Текст книги "Операция продолжается"

Автор книги: Геннадий Семенихин

Соавторы: Михаил Алексеев,Иван Стаднюк,Николай Грибачев,Владимир Волосков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 33 страниц)

3. ТРЕВОЖНЫЕ ВЕСТИ

Перед самым обеденным перерывом капитана Новгородского вызвал к себе полковник Костенко. По тону, каким начальник отдела сказал в телефонную трубку: «Зайдите», Новгородский сразу догадался, что предстоит новое задание. Через несколько минут он входил в кабинет полковника.

Костенко был не в духе. Он всегда бывал не в духе, когда случалось что-нибудь непредвиденное. Тогда полковник курил папиросу за папиросой и голос его становился отрывистым, громким. Очутившись перед окутанным клубами сизого табачного дыма полковником, Новгородский понял, что этим самым «непредвиденным» придется заниматься ему.

– Вот что, капитан... – медленно начал Костенко, ткнув папиросу в пепельницу. – Хотел дать вам отдохнуть, но... сами понимаете.

– Понимаю, – сказал Новгородский.

– Тогда к делу. – Костенко пристукнул костяшками длинных тонких пальцев по столу и заговорил в своей обычной манере: – Сегодня у меня был человек из района. Точнее: начальник Медведёвского райотдела милиции. Сажин Порфирий Николаевич. У них ЧП. В деле есть обстоятельства, внушающие некоторые подозрения. Сажин будет у вас в семнадцать ноль-ноль. Вникните в существо дела. Разберитесь. Выводы и предложения доложите вечером. Ясно?

– Ясно, – четко ответил Новгородский.

Костенко кивнул бритой головой, отпуская капитана.

Сажин оказался пунктуальным человеком. Ровно в пять вечера в кабинет Новгородского вошел массивный пожилой мужчина в мешковатом штатском костюме. Он поздоровался. Посмотрел в пропуск, спросил:

– Это сто седьмая комната?

– Да.

– Вы капитан Новгородский?

Посетитель внимательно оглядел капитана и еще раз заглянул в пропуск.

– Присаживайтесь, – стараясь быть приветливым, пригласил Новгородский и весело подумал: «Еще не хватало, чтобы он потребовал у меня удостоверения личности».

– Благодарю. – Сажин неторопливо сел, опять огляделся и, очевидно, убедившись, что пришел, куда надо, сказал: – Полковник Костенко просил меня встретиться с вами. Вот я...

– Да-да. Я давно жду вас, – поспешил развеять его скованность Новгородский. – Полковник очень заинтересовался вашим делом. Вы только что из района?

– Да.

– У вас в Медведёвке тоже морозы с ветрами? Достается?

– Да. Зима сердитая нынче. Достается.

– Сочувствую.

– Спасибо. Вам отогреваться в городе небось тоже не часто приходится?

– Да. Другой раз матушка-зима до цыганского пота проберет! – Новгородский рассмеялся.

Сажин тоже улыбнулся.

– Ну, давайте, Порфирий Николаевич, хвалитесь своими новостями, – простецки сказал Новгородский, почувствовав, что контакт с собеседником установлен.

– Хвалиться особенно нечем. – Сажину понравилось, что моложавый капитан назвал его по имени-отчеству. – Дело, собственно, только начато...

Пока гость рассказывал о трагедии Николашина, Новгородский делал короткие записи в серый блокнот и бросал исподлобья быстрые, любопытные взгляды на неторопливого рассказчика. Сажин ему нравился. Несмотря на грузность и медлительность, он был точен в движениях, в нем чувствовались сила, твердость. Большеносое, полное лицо с глубоко посаженными серыми глазами тоже дышало этой спокойной твердостью.

– Так вы говорите, что Возняков об образцах боксита упомянул вскользь? – спросил Новгородский, когда Сажин кончил рассказывать.

– Да. Время военное. Геологи, очевидно, ограничены теперь в информации.

– Понятно. Возняков вернулся к месту работы?

– Нет. Он вчера тоже приехал в Сосногорск.

– Зачем?

– Не знаю. Я случайно видел его на вокзале. Мы не разговаривали.

– Значит, вы полагаете, что гибель Николашина каким-то образом связана с образцами, которые он вез?

– Я ничего не полагаю, товарищ капитан.

– Зовите меня просто Юрий Александрович.

– Я ничего не полагаю, Юрий Александрович. Мне просто кажется странным это преступление. Оно было подготовлено. В этом я убежден. Случайные убийства так не совершаются. Ведь труп убитого завезли за семнадцать километров от станции. И завезли ночью, ибо днем на полевых дорогах относительно людно: вывозят корма к фермам и дрова из лесосек.

– Убедительно. – Новгородский пытливо посмотрел на обветренное, красное лицо Сажина и вдруг быстро спросил: – А если дело в документах?

Сажин долго думал, почесывая толстый, вислый нос, потом сказал:

– Не думаю. Насколько я понимаю, в авансовый отчет начальника партии входят в основном платежные ведомости, по которым выдается зарплата. Эти ведомости нетрудно восстановить. Ведь коллектив обычно получает деньги скопом, в одно время и чаще всего по одному документу... Сумму, причитающуюся каждому, таким образом, видят все. Едва ли мотивом убийства послужило желание кого-то вторично получить деньги.

– Пожалуй... Давайте сделаем еще одно предположение. Что, если у Вознякова крупная недостача? Он составляет фиктивный отчет, берет с Николашина расписку, отправляет его с отчетом и в дороге... – Новгородский рубанул ладонью воздух.

– Тоже не совсем вероятно, – ничуть не удивляясь предположению капитана, возразил Сажин. – Я Вознякова видел всего один раз и потому не могу чего-либо утверждать. Но все же сдается, что он не способен на такое. У меня создалось первое впечатление, что он рассеянный, неуравновешенный, но вообще-то отзывчивый, не дурной человек. Хозяйственник-администратор, конечно, он аховый...

– А если он играет такового?

– Не думаю, но... – Сажин помялся. – Все может быть. Я в таких делах специалист не особенно опытный. Проверим.

– Вот-вот! Надо проверить. – Новгородский встал. – Надо обязательно проверить. Кто у вас ведет следствие?

– Надежда Сергеевна Задорина.

– Опытная?

– Нет. Только что из института.

– Она не вспугнет преступников?

– Не думаю. Девушка неглупая. Мы условились, что она должна вести следствие так, будто ищем не убийц, а самого исчезнувшего Николашина.

– Да. Это вы предусмотрительно сделали, – одобрил Новгородский. – Но вот документы... Надо, чтобы ваш следователь попробовал выяснить фактические расходы Вознякова за отчетный период.

– Хорошо. Вы полагаете, что нам, милиции, так и придется вести расследование до конца?

– А что в том плохого?

Сажин ничего не ответил, задумался.

– Будет необходимость – мы вмешаемся, – успокоил его Новгородский. – А для существа дела гораздо полезнее, если все будут знать, что следствие ведет милиция. Значит, дело уголовное!

– Оно и так уголовное.

– Конечно. Но если мы имеем дело не с уголовниками, а с другим врагом – для него это много значит.

– Понятно, – сказал Сажин.

– В общем, мы будем работать с вами в контакте. Я вскоре приеду в Медведёвку. Там мы переговорим обо всем конкретно. Договорились?

– Добро.

– Дайте мне ваш телефон и домашний адрес. Думаю, что нам удобнее встретиться на квартире.

– Конечно, – согласился Сажин.

– Ну, не буду вас задерживать. Совершенно правильно сделали, что поставили нас в известность. Сейчас в Медведёвку?

– Да нет. Еще на денек-другой задержусь.

– Дела?

– Да. Людей не хватает. Нет даже начальника уголовного розыска. Хочу просить в областном управлении поддержки. Может, в госпиталях подходящие нестроевики найдутся, которым податься некуда.

– Вполне возможно, – одобрил Новгородский. – У многих родные хаты за линией фронта остались.

Не прошло и нескольких минут после ухода Сажина, как Новгородского снова потребовал к себе Костенко. Для капитана это было неожиданностью.

– Товарищ полковник, я еще не успел подготовиться, – доложил Новгородский, войдя в кабинет.

– Ну что ж... На нет – суда нет, – кисло улыбнулся Костенко. – Будем выводы делать вместе. Берете в компанию?

Костенко опять невесело улыбнулся. Он любил пошутить. Полковник закурил, прижмурил выпуклые черные глаза, задумался, глядя куда-то мимо присевшего на диван Новгородского. В свете настольной лампы его худое лицо с крючковатым тонким носом казалось бледнее, чем было на самом деле.

Капитан глядел на своего начальника с сочувствием. Он знал, как много приходилось работать Костенко в последние месяцы. Почувствовав на себе его взгляд, полковник встряхнулся, выпустил под абажур лампы струю дыма.

– Разглядываете? Да, устаю. Так бы и удрал на рядовую оперативную работу. Осточертел этот кабинет. Нервишки, что ли, сдают... – пожаловался Костенко и обычным деловым резким голосом, от которого Новгородский сразу выпрямился, сказал: – Вызвал вас по делу. Сейчас звонил начальник геологического управления Локтиков. Просил принять. Вот жду. Думаю, что речь пойдет о поисковой партии Вознякова. Предполагаю. Потому вас и вызвал. Чтобы были в курсе.

– Понимаю.

Окутавшись дымом, Костенко опять погрузился в свои сложные и трудные думы...

Помимо официальных какие-то очень странные, внешне ничем не проявлявшиеся отношения связывали капитана с полковником. Новгородский много раз пытался разобраться в сущности этих отношений и каждый раз оставался в недоумении. Ничего четкого сформулировать не удавалось.

Костенко – начальник, Новгородский – подчиненный. Сколько помнит капитан, никаких бесед, кроме деловых, они никогда не вели. За все время совместной службы полковник даже ни разу не поинтересовался семейными делами Новгородского. И все равно что-то было...

Костенко – давний бобыль. Сотрудники знали, что жена его более десяти лет назад погибла при железнодорожной аварии, что у полковника есть сын и дочь. Но где они находятся – не знал никто. Жил Терентий Иванович одиноко, питался в управленческой столовой, зачастую оставался ночевать в своем кабинете, даже тогда, когда в том не было особой нужды. «Рисуется. Трудягу из себя изображает», – ворчал иногда кое-кто из сотрудников (как правило, из провинившихся, получивших от полковника взбучку). С обиженными не спорили, хотя все знали, что это не так. Тем не менее и понять полковника, без всякого смысла лишавшего себя домашнего постельного уюта после напряженного рабочего дня, было трудно. Не понимал и Новгородский.

Сам капитан был тайным сластеной, что тщательно скрывал от сослуживцев, боясь подначек и розыгрышей. Он любил мороженое, хорошие конфеты, в доброе довоенное время не раз страдал желудочными расстройствами из-за чрезмерного увлечения фруктами, которые поедал без разбора и в неограниченном количестве (были бы фрукты и наличные деньги). А всего больше любил Новгородский после утомительной командировки очутиться дома... Красота! Вымыться в ванне, выпить стопку коньяку, уничтожить тарелку огненно-горячих пельменей, закрепить это удовольствие стаканом сладчайшего чая, завалиться на белоснежные, пахнущие свежей стиркой простыни и потянуться, чтобы кости захрустели, – это ли не разрядка! Утром проснешься бодрый, отдохнувший, заряженный энергией на всю неделю.

Полковник без всяких видимых причин такого удовольствия себя лишал. Понять это было трудно. Тем более трудно, что сотрудникам своим без крайней нужды сверх положенного засиживаться на работе Костенко не давал. «Мне измочаленные дистрофики не нужны! – обычно бурчал он. – Нашей службе нужны люди мобильные, здоровые, с крепкими нервами. Марш домой! Учитесь организованности, учитесь управляться с делами в нормальные сроки...» Сие, впрочем, не мешало полковнику на следующий день безапелляционно потребовать с того же самого сотрудника быстрейшего выполнения порученного задания.

Вообще-то Терентий Иванович не относился к категории начальников, не позволявших себе выходить за рамки устава, жесткого регламента военного учреждения. Он мог пошутить, при разборе какой-либо неудачной операции огорошить исполнителей насмешливым сравнением, произнести вместо реплики ядовитую цитату из классиков. Но не был он и демократом в том смысле, когда начальник снисходит до покровительственно-приятельского отношения с подчиненными, позволяет себе и им маленькие вольности, вроде обмена мнениями о достоинствах фигурки той или иной кинозвезды или чего-то подобного. Костенко был требователен, но ровен. Он был начальником и никогда не играл такового. Были неприятности – он был хмур и зол, были удачи – был весел и не скрывал этого. Он не умел важничать.

Терентия Ивановича уважали. Уважали и побаивались все сотрудники, в том числе и те, кто, получив взбучку, ворчал, что полковник «рисуется». Костенко был чекистом старой школы, работал когда-то в непосредственном подчинении у самого Дзержинского. Но уважали его не за это (хотя такая деталь биографии сама по себе взывала к уважению). В органах безопасности имелись и такие кадровики из старой гвардии, которые давно растеряли былые качества. Костенко же был умен, грамотен и очень опытен. Он знал все тонкости оперативной работы и потому с полуслова понимал своих подчиненных, понимал их трудности. Но не в том была его сила. Костенко обладал обостренным чувством предвидения. Сотрудники отдела не раз поражались интуиции полковника, который еще задолго до официального уведомления соответствующего промышленного ведомства брал под контроль ту или иную военную новостройку... И как правило, не ошибался.

Уважал полковника и Новгородский. Но не побаивался. Почему? Это ему трудно понять. Наверное, из-за тех самых странных отношений. Полковник с капитаном при своих встречах никогда не перешагивали рамок служебных отношений, а все равно было между ними что-то такое, что заставляло Новгородского не только уважать полковника, но и испытывать чувство смутной привязанности, симпатии, сыновнего доверия...

Во время совещаний или при беседах с глазу на глаз Новгородский не раз ловил на себе внимательный, изучающий взгляд полковника. Было в этом взгляде столько теплого, недоговоренного, что казалось, Костенко вот-вот встанет, скажет что-то хорошее, очень личное. В таких случаях Новгородский каждый раз напрягался, выжидающе замирал. Но Костенко отводил взгляд и... ничего не говорил. А после недолгого раздумья обычным суховатым тоном задавал очередной деловой вопрос. В беседах с подчиненными он всегда предпочитал спрашивать.

Глядя сейчас на окутавшегося клубами табачного дыма размышляющего полковника, Новгородский думал, что во всей истории, рассказанной Сажиным, может оказаться много сложного и неожиданного. Этого неожиданного Костенко, конечно, предвидеть не мог. Как можно знать, что где-то существует маленькая поисковая партия Вознякова? Геологические организации с представлением необходимой информации задержались...

Костенко потянулся за карандашом, подвинул к себе объемистый блокнот, лежавший на краю стола, что-то записал. В этих неторопливых движениях было столько вялости, было столько усталого, старческого, что капитан сочувственно вздохнул: «Н-да... Однако, неуютно живет наш старикан!..»

Локтиков оказался высоким, крепким, ладно сложенным человеком. Он, кажется, ничего не умел делать тихо и медленно. Ввалившись в кабинет, он шумно поздоровался, шумно придвинул к столу Костенко стул (хотя рядом стояло кресло), с громким стуком выложил на стол полковника простенький портсигар, спички.

– Курить можно? – басисто спросил он.

– Безусловно, – дружелюбно улыбнулся Костенко. Он успел согнать с лица выражение усталости, и выпуклые темные глаза с любопытством ощупывали шумного посетителя. – Под дымок разговор вкуснее.

– Во-во! – обрадовался Локтиков и тут же сунул в рот папиросу. – Я к вам по одному дельцу... Посоветоваться надо. – Он оглянулся на Новгородского.

– Вы можете говорить абсолютно все, – понял его взгляд Костенко.

– Добро. – Локтиков прикурил и сразу приступил к изложению своего дела. – У нас случилась большая неприятность. Чтобы вы лучше поняли частное значение случившегося, я обрисую сначала общую обстановку. Не возражаете?

– Не возражаю.

– Итак, несколько месяцев назад управлению был резко увеличен план по приросту запасов основных видов металлургического сырья – руд черных и цветных металлов. Я думаю, вам понятно значение такого решения в военное время.

– Да. Понятно.

– Особенно резко увеличен нам план по приросту запасов алюминиевого сырья – по бокситам. Нам предписано ценой любых усилий в кратчайшие сроки разведать и сдать промышленности несколько крупных месторождений бокситов, наличие которых, по всем данным, предполагается в Сосногорской области. Я ясно говорю?

– Ясно.

– Итак, в соответствии с этим важнейшим заданием мы стали форсировать поисковые работы на всех перспективных площадях. Одна из таких перспективных площадей территориально относится к южной части Медведёвского района. И мы в управлении, и академик Беломорцев возлагали и возлагаем на этот участок особенно большие надежды.

– Академик Беломорцев?

– Да. Это один из ведущих специалистов по алюминиевому сырью.

– Так... – Полковник оживился.

Новгородский сделал короткую запись в блокноте.

– На указанной площади работает поисковая партия. Возглавляет ее опытный инженер-геолог Возняков. Матерый бокситчик. – Локтиков выхватил из портсигара новую папиросу. – Партия провела большой объем работ. Работа была трудной и не очень удачливой. Я думаю, не стоит сейчас говорить об этих геологических превратностях. Главное в другом. Главное в том, что Возняков в конце концов нащупал основное месторождение. Скважина, пробуренная в километре от села Заречье, вскрыла почти десятиметровый пласт кондиционнейшего диаспорового боксита. Представляете! – Локтиков энергично встряхнулся на стуле, и тот заскрипел под его могучим телом. Великолепнейшее глиноземное и абразивное сырье!

– Интересно, – подбодрил его Костенко.

Жадно хватая дым, Локтиков продолжал:

– Возняков, конечно, сразу сообщил нам новость, и мы с нетерпением ждали, когда образцы руды появятся в нашей центральной лаборатории, но... но они не прибыли!

– Почему? – удивился Костенко, будто и не было у него беседы с Сажиным.

– Этот Возняков додумался поручить пробы некоему инженеру-геологу Николашину. Понимаете, какая безответственность! Николашин злоупотребляет алкоголем. Он был снят с ответственной должности из-за этого и, видимо, был бы уволен из системы управления. Но Возняков поручился за него, попросил направить Николашина в его партию. Мы пошли навстречу. И вот итог... Николашин бесследно исчез вместе с документами и пробами.

– Так.

– Но это не все. – Локтиков закурил третью папиросу. – Вчера в управление приехал сам Возняков и сообщил нечто странное. Не надеясь больше на появление своего посланца, он решил срочно отправить на опробование в лабораторию управления остатки рудного керна.

– Чего? – спросил Костенко.

– Керна. Образцов породы, поднятых из скважины. Образцы эти имеют цилиндрическую форму, и мы на анализы берем только половину, раскалывая столбики пополам. По вертикали. – Локтиков выхватил из прибора полковника толстый карандаш, поставил его торчком и показал резким движением руки, как колется сверху вниз керн.

– Понятно, – сказал Костенко. – Как полено.

– Так вот, – Локтиков начал волноваться, – оставшейся половины рудного керна Возняков не обнаружил. Ящики с этим керном бесследно исчезли из кернохранилища.

– Как так?! – Костенко тоже закурил, и выражение его лица стало жестким. Новгородский передвинулся по дивану.

– Вот так. Возняков заявил, что он самолично проследил, как керновые ящики с этой скважины перевезли в кернохранилище – они арендуют для этой цели колхозный сарай, и сам закрыл его на замок. Ни у кого, кроме него, ключей к сараю нет.

– Т-так-с... Скажите, а Вознякову можно доверять? – пристально глядя в лицо Локтикову, спросил Костенко.

– Абсолютно. Это один из наших опытнейших, честнейших инженеров. Администратор, правда, он неважный, но тут уж ничего не сделаешь, – шумно вздохнул Локтиков. – Рассеянность – его несчастье.

– Зачем же вы назначили его начальником партии?

– А кого же! – удивился Локтиков. – У нас такой острый недостаток в кадрах, что мы далеко не во всех партиях имеем на руководящих должностях дипломированных специалистов. Это главная наша беда!

– Да, беда, – согласился Костенко. – И как Возняков объясняет исчезновение керна?

– Он в полной растерянности. Ведь пропали результаты его полуторагодичных тяжелых поисков. Подавлен. Ничего не понимает. А в его отношении к исчезновению Николашина вообще много странного. Мне кажется, он чего-то недоговаривает.

– Так! – Костенко затушил папиросу и обратился к Новгородскому: – Юрий Александрович, вам, кажется, что-то известно об этой истории. У вас есть вопросы к товарищу Локтикову?

– Есть, – оживился Новгородский. – Скажите, рудный керн пропал весь без остатка?

– Да. Весь. Вместе с ящиками. У Вознякова остался только маленький кусочек боксита, который он взял себе на память об открытом месторождении. Вот он! – Локтиков достал из кармана бумажный сверток, развернул бумагу и подал полковнику небольшой тяжелый кусок породы темно-вишневого цвета.

Костенко долго с интересом ворочал его тонкими пальцами, а потом передал Новгородскому. Тот тоже внимательно осмотрел кусочек руды.

– Значит, это и есть боксит? – Он возвратил образец Локтикову.

– Да. Это наши будущие боевые самолеты, ценнейшие сплавы. В общем, стратегическое сырье.

– Понятно. – Новгородский помедлил. – Скажите, вы не думаете, что кто-то хочет сбить геологов с правильного направления поисков?

– Нет! – голос Локтикова повеселел. – Теперь нас уже никто не собьет! Контакт нащупан. Нас кто-то хочет задержать. Кому-то надо замедлить разведку месторождения, а следовательно, и скорейшую передачу его в эксплуатацию.

– Так. И кому же, вы полагаете, это нужно?

– Ну, дорогие товарищи, – Локтиков широко развел в стороны сильные руки. – Это вам, органам безопасности...

Костенко с Новгородским переглянулись.

– Скажите, а в чем вы видите смысл такой, будем говорить прямо, вражеской акции? – спросил Новгородский.

– Я уже сказал: замедлить предварительную и детальную разведку месторождения. Дело в том, что проходка скважин в Заречье весьма сложна. Очень часты аварии. Враг, видимо, хочет заставить нас заново бурить опорную скважину. Это же месяц-два трудной работы. Он рассчитал верно.

– Почему?

Локтиков загорячился:

– Понимаете, первые результаты анализов дали бы нам основание требовать дополнительные ресурсы и средства для форсирования работ по разведке месторождения. А этих результатов у нас нет. Их у нас выбили из рук. Ведь никто не согласится бросать огромные средства и материальные ресурсы на необоснованное, беспочвенное мероприятие. А вещественных аргументов у нас нет. Только слова и свидетельство работников геологической партии. Понимаете?

– Понимаем, – хмуро сказал Костенко.

– Вот я и пришел к вам за помощью. Вернее, меня послал секретарь обкома Исайкин. Он специально сейчас занимается вопросами сырья. Когда я сообщил о нашей беде, он буквально за голову схватился. Оказывается, по решению Государственного Комитета Обороны уже наращиваются мощности алюминиевых заводов под наши будущие запасы.

– Вот как! – Лицо Костенко совсем потемнело, раздулись тонкие ноздри на горбатом носу.

– Так что просим вас, товарищи чекисты, избавить партию Вознякова от дальнейших неприятностей.

– Вы могли этого не говорить! – Полковник резко встал, вышел из-за стола. О чем-то думая, прошелся по кабинету. – Вот что, товарищ Локтиков, – отрывисто заговорил он, – в порядке информации сообщаю. Для личного вашего сведения. Николашин убит. Образцы и документы исчезли. Знакомьтесь! – Он кивнул в сторону дивана. – Капитан Новгородский. Будет заниматься вашими вопросами. Прошу оказывать содействие и помощь. Как говорится: прошу любить и жаловать.

– Любую помощь и в любое время! – угрюмо пробасил Локтиков, беспомощно оглядываясь на Новгородского, – так преобразило его известие о смерти Николашина.

– У вас есть еще вопросы, капитан? – Костенко снова сел.

– Пока нет, – сказал Новгородский.

Локтиков медленно убрал в карман портсигар и стал прощаться.

– Что вы думаете предпринять? – спросил полковник Новгородского, когда они остались вдвоем.

– Начну со сбора информации, – подумав, ответил капитан. – Надо все же получше войти в курс дела.

– Правильно, – одобрил Костенко. – Завтра же посетите секретаря обкома Исайкина и академика Беломорцева. Я позвоню. Попрошу, чтобы они нашли время вас принять. Вечером доложите мне о своих планах уже в деталях.

4. СЕЙЧАС ВЕЗДЕ ВОЙНА

Следующий день у капитана Новгородского был загружен до предела. С утра он рылся в технической библиотеке управления, выискивая сведения по алюминиевому сырью. Это занятие было капитану даже приятно. Когда-то он хотел стать физиком и питал большую склонность к технической литературе. Роясь в справочниках, капитан на какое-то время вновь почувствовал себя восемнадцатилетним парнем Юркой Новгородским, будто не было за плечами тридцатитрехлетней жизни, службы в пограничных войсках, органах контрразведки...

Собственно, эта склонность к технической литературе и привела юного Новгородского на службу в органы безопасности. Юрка хотел стать физиком, но эти мысли были общими, лишенными какой-либо конкретности. Юрка увлекался всем, чем придется. То целыми вечерами сидел в школьном физическом кабинете, занимаясь самыми невероятными опытами, то вдруг увлекался строительством авиамоделей, то мастерил «всамделишную» мортиру, приспособленную для боя в городских условиях...

Увлечения школьных лет не прошли бесследно. Поступив на завод, Юрка стал посещать кружок Осоавиахима, стрелковую секцию и городской радиоклуб. Там-то и заметили упорного, любознательного парня. Старший инструктор заинтересовался: где молодой сталевар набрался столь пестрой мешанины разнообразных знаний и навыков? – а узнав, удивился.

– Ты, Новгородский, первостатейный болван! – констатировал он. – Если бы энергию, которую ты затратил на свою самодеятельность, направить в одном направлении – давно бы быть тебе профессором! Не меньше. Факт. Учти, кто в жизни по-заячьи петляет, тот ничего не добивается. Заяц он и есть заяц. Сигает от куста к кусту, как ты... Прыти в тебе много, жадность к познанию хорошая есть, а храбрости ни на грош!

– Ну да! Храбрость у меня есть! Хочешь, с третьего этажа выпрыгну? – обиделся Юрий.

– Ей-богу, болван! – рассердился инструктор. – Храбрость храбрости рознь. Для того чтобы одному делу себя посвятить и перед неудачами не пасовать – тоже храбрость нужна. Только своего рода. Что-то вроде самодисциплины. Понял? Слышал, набор в пограничное училище идет? Вот давай-ка туда. Там тебя в руки возьмут. К полезному делу приставят. Поверь старому пограничнику!

Юрий в ту пору имел смутное представление и о самом училище, и о том, к какому делу его там могут приставить. Но у него было пылкое сердце, он хотел быть полезным родной стране и потому с энтузиазмом принял предложение бывшего пограничника. Принял и до сих пор не жалеет...

Капитан рылся в справочниках, и ему было приятно вспоминать бесшабашного Юрку Новгородского.

После технической библиотеки последовали дела менее приятные.

Второй секретарь Сосногорского обкома партии Исайкин встретил Новгородского довольно неприветливо. Среднего роста, худой, измотанный бессонницей, он нервно вышагивал по обширному кабинету и без всякого стеснения желчно ругал органы безопасности, милицию...

– Среди бела дня в центре тыловой промышленной области у нас, как у слепых котят, стащили из-под самого носа не только ценнейшие образцы, но и убили инженера! Позор! Черт возьми, из-под самого носа!

Новгородский молча слушал секретаря и не обижался. Он понимал – это просто-напросто нервы, темперамент и переутомление. Никому в области в те напряженные дни не жилось легко. Разве только редким прохвостам. В Сосногорск потоком прибывали беженцы, составы с демонтированным оборудованием, дефицитными материалами. Все это нужно было устраивать, размещать, быстро включать в производство. Исайкину доставалось. Новгородский это понимал и потому сочувственно пережидал, пока обозленный, переутомленный секретарь выговорится.

Наконец Исайкин немного успокоился. Он сел за свой широкий стол, подпер обтянутые желтой кожей скулы худыми кулаками и сказал:

– Ну, говорите теперь вы.

Новгородский постарался быть кратким.

– Нас интересует общая оценка положения, чтобы предвидеть, в каком направлении может активизировать свои будущие действия вражеская агентура.

– Понятно. Еще что?

– Какие последствия повлекли или повлекут уже происшедшие события и как можно эти последствия нейтрализовать.

– Последствия? – Исайкин печально посмотрел на Новгородского большими серыми глазами, на которые упрямо наползали отяжелевшие веки. – Последствия самые скверные. Даже при самом благоприятном стечении обстоятельств наша промышленность получит так необходимый для выполнения военных заказов алюминий уже на месяц позже, чем это могло быть.

– Плохо.

– Да. Плохо. Больше мы не можем допускать беспечности. Месторождения бокситов, имеющиеся на территории области, должны быть вовлечены в сферу производства как можно скорее. Это архиважно. Этого требуют интересы войны. Москва каждодневно интересуется ходом поисковых работ.

Исайкин потер переносицу и уже почти совсем спокойно продолжал:

– Имеются важнейшие решения об увеличении выпуска вооружения. Вопросы обеспечения оборонной промышленности сырьем, таким образом, встают на первый план. Мы, в нашей Сосногорской области, под предполагаемые запасы бокситов увеличиваем мощности алюминиевых заводов. Уже сейчас строим несколько мощных глиноземных и электролизных цехов. Это в такое тяжелое время, да еще под будущие, я это подчеркиваю, еще не выявленные, не подсчитанные запасы. Завтрашние потребители алюминия – предприятия авиационной промышленности – тоже наращивают мощности. Под будущий алюминий. Не под тот, который нам обещают поставить по ленд-лизу американцы – то слезы, – а под свой. Под большой алюминий. Действующая армия требует новой авиационной техники. Мы ее должны дать. Теперь вы понимаете, какие проблемы кроются за результатами работ этого растяпы Вознякова?

– Понимаю, – сказал Новгородский и не сдержался: – Надо было все же предупредить нас.

– Милый капитан, – слабо улыбнулся Исайкин. – У нас сотни таких объектов. Сейчас везде война. Везде! Сейчас все важно.

– Конечно. Но все же...

– Это уж ваше дело: предвидеть, где враг может в первую очередь ужалить.

Новгородский насупился, покраснел. Это почему-то немного развеселило Исайкина. Он примирительно сказал:

– Не сердитесь, капитан, это общее наше упущение.

– Пожалуй.

– Теперь важно обезвредить гадюку, которая пробралась в геологоразведочную службу, и боюсь, что не одна.

– Она будет обезврежена! – уверенно сказал Новгородский.

– Не сомневаюсь. – Исайкин смотрел на капитана уже совсем благожелательно. – И еще. Надо смотреть вперед. Враг может нанести в будущем удар по руднику, который будет строиться, по транспортным путям, соединяющим его с основными железнодорожными магистралями. Имейте это в виду.