.

– Вот что... как тебе сказать... – Он поскреб затылок. – Назарки Осинцева второго числа ночью в деревне тоже не было...

– Осинцева? Где же он был?

– А черт его знает! – сердито ругнулся старик. – Хозяйка квартирная сказывала, что только под утро заявился. Хмельной. Где был – не сказывал...

«Вот те дела! – Володя промолчал, ошеломленный неожиданной новостью. – Неужто Назар?..»

– Так что имей в виду... – продолжал шептать отец. – Может, он не того... Но все же...

– Хорошо. Буду иметь в виду, – расстроенно буркнул Володя.

Уже лежа на своем сундуке, он напряженно соображал, как лучше и скорей сообщить новости Новгородскому. Капитан еще в Сосногорске сказал, что звонить и писать письма не следует, что он сам установит связь в нужное время. Это нужное время подошло, а обещанной связи не было. Сейчас, воззрившись в густую, теплую темноту комнаты, Володя сердился на Новгородского за эту медлительность.

Утром Володя уехал на участок. Описал поднятый ночными сменами керн. Описал быстро и сам удивился той легкости, с которой это ему удалось. Придирчиво просмотрев свои записи, он успокоился, хотя все равно испытывал чувство некоторой неуверенности из-за отсутствия Мокшина.

На буровой Осинцева царил хаос. Бригада занималась ликвидацией свежей аварии. Маленький Назар, скинув полушубок и шапку, командовал буровиками. Дюжие парни, взявшись за трос, выбивали ударной бабкой намертво прихваченный где-то в глубине буровой снаряд.

Володя сел на верстак в углу вышки и стал с интересом наблюдать за злыми, вспотевшими людьми. Бревенчатый тепляк наполнен грохотом и дымом, которым надсадно плевался одноцилиндровый, похожий на большой черный самовар, нефтяной двигатель. Через один из шкивов этого двигателя перекинут прорезиненный ремень. К обоим концам ремня прикреплены куски троса. За один трос держались буровики, к другому привязана цилиндрическая стальная бабка. Эта бабка имела в центре круглое отверстие и была насажена на буровую штангу, торчащую из скважины. Когда буровики натягивали трос, ремень плотно прилегал к шкиву, вращающийся шкив подхватывал ремень, и бабка стремительно взлетала вверх – ударяла по навернутому на конец штанги сальнику, через который закачивалась в скважину промывочная жидкость. Буровой снаряд вздрагивал своей головой-сальником и оставался стоять неподвижно.

«Бом... бом... бом...» – мощно ухало в вышке в ответ на нервный, захлебывающийся лай движка.

«Ну и прочность!» – подивился Володя, глядя на вибрирующую оконечность бурового снаряда. Хоть было это не в новинку, все равно казалось удивительным, что такая совсем не толстая стальная труба может выдерживать столь мощные удары.

«Бом... бом... бом...» – неслось по вышке, и Володя, отвыкший от многого, стал удивляться той могучей силе, которая намертво ухватила снаряд где-то в глубине.

– Какого лешего расселся! – заорал Осинцев, делая на штанге мазутную метку. – Нечего филонить. Помогай, ваше величество!

Володя улыбнулся. Назар орал изо всей мочи, но слышно его было плохо.

– Чего лыбишься? Помогай! А то в момент с вышки попру!

Володя бодро соскочил с верстака и ухватился за трос.

«Бом... бом... бом...»

Упругое тело снаряда натужно вибрировало, но не подавалось вверх. Володя, в ритм движениям рабочих, рвал трос на себя и отчего-то радовался этому грохоту, этому размеренному ритму. Было до странного радостно впервые за многие месяцы слышать и создавать грохот, который не нес смерти и разрушения.

«Бом... бом... бом...»

Пот начал заливать глаза, заныла раненая нога, а Володя с давно забытым воодушевлением напрягал все силы.

– Пошла! – вдруг завопил Осинцев, наблюдая за меткой. – Еще разок!

Володя и сам почувствовал, что в вибрирующей штанге стала исчезать упругость, удары стали глуше, мягче. Потом снаряд неожиданно подпрыгнул над устьем скважины, залязгал, мотаясь в обсадной трубе.

– Вот так и живем, – весело пожаловался Назар, когда буровики подняли весь снаряд и стали готовиться к рабочему спуску.

– Не скучно, – ухмыльнулся Володя, отирая потный лоб.

Они сидели на верстаке и наблюдали за сноровистой работой бригады.

– Скучать не приходится, – вздохнул Назар. – Разрез собачий. Сверху, метров двадцать, разруха, а дальше еще чище. Закарстованные известняки. Сам знаешь – не шутка. То плотные породы, то пустоты, заполненные песком и глиной. Нарвешься на кремнистые известняки – и мозолишься до обалдения. Крепки. По четверти метра в сутки. Если же дробью с промывкой начнешь по ним бурить – жди аварии. Проскочишь монолитный слой, а под ним карстовая полость. Прозевал – получай вывал в скважину! Видал, как прихватывает?

– Видал.

– Вот так и маемся. Чуть проморгал – готова авария. Ликвидируй потом дедовским способом. Аварийного инструмента нет. – Назар попробовал сдвинуть непослушные жиденькие брови, что означало – сердится. – Попадись мне та сволочь, из-за которой здесь повторно канителимся, живьем бы бабкой в скважину забил! Ей-богу!

– Ты можешь... – согласился Володя. У него поднялось настроение. – Как погляжу, ты сейчас все можешь. – А сам соображал, каким образом спросить Назара, где он был ночью второго декабря. Володя искоса рассматривал курносый профиль приятеля и чувствовал, что сам не верит своим подозрениям. Уж слишком мало Назар изменился с тех пор, как ушел из института. В нем оставалось столько ребячливого, мальчишеского, что было трудно поверить в его измену. Осинцев сидел на верстаке рядом, болтал короткими ногами, обутыми в большущие стоптанные валенки, и хвастливо орал:

– А бригада у меня – во! Всем бригадам бригада! Народ что надо. С таким народом не то что искать боксит, сам земной шарик пополам расколоть можно. Очень даже запросто!

– Ты скажешь!

– Что, не веришь?! Да кого угодно спроси – бригада мировецкая! С такой бригадой хоть в огонь, хоть в воду!

– Ладно. Верю, – продолжал улыбаться Володя. – Работаете и вправду здорово. А отдыхаете-то как? Как время свободное проводите? Где?

Но Осинцев уже не слушал. Взмахивая короткими руками, он скатился с верстака и, выскочив из распахнутой двери тепляка, отчитывал только что подъехавшего коновозчика.

– Ты что делаешь, раззява! Тебя кто учил так бочки швырять? И где ты швыряешь? Ты что, места не знаешь, к порядку не приучен?

Долговязый конопатый коновозчик, неловко скинувший бочку с нефтью, топтался перед коротышкой мастером и виновато бубнил:

– Поскользнулся, Назар Ильич... Хотел как лучше, а она, дура, возьми да треснись плашмя...

– Плашмя... Тебя бы самого плашмя... – ворчал Осинцев, оглядывая бочку. – Черт однопалый... Бочки в партии на вес золота. Да и нефть... А если бы разбил? Ведь беречь надо!

– Слушаюсь, Назар Ильич...

«Однопалый?» Володя сразу перестал улыбаться и тоже вышел из тепляка. Пока Осинцев с коновозчиком откатывали привезенную бочку и грузили на дровни порожнюю, он внимательно разглядывал однопалого. Ничего особенного Володя в нем не обнаружил. Обыкновенный деревенский мужик, какого можно встретить в любом русском селе. Конопатый нос картошкой, небольшие серые глаза на длинногубом, морщинистом лице...

«Неужели это он?» – с удивлением подумал Володя, и ему отчего-то стало не по себе. Было неправдоподобно видеть тайного жестокого врага в обыкновенном мужике с заурядной крестьянской внешностью. Но сомневаться не приходилось. Коновозчик работал без рукавиц. На левой изуродованной кисти его не хватало четырех пальцев и половины ладони. От этого уцелевший мизинец был страшен, длинен и походил на красную рачью клешню.

– Куда подвода пойдет? – спросил Володя Осинцева.

Тот в свою очередь обратился к коновозчику:

– Ты куда сейчас, Булгаков?

– Известно куда, на базу. Опростанную бочку залью, к Ушакову поеду.

– Тогда я с тобой до села доеду, – сказал Володя Булгакову. – Мне в контору надо.

По дороге в Заречье, примостившись на дровнях рядом с порожней бочкой, Володя с интересом разглядывал коновозчика. Никакого опасения он ему не внушал. Булгаков заметил это разглядывание, нахмурился.

– Чего глазеешь?

– Да не узнаю никак. Вроде не зареченский ты. А может, запамятовал. Ты уж не сердись. В последние годы домой только гостем приезжал. Не каждого узнаешь – кто вырос, кто состарился...

– Тихона Пантелеича сын, говорят? – скупо поинтересовался Булгаков.

– Ну да. По ранению. На шесть месяцев.

– М-да... – неопределенно хмыкнул Булгаков, помолчал, потом неохотно сказал: – Не тутошний я. Войной прибило.

– Что, тоже по ранению?

Булгаков только хмуро кивнул и зачем-то сунул искалеченную руку в карман грязного полушубка.

«Самострел!» – вдруг категорически решил Володя. Ему неожиданно вспомнилось, как осенью вырвавшиеся из окружения артиллеристы расстреляли пожилого солдата-сектанта, умышленно прострелившего себе руку, чтобы не везти боеприпасы на передовую.

– Ну и как, нравятся тебе наши места?

– Места ничего. Жить можно... – вздохнул Булгаков.

– «Ничего». Шикарные у нас места! – постарался поправдивее обидеться Володя. – Красота-то какая! Леса, горы... река. Живи – не хочу! Как ты к нам попал-то? Россия ведь большая.

– Да знакомый один зазвал. Вместе в госпитале лежали. На станции стрелочником работает... Вот и прижился здесь.

– Правильно сделал. Народ у нас подходящий. Зря не обидит, не обманет...

Булгаков промолчал.

– А где ранило-то? Миной, осколком?

Коновозчик вдруг на что-то озлился. Сердито дернул вожжи, выругался:

– А-а... Не все равно где! Руки не вернешь, сучье вымя... Что, мне легче от этого? Под Псковом. Псковской я!

– Н-да... Война везде найдет, – посочувствовал Володя.

Булгаков ничего не ответил. Всю оставшуюся дорогу он хранил угрюмое молчание, ожесточенно понукая прихрамывавшую лошадь.

У крыльца конторы Володя неожиданно столкнулся с Задориной. Оба смутились, неловко поздоровались и остановились, не зная, что друг другу сказать. Володя искоса рассматривал нежный профиль девушки и беспомощно напрягал память, подбирая разом забытые нужные слова. Он так и не нашел их.

– Вы уже работаете? – спросила Надя.

– Да, Надежда Сергеевна, работаю.

Она укоризненно посмотрела на него.

– Работаю, Надя, – осмелел Володя, радуясь ее взгляду. – А вы опять к нам?

– К вам... – Надя чуть нахмурилась.

– А как же наш уговор?

– Какой уговор?

– Насчет танцев... Я ведь жду.

– Этот вопрос надо обдумать, – улыбнулась Надя. – Стоит ли?

– Стоит! Надо ведь когда-то и отдыхать. Не все же о войне и работе думать!

Надя помолчала, глядя куда-то мимо Володи, потом призналась:

– Здесь неудобно. Я приезжаю сюда по делу. Только по делу... – Было в ее словах нечто недоговоренное, что заставило Володю заволноваться.

– Как это понять?

– В прямом смысле. – Надя посмотрела в синие Володины глаза и опять порозовела. – Дом у меня в Медведёвке. А здесь работа. Рабочее место. Понимаете?

– Понимаю. А если я приеду в Медведёвку?

Надя промолчала.

– А если я приеду в Медведёвку? – укрепляясь в своей решимости, повторил Володя.

– Приезжайте... – просто сказала Надя.

– Когда же?

– Я не знаю...

– Тогда я приеду в субботу! Бывают у вас танцы в субботу? Или что-нибудь подобное...

– Кажется, да. Но я точно не знаю...

– Ничего. Я узнаю! – заверил Володя и хотел взять Надину руку, но ему помешал вышедший из конторы Стародубцев.

– Привет геологам! – Следователь был зол, хмур, он стал рядом с Задориной и жадно закурил.

«Принесла его нелегкая!» – расстроился Володя, выжидая, когда следователь пройдет. Но Стародубцев никуда уходить не собирался. Ему, очевидно, надо было поговорить с Задориной, и он продолжал стоять, зло попыхивая папиросой, недружелюбно косясь на молодого человека. Прошло немало времени, пока Володя понял это.

– Ну, я пойду... – буркнул он и ступил на крыльцо.

– Иди, Ромео, иди, – не удержался от мрачной шутки Стародубцев.

Надя вскинула голову и так посмотрела на своего грубоватого коллегу, что тот осекся и неумело извинился:

– Простите, Надежда Сергеевна... Виноват. Черт за язык дергает.

Володя этого не слышал. Он с треском захлопнул за собой дверь конторы.

В геологическом отделе было пусто, холодно и дымно. Возняков одиноко копошился за своим столом и дымил огромной самокруткой.

– Я к вам, Олег Александрович. Проверьте мое первое описание, – сказал Володя, протягивая начальнику новенькую полевую книжку.

– Не до того! – отмахнулся Возняков. – Дайте проверить Мокшину.

– Так его же нет. Где он?

– А бог его знает... На участке, наверное... Ждите.

Володя с недоумением посмотрел на Вознякова и только сейчас заметил, что тот не в себе – чем-то сильно расстроен и даже бледен.

– Что с вами, Олег Александрович?

– А-а! Неприятность за неприятностью... В жизни такого не бывало, – угнетенно пробормотал Возняков.

– Что-нибудь случилось? – Володе показалось, что начальник готов расплакаться, так судорожно дергался кадык на худой шее.

– Не говорите... – Возняков резко задвинул ящик стола и встал. – Голова кругом идет. Вы уж с Мокшиным, голубчик, с Мокшиным... – Он накинул полушубок и, шаркая валенками, побрел к двери.

Оставшись один, Володя огорченно повертел в руках свою полевую книжку и сунул обратно в сумку. Оставаться в геологическом отделе не имело смысла. Он уже жалел, что соблазнился возможностью поближе познакомиться с Булгаковым и рано уехал с участка. Гадая, что могло случиться с Возняковым, Володя пошел из конторы и на пороге неожиданно столкнулся с Сажиным. Сажин был серьезен и строг.

– Ты-то мне и нужен, – озабоченно сказал он. – Слышал о новости?

– Нет. Вижу только, что что-то стряслось.

– Действительно стряслось... Возняков во время утренней оперативки обнаружил в своем столе исчезнувший авансовый отчет.

– Отчет?

– Вот именно. Тот самый подлинник, который отправлял с Николашиным. Все документы, кроме нескольких железнодорожных билетов и расходных ордеров, по которым деньги получил сам Возняков, целы.

– Что за чертовщина!

– Никакой чертовщины. Все абсолютно ясно, – жестко сказал Сажин. – Нервничают, подлецы!

– Пожалуй, – согласился Володя. – Юрий Александрович скоро будет здесь?

– Завтра. Есть что-нибудь новое?

– Да как сказать... – замялся Володя; он не знал, в какой степени можно быть откровенным с начальником райотдела милиции.

Сажин все понял. Полез в свою пухлую полевую сумку, достал миниатюрный браунинг.

– От него. Расписку завтра самому отдашь.

– Ага... – Володя проверил обойму, по-хозяйски взвесил пистолет в руке, потом спрятал в задний карман брюк. – Новости есть. Некто Булгаков, коновозчик из партии, ездил второго декабря на колхозной лошади за самогонкой.

– Куда? – Сажин оживился.

– Говорил конюху, что в Порошино.

– Вот как! Интересная петрушка получается. Надежде Сергеевне тоже удалось выяснить, что одного из работников партии, которого не опознали, видели на колхозной лошади на станции Хребет. Тоже второго и тоже вечером.

– Вот оно что... – Володя нахмурился. – У Ивана Булгакова есть знакомый стрелочник на станции. Он мне сам сказал. Будто бы лежали вместе в госпитале.

– Молодец! – похвалил Сажин. – Очень важная деталь. Срочно выясни, кто этот стрелочник. Только без шума.

– Не маленький.

– Ну-ну, – Сажин чуть улыбнулся. – Тебе это легче незаметно сделать. Задорина со Стародубцевым сейчас выясняют, кто был тот человек и к кому он ездил. Ты облегчил их работу. А на станции я им до поры до времени показываться запретил. Их повторное появление там может вспугнуть преступников.

– Не исключено, – согласился Володя. Ему стало приятно от сознания, что он чем-то помог Наде. Подумав, он все же решил сказать и о Назаре.

– Осинцев? Где же он был?

– Не знаю. Никто не знает.

– Что же ты... – Сажин нахмурился. – Это чертовски важно! И ты не пробовал узнать?

– Пробовал, но... – Володя рассказал о разговоре на вышке.

Сажин огорчился:

– Зачем ты так лобово спрашиваешь? Где время проводят... Это любого насторожит. Ведь если он враг... Понимаешь?

– Назар враг? – Володя не сумел сдержать улыбку.

– Ну в таких делах шуточки и безграничная доверчивость неуместны! – мрачно сказал Сажин. – Не вижу ничего смешного. Мало ли, что вместе учились... Ясное дело, он увильнул от ответа на твой вопрос...

– Да нет, коновозчик действительно чуть не разбил бочку. А Назар такой... Увидел – сразу выскочил.

– Не знаю. Все может быть. Только очень похоже, что ты вспугнул его своим вопросом. Так грубо действовать нельзя.

– Учту.

– Учитывать теперь поздно. Дело сделано. Постарайся по крайней мере узнать, где был тогда Осинцев, как-нибудь поделикатней.

– Ладно. Будем деликатней.

– Итак, до завтра, – подтолкнул его к двери Сажин. – Нам наедине долго оставаться самим господом богом противопоказано. Чуешь?

– Чую.

Нади и Стародубцева у крыльца уже не было. Володя постоял, подумал, решил еще раз съездить на участок. Он пока не знал точно, зачем это сегодня ему нужно, но втайне надеялся, что удастся что-либо узнать у словоохотливого Назара. Володя пошел на склад горючего в надежде застать там Булгакова и подъехать с ним до участка. Не хотелось длительной ходьбой перегружать побаливавшую ногу.

Булгакова и его лошадь он заметил еще издали, а когда подошел ближе, увидел и Мокшина. Геолог сидел около пузатой цистерны: ждал, когда коновозчик наполнит бочку нефтью.

– А я вас ищу, Василий Гаврилович. Привез на проверку первое свое описание – и впустую. Проверить некому.

– А разве Вознякова в конторе нет? – спросил Мокшин.

– Там, да только он что-то не в духе. Велел вам показать.

– Потом, – отказался Мошкин. – Я сейчас на участок еду.

– Вы что, не были еще?

– Был, но снова поехать надо. Ушаков просил показать на местности будущую свою точку. Хочет дорогу туда заранее проложить. Вот и приезжал за картой. Сейчас ехать надо. Ждет Ушаков. – Он сокрушенно развел руками. – Не могу быть неточным.

– Это хорошо, – похвалил Володя.

– Ну, скоро ты там? Ехать пора! – крикнул Мокшин коновозчику.

Этот окрик подействовал на Булгакова самым странным образом. Он передернулся, как от удара, чуть не выронил ведро.

– Сейчас я, мигом, Василий Гаврилович, – испуганно отозвался он и спешно схватился за воронку.

– Да долей бочку-то...

– А она уже почти полная, – заискивающе бубнил Булгаков. – В один миг, Василий Гаврилович!

Мокшин с досадой поморщился и покосился на Володю. Тот почесал затылок и как ни в чем не бывало произнес:

– Выходит, сорвался мой выезд. Тоже хотел еще раз на участок сгонять. Не потянет ведь лошадь троих, да еще с грузом.

– Не потянет, – подтвердил Мокшин. – А ты в камералке поработай. Начинай составлять колонки по своим скважинам.

– Что ж, придется, – согласился Володя, улавливая цепким взглядом, как Булгаков поспешно закидывает на дровни недолитую бочку.

«Боится же, однако, этот однопалый Мокшина. Как черт ладана боится, – думал Володя, возвращаясь в контору. – С чего бы?»

– Скажи, ты на станции часто бываешь?

– Приходится. – Тихон Пантелеевич выжидающе посмотрел на сына.

– Работников тамошних хорошо знаешь?

– Еще бы... – хмыкнул Тихон Пантелеевич. – Сам начальник станции кумом приходится. Не забыл, поди, Нестора Прохоровича?

– Не забыл. – Володя помялся. – А новых людей на станции много появилось?

– Война, сынок. Война. – Тихон Пантелеевич хитро сощурился. – Что-то виляешь ты. Говори начистоту.

– Меня интересует новый стрелочник. Тот, который по ранению из армии демобилизовался.

– Стрелочник? – Тихон Пантелеевич заехал корявой натруженной пятерней в свои редкие рыжеватые волосы. – Да ведь на станции, почитай, одни бабы работают. Мужиков – раз-два и обчелся.

– Бабы? – огорчился Володя.

– Они. Кругом бабы. Хотя постой... – Тихон Пантелеевич наморщил лоб. – А ведь точно... Был у них такой. Вроде старшего стрелочника или путевого рабочего... Только он не на фронте раненый, а при эвакуации под бомбежку, сказывают, попадал...

– Кто такой? – не стерпел Володя.

– Дай вспомнить, – отмахнулся старик и стал думать, чуть пошевеливая толстыми бесцветными губами. – Был... Вроде и сейчас там. Только на другой должности. Не то весовщиком, не то диспетчером... Подожди... Ну да! Фамилия потешная такая. Домишко у Савватеевых купил. Хохол вроде бы. Ну да. Вспомнил. Куница – фамилия его. Я говорю – потешная фамилия!

– Где он живет?

– Я ж говорю, перед ноябрьским праздником домишко у Савватеевых купил. Ничего домишко. Большой, крепкий еще. А цену дал, как за барахло последнее. Выжига. Скупердяй. Воспользовался чужой бедой. Сам Савватеев на фронте погиб. Женка заболела. На пенсию в такое время разве прокормишься... Детей голодом морить не будешь. Продали домишко. К родне перебрались. Колхозом-то оно веселее...

– Где этот дом?

– Да ты что, не помнишь? – рассердился Тихон Пантелеевич. – Вроде бы не нашенский. У переезда, около шпалорезки. Такой веселый домишко! На шесть окон. Еще на воротах всякие загогулины. Круги не круги, яйца не яйца – леший их разберет.

– Ага. Вспомнил. Зеленой краской наличники выкрашены были.

– Ну да. Самый савватеевский дом. На отшибе.

– Понятно. Благодарю за службу!

– Но-но! Ты полегче, – проворчал Тихон Пантелеевич, между прочим, без всякой обиды. – Тоже мне – генерал выискался. Вот огрею ремнем!

Володя рассмеялся. Он видел: отцу очень хотелось утолить свое распалившееся любопытство. Ему стоило больших усилий молчать, не ронять достоинство бабьими расспросами.

– Молодец. Ничего не надо спрашивать, – одобрил Володя, и Тихон Пантелеевич смущенно почесал затылок: сын явно рос в его глазах...

– Я проверил твое описание, – сказал Мокшин, когда Володя вошел в спальню. – Все правильно. Можешь считать – первый блин испечен.

– Спасибо, Василий Гаврилович.

– Сам делал – себе и адресуй. – Мокшин устало потянулся, порылся в пикетажках. – Листочка чистого у тебя не найдется?

– Для чего?

– Письмишко черкнуть надо. Послушаю тебя. Буду кончать со своей... Ну ее к черту! – Мокшин вымученно улыбнулся. – Хватит. Действительно, стрелять таких мало.

– Это мужской разговор! – одобрил Володя и полез в свою полевую сумку за тетрадкой. – На такое дело и бумаги не жалко.

Мокшин взял листок и, не таясь, четким, убористым почерком написал несколько строк:

«Анна! Я все-таки решил написать тебе правду. Былого уже нет. Ты сама все растоптала. Тебе пора это знать. Между нами уже ничего нет и не может быть. Не жди меня. Мне больше нечего сказать. Это все. Прощай. В.».

– Правильно! – сказал Володя.

– Кончено с красивой, – отрывисто сказал Мокшин. – Все кончено. – Он вложил листок в конверт, подождав, когда Володя отойдет, написал адрес и с видимым облегчением вздохнул: – Гора с плеч! А это в печку! – Мокшин сунул конверт в сумку, сгреб со стола груду порванных писем, клочья знакомой фотокарточки и, мрачно насвистывая, пошел на кухню.

Пока он ходил, Володя успел вытащить конверт и прочитать адрес: «Сосногорск, главный почтамт, до востребования, Савицкой Анне Михайловне».