Текст книги "Операция продолжается"

Автор книги: Геннадий Семенихин

Соавторы: Михаил Алексеев,Иван Стаднюк,Николай Грибачев,Владимир Волосков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 33 страниц)

– Савицкой Анне Михайловне, – запоминая, пробормотал Володя и отошел к своему сундуку.

Вернулся Мокшин. Он молча прошел к столу, сел и обхватил голову руками. Володе вспомнилась дневная встреча с Надей, и ему тоже стало грустно. Захотелось пойти разыскать ее, поговорить или просто помолчать, разглядывая задумчивое лицо то хмурой, то затаенно-ласковой девушки. Ему все нравилось в ней, он все чаще и чаще думал о Наде, и каждый раз эти сумбурные думы непонятно волновали его. От одной только мысли, что маленькая строгая девушка когда-нибудь отвергнет его внимание, Володе становилось не по себе.

– Переживаешь? – с участием спросил он Мокшина.

Тот только пожал плечами: наивный вопрос.

– М-да... – Володе хотелось поговорить. – Конечно, не легко. Если любишь. Я понимаю... А эта... следователь... Правда, хорошая дивчина? – вдруг выпалил он. – Мы договорились, что я приеду к ней в Медведёвку. В субботу на танцы пойдем.

– Тоща больно, – равнодушно пробурчал Мокшин.

Володя передернулся, на него будто ушат воды вылили.

– Знаешь... ты... ты... – запинаясь от прихлынувшей внезапно злости, сказал он. – Ты, оказывается, того... скотина хорошая!

Мокшин с удивлением обернулся к нему. Такой злости от Володи он, видимо, не ожидал.

– Не дуйся, Володька! – поняв, что сказал что-то не то, поспешил извиниться Мокшин. – Я это так. Думал о своем и сболтнул черт те что. Не обращай внимания. Знаешь, бывает такое дурацкое настроение... На все и вся зол... Я ведь не знал, что у вас что-то серьезное.

– Чего уж там... – буркнул Володя.

Цинизм Мокшина покоробил его, он жалел, что пооткровенничал.

– Ладно, не сердись, – примирительно сказал Мокшин. – Извини. Беру свои слова обратно. Без всякого умысла ляпнул. Под настроение. Эта Задорина и вправду пресимпатичная деваха. Я давно заметил.

Володя промолчал.

Мокшина его хмурость почему-то обеспокоила.

– Я даже рад, что симпатизируете друг другу, – продолжал он с наигранным оживлением. – Дурак я. Ведь вы действительно здорово подходите друг другу. Такая пара! В субботу договорились встретиться?

Володя решил не ссориться.

– В субботу.

– Обязательно езжай! Такая дивчина... Отвлечетесь от будней. Ты на фронте, наверно, уж забыл, как по-человечески отдыхают.

– Посмотрим, – неохотно откликнулся Володя.

Ему не хотелось разговаривать. В невольном возгласе Мокшина не было чего-то чрезмерно грязного, ранее не слыханного, и он не мог понять, что в конце концов так жгуче задело его.

– Нечего и смотреть! – с энтузиазмом продолжал тем временем Мокшин. – Если у тебя нет выходного костюма – я тебе свой дам. И сорочку. Галстук подберем. Таким женихом оденем – вся Медведёвка ахнет! – Он рассмеялся. – Договорились?

– Договорились, ладно. Давай спать.

Володя лег первым. Раздевшись, Мокшин выключил свет и пошел к своей кровати. Вдруг он замер у окна. Потом оперся о подоконник и стал что-то рассматривать, вплотную прижавшись лицом к стеклу.

– Чего ты там увидел? – спросил Володя. Он уже не мог обращаться к Мокшину на «вы».

– Иди-ка сюда... – помолчав, почему-то шепотом позвал Мокшин.

Володя соскочил с сундука и подошел к окну.

– Смотри. – Мокшин ткнул пальцем в сторону реки, где возле заиндевелых берез одиноко чернел большой колхозный сарай, занятый партией под кернохранилище.

Володя вгляделся. Полная глазастая луна как бы растворила ночь в своем холодном молочном сиянии. За окном царствовали контрасты. Белое и черное, черное и белое – и никаких других красок.

– Красиво. Экая красотища! Видно как днем. Ты в Ленинграде учился: в белые ночи так же хорошо?

– Да смотри же! – прошипел Мокшин. – У кернохранилища.

И Володя увидел. Возле сарая стоял коренастый человек в полушубке и что-то разглядывал. Потом он сделал несколько шагов и опять встал. Что-то знакомое почудилось Володе в размашистых, резких движениях этого человека.

– Что он делает?

Мокшин промолчал.

А человек то подходил к дверям сарая, то отходил от них, то вставал у дороги и крутил головой во все стороны.

– Это же Стародубцев, – прошептал Мокшин.

Володя сразу узнал воинственного следователя.

– Что ему взбрело в голову плясать тут ночью?

– Не догадываешься? – тем же шепотом спросил Мокшин.

– Ума не приложу.

– А кто он по-твоему?

– Ясно – кто. Следователь.

– Молодо-зелено... Да это же чекист.

– Да ну!

Володя действительно изумился. Сознание того, что кроме него Новгородский мог послать в Заречье кого-то еще, было настолько неожиданным, что он на какое-то мгновение потерял над собой контроль. Володя не заметил, как его удивленное, хорошо видное в мерклом лунном свете лицо пристально разглядывает Мокшин. Убедившись, очевидно, в искренности его изумления, Мокшин облегченно вздохнул и уже громче, спокойнее сказал:

– Да ну его к черту. Пусть себе бродит. Давай спать.

– Давай, – согласился Володя, приходя в себя.

11. ВЕРНЫЙ СЛЕД

Новгородский был хмур и очень утомлен. До того утомлен, что забыл встретить Володю своей обязательной улыбкой. Приехавший с ним лейтенант Клюев, молодой рыжеволосый худощавый парень, тоже неудержно зевал и делал отчаянные усилия, чтобы не задремать.

Разговор происходил в кузнице.

Отец попросил зашедшего на обед сына помочь починить старые мехи. Молотобоец уехал в военкомат, а старику надо было делать какую-то срочную работу. Они уже подходили к кузнице, как неожиданно встретили Сажина. Обменялись обычными приветствиями.

– Топай, – сказал отец. – Я сейчас приду. Поговорить надо.

Володя пошел один. Открыв дверь кузницы, удивился. В углу, у маленькой печки-каменки, наслаждались теплом Новгородский и Клюев.

– Закрывай, – вместо приветствия, вяло сказал Клюев. – Тепло выпустишь.

Володя спешно захлопнул широкую, тяжелую дверь и запер на засов.

– Так-то лучше, – одобрил Новгородский и подвинулся. – Садись. Рассказывай.

Володя не замерз, но тоже распахнул полушубок и выставил растопыренные пальцы над пышущей жаром каменкой.

Выслушав его обстоятельный рассказ, Новгородский с Клюевым оживились, переглянулись.

– Вот оно что... – повеселевшим голосом произнес капитан. – Значит, Мокшин взял листок для письма у тебя?

– У меня.

– И Булгаков его определенно боится?

– Боится.

– Очень хорошо. Значит, считаешь, что Мокшин странный человек?

– Считаю. Во-первых, неясная еще зависимость от него Булгакова. Во-вторых, вчера он обманул меня. Сказал, что приезжал с участка за картой, чтобы отбить на местности точку для бригады Ушакова, а сам в конторе не был. Иначе Возняков видел бы его. Ведь карты лежат в сейфе. Сегодня я, между прочим, спросил Ушакова о месте следующей скважины. Тот сказал, что не знает ее местоположение. Спрашивается: зачем Мокшин приезжал, не связан ли его тайный визит на базу с появлением авансового отчета в столе Вознякова? И в-третьих, лично мне Мокшин что-то перестал нравиться. Вчера, когда смотрели на Стародубцева, он все шепотом говорил.

– Последнее особенно убедительно, – впервые за все время разговора улыбнулся Новгородский, а Клюев даже рассмеялся.

Володя застеснялся.

– Не тушуйся, – доброжелательно сказал Клюев. – Все дельно.

– Очень дельно, – подтвердил Новгородский и надолго задумался.

Володе уже стало казаться, что капитан уснул, разморенный теплом и усталостью, но тот вдруг спросил:

– Вещи Мокшина осмотрели?

– Нет... – Володя покраснел. Было неловко признаваться, что он никак не может заставить себя рыться в чужих вещах.

– Плохо, – сказал Новгородский и встал.

– Вялость и неоперативность в нашем деле недопустимы. Поскольку вам со всей очевидностью стало ясным, что Мокшин возможный враг – надо было действовать. Ведь мы несем ответственность за мероприятие огромной государственной важности! В такой обстановке нерешительность недопустима. Возле жизненно важных изысканий крутится подозрительная личность – а вы спите. Чего вы ждали? Почему тянули? Где фотография этой Анны? Она нужна нам!

Володя тоже встал, виновато вытянулся перед капитаном.

– Я уже доложил, что фотографию и письма Мокшин уничтожил.

– Безобразие! Люди тысячами гибнут на фронте, а лейтенант Огнищев изволит благодушествовать и играть в псевдоблагородство.

– Виноват, товарищ капитан.

– Виноват... – Новгородский снова сел, этой вспышкой раздражения как бы окончательно согнав усталость. – Оправданиями теперь ничего не поправишь. А если Мокшин собирается сбежать и заранее готовится к тому?

– Как это сбежать?! – изумился Володя.

Предположение, что Мокшин враг, все еще казалось случайным, надуманным.

– Очень просто. Как все сбегают. А по пути прихлопнет добряка Огнищева, если тот попробует ему помешать! – вставил Клюев, и его узкое, энергичное лицо стало злым.

– Вот что, Огнищев, – тоном приказа сказал Новгородский, – с Булгакова не спускайте глаз. Собирайте сведения о нем и Кунице.

– Вы обещали связь, а ее нет.

– Связь будет. Где вы можете развернуть портативную рацию?

– На сеновале, – быстро ответил Володя. Он давно все продумал. – Сено корове дает только отец. Больше никто туда не поднимается.

– Какое время всего удобнее для связи?

– Вечернее. С восьми до десяти часов.

– Добро. Вашему отцу, я вижу, можно вполне доверять. Через него передадим рацию и инструкции. Сажин это устроит.

– Очень хорошо.

– Связь будете держать с лейтенантом Клюевым. В случае его отсутствия, с вами вступит в связь центральный узел.

– Ясно.

– Надо бы как-то устроить, чтобы вы могли хоть раз в неделю бывать в Медведёвке. У вас есть там родственники?

– Есть. Дальние... – сказал Володя и оживился. – Я найду убедительный предлог бывать там каждую субботу.

– Какой? – Новгородский пристально посмотрел на своего юного помощника.

Тот смешался.

– Какой?

Путаясь и повторяясь, Володя рассказал о Задориной. Его рассказ развеселил Новгородского, начавший было зевать Клюев опять рассмеялся.

Володя рассердился и на них, и на свою болтливость.

– Не сердитесь, Огнищев, – весело сказал Новгородский. – Получается здорово. Лучше не придумаешь. Значит, Мокшин обещал костюм дать?

– Обещал.

– Замечательно. Приезжайте в Медведёвку. Наша беседа не затянется. Обещаю – весь вечер будете свободны. Надежда Сергеевна прекрасная девушка. Она того стоит. Правда, лейтенант?

– Точно, – очень серьезно сказал Клюев.

Володя обмяк, посмотрел на них дружелюбнее.

– А Осинцев, говорите, недолюбливает Мокшина? – спросил Новгородский.

– Да. И не скрывает этого.

– А может, он просто старается возбудить в людях недоверие к нему? С какой-то целью... Возможен такой вариант?

– Возможен, конечно, но... Но как-то не верится.

– Надо избавиться от старых предубеждений. Взгляните на Осинцева объективно, как на незнакомого человека. Может быть, появилось в нем что-то новое, настораживающее.

– Постараюсь.

– Не узнали, где был Осинцев второго ночью? – после недолгого раздумья поинтересовался Новгородский.

– Нет.

– Плохо. Надо это срочно выяснить.

– Понимаю.

– Хорошо, коль понимаете. И без лобовых вопросов. Умнее.

– Ясно.

– Итак, в следующую субботу жду в Медведёвке, – заканчивая разговор, сказал Новгородский. – Помните. И Булгаков, и Куница должны быть в поле вашего зрения. Мокшин с Осинцевым – особо. Понятно?

– Понятно! – вытянулся Володя.

– То-то! – удовлетворенно буркнул Новгородский.

После поездки в Заречье Новгородский повеселел. Основания тому были. Стало ясно, что Огнищев совершенно неожиданно напал на верный след, что враг нервничает. Эта нервозность и толкнула его на непродуманный выпад. Появление злополучного авансового отчета в столе Вознякова говорило о многом. Фашистский агент, сделавший это, очевидно, хорошо знал о рассеянности Вознякова, об его привычке рыться при людях в своем столе, отыскивая тот или иной брошенный туда документ. То, что этим агентом был Мокшин, Новгородский уже не сомневался. Капитан рассуждал примерно так.

В разговоре об истории открытия месторождения участвовали трое: Возняков, Огнищев и Стародубцев. Четвертый – Мокшин – только присутствовал. Именно после этого разговора и ослабло у Стародубцева недоверие к Вознякову. Он сам в тот же день рассказал обо всем Клюеву. Даже больше – вдруг категорически заявил, что кто-то «копает» под начальника партии. Конечно, бравый следователь не сумел скрыть перемену своего настроения и в конторе. Это все заметили. А раз стало очевидно, что следователь круто изменил свое отношение к «подозреваемому», кому-то понадобилось дополнительно скомпрометировать начальника партии. Кому? Свидетелями были трое. Огнищев и Стародубцев отпадают. Остается Мокшин. Предположение Огнищева о скрытой зависимости Булгакова от участкового геолога уже не удивило Новгородского. Оно только укрепило уверенность капитана.

И еще Куница... Этот человек оставался загадкой. Кто он, что он? В какой степени связан с Булгаковым и Мокшиным? Была необходима срочная проверка. Потому Новгородский в тот же день собрал в местных организациях все необходимые сведения об этих людях.

И Осинцев... Где был старший мастер всю ночь второго декабря? Это обстоятельство нарушало стройность предположений капитана, заставляло беспокоиться. Сообщив об Осинцеве, Огнищев будто занозу вогнал в напряженно работающий мозг Новгородского. О чем бы капитан ни думал, о чем ни говорил, его мысли то и дело возвращались к тревожному факту. Что за ним крылось: простое совпадение или... Новгородскому не хотелось спешить с ответом на это «или». Он решил подождать с выводами, так как не сомневался, что ближайшие дни принесут ответ на неожиданную загадку.

Но главное было в другом. Надо было нащупать вражеского резидента в Сосногорске. Капитан был уверен, что письмо Мокшина наведет на верный путь. Поэтому, уезжая из Медведёвки, он сказал Клюеву:

– Не зевайте, лейтенант. Сделайте все, чтобы письмо не проскользнуло мимо военного цензора. Мокшин может переписать адрес или вложить письмо в другой конверт. Глядите с цензором в оба!

– И так почти не сплю, – обиделся Клюев. Он был отличным работником и знал, что всем в отделе это известно. – Я боюсь одного, вдруг тот прохвост вздумает опустить письмо на станции – прямо в почтовый вагон пассажирского поезда или пошлет нарочным.

– В Сосногорске мы тоже примем меры. Дело важное. Костенко нам в помощи не откажет, – заверил Новгородский. – Как только убедишься, что в районной почте письма Мокшина нет, сообщи нам. А сам на станцию. Подыщи квартиру для нашего человека. Поближе к вокзалу. Станция – единственное место, через которое Мокшин со своей братией может быстро исчезнуть. Мы должны взять эту лазейку под контроль.

– Сделаю, – сказал Клюев.

Как только Новгородский вернулся в город, его принял полковник Костенко. Он внимательно выслушал доклад капитана и, видимо, остался доволен, так как ни разу не перебил, не задал ни одного вопроса. Когда Новгородский кончил, полковник сказал:

– Выходит, сгодились в деле ваши фронтовички.

– Представьте себе, – улыбнулся Новгородский. – Больше того. Они, кажется, входят во вкус и начинают проявлять самостоятельность.

– Ага! – Полковник весело поиграл карандашом. – Значит, все пути ведут к Мокшину?

– Безусловно. Даже предположение Стародубцева подтвердилось.

– Какое предположение?

– Я как-то посоветовал ему получше осмотреть кернохранилище, чтобы понять, как преступники могли похитить керн. Представьте себе, наш артиллерист добрых полночи пробродил у сарая и сделал-таки простое открытие. Преступники, видимо, отомкнули ночью замок своим ключом, забрали ящики с рудным керном и сбросили в прорубь. Как раз мимо сарая идет от села тропа к реке. Студянка в том месте глубока, дна не видно... Все шито-крыто. Стародубцев делал сие открытие, а Огнищев и Мокшин в это время наблюдали за ним из окна своей комнаты. Смех и грех.

– Подождите! – Костенко отбросил карандаш. – Выходит, что Мокшин мог спокойно наблюдать из своей комнаты, как его подручный или подручные уничтожают керн!

– Несомненно, так и было, – сказал Новгородский. – Огнищев утверждает, что из его комнаты сарай, окраина села и берег реки видны как на ладони. Мокшин, разумеется, сделал особые метки на ящиках с бокситом, и его помощникам не стоило большого труда отыскать их в штабелях. Пока совершалась эта операция, Мокшин, конечно, сидел у окна и наблюдал за селом: не появится ли кто.

– Вы уверенно говорите: сообщники! Почему?

– Век живи – век учись. – Новгородский опять не удержался от улыбки. – Огнищев развеял мое невежество одной простенькой справкой. Ящик с керном скальных пород весит в среднем не менее тридцати килограммов. Притом он длинен и широк. Одному нести его очень неудобно. Ясно, что в спешке, да еще в ночное время, ящики с бокситом таскали двое. Не менее.

– Резонно, – согласился Костенко. Он посмотрел на часы и покачал бритой головой. – Время прямо-таки несется. Должен расстаться с вами, капитан. Почту из Медведёвского района военная цензура возьмет под контроль. И людей дадим. С других участков снимем, а дадим. Станцию Хребет надо прочно закрыть. Выделяю в ваше распоряжение двух оперативных работников. Инструктируйте и сегодня же отправляйте их на место. А сами займитесь Сосногорском. Дайте нам резидента. Кровь из носу, а дайте! И не вспугните. Это главное.

Сделав нужные запросы по выяснению личности Булгакова, Куницы и Савицкой, Новгородский снова сел за стол и положил перед собой три тонкие папки с личными делами. Подумав, одну убрал. Остались две.

Через работников одного из институтов Академии Наук, эвакуированного в Сосногорск, удалось выяснить мотивы внезапного перехода бывшего сотрудника этого института Пискарева на рядовую работу в Сосногорск. Мотивы эти оказались серьезными.

В предвоенные годы у инженера Пискарева возникли разногласия с руководством института. Пискарев был не согласен с разработанными рекомендациями по методике поисков и разведки месторождений некоторых нерудных полезных ископаемых. Он считал, что в этих рекомендациях недостаточно учтен зарубежный опыт, что неизбежно снижало эффективность и сроки геологоразведочных работ.

В разработке рекомендаций принимали участие некоторые ведущие работники института, и потому особое мнение Пискарева ставило под сомнение их компетентность и научную беспристрастность.

На Пискарева стали оказывать давление, но он не изменил своего отношения к разработанным рекомендациям. Возникла скандальная ситуация, ибо Пискарев являлся членом комиссии. Спасая свою репутацию, руководство института вывело Пискарева из состава комиссии, обвинив его в «прокапиталистических» настроениях. То был явный перегиб. Но Пискарев, будучи вспыльчивым человеком, в свою очередь допустил ошибку. Он перессорился с коллегами, обиделся, махнул на все рукой и подал заявление об увольнении. Поскольку в Москве в тот момент подходящей работы не оказалось, он согласился поехать в Сосногорск на рядовую работу.

Новгородский всесторонне проверил эту версию и убедился, что Пискарев действительно вне подозрений.

Итак, остались двое: Аржанков и Лебедев. В последние дни капитан побывал на нескольких рудниках, где работали специалисты, эвакуировавшиеся из Запорожья. Те, что знали Аржанкова, отзывались о молодом инженере очень хорошо. Лебедева же почти никто не помнил. Слишком мало он там проработал. Новгородский слетал в Магнитогорск, но и там не узнал ничего существенного. Лебедева на руднике забыли. Память о летунах коротка. В имевшихся документах ничего примечательного не оказалось. Они полностью повторяли данные личного дела. А вот с сибирского рудника, где Лебедев много лет работал, характеристики пришли самые хвалебные. Чувствовалось, что там жалели об опытном инженере, покинувшем насиженное место из-за крайней необходимости сменить климат.

И опять же Осинцев... Какое может быть личное дело у мальчишки! Школьник, студент, затем младший буровой рабочий, старший рабочий, сменный мастер... Недавно назначен старшим буровым мастером. Все это вмещается в пять лет. После ухода из института все время работал с Возняковым, как говорится, вырос при нем «от младшего до старшего». За пределы Сосногорской области за всю свою жизнь лишь один раз и выезжал. И тем не менее второго декабря самым таинственным образом болтался где-то всю ночь. Где? Так бы взял да выпорол проклятого мальчишку... Все карты путает. Неужели его сумели завербовать?

Новгородский знал, что надо ждать и работать. Он с нетерпением ждал ответа на запросы, ждал дальнейшего развития событий, которые позволят ему точно определить: это враг! Новгородский чувствовал – этот час приближается.

12. ЧАС ПРОБИЛ

Но час этот пробил гораздо раньше, чем предполагал Новгородский. На следующий день на его стол лег бланк Сосногорского справочного бюро, в котором сообщалось, что в городе проживают три Савицкие Анны Михайловны. Первая – пенсионерка, восьмидесяти двух лет; вторая – школьница, одиннадцати лет; третья – плановик одного из оборонных заводов, двадцати семи лет.

Первые две кандидатуры Новгородский сразу отверг. Занялся третьей. Поехал в районный отдел милиции. Начальник паспортного стола довольно скоро сообщил сведения о Савицкой. Замужем. Имеет сына шести лет. Муж, Савицкий Игорь Ипполитович, работник областного управления НКВД.

Это была находка. Радиоинженера майора Савицкого Новгородский знал отлично. Они не были друзьями, но жили по соседству и хорошо относились друг к другу. Все же, прежде чем обращаться к Савицкому, Новгородский зашел посоветоваться с Костенко.

– Вот как... – Костенко не разделил энтузиазма Новгородского. Вероятность того, что один из работников управления как-то связан с немецко-фашистской агентурой, привела полковника в скверное расположение духа. – А не сделаем мы глупости, обратившись сразу к Савицкому? Может, того... – Костенко сделал выразительный жест. – Может, сначала проверить...

– Да ведь Савицкий на все сто процентов наш человек, товарищ полковник, – живо сказал Новгородский. – Мы знаем его. А время терять нам никак нельзя...

– Наш-то наш, но ведь все бывает... – с сомнением сказал Костенко. – Не хочется мне что-то спешить...

– Давайте пойдем на риск, – продолжал настаивать Новгородский. – В Савицком я уверен. Он поможет нам. Свой же человек!

Костенко долго колебался, скорее для самого себя, нежели для Новгородского, высказал разные предположения и в конце концов решился:

– Ладно. Волков бояться – в лес не ходить. Вызовем майора.

Выслушав короткий рассказ Новгородского, Савицкий побледнел:

– Анна получает письма от любовника?

– Да.

Майор Савицкий был невысок, ладно сложен, худощав. Отличный спортсмен. Сильное, тренированное тело его, видимо, больше привыкло к спортивному костюму, нежели к мешковатой гимнастерке. Игорь Ипполитович то и дело одергивал ее. Взгляд серых с рыжинкой глаз беспомощно перебегал с Костенко на Новгородского.

– Не может быть, – ошарашенно произнес Савицкий. – Мы так хорошо... – Он не договорил.

– Вполне возможно, что это не любовник, – поспешил успокоить его Новгородский.

– А кто тогда?

Новгородский помедлил с ответом. Он вспомнил рассказ Огнищева и сам удивился своей забывчивости. Майор был старше своей жены на четыре года, а не на двадцать, как говорил Мокшин.

– Скажи, Игорь Ипполитович, – просто сказал он. – Ты веришь, что жена может тебе изменить?

– Черт те знает... – Савицкий был крайне расстроен. – Говорят, не ручайся даже за печку...

Костенко с Новгородским переглянулись, улыбнулись.

– Но вообще-то никак не могу поверить, – растерянно продолжал Савицкий. – Женились мы по любви. И вообще... Анна так хочет дочь!

– Вы ждете ребенка? – спросил Костенко.

– Да.

– Скажи, Игорь Ипполитович, твоя жена работала или училась в Ленинграде? – жалея угнетенного майора, поинтересовался Новгородский.

– С чего ты взял! Она коренная сосногорка. Здесь родилась, жила, кончила машиностроительный техникум. И вообще, как мне помнится, за всю свою жизнь в Ленинграде ни разу не бывала.

– Вот как! – повеселел Костенко. – И когда вы ждете ребенка?

– Да месяца через четыре.

Костенко с Новгородским опять переглянулись. Полковник одобрительно кивнул шишковатой головой. Капитан по-свойски сказал:

– Ладно, Игорь, не волнуйся. Надо выяснить одно дело...

Анна Савицкая в тот день не работала, отдыхала. Договорились, что майор позвонит жене и попросит принести чего-нибудь поесть – сошлется на занятость, невозможность сходить в столовую. Игорь Ипполитович с готовностью принял этот план и тут же из кабинета позвонил домой.

Разговор мужа с женой оказался недолгим. Он состоялся в мастерской приемного радиоцентра.

– Тебе, говорят, кто-то письма шлет... – сказал Савицкий после короткого разговора на домашние темы.

– Ты что, с ума сошел! – Анна удивленно воззрилась на мужа продолговатыми зелеными глазами.

– На главном почтамте от кого письма получаешь? До востребования. Тебя видели.

Анна изумленно приоткрыла пухлые розовые губы и вдруг засмеялась. Засмеялась громко, безбоязненно.

– Так ведь я тебе говорила.

– Ничего ты мне не говорила! – продолжал сердиться Савицкий.

– Да как же... Помнишь, я тебе о своей тезке Анке Мигунец говорила. Что со мной работает... О красивой.

– Ну и что? – менее уверенно сказал майор, что-то припоминая.

– Я еще тебе рассказывала, что она, дура, неудачно замуж вышла. Муж старше ее на двадцать лет...

– Какой муж?

– Да Лебедев какой-то. Геолог. А у Анны старый друг нежданно объявился. Первая и единственная любовь. Вот она и мучается теперь. Этот друг ей пишет до востребования, а муж ревнивый, каждый шаг контролирует. Анне самой на почтамт бегать никак не по пути, да и муж может проверить. Вот она и упросила меня Христом богом, чтобы я была посредницей в их переписке.

– Сводней вроде бы! – возмутился Савицкий.

– Как тебе не стыдно, Игорь! – обиделась Анна. – У человека жизнь поломана. Горе у человека, а ты... С кем ошибки не бывает! А Анна такая слабохарактерная. И вообще, я никого из них, кроме Анки, не знаю. Мы же рядом с почтамтом живем, что мне стоит пойти получить письмо и передать его ей. Может, от этого у человека вся будущая жизнь зависит! Мне – ерунда, а человеку каждое письмо – радость!

– Что же, он на твое имя пишет?

– Ну да. А я передаю Анке. Вот и все.

– Черт знает что! Почему я об этом ничего не знаю?

– Ну как же, Игорек... – виновато сказала Анна. – Неудобно как-то. Вместе работаем. Страдает. Не откажешь. А ты тоже того...

– Чего того?

– Ну... ревнивый... Надумаешь еще ерунду какую-нибудь...

– Ревнивый... – Савицкий смущенно покосился на дверь смежной комнаты, в которой находились Костенко и Новгородский. – С каких это пор я стал ревнивым?

– Ты всегда был таким, – ласково, но безапелляционно заявила Анна, и полковник с капитаном неожиданно услышали звук поцелуя.

– Кажется, свидание сворачивает с намеченного курса, – улыбнулся Костенко.

– Похоже. Теперь без стука туда не зайдешь, – согласился Новгородский.

С одобрения полковника он подошел к двери и вежливо постучался.

– Да, – сказал Савицкий.

Полковник с капитаном вошли, и Анна зарумянилась. Майор конфузливо пригладил растрепанный чуб.

– О! Да тут рандеву! – довольно искусно удивился Костенко. – Извините. Не помешали?

– Нет, – сказал Савицкий, а его жена, не поднимая взгляда, стала торопливо прятать в сумку принесенные кастрюльки.

– Куда же вы спешите, Анна Михайловна? – дружелюбно сказал полковник. – Покормите Игоря Ипполитовича.

Анна растерянно опустила красивые полные руки и искоса поглядела на вошедших.

– А для нас ничего там не найдется?

– Пожалуйста... – Анна все еще не могла прийти в себя. Ее, видимо, терзал стыд при мысли, что начальство могло слышать звук поцелуя.

Костенко простецки заглянул в одну из кастрюлек.

– Котлеты... Настоящие, мясные?

– Да. Говяжьи...

– Боже мой, какая прелесть! – Полковник плотоядно потер руки. – Пусть Игорь Ипполитович хоть сердится, хоть нет, а одну штучку я у вас съем.

– Пожалуйста! – ободрилась Анна. – Тут как раз всем по штуке.

– Ну, Юрия Александровича можно и не кормить. Он только что из столовой.

– Какая жалость. Только-только проглотил казенные харчи, – подтвердил Новгородский. – Вот если бы компот! – И обратился к майору: – А мы как чувствовали, что Анна Михайловна придет. Есть одно дело. По женской части.

– Это что за дело? – чуть улыбнулась Анна: Новгородского она хорошо знала.

– Поконсультироваться надо...

– Вот что, – сказал Костенко, – вы тут говорите ваши разговоры, а мы с Игорем Ипполитовичем закусим. Принимается такой план? Не помешаем?

– Нет, – сказал Новгородский.

– Котлетки еще тепленькие! – совсем повеселела Анна, подсунула мужу кастрюльки и потребовала от капитана: – Что там у вас женское?

Анна Савицкая была женщиной понятливой и энергичной. Не задавая лишних вопросов, она быстро сообразила, что от нее требуется. Ей не нужно было долго объяснять, что Мигунец ведет через нее переписку далеко не любовную.

– Артистка, однако... – произнесла Анна, сердясь на свою близорукость, и упрямо поджала по-девичьи яркие губы. – Ничего. Мы тоже не лыком шиты. Все сделаю как надо. Игорь будет знать о каждом ее шаге. Не вспугну. Можете не сомневаться.

Костенко с Новгородским не сомневались.

– Действительно находка, – согласился наконец полковник с капитаном, когда они вернулись в кабинет. – Не женщина – клад.

– Можно считать, что на работе эта Мигунец-Лебедева будет под надежным наблюдением, – подытожил Новгородский.

– Можно считать, – подтвердил Костенко. – Кто, однако, эта Мигунец? Действительная или фиктивная жена Лебедева?

– Во всяком случае – сообщница, – сказал Новгородский. – Скорее всего агент. Их брак – маскировка. Любовник Мокшин – тоже фикция. Сама система связи выдает их с головой.

– Когда эта связь расшифрована, – вставил полковник. – А вообще, неплохо придумано. Переписка любовника с любовницей втайне от мужа. Правдоподобно. Факт. Связь есть, а Лебедев в стороне. Несомненно он резидент. Причем битый, осторожный.

– Похоже.

– Что ж, будем ждать письма. Оно подскажет нам дальнейший план действий.

– Будем надеяться, – сказал Новгородский.

Ждать пришлось недолго. На следующий день из военной цензуры капитану переслали долгожданный конверт. Новгородский внимательно осмотрел его со всех сторон, несколько раз прочитал написанный четким, убористым почерком адрес, проверил почтовый штемпель. Письмо было опущено в почтовый вагон пассажирского поезда. Волнуясь, капитан заспешил в химлабораторию.

– Главное – конверт, – сказал он химикам. – Есть все основания полагать, что на самом письме тайнописи нет. Проверьте сначала конверт.

Часы ожидания тянулись долго. Они показались бы еще более долгими, если б не поступили сведения о Булгакове и Кунице.

Из госпиталя, в котором, как значилось в документах, лежал коновозчик, сообщали, что Булгаков Иван Нефедович ни в июле, ни в августе, ни в последующие месяцы 1941 года на лечении не находился. Новгородский ничуть не удивился тому и тут же отослал справки Булгакова на экспертизу.