Текст книги "Операция продолжается"

Автор книги: Геннадий Семенихин

Соавторы: Михаил Алексеев,Иван Стаднюк,Николай Грибачев,Владимир Волосков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 33 страниц)

«Да, есть, – мысленно согласился с ним Новгородский, вспомнив, как часто следственные работники жалуются на различных молчунов и путанников, старающихся отклониться от дачи показаний даже по самому пустяковому делу, а то и умалчивающих важные факты – личный покой выше всего! Принимая участие в дознаниях по проведенным им операциям, капитан сан не раз сталкивался с такими трусливыми перестраховщиками. И в деле не замешан, а туману напустит своими выкрутасами... – Да, есть. Конечно, Сажин прав. Ничего серьезного. Мещан и перестраховщиков еще дополна!» – И Новгородский сморщил лоб, соображая, как бы ответить девушке поудачнее, чтоб она – упаси боже! – не обиделась снова.

Капитан улыбнулся и вежливо сказал Задориной:

– Интересный факт, хоть и нередкий. Благодарю за информацию, Надежда Сергеевна. Мы поинтересуемся этим молчальником.

– Ну, тогда разрешите откланяться, – повеселела Задорина. – Пойду готовиться к сдаче материалов. – Она забрала свою папку и покинула кабинет.

– Кажется, не обиделась, – с облегчением передохнул Сажин.

– Кажется, – согласился Новгородский и сразу приступил к делу. – Кроме той подводы, которую вы дали нашим людям на станции, завтра утром потребуются еще две. На время. Где мы сможем их взять?

– Где угодно, – сказал Сажин. – Хотя бы в зареченском колхозе. – Они стали обсуждать план ночной операции.

После допроса Булгакова и беседы с Огнищевым Новгородский собрал короткое совещание. Капитан был в хорошем настроении. Показания арестованного его удовлетворили вполне, а рассказ Огнищева о похождениях Осинцева даже развеселил. У капитана камень свалился с души. Все стало на свои места, оставалось только дать конкретные указания непосредственным исполнителям. Вырвавшееся у Вознякова замечание о Николашине хоть и предупредило Мокшина, но это случилось слишком поздно для него. Теперь никакие ухищрения не могли избавить шпиона от заслуженного возмездия.

Новгородский оглядел присутствующих и сдержанно улыбнулся. Ему было весело видеть, как удивлялись друг другу Стародубцев и Огнищев, особенно первый. Они сидели рядом, колено к колену, и чувствовали себя неловко, как два жениха, нежданно-негаданно пришедшие со сватами к одной невесте.

«Ничего. Привыкнете», – мысленно подбодрил их Новгородский и спросил для пущей убедительности:

– В какое время проходят пассажирские поезда через Хребет в сторону Сосногорска?

– В три часа дня, одиннадцать часов вечера и в семь утра, – ответил Клюев.

– Понятно, – сказал Новгородский. – Поскольку Возняков проговорился, Мокшин рассчитал свои действия верно. Выехать в пять утра из села, по дороге уничтожить Булгакова, затем разделаться с Куницей и сбежать с утренним поездом. Все верно. За маленьким исключением. Он не учел нас.

– Именно с утренним, – согласился Клюев, встряхивая огненно-рыжей шевелюрой. – На этот поезд всегда есть билеты, но и народу едет много. Легче затеряться в случае чего.

– Итак, выезжаем в двадцать три часа тридцать минут, – медленно, отчеканивая каждое слово, начал давать указания Новгородский. – Сначала будем брать Куницу. Садовников уже там. Ему в помощь Клюев и Стародубцев. Вперед пустить Булгакова. Своему Куница откроет безбоязненно. Брать без шума. Не стрелять ни в коем случае. Остальным быть у дома. Думаю, справимся. Званцева со станции снимать не будем. Мало ли что.

– Справимся, – сказал Стародубцев и сжал кулаки.

Над стиснутыми челюстями у него прыгали комковатые желваки.

«Этот с самим чертом справится!» – с уважением подумал Новгородский и продолжал:

– Затем самое главное – Мокшин. Во сколько он ложится спать? – Капитан посмотрел на Огнищева.

– Когда как, – сказал Володя. – Но спит всегда крепко.

– Не проснется, когда вы вернетесь домой?

– Не знаю. Но поскольку собирается удрать – обязательно проснется.

– Примем такой вариант. Во сколько он может ждать ваше возвращение?

– К утру. Не раньше. Он знал, что лесовозы с двенадцати ночи до шести утра лес не вывозят, но не сказал мне об этом. Я узнал, что порядок подвозки леса изменили только здесь, в Медведёвке.

– Как вы объясните свой ранний приезд?

– Скажу, что с аварийной машиной добрался.

– Сойдет, – одобрил Новгородский. – Тем более что рассуждать нам с ним долго нечего. Кто вам откроет?

– Отец. Он не ляжет до моего приезда.

– Очень хорошо. Он же вслед за вами впустит в дом Клюева и Стародубцева. Можно так сделать?

– Можно. Я дам знать отцу.

– Отлично. Выбрав удобный момент, вы прикажете Мокшину поднять руки вверх, и по этой команде остальные войдут в комнату.

– Ясно, – сказал Володя.

– Предупреждаю, шума не поднимать. Вещи не трогать. Обыск будем делать днем. Остальные указания будут даны после ареста. Вопросов нет?

– Нет вопросов, – пробасил Стародубцев. Он был расстроен тем, что Булгакова арестовали без его участия, и горел желанием поскорей приступить к делу. – Возьмем фашистскую сволочь. Не пикнут.

– Не сомневаюсь, – сказал Новгородский и посмотрел на часы. – Сейчас восемь вечера. Сбор в двадцать три ноль-ноль. Здесь же. Теперь отдыхать.

В районном Доме культуры давала концерт бригада Сосногорской филармонии. Концерт был нудным и, как всегда в таких случаях, очень длинным. Володя слушал бодрого толстячка, с тигриным рыком читавшего стихи о войне, и еле сдерживал зевоту. Видно, ни сам артист, ни автор стихов никогда не нюхивали пороху. Стихи были кричащими, шумными, полными пустого звона. Потом щуплый, вихлястый конферансье под аккомпанемент баяна пел пародии на военные темы, и эти пародии тоже были нудными, примитивными. Володя в который раз пожалел, что пошел в клуб, а не к Сажину на капустные пельмени. Порфирий Николаевич, кажется, здорово обиделся. Но не мог же Володя прямо сказать о причине своего отказа.

А отказался он совершенно напрасно. Зайти к Наде на квартиру он так и не посмел. Потоптался с полчаса возле дома, на который ему указала одна из местных жительниц, и ни с чем отправился в Дом культуры. Там Нади не оказалось.

Перед концертом в фойе вовсю шли танцы под радиолу, но Володю они теперь не привлекали. Он забился в угол, сел на стул и спрятал под него новенькие, вызывающе поблескивающие красной кожей мокшинские фетровые бурки. К великому Володиному облегчению знакомых среди танцующих не оказалось, так что не пришлось никому объяснять, зачем он сюда заявился столь пышно разодетым. Приглашение на танцы, сделанное Наде не однажды, казалось теперь Володе самым дурацким поступком, какой он допустил за всю свою жизнь.

«Пижон пустоголовый! – издевался над собой Володя. – Танцор! А глупее предложения ты сделать не мог? Блеснул интеллектом и изящным вкусом. Пригласил на танцы! Не мог ничего другого придумать!» – Володя издевался над собой, и лицо у него горело от жаркого внутреннего стыда. Он в самом деле чувствовал себя отвратительно.

Потом начался концерт, и Володе оставалось только терпеть да поглядывать на карманные отцовские часы, которые он предусмотрительно взял с собой.

После вихлястого конферансье грузная балерина танцевала какое-то адажио, тяжело прыгая по сцене, по-футбольному взмахивая толстыми ногами. Потом молоденькая жеманная девица спела несколько душещипательных песенок, и концерт наконец закончился. Шумная молодежь расставила кресла вдоль стен, и посреди зала снова начались танцы. Володя остался не потому, что было интересно, а потому, что времени еще было пол-одиннадцатого и к месту сбора идти раньше времени не следовало. Он примостился возле сцены и стал смотреть на танцующих.

И вдруг он увидел ее. Надя танцевала с каким-то военным. Вглядевшись, Володя узнал вежливого лейтенанта, того самого, который оформлял его документы в военкомате. Лейтенант галантно поддерживал партнершу и улыбался. Танцевал он легко и уверенно.

«Подумаешь. Тыловая крыса, – с внезапным раздражением и завистью подумал Володя. – Экий рысак!»

Он качнул все еще побаливавшей раненой ногой и с огорчением понял, что ни сейчас, ни раньше не умел танцевать так ловко и красиво. Приглашать Надю после такого партнера, ясное дело, не было смысла, и Володя запрятался подальше, чтобы она ненароком не заметила его. Стыд при мысли, что он показал себя перед Надей ограниченным лоботрясом, снова начал жечь Володе уши.

Володя никогда не видел Надю такой веселой и красивой. То была совсем другая девушка. Трудно представить это изящное существо в мешковатом полушубке, мужской шапке и с милицейской планшеткой. Гибкая, невысокая девушка, обтянутая бордовым шерстяным платьем, была человеком из другого мира, и Володя даже с облегчением передохнул, вспомнив свою нерешительность. Володя никогда не был высокого мнения о своей внешности, но только теперь впервые огорчился этому по-настоящему. В сегодняшней красоте Нади было много нового, чужого, отпугивающего. Он посмотрел на свой костюм, бурки и почувствовал себя прескверно.

Посмотрев на часы, Володя стал пробираться к выходу. Было немножко обидно за себя, за несбывшиеся надежды, но стрелки часов показывали без десяти одиннадцать.

Накинув в гардеробной полушубок, на ходу натягивая шапку, Володя заспешил через пустынное фойе к выходной двери. Вдруг его окликнули. Он остановился. Часто стуча каблучками по широким сосновым половицам, к нему бежала Надя. Вслед за ней вышагивал лейтенант и еще издали здоровался вежливым наклоном головы.

– Куда это ты? – удивленно спросила Надя. – А танцы?

– Танцы? – Володя чувствовал, что улыбается глупо, и ничего не мог с собой поделать. – Какие танцы?

– Но мы же договорились!

Володя не знал, что ответить. Он понимал нелепость создавшегося положения, но никак не мог подобрать нужных слов.

– Что же ты молчишь? – Надя перестала улыбаться. – Куда ты, домой?

– Домой, – с облегчением сказал Володя.

– Так рано?

– Путь не близкий, – пробормотал Володя. – Пора. Время.

– Никуда я тебя не отпущу, – вдруг просто сказала Надя и улыбнулась, повернувшись к лейтенанту. – Он богатым будет. Ведь я его не узнала. – И опять к Володе: – Это ты сидел в концерте на приставном стуле в третьем ряду?

– Я, – подтвердил Володя и вдруг по-настоящему обиделся.

«Видела. Не подошла. Не узнала вроде бы... Знаем. Не в первый раз. Улыбайся-ка ты своему лейтенанту, а мне пора».

– Давай раздевайся! – весело приказала Надя. – Я тебя все равно не отпущу. Раз приехал – ты мой гость.

– Да нет, пойду, пожалуй, – все еще пробуя растягивать в улыбке губы, сказал Володя.

Он вспомнил о времени и сразу обрел себя.

– Ты не останешься? – тихо спросила Надя и пристально посмотрела на Володю.

– Нет. – Он выдержал этот взгляд. – Дела.

– У тебя в самом деле срочная работа?

– Да. Очень. Я рано должен быть на участке.

– Тогда я провожу тебя! – вдруг решила Надя и хотела бежать в гардеробную, но Володя удержал ее.

– Не надо, – сказал он.

– Почему? – лицо Нади стало серьезным, строгим.

– Не надо, – повторил он и пожал ей руку. – Прощайте. Идите, Надежда Сергеевна. Вас ждет кавалер.

Надя беспомощно оглянулась на лейтенанта. Тот только удивленно развел руками. В это время хлопнула входная дверь. Володя ушел. Надя постояла, подумала о чем-то, а потом с пасмурным лицом пошла одеваться.

– Я сама оденусь. До свидания, – сказала она лейтенанту.

Дорога до станции показалась Володе недолгой. Он сидел в темной тряском кузове между Сажиным и Булгаковым, думал о том, что произошло в клубе.

Девушки никогда не баловали его вниманием, он давно к тому привык и никогда не относился серьезно к столь обидному обстоятельству. Кратковременные студенческие увлечения быстро проходили, и Володя потом весело рассказывал о своих сердечных неудачах. Приятели беззлобно хохотали, острили, называли тюленем. Володя не обижался. Его влюбчивые сокурсники далеко не все были удачливыми в любви, и эти неудачи воспринимались как нечто неизбежное, само собой разумеющееся.

Другое дело Надя. Несмотря на очевидную ясность, что делать в Медведёвке ему больше нечего, Володе не хотелось мириться с этим. Наоборот, было обидно, что все кончилось так нелепо. Собственно, он понимал, что ничего и не начиналось. Володя ругал себя за дурацкие приставания с приглашениями на танцы, за тот нелепый вид, который придало ему щегольское мокшинское обмундирование, за глупейшее поведение в фойе. Но поправить было уже ничего нельзя, и он только вздыхал да ерзал на скамейке.

– Что с тобой? – добродушно спросил Сажин. – Или заноза кой-куда попала?

– С чего вы взяли?

– Сидишь больно беспокойно.

– Да просто так...

– Не волнуйся. Все будет в порядке. Никуда Мокшин не денется.

– А я и не волнуюсь.

Володя в самом деле не волновался. Когда дом Куницы был оцеплен, а на крыльце затаились Садовников со Стародубцевым, он спокойно подтолкнул Булгакова пистолетом и приказал:

– Давай.

Булгаков втянул голову в плечи, сгорбился, потоптался на месте, а потом решительно махнул рукой и полез на высокую завалинку. Держа пистолет наготове, Володя внимательно следил за ним. У противоположного угла белел полушубок Сажина.

Булгаков потянулся к крайнему окну, еще раз оглянулся, постучал. Володя прижался к воротам. Булгаков постучал еще раз. Володя ничего не слышал, но по тому, как вздрогнул Булгаков, понял, что к окну кто-то подошел.

– Это я, Павло Тарасыч, открой, – тихо сказал коновозчик и спрыгнул с завалинки.

Дальнейшее произошло в считанные секунды. Стукнула на крыльце открываемая дверь, кто-то ойкнул, что-то упало, и все стихло. Рядом на лесозаводе пели пилы, взахлеб переговаривались пилорамы, а в доме за высоким плотным забором – тишина. Володя спрятал пистолет в карман. За Булгакова он не беспокоился. Долговязый коновозчик боялся темноты и не думал убегать. Он жался к Володе, как пугливый жеребенок к матери.

Клюев открыл со двора калитку и тихо сказал:

– Порядок.

Новгородский и Сажин вошли во двор, вслед за ними Володя ввел Булгакова. Поднялись по скрипучему крыльцу. В обширных темных сенях стало тесно. Новгородский закрыл дверь и включил маленький фонарик. Спросил Булгакова, освещая лежащего на полу связанного человека:

– Он?

– А кто еще! Он, гадюка! – Булгаков совсем освоился со своим новым положением, ткнул валенком в перекосившееся от злобы и отчаяния толстое, тонкогубое лицо Куницы.

Тот промычал что-то заткнутым ртом и забился всем своим огромным телом на загудевших половицах.

– Хорош битюг! – процедил сквозь зубы Стародубцев и вдруг изо всей силы ударил кулаком по груди предателя.

Куница ёкнул и сразу затих.

– Прекратить самоуправство, – запоздало сказал Новгородский и приказал: – Заносите!

Куницу поднимать не стали: он был тяжел, не менее десяти пудов весом; его заволокли в избу и положили посреди кухни. Новгородский властным жестом указал Булгакову на дверь. Тот ни о чем спрашивать не стал: вошел, кряхтя, лег на брошенный возле печи полушубок. В доме остались Сажин и Садовников. Остальные вышли. Новгородский замкнул выходную дверь на замок и сунул ключ в карман.

«Все очень просто, – почти весело подумал Володя, когда знакомая пароконная подвода понеслась в сторону Заречья. – Очень даже просто». И впервые за вечер вдруг почувствовал беспокойство за отца.

Над землей царствовала все та же безлунная январская ночь, рядом в розвальнях сидели Новгородский, Стародубцев и Клюев, а вспыхнувшая тревога не угасала. Наоборот, чем ближе подбегали продрогшие лошади к Заречью, тем сильнее становилась эта тревога. Впервые в жизни Володя ясно ощутил, как дорог ему немногословный, суровый отец.

«Ничего не случится. Бывалый старик!» – успокаивал себя Володя, а томительное чувство не проходило.

На окраине села он не выдержал, встал на колени и стал напряженно всматриваться в темноту, в сторону родного дома.

– Что, опять зачесалось? – усмехнулся Клюев.

– А ну тебя! – огрызнулся Володя.

– Кто там? – спросил отец.

– Свои, – чувствуя, как сваливается с души тяжелый ком, откликнулся Володя.

Тихон Пантелеевич открыл дверь. Володя ввалился в сени и, сам не зная, зачем это делает, потрогал отца за плечо.

– Жив-здоров?

– Кой леший со мной сделается...

– Пропусти вслед за мной товарищей, – шепнул Володя. – А потом запрешь сени.

– Кто такие?

– Тихо. Узнаешь. Мокшин дома?

– Спит.

Володя пошел было в избу, но отец ухватил его за рукав.

– Назарка у меня сидит.

Это было неожиданностью. Володя приостановился, потом сообразил.

– Все равно. Пропускай их в сени, а Назара потом выпроводим.

По кухне медленно плыли многослойные облака махорочного дыма. Назар Осинцев, по-домашнему подобрав под себя босые ноги, сидел на лавке и лениво тасовал карты.

– Ха! Явился, – обрадовался он Володе. – Я думал, тебя теперь до утра ждать нечего.

– Куда я денусь, – проворчал Володя, скидывая полушубок.

– Экий франт! – восхитился Назар, оглядывая Володю. – Ради кого ты так вырядился?

– Для себя... – Вспомнив о Наде, Володя помрачнел.

– Ишь ты, надулся сразу! – добродушно хмыкнул Назар. – Ладно, не надувайся. Ни о чем не спрашиваю. Подключайся-ка лучше к компании. В дурака срежемся. А то вдвоем скучно.

– Который час? – намекнул Володя.

– А черт его знает... Мы тут с Пантелеичем дали дрозда!

– Валенки-то хоть подшили?

– Подшили.

Вошел Тихон Пантелеевич, незаметно подмигнул сыну.

– Ну что, втроем срежемся? – весело спросил Назар.

– Да не знаю... Как у нас со временем-то?

– Вот те на! – обиделся Назар. – А сам только что грозился отыграться.

– Ну, вы как хотите, а я спать. Завтра рано вставать, – сказал Володя.

– Ничего себе хозяин! – еще больше обиделся Назар. – Друг называется. Единственный раз к нему в гости пришел, а он рожу воротит.

– Голова болит, Назарка, – натянуто улыбнулся Володя. – Веришь?

– Гость обязан всему верить, – проворчал Назар, взял с печи портянки и стал обуваться. – Друг называется. А я его, как путного, почти всю ночь жду. Отца развлекаю...

– Ну не сердись, Назарка! – Володя встревожился, поняв, что если Мокшин не спит и слышит Осинцева, то обязательно насторожится.

– Ладно. Бывай здоров! – сердито сказал Назар. Тихон Пантелеевич вышел проводить гостя.

Володя проверил пистолет и направился в свою комнату. Его предположение оказалось верным. Мокшин действительно не спал, был чем-то обеспокоен. Больше того. Он был в брюках, валенках и свитере.

– А-а... кавалер... – через силу улыбнулся Мокшин. – Так рано?

– Куда это ты? – спросил Володя.

– До ветру...

Володя мгновенным взглядом окинул комнату. Постель квартиранта была взъерошена, на стуле лежал рюкзак, на столе старый отцовский дробовик, патронташ...

– А ты что-то рано сегодня. Я тебя позже ждал, – незнакомым, чужим голосом сказал Мокшин, нахлобучивая шапку.

Неестественность его голоса заставила Володю вздрогнуть. В то же время в сенях упало и с громким звоном покатилось пустое ведро. Володя невольно оглянулся и тотчас инстинктивно откачнулся к двери. Мокшин стоял бледный, с перекошенным лицом, он держал в руке пистолет.

– Ни с места! – зловеще прошипел он. – Ни с места, щенок! Одно движение и получишь пулю в лоб! – Свободной рукой он нащупал лежащий на стуле рюкзак, другой продолжал целиться в Володину грудь.

Все это произошло настолько быстро, что Володя опешил. Именно опешил, не испугался.

– Стоять на месте! – продолжал шипеть Мокшин и начал пятиться к окну.

«Уйдет! – понял Володя. – Через окно...»

В то же мгновение он бросился к Мокшину. Тот размахнулся пистолетом, но Володя уклонился в сторону и рукоять просвистела мимо головы. В тот же миг жгучая боль пронзила все Володино тело, у него потемнело в глазах, подкосились ноги. Но он уже обхватил колени Мокшина и, падая, с яростью рванул их на себя. Шпион плашмя ухнулся на пол, забился в жилистых Володиных руках, стараясь дотянуться до отлетевшего в сторону пистолета. Превозмогая режущую боль в пояснице, Володя мертвой хваткой стиснул дергающиеся ноги. Он не видел, как вбежал в комнату Клюев и схватил мокшинский пистолет, как вслед за ним ворвался Стародубцев и с ходу обрушил на оскалившееся лицо Мокшина удар своего литого кулака.

Когда Володя вновь обрел способность мыслить, все было кончено. Мокшин был связан по рукам и ногам, ему заткнули рот его же собственной рукавицей. Шпион лежал на полу с полузакрытыми глазами, и его бледное лицо было усеяно крупными каплями пота.

– Что, серьезно он тебя? – участливо спросил Володю Клюев.

Володя отвел взгляд от лица Мокшина, огляделся. Удивился, что лежит на сундуке. Рядом стояли Новгородский, Клюев и Стародубцев. У изголовья сидел отец. Володя постарался улыбнуться, стал ощупывать себя. Попробовал сесть. Утихшая было боль усилилась. Володя все понял.

– Прямо по ране... рукояткой... – тихо сказал он. – Но серьезного, кажется, ничего нет.

– Ложитесь. Надо осмотреть рану, – сказал Новгородский.

– Ерунда. Зачем ложиться, – возразил Володя. – Стоя удобнее. – В госпитале ему было гораздо легче стоять и даже ходить, нежели сидеть.

– Стоя так стоя, – согласился Новгородский. – Снимайте брюки.

Володя подчинился. Все по очереди оглядели его рану. Вокруг розового рубца расползся большой желто-багровый синяк. Шов в нескольких местах лопнул, и из ранок мелкими каплями сочилась кровь.

– Надо в госпиталь, – огорченно заключил Новгородский.

– Да, – согласился Стародубцев.

– Ерунда, – сказал Володя. – Это такая рана. Она у меня в госпитале тоже несколько раз плакать принималась. Йодом смазать, перевязать – больше ничего не надо. К утру все утихнет.

– Ой ли? – усомнился Новгородский.

– Точно! – бодро сказал Володя. – Все будет в порядке. – Он подумал о том, как в деревне расценят совпадение его неожиданной болезни с разоблачением Мокшина, и совсем весело заверил: – Не сомневайтесь, Юрий Александрович.

– Ну, коль так... – неуверенно сказал Новгородский.

Капитану очень хотелось поверить Огнищеву.

– Тогда давай перевяжемся – и к делу, – решительно сказал Стародубцев, он не любил медлить.

Володе обработали рану, туго перебинтовали. Потом занялись Мокшиным. Обыскали карманы, ощупали одежду, спеленали овчинным одеялом. Мокшин почти не реагировал на все эти манипуляции. По-прежнему лежал с полузакрытыми глазами, и только при прикосновениях Стародубцева слегка вздрагивал. На Володю он посмотрел всего раз, и в том взгляде ничего не было, кроме недоумения, подспудного страха и покорности судьбе. Когда овчинный куль понесли на подводу, Володя не выдержал, усмехнулся и легонько щелкнул по торчащему из-под нахлобученной шапки носу Мокшина.

– Привет невесте!

Мокшин дернул головой и собрал в прощальный взгляд всю злобу, на какую был еще способен.

– Ишь ты, сволота! Клыки показывает, – усмехнулся Тихон Пантелеевич, наблюдавший за этой секундной сценкой. – На последнем-то порохе...

Из вещей Мокшина Новгородский забрал только рюкзак и полушубок. Подумав, прихватил и ружье с патронташем.

– А это снаряжение мое! – всполошился Тихон Пантелеевич. – Мое ружьишко.

– Вам вернут его. Не беспокойтесь, – вежливо сказал Новгородский.

– Так ружьишко-то при чем? – Тихону Пантелеевичу было жалко свой старый разболтанный дробовик. – С издетства оно у меня. Никуда без ведома хозяина из дому не уходило.

– Так надо! – вмешался Володя.

Старик непонимающе пожал плечами. Его любимое старое ружье хотели куда-то унести, и он не мог понять, кому и зачем это нужно.

– Вы скажете, что квартирант ушел рано утром с вашим ружьем на охоту, – пояснил Новгородский.

– Ах вот что! – Тихон Пантелеевич сразу все понял. – Тогда конечно.

– Сын вам все объяснит, – улыбнулся Новгородский и попрощался.

Тихон Пантелеевич проводил его.

– А где мама? – спросил Володя, когда отец вернулся.

– Отправил я ее, – сказал Тихон Пантелеевич. – Как учуял вечером, что дело керосином пахнет, так и спровадил до утра к Настасье. Баба болеет, Савелий на лесозаготовках, за ребятёшками приглядеть некому.

– Это ты хорошо сделал, – одобрил Володя. – Догадливый ты у меня.

Тихон Пантелеевич ничего не ответил. Стал наводить в комнате порядок. Володя лег вниз лицом на свой сундук и стал наблюдать за его неторопливыми движениями.

Утром в конторе Возняков спросил Володю:

– А где Мокшин?

– Бог его знает, – сонно ответил Володя. – Взял отцовское ружьишко и ушел раным-ранехонько. Я спал, не видел.

Володе в самом деле хотелось спать. Короткий беспокойный сон не освежил его. Боль в пояснице немного утихла, но ходить, и особенно сидеть, было трудно. Сейчас он тайком приседал на больную ногу, стараясь определить, сможет ли дойти до участка пешком: на санях сильно трясет.

В конторе было шумно. Толкались буровики первой смены, мастера, коновозчики. Шла утренняя раскомандировка.

Вознякова обступили со всех сторон, и он сердитым голосом отдавал команды: кому и куда везти нефть, ящики, трубы, буровые коронки.

Прибежала уборщица конторы тетя Даша – бойкая старушонка, – она же посыльная, она же заведующая складом горючего.

– Нету Булгакова! – крикнула она Вознякову еще с порога. – С вечера не бывал. Как ушел, так и не был.

– Самогонку на станции трескает! Где ему еще быть, – хохотнул кто-то из рабочих.

Володя вышел на улицу. Было полвосьмого утра, а все еще стояла темень. Откуда-то сверху, из невидимых отяжелевших облаков, плавно кружась, падали на головы и спины людей крупные, мохнатые снежинки. Это темное утро после напряженной, тревожной ночи показалось Володе неправдоподобно мирным и тихим, несмотря на кипящую вокруг людскую суету. Он зевнул, блаженно потянулся, улыбнулся подошедшему Назару Осинцеву.

– Все еще сердишься?

– Еще чего! – хмыкнул тот. – Буду я обращать внимание на всяких обормотов.

– И правильно делаешь, – сказал Володя.

– Ты машиной или пешком? – спросил Назар.

– Пешком. – Володя с сожалением посмотрел на полуторку, в кузов которой с веселым гамом садились буровики первой смены. В дорожной тряске могли еще раз случайно ударить по ране.

– А то поедем со мной, – предложил Назар. – Я на булгаковской лошадке коронки да керновые ящики повезу. Могу прихватить.

– Поедем.

Вдруг шум во дворе смолк. Все разом перестали разговаривать, повернулись в сторону станции. Оттуда, со стороны невидимого леса, неслись необычные, заставлявшие поеживаться звуки. Будто хлопал кто-то огромным хлыстом в пустом, населенном заснеженными, сонными деревьями лесу.

– Стреляют... – прошептал Назар и зачем-то начал считать: – Раз... два... три... четыре... пять...

Стрельба смолкла. Потом на короткое время опять вспыхнула частая гулкая пальба, и все стихло. Люди постояли еще несколько минут в молчании, ожидая возобновления перестрелки, но в лесу было тихо, только с надрывом посвистывал на станции маневровый паровозик.

Шофер крутнул заводную рукоятку, и полуторка зафыркала, захлюпала, разгоняя тревожную тишину. Толпа во дворе пришла в движение.

– Что бы это значило? – Назар повернул к Володе курносое, круглое лицо и озадаченно почесал затылок.

– А кто его знает. – Володя постарался не выдать внезапно охватившего его волнения. – Может, тренировка, может, воров ловят.

– Тренировка... – Назар саркастически хмыкнул. – Хороша тренировка в такую темень!

– Поживем – увидим, – неопределенно сказал Володя.

Весь путь до участка он ломал голову: какую демонстрацию мог придумать Новгородский. Возникшая в предрассветной мгле перестрелка была частью запланированной акции – Володя в том не сомневался. Он смотрел на зачинающийся рассвет и гадал, что делают сейчас его товарищи в пробудившемся станционном поселке, от которого все дальше и дальше увозил его заезженный, хромоногий мерин.

А в станционном поселке в это время действительно царил переполох. Свободные от работы жители сбежались к окраине селения и с тревогой наблюдали за необычным для глухой таежной станции шествием.

Из лесу выкатили три подводы, их сопровождали люди в военных полушубках. В мутной синеве мерклого зимнего рассвета лица разглядеть было трудно, но двух из этих людей старожилы узнали. То были начальник районного отделения милиции Сажин и недавно появившийся в районе человек с хмурым волевым лицом – следователь уголовного розыска, фамилию которого никто в поселке не знал.

Встревоженные недавней пальбой, люди напряженно вглядывались в мрачный кортеж, опасливо жались к заборам, к воротам домов. На санях, закинутые мешковиной, лежали неподвижные человеческие тела. Кто-то заметил торчащий из-под мешковины валенок, кто-то полу черного полушубка, а на последней пароконной подводе, совсем не прикрытой, валялась кожаная каракулевая шапка. Многие сразу узнали ее. Такую шапку носил один человек в поселке – путевой рабочий, а потом весовщик станции, человек слоновьей комплекции со странной фамилией – Куница.

С улицы в улицу, со двора во двор пополз пущенный кем-то слух: «Чекисты трех шпионов застукали!» Многим не верилось: «На кой леший сдалась шпионам наша глушь?» Но новые слухи наползали один на другой. «Геолога убили. Работу партии хотели сорвать». Люди верили и не верили, мрачно шутили, но всем было ясно: произошло что-то серьезное, внесенное в жизнь тревожным военным временем.

А невеселая процессия тем временем продолжала свой путь. Подводы свернули к лесозаводу и одна за другой скрылись за воротами обширной куницынской усадьбы. К высокому дощатому забору никого из любопытных не допустили.

Подводы пробыли во дворе недолго. Вскоре лошади, таща разгруженные сани, снова вынеслись на улицу. Две из них люди в военных полушубках передали конюхам из зареченского колхоза, а на третьей милицейской подводе спешно уехал к вокзалу Сажин. На окраине поселка осталось уже совсем немного людей – рабочие лесозавода приступили к работе, – когда из района пришел темно-зеленый грузовик-фургон. Он рыча вполз в куницынский двор. Молчаливые военные люди опечатали все окна, двери зловещей усадьбы, сели в грузовик и умчались в сторону Медведёвки.

Судача всякий на свой лад, жители разошлись по домам.

В кабинете начальника станции Хребет произошел любопытный разговор. Сажин зашел сюда, чтобы позвонить в Медведёвку.

Начальник станции Нестор Прохорович Нестягин, кум Тихона Огнищева и старинный приятель самого Сажина, нетерпеливо ерзал на стуле, ожидая, когда начальник милиции кончит говорить. Наконец тот положил телефонную трубку.

Нестягин, худой, темнолицый, сутуловатый старичок, сразу вынырнул из-за своего стола и взял Сажина под руку.

– Скажи, Порфирий, – косясь на дверь, зашептал он. – Что там произошло? Что за пальба?

– А тебе что?

– Да так... Но все-таки... Ведь все слышали!

– Что, здорово слышно было? – удивился Сажин.

– Ха! Весь поселок на ноги подняли.

– М-да... – Сажин озадаченно почесал вислый, подмороженный нос.

– Ведь все слышали, – продолжал шептать Нестягин. – И видели... Думаешь, я не знаю, кто эти – в полушубках... Чекисты!

– Хм...

– Кого это вы?

– Я тут ни при чем.

– Ну, они! – Нестягин даже переступил от нетерпения.