Текст книги "Операция продолжается"

Автор книги: Геннадий Семенихин

Соавторы: Михаил Алексеев,Иван Стаднюк,Николай Грибачев,Владимир Волосков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 33 страниц)

– А тебе что за дело до этого? – спросил Сажин.

– Как что! Ведь у нас это произошло! Куница-то мой работник!

– Работник... – Сажин устало усмехнулся. – Ротозей ты хороший.

– Ничего подобного! Я давно чувствовал, что Куница не чистый человек.

– Конечно! Недаром ты его из путевых рабочих в весовщики произвел.

Нестягин смутился, но быстро нашелся:

– Ничего ты не понимаешь. Весовщик – что? Ерунда. А путевое хозяйство – дело ответственное. Тут глаз да глаз нужен. Потому что движение. Грузы транзитом на фронт идут!

– Пожалуй, – неохотно согласился Сажин.

– Слушай, Порфирий, – Нестягин приподнялся на цыпочках, стараясь говорить прямо в ухо приятелю. – Скажи, что там стряслось?

Сажин промолчал.

– Ага! Боишься, что разболтаю, да?

– А что, ты можешь.

– Эх ты! А еще друг, – обиделся Нестягин. – Еще вместе в гражданскую воевали...

– Ох и прилипчивый ты, Нестор, – вздохнул Сажин.

– Ну скажи, Порфирий. По-дружески прошу. Сколько их взяли?

– Ни одного.

– Так как же так! – изумился Нестягин. – А на подводах-то...

– Ихний главный двоих своих помощничков прихлопнул. Следы хотел замести...

– Ну?

– А как сам в кольцо попал, то и себе пулю в лоб пустил.

– Вот сволочь! Как же это они допустили! – огорчился Нестягин.

– Так уж вышло, – снова вздохнул Сажин. – Человек предполагает, а бог располагает.

– И что же... Нашли у них что-нибудь?

– Чего нашли?

– Ну, документы там... радиостанцию или взрывчатку...

– Какую там взрывчатку, – усмехнулся Сажин. – Все уничтожили. Все бумажки сжечь успели, гады...

– Скажи, пожалуйста! – опять огорчился Нестягин.

– Ты только того, Нестор. Не особенно... – предупредил Сажин. – Конечно, хотя многие все видели и слышали... но не особенно распространяйся.

– Что ты, Порфирий! Я ж не маленький!

– Ну-ну... – Сажин простился и заспешил из кабинета. Он в точности выполнил просьбу Новгородского.

Нестор Нестягин был своим человеком – Сажин это знал. Но знал и другое. Нестор и в молодости был любителем пустить пыль в глаза, а под старость язык у простодушного работяги-железнодорожника совсем подхудился. Любил Нестор хвастануть. Порфирий Николаевич не сомневался, что через день-два его приятель не выдержит и под «большим секретом» похвалится перед кем-нибудь своей осведомленностью. Скорей всего перед женой. Супруга Нестора Прохоровича – баба въедливая. Уж кто-кто, а она вывернет муженька наизнанку, если почувствует, что тот что-то знает. А в том Сажин был уверен. Почувствует, учует. Осведомленность будет распирать Нестора. Тем более что о происшедших событиях знают и будут говорить все. К тому же он, Сажин, не настаивал на строжайшем соблюдении тайны. Нестор воспользуется этой лазейкой.

15. БОКСИТ!

Вечером Володя перетащил несколько ящиков с керном, и боль сразу усилилась. С трудом сдерживаясь, чтобы не стонать, он внимательно следил за действиями буровой бригады.

Только что был сделан подъем, из мокрой колонковой трубы, на конец которой была навернута ощетинившаяся резцами буровая коронка, рабочие выбили длинные цилиндрические столбики выбуренной породы – керна. В самом нижнем столбце, поднятом с забоя, Володя увидел то, ради чего сидел здесь весь день, превозмогая нарастающую боль. В светло-сером плотном известняке тут и там краснели желваки темно-вишневого диаспорового боксита.

– Брекчия! – обрадованно зашумел Осинцев. – Брекчия! Как и в той скважине. Через двадцать – тридцать сантиметров пойдет чистый боксит!

Да, это была брекчия – сцементированная временем и давлением смесь двух различных пород, когда-то раздробленных подвижками земной коры. Будто в гигантской ступе, крепчайшие породы были разбиты на мелкие и крупные куски, перемешаны, а потом спрессованы под сверхмощным прессом. Буровая коронка выпилила изящный столбик этой пестроцветной смеси, он вошел в трубу, был оторван от забоя и поднят наверх. Володя с волнением осмотрел образец:

– Да. Это брекчия. Теперь будем бурить всухую.

Буровики заботливо уложили поднятый керн в ящики, отключили насос и стали производить новый спуск.

Бурить по руде всухую приказал Возняков. Он боялся, что в боксите могут оказаться мягкие прослойки, которые размоет промывочная жидкость. Володя был согласен с ним. Получить достоверное представление о структуре и составе рудного тела было крайне необходимо. Рабочие же не знали этого. Но они верили Вознякову и потому без возражений подчинились приказу. Без воды, закачиваемой в скважину через пустотелый снаряд, бурить гораздо труднее. Шлам – мука разрушенной при бурении породы – не вымывался из-под коронки и потому буровикам приходилось то и дело прокачивать снаряд рычагом.

Уже стало смеркаться, когда сделали очередной подъем. Осинцев и Володя с волнением следили, как медленно, столб за столбом, выползал из узкого горла скважины буровой снаряд. Вот наконец показалась толстая колонковая труба. Как только наверх вынырнула лоснящаяся, полустершаяся коронка, Назар ловко закрыл скважину специальным фланцем. Рабочие оттянули колонковую трубу от станка и, поддерживая тросом на весу, стали бить по ее блестящим бокам деревянными молотками.

«Дон-дон-дон... – гремело и перекатывалось по вышке. – Дон-дон».

Володя смотрел, как из трубы по съеденным зубьям коронки капля за каплей стекали красноватые струйки воды, и для него уже не существовало ничего на свете. Все выключилось. Не было ни грохота движка, ни отрывистых команд Осинцева, ни боли. Были только торжественные «дон-дон», струйки воды и изъеденная пасть коронки.

И вот случилось. При очередном ударе из трубы выпал сначала небольшой кусок, а вслед за ним выскользнул и уперся в пол тяжелый темно-вишневый столбик породы, при виде которого у Володи сразу отчего-то пересохло во рту.

– Боксит! – хрипло сказал он, а потом сердито крикнул: – Ящики!

В такой команде нужды не было. Предусмотрительный Назар уже давно распорядился об этом. Буровики один за другим подбирали выползающие из колонковой трубы длинные, похожие на снаряды цилиндрики боксита, обмывали их теплой водой и в строгом порядке выкладывали змейкой на полу вышки. Когда выполз последний кусок, тридцатисантиметровый пропласток пестрой брекчии, Володя на всякий случай заглянул в колонковую и постучал по ней. Она отозвалась нежным пустым звоном. То же самое сделал Осинцев. Убедившись, что в трубе не осталось ни одного кусочка породы, буровики стали менять коронку.

Володя забыл о боли. Он описал поднятый керн, бережно уложил его в ящики. Делал это неторопливо, тщательно, так, как его учил с детства делать любое дело отец. Буровики успели за это время сменить коронку, совершили очередной спуск и снова начали бурить.

В полночь на вышку приехал Возняков. Он был утомлен, грязен, но в то же время очень весел.

– Ну, как тут у вас? – перекрывая грохот двигателя и станка, зычно заорал он, едва успев ввалиться в тепляк. – Есть боксит?

– Есть! – поддаваясь настроению начальника, без всякой на то нужды закричал Володя. – Почти десять метров диаспорового да полметра серого.

– Подстилающие известняки вскрыли?

– Чуть-чуть. Еще раз спустились, чтобы вскрыть основательнее.

– Правильно, – одобрил Возняков. – Бурить до утра. Первые скважины должны дать нам полное представление о подстилающих породах. А с утра контрольный замер, демонтаж и перевозка. – Он повернулся к Осинцеву: – Ясно?

– Ясно, – сказал Назар.

– Ну, а у Ушакова как? – нетерпеливо спросил Володя.

– У Ушакова? У Ушакова, батенька мой, еще чище. Четырнадцать с половиной метров! – Возняков затряс над головой масластыми кулаками. – Четырнадцать с половиной! Диаспорового! И это в двух километрах отсюда. Вы представляете, какое месторождение мы вскрыли?!

Назар только быстро передвинул шапку на голове, а Володя свистнул.

– Во-во! Свистите! Общеголяли мы вас с Ушаковым! – захохотал Возняков. Он был безгранично счастлив и не умел того скрыть. – Теперь вашему участку тягаться да тягаться за ним.

– Везет Мокшину, – завистливо вздохнул Назар. – Опять скажет, что где он – там удача.

Возняков передернулся, будто ему плеснули кипятку за ворот, и вышел из тепляка. Володя с Назаром переглянулись, последовали за ним.

– Вот что, Осинцев, – срывающимся от внутренней злобы голосом сказал начальник. – Ты при мне впредь имени этого негодяя не называй. Понял? А то я не знаю, что могу сделать...

– Да что вы, Олег Александрович! – опешил Назар.

– Вот так. Запомни. Этого фашистского гада и его сподручных сегодня утром ликвидировали чекисты. Жаль живьем не взяли... Я б ему... за все... за Николашина...

Володя в который уже раз удивлялся начальнику. Он никогда не подозревал, что этот простодушный, вспыльчивый добряк способен на такую лютую, всепоглощающую ненависть.

Назар настолько оторопел, что вопреки своим правилам ничего не произнес.

– А вам обоим завтра ехать в Сосногорск, – все еще продолжая волноваться, сказал Возняков. – Утром отберем пробы, погрузим на полуторку – и с ходу в химлабораторию управления. Ни часа тянуть не будем.

– Так у меня же завтра демонтаж и перевозка, – напомнил Назар.

– Ерунда. Я сам прослежу за перевозкой, – отмахнулся Возняков. – А вам в город! За пробы головой отвечаете! Нигде никаких остановок. Образцы завтра же должны быть в лаборатории. Понятно?

– Понятно.

– Вот так. В управлении получите по доверенности кое-какие материалы – и сразу назад. Машина в партии нужна позарез.

Утром у Володи открылось сильное кровотечение. Незадолго до этого он неловко поскользнулся и ударился бедром о ящики с образцами. Пришлось обратиться за помощью к отцу. Тихон Пантелеевич туго перевязал рану и, поглядывая в окно на стоящую у ворот полуторку, незнакомым, неуверенным голосом спросил:

– Доедешь ли, сынок?

– Доеду, тятя. – Володю тронуло волнение, которого отец не смог скрыть, и неожиданно для себя он назвал отца, как в детстве, тятей.

– Смотри, Вовка, – вздохнул Тихон Пантелеевич. Сдается мне, что не на машине тебе сейчас трястись, а в постель ложиться надо.

– Нельзя мне в постель. Сам знаешь... Ничего, до Сосногорска дотяну, а там в госпитале покажусь, – пообещал Володя.

Он лежал лицом вниз на сундуке и даже прикрыл глаза от боли, раздирающей все тело.

– Покажись! Обязательно покажись. А то знаешь...

– Знаю, – сказал Володя. – Все знаю. Ружьишко-то вернули?

– Вернули. Как обыск вчера приехали делать, так и привезли.

– Все у него забрали? – Володе не хотелось называть имени квартиранта.

– Все. Сволочь. За кроватью под половицей тайник держал.

– И что там было?

– А бог его знает. По-моему, он заранее все в рюкзак сложил. Сажин сказывал только, что в какой-то банке цельная химлаборатория была. Я не видел. На работе был.

– В деревне что говорят?

– Всякое. Что надо, то и бают. Говорят, что наш квартирант своих прихлебателей хлопнул, а потом и сам себя решил. Даже свидетели объявились. Как же на деревне без этого! – Тихон Пантелеевич нервно хохотнул, с тревогой покосился на лежавшего сына. – Что-то на сердце у меня неспокойно. Не нравится мне твоя болячка. Впрямь доедешь?

– Доеду, – уверил Володя.

В дом вошли Возняков и Осинцев. Оба веселые, громогласные. Как ни больно было Володе, пришлось вставать и тащиться на кухню. На этот раз он не смог скрыть хромоту, и Возняков спросил:

– Ты что это еле шевелишься?

– Пустяки, – махнул рукой Володя. – Вчера ящички потаскал да ушибся сегодня, вот и побаливает с непривычки. Поездка как раз кстати. Покажусь на всякий случай в госпитале.

– Обязательно покажись, – согласился Возняков. – И садись в кабину.

– Ладно.

– Ну, на дорогу надо выпить! – объявил Возняков и выставил на стол бутылку с уже знакомой Володе жидкостью. – Путь неблизкий, а мороз на улице. Да и за наш успех. За будущий рудник! Как, стоит?

– Стоит, – охотно поддакнул Назар. – Чур, мне побольше. Как верховому. Все же в кузове ехать.

Возняков стал разливать спирт по стаканам. От радостного волнения у него подрагивали руки, и бутылка дробно постукивала горлышком по стаканам.

– Э-э... так и разлить добро недолго, – пожадничал Тихон Пантелеевич и потянулся к бутылке.

Возняков охотно отдал ее.

– Не могу, – счастливо улыбаясь, признался он. – Не могу. Волнуюсь. Пробы отправляем. Да сразу с двух участков. Здорово! Да?

– Здорово, – согласился Тихон Пантелеевич.

– Теперь все ясно, – продолжал блаженно улыбаться Возняков. – Теперь месторождение у нас в руках. Одного только до сих пор не понимаю – как диаспоровый боксит попал в реку.

– Это красный-то? – спросил Тихон Пантелеевич.

– Ну да.

– А чего тут неясного, – хмыкнул старик, – с обвалом.

– Каким обвалом?

– Скалы у реки, что возле ручья, видели?

– Видал. Даже осматривал.

– Так вот, те скалы раньше аж над самой рекой нависали. Их Волчьими клыками называли. Высоченные, крутые. Не то что ныне, с гулькин нос...

– Ну и что? – нетерпеливо спросил Возняков.

– Как что... – Тихон Пантелеевич степенно, с достоинством погладил тяжелый подбородок. – Когда мы Колчака из Заречья гнали, так каппелевцы на тех скалах пулеметы поставили. Ну, никак к селу не подойдешь. Хоть слева, хоть справа. Мы за рекой были...

– Но что случилось со скалами? – опять перебил Возняков.

– Что-что... – рассердился Тихон Пантелеевич. Он любил рассказывать о гражданской войне подробно, неторопливо. – Надоели нам эти пулеметы, мы и шарахнули по Волчьим клыкам из шестидюймовок. Цельная батарея беглым огнем.

– Ну?

– Вот и все. Через десяток минут эти самые клыки и обрушились в реку, вместе с колчаковцами. Село, стало быть, к вечеру освободили.

– Ну а скалы?

– Скалы... – Тихон Пантелеевич вспомнил о начале разговора. – Скалы чудные оказались. Особо средний клык. Широкий такой утес был. Я в бинокль как раз смотрел и, помню, сам удивился. Камень кругом серый, а пыль при обвале оказалась краснехонькой. Потом разглядел хорошенько, когда дома очутился. Поперек того места, откуда утес отвалился, красного камня пласт ну шириной метра в три был...

– Мы ведь там все оползали! – удивился Возняков. – И никакого красного пласта в обнажениях не обнаружили.

– Так как его увидишь, – усмехнулся Тихон Пантелеевич. – Завалило его. В тот же год. Вся щебенка, что наверху была, а то и целые глыбы потом тоже вниз сползли. Дожди, помнится, сильные были. Я по ранению в селе задержался. Так, почитай, каждый день на этих Волчьих клыках грохотало. Все оползни да обвалы были. Бабы ребятишек туда не пускали. Боялись.

– А где же завал в реке? – спросил Возняков.

– Разобрали. Сразу после гражданской. Всю щебенку и глыбы разобрали. Хороший бутовый камень был. Я тоже для кузницы материал там брал. Помню, красные камни попадались. Мы их не брали, выбрасывали. Потому порода незнакомая, ненадежная...

– И не могли вы обо всем этом раньше рассказать, – протяжно вздохнул Возняков. – Мы бы...

– А меня никто не спрашивал, – насупился Тихон Пантелеевич. – Вы ведь ученые. У вас свои дела. Вы с нами о них не говорите...

– Вот чертовщина! Действительно, надо было получше опросить всех старожилов... – огорчился Возняков. – А мы побеседовали с несколькими стариками – и все. Сказали, что красного камня нигде не видели, мы и махнули рукой...

– В гражданскую войну мужиков в селе, почитай, совсем не было. Все в лесу. А тех, что оставались, беляки порешили, – сердито сказал Тихон Пантелеевич. – Батю моего тоже... Да и вообще народу в селе мало было. Партизанское гнездо. Семьи у многих по соседним деревням хоронились. Уж после двадцатого года возвращаться стали...

– М-да... Все равно, прозевали мы тут, – махнул рукой Возняков. – Да и я, дуралей, додумался поручить повторный сбор сведений у населения Мокшину... – Он помолчал, потом сказал Володе: – Теперь я все понимаю. Все! – Возняков схватил широкий кухонный нож, постучал ногтем по лезвию. – Вот. Видели? То рудное тело. Представьте себе, что линия разлома пришлась как раз на кончик ножа. Маленький осколочек месторождения попал за зону сброса и дал о себе знать обломками в реке. Все просто. А мы тыкались вокруг этого осколочка и, естественно, никак не могли его нащупать. Летом мы обязательно обследуем выход пласта. Вы покажете нам, Тихон Пантелеевич, то место?

– Не трудно.

– Пора ехать, – напомнил Назар Осинцев.

– Да-да, – спохватился Возняков. – Пора, давайте выпьем. Счастливой дороги. Счастливых анализов!

Все чокнулись, выпили. Похрустывая ядреным соленым огурцом, Володя рассеянно глядел в окно. И вдруг вздрогнул от неожиданности. По противоположной стороне улицы шла Надя. Она была, как всегда, в полушубке, розовощекая. Надя несколько раз оглянулась на стоявшую у ворот полуторку, замедлила шаги.

– Чего это ты там узрел? – заметил Володино оцепенение Назар.

– Да так.

Назар глянул в окно.

– А! Мокшина нет, а следователи все еще что-то ищут, – сказал он Вознякову. – Уж не вас ли?

– Нет, – беззаботно отмахнулся тот. – Нас они теперь оставили в покое. Занимаются своими прямыми обязанностями. Кто-то с лесозавода пиломатериалы ворует, так опрашивают в селе всех застройщиков. Выявляют, у кого покупали доски.

– А я думал, что-нибудь этакое... – Назар покрутил пятерней перед носом. – На Володьку посмотреть, так он вроде бы жар-птицу увидел.

Володя поспешил отвернуться от окна.

– Ну, пора в путь! – скомандовал Возняков. – Удачи вам. Зайдешь, Осинцев, к моим, скажешь, что я скоро приеду.

– Когда?

– Скажи, что скоро, – вздохнул Возняков. – Может быть, в этом месяце...

– Ладно. Совру. Но это в последний раз.

– Ну что ты, Назар! Ей-богу же, поеду...

Выйдя из ворот, Володя опять увидел Надю. Она стояла возле одного из домов и внимательно разглядывала новую тесовую крышу. Володе показалось, что делает это она без всякого интереса, просто так, а на самом деле ждет, когда он подойдет к ней. Расстояние было невелико, но Володя сразу понял, что проковылять эти двести – триста метров заснеженной дороги ему сейчас не по силам. Перетянутая тугой повязкой рана горела и ныла, от нее растекалась по всему позвоночнику и правой ноге острая, рвущая боль. Придерживаясь за борт грузовика, он помахал Наде. Она не ответила, только склонила голову, издали разглядывая Володю.

«Подумаешь, царевна Несмеяна... – обиделся Володя. – Их величество не желают здороваться!»

Он сердито рванул дверцу и, стиснув зубы, чтобы не застонать, неуклюже полез в кабину.

Когда полуторка тронулась, Володя не удержался, снова помахал Наде. На этот раз девушка вскинула руку над головой. Володя вымученно улыбнулся ей сквозь автомобильное стекло и крикнул: – Мы в Сосногорск!

Надя ничего не услышала. Она посмотрела на Володю сердитым, недоумевающим взглядом и исчезла из поля зрения. Шофер дал газ, грузовик лихо рванулся вперед, оставил где-то позади стоявшую на краю дороги девушку. Кабину сильно затрясло, и у Володи потемнело в глазах. Путь до Сосногорска показался ему бесконечно долгим. За время пути он несколько раз терял сознание и, обретая его вновь, каждый раз удивлялся, что не вышиб головой лобовое стекло. В отяжелевшем сознании все перемешалось: и действительное, и прошлое. То он начинал опасливо коситься на хмурое небо, ожидая очередного налета немецких самолетов, а то вдруг начинало казаться, что все происшедшее с ним в последнее время: Новгородский, Надя, Мокшин, вскрытие пласта боксита – это не реальность, а события и люди из долгого, беспокойного сна, что ничего и никого фактически не было – продолжается та самая бесконечная осенняя дорога от Ливен до Ельца, по которой везет раненого лейтенанта Огнищева тряская армейская «санитарка».

Шофер полуторки в конце концов заметил состояние Володи и с сожалением сбавил скорость. – Болит? Поедем потише...

– Не надо тише. Жми, – глухо сказал Володя. – Теперь все равно. – Ему было действительно все равно. Любой толчок, хоть слабый, хоть сильный, причинял одинаковую боль.

Шофер внимательно посмотрел на побелевшее, усыпанное росинками пота лицо Володи и изо всей силы нажал педаль акселератора.

Разгружать пробы в лаборатории Володя уже не смог. С этим делом Назар управился один. Поглядев на Володю, он сразу все понял и без обычных словоизлияний полез в кузов за ящиками с образцами. Шофер помог ему.

В лаборатории Назар пробыл недолго. Через четверть часа он уже вынырнул из-за широкой застекленной двери и крикнул шоферу: – В госпиталь!

– Отставить, – тихо сказал Володя. – Нам же надо в управление...

– Какое к черту управление! – взорвался Назар. – Ты на себя посмотри. На тебе же лица нет!

– Теперь все равно... – Володя попытался улыбнуться. – Теперь все равно. Часом позже, часом раньше – один ответ... Растрясло меня. А ты успеешь в техснабе все материалы выписать. Значит, завтрашний день выгадаете. Погрузитесь с утра – и домой. Чуешь?

– Ты что, ошалел, что ли? – поразился Назар. – Погляди-ка... У тебя штанина от крови промокла, а ты...

– Поехали в управление! – сердито скомандовал Володя и с треском захлопнул дверцу.

Шофер только покачал головой.

Но в управление они все же не успели. Рабочий день кончился. Из парадных дверей пятиэтажного, полукруглого здания группками и в одиночку выходили люди. Назар суетливо пометался у входа и огорченно махнул рукой.

– Говорил же... – плачущим голосом сказал он Володе. – Впустую гнали через весь город.

В это время Назара кто-то узнал. Тотчас к ним подошли еще несколько человек. Все они по-приятельски здоровались с Осинцевым, и Володя невольно позавидовал своему шумливому товарищу. Оказывается, в управлении Осинцева знали многие. Вскоре, однако, вокруг Назара собралась такая большая толпа, что Володя стал недоумевать. Что-то не похоже было, чтобы все эти жадно слушающие говорливого буровика люди были его приятелями. Володя прислушался и все понял. Узнав, что маленький курносый паренек только что приехал из зареченской партии, сотрудники управления хотели убедиться в достоверности слухов о событиях, происшедших там.

«Эге! Кажется, здесь уже все знают», – отметил про себя Володя и не стал торопить польщенного вниманием толпы Назара.

– Точно! – вдохновенно говорил Назар. – Сам видел. Всех троих мертвыми везли. Весь поселок видел. Этот подлюга Мокшин своих холуев прикокал, а как сам в капкан попал, то и себе пулю в лоб пустил.

Самым удивительным было то, что никто не усомнился в словах Осинцева. Люди были серьезны, ни на одном из лиц Володя не увидел и тени недоверия. Володя обратил внимание на высокого, полного мужчину, одетого в поношенное кожаное пальто. Тот стоял в стороне, спиной к рассказчику, будто ему не было до него дела, но смуглое крупное лицо его тоже было полно напряженного внимания.

«Ишь ты! – подумал Володя. – Любопытный, а солидности терять не хочет. Вроде бы его и не касается».

Володя хотел окликнуть Назара, но в это время мужчина в кожаном пальто подошел к машине.

– Скажите, – вежливо спросил он шофера, – а сам Возняков цел?

– Что ему сделается! – удивился тот.

– Да ведь такие страсти рассказывают... – приятно улыбнулся незнакомец. – Прямо не верится. Говорят, чуть ли не канонада настоящая была...

– Никакой канонады не было, – сухо сказал шофер. – Просто стрельнули несколько раз – и все дела.

– А товарищ ваш вон рассказывает такое, что дух захватывает.

– Слушайте вы его больше! – буркнул шофер.

– Что, преувеличивает? Я так и думал, – снова улыбнулся незнакомец и снисходительно посмотрел на разглагольствующего Назара. – Молодость! Ничего не попишешь... Ей только подай что-нибудь необычное... Хотя все мы такими были.

– Как раз необычного ничего и нет. Война! – неохотно откликнулся шофер, человек в кожаном пальто ему явно не нравился. – Там больше гибнет.

– Да-да, – поспешно согласился незнакомец. – Конечно. Но то там, а то здесь. Что, и вправду троих убили?

– Правда.

– И за что?

– А бог их знает. Шпионы, говорят.

– Что, у них радиостанция была, оружие?

– Откуда я знаю, – рассердился шофер. – Ничего, говорят, у них не нашли. Все, гады, успели уничтожить. И вообще... Здесь не справочное бюро. Пойдите куда следует и узнайте, что вам требуется...

В свете электрических фонарей красивое лицо незнакомца удивленно вытянулось, он сразу отошел от машины.

– Ходят тут всякие, – проворчал шофер, – сплетни собирают. Тыловые крысы! – И заорал, встав на подножку: – Эй, Осинцев, поехали!

Назар, как подстегнутый, вылетел из толпы.

Полуторка тронулась. Ее затрясло на разбитой булыжной мостовой, и у Володи снова потемнело в глазах. Когда он увидел освещенные окна большого знакомого здания госпиталя, силы окончательно оставили его. Он не сдержался и застонал. Впервые за всю дорогу.

16. СНОВА БУДНИ

В госпитале Володя пролежал более двух месяцев. Именно пролежал, так как после повторной операции его снова загипсовали и надолго уложили в постель. В поврежденной осколком тазовой кости оказалась большая трещина. Снова очутиться на узкой, жесткой госпитальной койке было неприятно, но делать было нечего – пришлось смириться. Правда, скучать не приходилось. То и дело кто-нибудь навещал.

Два дня подряд приходил Новгородский, но серьезного, делового разговора так и не получилось. Все время кто-нибудь мешал. Здание было до отказа набито людьми. Не было ни одного свободного уголка, где бы не стояли белые госпитальные койки, не суетились утомленные женщины в измятых халатах. Но Новгородский, казалось, и не искал встречи с глазу на глаз. Он привычно улыбался, справлялся о здоровье и ничего не говорил о деле. По веселым репликам капитана Володя догадывался, что операция завершена удачно. В последний раз, прощаясь с Новгородским, он сказал:

– Ну, пожелаю вам удачи, Юрий Александрович. Если в чем напортачил, то не сердитесь. На фронте постараюсь исправиться.

– Вы уверены, что вас признают годным к строевой?

– А как же! – Володя бодро потряс правой ногой. – Профессор вчера сказал, что из меня получится не только добрый солдат, но даже классный футболист.

– Вот как! Это хорошо, – широко заулыбался Новгородский. – Думаю, что не обойдете нас после выписки, – сказал он, прощаясь. – Зайдете поговорить?

– Не знаю. – Володя пожал плечами. – Смотря как сложатся обстоятельства. Могут сразу отправить в запасной полк, а то еще куда-нибудь. Лучше всего, если попаду в команду, отправляющуюся в действующую армию. Терпеть не могу тыловой канители.

– В свой полк уже потеряли надежду вернуться?

– Да нет. Написал ребятам, – признался Володя. – Да только ответа что-то нет. Из-под Тулы последний раз писали. Сами понимаете.

– Понимаю, – сказал Новгородский.

Улыбающееся лицо Новгородского обмануло Володю. На самом деле настроение у капитана было скверное.

Утром его вызвал к себе полковник Костенко и сказал столько неприятных слов, что Новгородскому стало не по себе. Главная неприятность заключалась в том, что полковник действительно оказался прав, и оправдываться капитану было нечем.

А все из-за Задориной. Новгородский в самом деле счел ее сообщение о Попове не заслуживающим внимания. Почему так случилось – капитан сам толком не понимал. Наверное, потому, что мысли его тогда были заняты предстоящей операцией.

На оперативном совещании у полковника, где была проанализирована успешно проведенная первая часть задания, Новгородский все же доложил о подозрениях Задориной. Доложил не потому, что разделял их, а потому что было положено докладывать обо всем. Участники совещания разделили точку зрения капитана – отнеслись к предположениям молодого следователя довольно скептически. Даже сам Костенко нашел доводы девушки легковесными. Тем не менее полковник почему-то насторожился и приказал Новгородскому собрать о Попове все необходимые сведения в тресте «Сосногорсклес», откуда механик был командирован на Хребетский лесозавод.

Капитан в ближайшие дни выполнил это приказание.

В личном деле Попова ничего внушающего подозрение не оказалось. Закончил машиностроительный техникум по специальности механика. С 1932 по 1940 год работал механиком, а потом главным механиком леспромхоза в Витебской области. После освобождения Красной Армией западных районов Белоруссии был направлен на работу в Белостокский леспромхоз. Вот и весь послужной список. К началу войны находился в командировке в Сосногорске. Приезжал принимать пилорамы для своего леспромхоза. В Белосток, поскольку город оказался захваченным немцами в первые же дни войны, вернуться не пришлось. Остался работать в тресте «Сосногорсклес». О семье, проживавшей в Белостоке, сведений не имеет.

Новгородский выяснил, что центральные органы лесной промышленности действительно направляли специалистов в освобожденные районы Белоруссии, и на том ограничился. Представил собранные сведения и фотографию Попова полковнику.

– И это все? – спросил тогда полковник.

– Да, – сказал Новгородский, он подготовил план завершающего этапа операции и потому желал скорее начать доклад по основному вопросу. – Ничего криминального в биографии Попова не вижу. Зачем же растрачивать время на пустяки? У нас под носом сидят Лебедевы – вот главная задача.

– Хм... – Костенко сердито полистал документы, долго смотрел на фотографию. – Что-то не нравится мне ваша спешка с заключениями, капитан. Вам не кажется странным совпадение: Куница появляется к вам из Минска, Попов из Белостока... Как?

– Чего же тут общего, товарищ полковник? Куница отъявленный враг. Кулак, белогвардеец, террорист и, в конце концов, фашистский агент... Человек, как говорится, с личным делом... Подонок. А тут... Я собрал все, что можно собрать.

– Что-то уж слишком вы молитесь на эти бумажки. – Костенко продолжал хмуриться. – Не нравится мне ваше отношение к этому делу.

– Что ж, если считаете необходимым, я могу собрать дополнительные сведения. – Новгородский покраснел от досады. – Только не хочется морочить себе и людям голову, как из-за того же Осинцева...

Полковник помолчал, поглаживая бритую шишковатую голову. Потом что-то решил, сунул документы и фотографию Попова под цоколь настольной лампы.

– Ладно. Раз вы так настроены, то дополнительные сведения о Попове придется собрать кому-нибудь другому.

– Товарищ полковник! Я...

– Все! – Костенко решительно прихлопнул кулаком по столу. – Вы пока от этого дела отстраняетесь. Ваши предубеждения могут только повредить. Решено. Докладывайте о втором этапе операции.

Его резкий, хрипловатый голос разом остудил Новгородского.

Прошло более двух недель. Новгородский был занят текущими делами. Первый этап операции был проведен успешно, Лебедева не вспугнули. Поэтому капитан пребывал в хорошем расположении духа. Все складывалось как нельзя лучше. Но сегодня утром полковник вдруг возобновил неприятный разговор.

– Так что вы все же думаете о Попове? – спросил он, выслушав очередной доклад капитана.

Новгородский недоуменно пожал плечами.

– Плохо! – Костенко вышел из-за стола, сел на диван. Пригласил капитана.