Текст книги "Великий перелом"

Автор книги: Гарри Норман Тертлдав

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 43 страниц)

– И ящеры не учатся на своих ошибках. Если бы не их нашествие и немцы прорвались бы к Волге, можете вы предположить, что немцы были бы такими глупыми, что стали бы пытаться захватить Сталинград, отвоевывая дом за домом? Как вы считаете, лейтенант?

– Сомневаюсь, сэр, – сказал Остолоп, в жизни ничего не слышавший о Сталинграде.

– Конечно, они не стали бы! Немцы – умные солдаты, они учатся на своих ошибках. Но после того как мы отогнали ящеров от Чикаго позапрошлой зимой, что они сделали? Они снова поперли вперед, прямо в мясорубку. И заплатили за это. Вот поэтому-то, если переговоры пойдут, как надо, им придется убраться со всей территории США.

– Будет чудесно, если это случится, сэр, – сказал Остолоп.

– Нет, – сказал Паттон. – Чудесно было бы убить каждого из них или изгнать их из нашего мира совсем.

«Чего у него не отнимешь, – подумал Остолоп, – так это масштаба».

– Поскольку мы не можем сделать этого, то нам придется научиться жить вместе с ними в дальнейшем. – Паттон махнул в сторону ящеров. – Как, братание происходит мирно, лейтенант?

– Да, сэр, – ответил Дэниелс. – Иногда переходят сюда для – полагаю, это можно назвать так – профессионального разговора, сэр. Иногда просят имбиря. Вероятно, вы знаете об этом.

– О да, – хмыкнув, сказал Паттон. – Я знаю. Приятно было узнать, что грешки есть не только у нас. Некоторое время меня это удивляло. И чем же они платят за имбирь?

– Ух, – сказал Остолоп. Говорить так генералу лейтенант не должен, поэтому он поспешил продолжить: – Всякую всячину, сэр. Иногда сувениры, всякий хлам, ничего не значащий для них, как это было у нас, когда мы продавали бусины индейцам. У них есть самоприлипающие бинты, которые куда лучше наших.

Глаза Паттона заблестели.

– Они когда-нибудь предлагали спиртные напитки за имбирь, лейтенант? Такое случалось?

– Да, сэр, случалось, – осторожно ответил Остолоп, гадая, не обрушатся ли на него в следующий миг небеса.

Паттон медленно кивнул. Его глаза по-прежнему буравили Дэниелса.

– Хорошо. Если бы вы ответили мне иначе, я подумал бы, что вы лжец. Ящеры не любят виски – я говорил вам, что они глупцы Они пьют ром. И даже джин. Но шотландское, бурбон или ржаное? Они не прикасаются к виски. Поэтому когда они добывают что-то, им не нужное, и меняют на то, чего им хочется, то считают себя в выигрыше.

– У нас не было проблем с пьяными и хулиганами, сэр, – сказал Остолоп, что было достаточно близко к истине. – Я не препятствую тому, чтобы ребята выпили по глотку во внеслужебное время, и не только во время перемирия, но они всегда готовы к бою.

– Вы выглядите как человек, который достаточно повидал, – сказал Паттон. – Не могу пожаловаться на то, как вы обращаетесь со своими людьми, если они, как вы говорите, готовы к бою. Армия ведь не занимается подготовкой бойскаутов, так ведь, лейтенант Дэниелс?

– Нет, сэр, – быстро ответил Остолоп.

– Правильно, – прорычал Паттон. – Нет. Это не значит, что аккуратность и чистота не имеют значения для дисциплины и морали. Я рад видеть ваше обмундирование чистым и хорошо починенным, лейтенант, и еще больше меня радует вид купающихся людей. – Он показал на солдат в речке. – Очень часто люди на передовой считают, что армейские правила не относятся к ним. Они ошибаются и иногда нуждаются в напоминании.

– Да, сэр, – сказал Дэниелс, вспоминая, каким грязным был он сам и его форма, когда он наконец пару дней назад выбрал время помыться.

Он порадовался, что поблизости не оказалось Германа Малдуна – Паттону достаточно было бы одного взгляда, чтобы отправить его на гауптвахту. Кстати, у самого Паттона подбородок был тщательно выбрит, форма – чистая и с отутюженными складками, а начищенные ботинки раздражающе блестели.

– Судя по тому, что я увидел, лейтенант, у вас превосходная позиция. Будьте настороже. Если наши переговоры с ящерами пойдут так, как надеются гражданские власти, мы двинемся вперед и возвратим оккупированные территории Соединенных Штатов. Если же они сорвутся, то мы схватим ящеров за морду и дадим им под хвост.

– Да, сэр, – снова сказал Остолоп.

Паттон еще раз стальным взглядом посмотрел на ящеров и вспрыгнул в штабную машину. Водитель завел мотор. Из выхлопной трубы вырвался едкий дым. Большой шумный «додж» укатил прочь.

Остолоп облегченно вздохнул. Он пережил немало встреч с ящерами, а теперь он пережил и встречу с собственным начальством. Как подтвердит любой солдат на фронте, собственные генералы опасны для вас, по крайней мере в той же степени, что и враг.

* * *

С немалым неудовольствием Лю Хань слушала дискуссию членов центрального комитета о том, как привлечь на сторону Народно-освободительной армии массу крестьян, наводнивших Пекин и желавших работать на маленьких чешуйчатых дьяволов на уцелевших фабриках.

Ее неудовольствие стало заметным, потому что Хсиа Шу-Тао остановился на середине своего доклада о новой пропагандистской листовке и ядовито заметил:

– Сожалею, но мы, кажется, докучаем вам.

В голосе его сожаления не прозвучало; он жалел разве что о ее присутствии здесь. Прежнюю презрительную наглость после неудавшейся попытки изнасиловать Лю Хань он внешне не проявлял. Может быть, урок, который он тогда получил, пошел ему на пользу. Во всяком случае, с той поры он подобных попыток не повторял.

– Все, что я услышала, показалось мне очень интересным, – ответила Лю Хань, – но вы в самом деле думаете, что это вызовет интерес у крестьянина, у которого в мыслях только – набить свой живот и животы детей?

– Эта листовка была подготовлена специалистами по пропаганде, – сказал Хсиа снисходительным тоном. – Почему вы позволяете себе заявлять, что вы знаете больше, чем они?

– Потому что я крестьянка, а не специалист по пропаганде, – сердито ответила Лю Хань. – Если бы кто-то подошел ко мне и на манер христианских миссионеров начал бы проповедовать о диктатуре пролетариата и необходимости захвата средств производства, я не поняла бы, о чем он говорит, и не захотела бы учиться этому. Я думаю, что ваши специалисты по пропаганде – представители буржуазии и аристократии, далекие от истинных чаяний рабочих и особенно крестьян.

Хсиа Шу-Тао вытаращил глаза. Он никогда не принимал ее всерьез, иначе не рискнул бы напасть в тот злосчастный день.

Раньше он не замечал, как хорошо она овладела жаргоном коммунистической партии. Лю Хань получила удовольствие от того, что повернула этот сложный набор терминов против тех, кто их придумал.

Сидевший напротив Нье Хо-Т’инг спросил ее:

– А как, по вашему мнению, сделать его пропаганду более эффективной?

Лю Хань оценила, с какой осторожностью ее любовник – который был также ее учителем в овладении учением коммунистической партии – вмешался в спор. Нье был старым товарищем Хсиа. Может быть, он проявил сарказм по отношению к ней, поддерживая своего друга?

Она решила, что это не так, что вопрос был задан искренне.

– Не учите крестьян идеологии. Большинство из них мало что поймет из ваших слов. Вместо этого скажите им, что работа на чешуйчатых дьяволов приносит народу вред. Скажите им, что те вещи, которые они помогают делать маленьким дьяволам, будут использованы против их родственников, оставшихся в деревне. Скажите им, что если они будут работать на чешуйчатых дьяволов, то они и их родственники подвергнутся репрессиям. Это они могут понять. И если мы потом разбомбим и сожжем фабрику или убьем рабочих, выходящих из нее, они поймут, что мы говорим правду.

– Однако они не проникнутся идеями, – заметил Хсиа, и настолько решительно, что Лю Хань подумала: не он ли написал большую часть текста листовки, которую она критиковала?

Она посмотрела на него через стол.

– Да? Ну и что? Гораздо важнее удержать крестьян от работы на маленьких дьяволов. Если проще удержать их без пропаганды идей, то не стоит и беспокоиться об этом. Нам не следует напрасно расходовать ресурсы, так ведь?

Хсиа смотрел на нее сердито и удивленно. Год назад Лю Хань была невежественной крестьянкой, но теперь она ушла очень далеко вперед. А можно ли и других поднять так быстро до ее уровня политической сознательности? Она сомневалась в этом. Она видела революционное движение изнутри, а другим эта возможность может и не представиться.

Снова вмешался Нье:

– Мы не можем ничего тратить понапрасну. Мы готовимся к длительной борьбе, которая может продлиться целые поколения. Маленькие чешуйчатые дьяволы хотят всех нас довести до уровня невежественных крестьян. Этого мы не можем допустить, поэтому мы должны познакомить крестьянство с определенной целью нашей программы. Та ли цель обсуждается сейчас – это, я должен заметить, другой вопрос.

Хсиа Шу-Тао выглядел так, словно его ткнули ножом. Даже старый друг не поддержал его в полной мере.

– Мы исправим все, как требуется, – промямлил он.

– Хорошо, – одобрила Лю Хань. – Это очень хорошо, благодарю вас.

Тот, кто победил, может проявить милость. Но – не слишком.

– Когда вы внесете изменения, то, пожалуйста, дайте мне взглянуть на них, прежде чем отнесете документ к печатнику, – добавила она.

– Но…

Хсиа был готов взорваться от негодования. Однако, бросив взгляд на сидящих вокруг стола, он заметил, как закивали другие члены центрального комитета. Их Лю Хань убедила. Хсиа прорычал:

– Если я дам вам текст, сможете ли вы прочитать его?

– Я прочитаю его, – ровным голосом ответила она. – Было бы хорошо, чтобы я смогла его прочитать, вы ведь это имели в виду? Рабочие и крестьяне, для которых предназначается листовка, – это ведь не ученые, которые должны знать тысячи иероглифов. Послание должно быть сильным и простым.

Снова одобрительные кивки. Хсиа Шу-Тао наклонил голову в знак того, что уступает. Но взгляд его был все еще чернее тучи. Лю Хань задумчиво посмотрела на него.

Попытка изнасиловать ее была недостаточной для того, чтобы вычистить Хсиа из центрального комитета, не говоря уже о партии. А как насчет обструкционизма? Если он затянет с исправлениями или вообще не даст ей исправленный текст листовки, что весьма вероятно, этого будет достаточно?

Она надеялась, что Хсиа выполнит свой долг как революционер, но одновременно горела жаждой мести.

* * *

Атвар расхаживал взад и вперед по комнате, приспособленной – хотя и не очень удачно – к потребностям Расы. Его короткий хвост рефлекторно вздрагивал. Миллионы лет назад, когда не имевшие разума предки Расы были длиннохвостыми плотоядными, охотившимися на равнинах Родины, это подрагивание отвлекало жертву от другого конца тела – того, который с зубами. Если бы можно было так легко отвлечь Больших Уродов!

– Как жаль, что мы не можем изменить наше прошлое, – сказал он.

– Благородный адмирал? – Вопросительное покашливание Кирела показало, что командир флагмана флота вторжения не уловил ход его мысли.

Адмирал объяснил:

– Если бы мы больше воевали прежде, до образования единой империи, наша военная технология в области оружия была бы более развитой. И мы располагали бы лучшим оружием для завоевания других планет. То, что у нас было, хорошо послужило нам против работевлян и халессианцев, и мы решили, что так будет всегда. Тосев-3 стал крематорием для многих наших предположений.

– Истинно – и неоспоримо истинно, – сказал Кирел. – Но если бы наши внутренние войны длились дольше и велись более эффективным оружием, мы могли уничтожить себя, а не объединиться под властью Императора.

Он опустил глаза. То же самое проделал и Атвар, испустив при этом долгий шипящий выдох.

– Только безумие этого мира заставляет меня исследовать гипотетические варианты. – Он снова прошелся по комнате, конец его толстого короткого хвоста дергался вверх и вниз. В конце концов он вспылил. – Командир, правильно ли мы делаем, ведя переговоры с Большими Уродами и ради практических целей соглашаясь уйти из нескольких их не-империй? Этот поступок не имеет прецедентов, но ведь и с оппонентами, способными производить свое собственное атомное оружие, мы также не встречались прежде.

– Благородный адмирал, я верю, что это правильный курс, каким бы болезненным он ни был, – сказал Кирел. – Если мы не можем завоевать всю поверхность Тосев-3, не повреждая больших частей ее и не вынуждая Больших Уродов продолжать ее разрушение, то лучше сохранить за собой некоторые области и ожидать прихода флота колонизации. Мы получим возможность надежно закрепиться и приготовиться к безопасному приему колонистов и ресурсов, которые они доставят.

– То же самое говорю себе и я, раз за разом, – сказал Атвар. – И мне все еще трудно убедить себя в правильности нашего выбора. Видя, как тосевиты за то короткое время, пока мы находимся здесь, усовершенствовали свою технологию, я задумываюсь, как далеко они уйдут к моменту, когда флот колонизации наконец достигнет пределов этого мира.

– Компьютерные проекты показывают, что мы сохраним значительное опережение, – попытался утешить его Кирел. – Другой возможный путь – тот, который предлагал изменник Страха: использовать наше ядерное оружие в широких масштабах, чтобы принудить Больших Уродов к покорности, – к сожалению, испортит всю земную поверхность.

– Я больше не доверяю компьютерным проектам, – сказал Атвар. – Слишком часто они не оправдывались: мы не настолько хорошо знаем Больших Уродов, чтобы моделировать и экстраполировать их поведение с какой-либо точностью. В остальном, однако, как вы сказали, остается в силе ироническая закономерность: тосевитов гораздо меньше беспокоит разрушение значительной части их мира, чем нас. Поэтому они позволяют себе вести с нами войну в неограниченных масштабах, в то время как мы по необходимости вынуждены отступать.

– Позволяют себе? – спросил Кирел. – Отступать? Я не ослышался, благородный адмирал, вы намереваетесь изменить политику?

– Не стратегию, а лишь тактику, – ответил Атвар. – Если немцы, например, осуществят свою угрозу, которую их лидер донес до нас через особь фон Риббентропа, и возобновят ядерную войну против нас, то я буду действовать так, как предупреждал, и основательно разрушу германскую территорию. Это научит то, что останется от Германии, самому главному: с нами не следует шутить – и благотворно повлияет на поведение других тосевитских не-империй.

– Так и следует, благородный адмирал, – согласился Кирел.

Он был достаточно тактичен, чтобы не отметить, как сильно этот план напоминает план Страхи, и за это адмирал мысленно поблагодарил его.

– Не могу, однако, представить, чтобы германские тосевиты пошли на такой риск перед лицом наших ясных и безошибочных предупреждений.

– И я тоже, – сказал Атвар. – Но во взаимоотношениях с Большими Уродами единственной определенной вещью является неопределенность.

* * *

Генрих Ягер оглядывался по сторонам. Ему казалось, что это чудо. Конечно, он не мог видеть все танки и другие бронированные машины своего полка: они были укрыты вдоль линии фронта, будущей линии атаки. Но он никогда не думал, что его подразделение снова выйдет на полную боевую готовность, не ожидал, что получит полный запас топлива и боеприпасов.

Он перегнулся через край люка своей «пантеры» и кивнул Отто Скорцени.

– Я не хотел, чтобы мы делали это, но если мы должны это сделать, мы сделаем все, как следует.

– Сказано солдатом, – заметил эсэсовец, стоявший рядом со Скорцени.

Парни в черной форме за последние несколько дней скопились в ближних тылах. Если разведка ящеров засекла их появление, то Ягер поведет свой полк прямиком в мясорубку. Он думал, что ящеры не настолько сообразительны, и надеялся, что не ошибается. Эсэсовец тем временем не замолкал:

– Это долг каждого офицера, как и каждого солдата: подчиняться приказам вышестоящих и фюрера, не задавая вопросов и независимо от личных чувств.

Ягер с молчаливым презрением посмотрел вниз на это обутое в сапоги невежество. Если довести его мысль до логического конца, то вермахт превратится в скопище автоматов, таких же негибких, как русские или ящеры. Если вы получили приказ, который не имеет смысла, вы уточняете его. Если в нем по-прежнему отсутствует смысл или он может привести к очевидной катастрофе, вы игнорируете его.

Чтобы поступать так, вам требуется сила воли. Отказываясь выполнять приказ, вы рискуете карьерой. Но если вы убедите вышестоящих начальников, что вы правы или что полученный вами приказ вызван непониманием ситуации, вы выживете. Может быть, даже получите повышение.

Ягер же не просто не подчинился приказу. Если взглянуть на вещи с определенной точки зрения, то окажется, что он оказывал помощь врагу. Так решил бы любой эсэсовец, узнавший, что именно он сделал.

Поэтому он изучающе рассматривал тощего невысокого человека, стоявшего рядом со Скорцени. Может, именно он ублажал себя с женой Кароля или его юной дочерью, в то время как пара других держала несчастную? Может, это он вырезал эсэсовские руны на животе польского фермера? Может, этот улыбающийся молодчик только и ожидает, когда взорвется бомба, чтобы арестовать Ягера и начать вырезать руны уже на нем?

Скорцени бросил взгляд на свои наручные часы.

– Теперь уже скоро, – сказал он. – Когда рванет, мы двинемся вперед, и сигнал будет передан армиям и на других фронтах. Ящеры еще пожалеют, что не согласились на наши требования.

– Так, а что будет потом? – спросил Ягер, как раньше, все еще надеясь, что отговорит Скорцени нажимать эту судьбоносную кнопку. – Мы можем быть уверены, что ящеры разрушат, по крайней мере, один город рейха. Так они поступали каждый раз, когда кто-либо применял против них бомбу из взрывчатого металла. Но теперь это будет не просто война – нарушение перемирия. Разве в ответ они не сделают кое-что похуже?

– Не знаю, – весело сказал Скорцени. – И знаешь, старик, я бы не стал обманываться. Все по земле ходим. Работа, которую мне поручил фюрер, состоит в том, чтобы пнуть в яйца ящеров и евреев так сильно, как я только могу. И это я собираюсь сделать. А что случится потом, пусть случается. Тогда и начнем беспокоиться.

– Вот это национал-социалистический образ мыслей, – сказал другой эсэсовец, улыбаясь Скорцени.

Скорцени даже не оглянулся на подпевалу. Вместо этого штандартенфюрер направил свой взор вверх на Ягера. Не давая чернорубашечному коллеге и намека на собственные мысли, он не скрывал их от полковника-танкиста. И если он не считал все это «благочестивым трепом», Ягер съел бы свою форменную фуражку.

И тем не менее даже если Скорцени не в восторге от лозунгов, под которыми воюет, они представляют для него ценность.

Гитлер посылал его, как сокола, на избранных врагов. И подобно соколу, он не задумывался над тем, куда и зачем он летит, а только о том, как нанести самый сильный удар, когда он доберется до места

Ягер сам воевал по таким же принципам, пока то, что Германия сделала с евреями в захваченных странах, ему не пришлось увидеть своими глазами. Он понимал, что Германию остановило только нашествие ящеров. Когда глаза открылись, то закрыть их снова нелегко. Ягер пытался, и у него не получилось.

Он пытался также – со всеми предосторожностями – открыть глаза и некоторым другим офицерам, включая Скорцени. Все они без исключения желали оставаться слепыми – ничего не видеть и не обсуждать. Он понял это. Он даже симпатизировал им. Если вы отказываетесь замечать пороки вашего начальства и вашей страны, то с каждодневной рутиной дел справляться становится легче.

Пока Ягер воевал только с ящерами, он легко подавлял свои сомнения. Никто ни мгновения не сомневался, что ящеры – смертельный враг, и не только для Германии, но для всего человечества. Их следовало остановить во что бы то ни стало. Но бомба из взрывчатого металла в Лодзи предназначалась не только ящерам. Даже в первую очередь неящерам. Скорцени понимал это. Он установил ее там после того, как не удалась его затея с предназначенной евреям Лодзи бомбой с нервно-паралитическим газом. Это была его месть – и месть Германии евреям за то, что однажды они расстроили планы Гитлера.

Попробуй Ягер поступить по-человечески, ему пришлось бы плохо.

Скорцени, насвистывая, отошел в сторону. Затем он вернулся с переносной рацией. Но ручной пульт, который прилагался к ней, был необычным. На нем было всего два элемента – выключатель и большая красная кнопка.

– Я определяю время: одиннадцать ноль-ноль, – сказал Скорцени, взглянув еще раз на часы.

Второй эсэсовец поднес запястье правой руки к глазам.

– Я подтверждаю: время – одиннадцать ноль-ноль, – официально заявил он.

Скорцени захихикал.

– Разве это не забавно? – спросил он.

Второй эсэсовец посмотрел на него недоуменно – этих слов в письменной инструкции не было. Ягер только фыркнул. Он много раз видел, как безразлично Скорцени относится к писаным приказам. Штандартенфюрер повернул выключатель на 180 градусов.

– Передатчик включен, – сказал он.

– Я подтверждаю, что передатчик включен, – прогудел второй эсэсовец.

И тут Скорцени снова нарушил правила. Он привстал на цыпочки и дал пульт в руки Ягеру:

– Не будешь так любезен?

– Я? – Ягер едва не уронил пульт. – Ты в своем уме? Боже мой, нет.

Он отдал пульт Скорцени. И только после этого подумал, что ему следовало выпустить его из рук или ухитриться разбить о броню танка.

– Ладно, пусть это тебя не беспокоит, – сказал Скорцени. – Я в состоянии убить собственную собаку. Я в состоянии убить целую кучу сукиных сынов.

Его большой палец вдавил красную кнопку.