Текст книги "Великий перелом"

Автор книги: Гарри Норман Тертлдав

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 43 страниц)

Когда утро уступило место полдню, нервы Скорцени начали сдавать. Он метался по лагерю, пиная грязь и расшвыривая весенние цветы.

– Черт побери, мы уже должны были перехватить что-нибудь от евреев или ящеров Лодзи, – бушевал он.

– Может быть, все они мертвы? – предположил Ягер.

Эта мысль ужаснула его, но могла успокоить Скорцени. Но большой эсэсовец только покачал головой.

– Надеяться на это не приходится. В таких обстоятельствах обязательно кто-то выживает по той или иной глупой случайности.

Ягер вспомнил о сквернослове Максе, еврее, выжившем в Бабьем Яру. Скорцени был прав.

– Нет, что-то где-то ушло на юг.

– Думаешь, таймер не сработал, как надо? – спросил Ягер.

– Считаю, что это возможно, – согласился Скорцени, – но зажарьте меня вместо шницеля, если я когда-нибудь слышал об отказе таймера. Они защищены не только от дурака, но и от идиота, а кроме того – они продублированы. Рассылая товар вроде этого, мы хотим быть уверены, что он подействует, как указано в рекламе. – Он хмыкнул. – Это то самое качество, которое люди, не любящие нас, называют немецкой аккуратностью, а? Нет, единственно, от чего эта бомба могла не сработать…

– Что? – спросил Ягер, хотя у него была своя идея. – Раз в ней был и резервный таймер, то он должен был сработать.

– Единственно, от чего эта бомба могла не сработать… – задумчиво повторил Скорцени. Его серые глаза широко раскрылись. – Единственно, от чего эта бомба могла не сработать, так только из-за этого вонючего маленького жида, который отводил мне глаза, и суньте меня в дерьмо, если он своего не добился! – Он хлопнул себя по лбу. – Ублюдок! Дерьмо! Наглец! Если я еще раз встречусь с ним, отрежу ему шары, по одному. – Затем, к удивлению Ягера, он засмеялся. – Он обвел меня, как сосунка. Не думал, что кто-то из живых людей способен такое проделать. Я бы пожал ему руку, но после того, как кастрировал, не раньше. Говоришь «глупый жид» и считаешь это само собой разумеющимся, и вот на тебе. Иисус Христос!

«Тоже ведь еврей», – подумал Ягер, но вслух сказал:

– И что теперь? Если евреи в Лодзи узнают, что это такое, – («А если знают или предполагают, то это благодаря мне, и как я теперь должен себя чувствовать?»), – то в их руках окажется нечто такое, что они смогут использовать против нас.

– И думать не хочу, – с отвращением – то ли к евреям, то ли к себе – сказал Скорцени.

Он не привык проигрывать. И вдруг просиял. На мгновение он снова проявил свою дьявольскую суть.

– А может, нам накрыть город ракетами или обстрелять из дальнобойной артиллерии, чтобы подорвать эту проклятую штуку, хотя бы затем, чтобы евреи не смогли использовать ее против нас? – Он печально всхлипнул. – Но результат будет слишком уж кровавый.

– Тоже верно, – согласился Ягер, словно симпатизируя ему. – Ракеты нанесут мощный удар, но ты не можешь быть уверен, что они вообще попадут в город, не говоря уже о нужной улице.

– Хотел бы я иметь несколько тех игрушек, которые умеют делать ящеры, – сказал Скорцени, все еще обиженный на весь свет. – Они могут попасть не только в нужную улицу. Они могут в качестве цели выбрать твою комнату. Черт возьми, они могут залететь даже в нужник, если пожелают. – Он почесал подбородок. – Ладно, так или иначе, евреи за это заплатят. И одним из тех, кто соберет эту плату, буду я.

Он произнес это с большой уверенностью.

* * *

В одной из комнат главного госпиталя армии и флота в Хот-Спрингс было собрано столько автомобильных аккумуляторных батарей, что пришлось даже укрепить пол, чтобы он выдержал их вес. Среди оборудования, захваченного у ящеров и питавшегося от этих батарей, был и радиоприемник, снятый с челнока, на котором Страха спустился на землю, когда сбежал в Соединенные Штаты.

Теперь они с Сэмом Игером сидели перед приемником, перебирая частоты одну за другой, стараясь определить, что собирается делать Раса. До настоящего времени им удалось поймать не так уж много. Страха не без удовольствия повернулся к Игеру и спросил:

– Сколько наших самцов вы используете в практике шпионажа и сбора сигналов?

– Сколько? Кто знает, – ответил Сэм. Если бы он даже и знал, он не сказал бы это Страхе. Одно из правил, которое он усвоил, состояло в том, что не следует никому говорить, будь то человек или ящер, того, что тот не должен знать. – Но много, порядочно. Немногие из нас, Больших Уродов, – он непроизвольно воспользовался кличкой, которой ящеры одарили человечество, – говорят на вашем языке настолько хорошо, чтобы понимать без помощи кого-то из нас.

– Вы, Сэм Игер, по моему мнению, можете добиться успеха, – сказал Страха, и Сэм почувствовал себя чертовски польщенным.

Он подумал, что овладел бы языком ящеров еще лучше, если бы ему не требовалось проводить время с Робертом Годдардом. С другой стороны, он узнал бы намного больше о ракетах, если бы ему не требовалось проводить время со Страхой и другими пленными ящерами.

И он куда больше знал бы о своем маленьком сынишке, если бы он не служил в армии. Не говоря уже о Барбаре: он беспокоился о том, что мало видится с нею. Не хватало часов в сутках, в году, в жизни, чтобы сделать все, что ему хотелось. Это верно во все времена, но во время войны стараться охватить все означает где-то прищемить нос.

Страха коснулся рычажка изменения частоты. Цифры ящеров на указателе говорили о том, что новая частота на одну десятую мегагерца выше прежней (точнее, примерно на одну восьмую мегагерца – ящеры, естественно, использовали свою систему измерений, отличающуюся от человеческой). Из громкоговорителя раздался голос самца.

Игер наклонился вперед и начал вслушиваться. Очевидно, ящер находился в тылу и жаловался на ракеты, которые падали неподалеку, нарушая снабжение войск, наступающих на Денвер.

– Это хорошая новость, – сказал Сэм, делая запись.

– Истинно так, – согласился Страха. – Ваши рискованные шаги в неисследованные технологии приносят хороший выигрыш вашему роду. Если бы Раса была так же склонна к новшествам, Тосев-3 была бы давно завоевана – при условии, конечно, что Раса не превратилась бы в новаторском раже в радиоактивную пыль.

– Вы думаете, что мы сотворили бы это и сами, если бы не ваше вторжение? – спросил Сэм.

– Это весьма вероятно, – ответил Страха, и Игер почти согласился с ним.

Бывший командир переключил радио на другую частоту. На этот раз речь на языке ящеров звучала сердито.

– Он приказывает снять с должности, понизить в ранге и перевести местного командующего в регион под названием Иллинойс, – сказал Страха. Игер кивнул. – А где это место, Иллинойс?

Сэм показал по карте. Он тоже вслушивался.

– Что-то о группе пленников, сбежавших или спасенных или что-то подобное. Парень, который ругается, в самом деле прав, не так ли?

– Если сказать какому-то самцу, что кто-то нагадил в его яйцо до того, как он вылупился, драка гарантирована, – сказал Страха.

– Верю. – Сэм еще некоторое время послушал сообщение. – Они переводят этого некомпетентного офицера в штат Нью-Йорк. – Он сделал запись. – Это стоит запомнить. Если повезет, мы тоже сможем использовать его слабость.

– Истинно, – снова сказал Страха задумчивым голосом, – вы, Большие Уроды, активно используете разведывательные данные, которые собираете, а вы их собираете в огромных количествах. А в собственных конфликтах вы делаете то же самое?

– Не знаю, – ответил Игер, – раньше я никогда не был на войне, и на этой войне я тоже простой человек.

Он вспомнил о временах игры в бейсбол и о значках, которые воровал он вместе со своими товарищами. В этом деле Остолоп Дэниелс показал себя настоящим гением. Он задумался, что сейчас с Остолопом – если он вообще жив.

Страха переключился на следующую частоту. Какой-то ящер возбужденным голосом читал длинное запутанное сообщение.

– А, вот это особенно интересно, – сказал Страха, когда сообщение закончилось.

– Я не все понял, – признался Сэм, смущенный похвалой Страхи за владение языком ящеров. – Что-то об имбире и обмане калькулятора, вот что там было.

– Обман не калькулятора, а компьютера, – сказал Страха. – Я не осуждаю вас за то, что вы не все понимаете. Вы, Большие Уроды, хотя и имеете большие достижения в технике, пока что не осознаете реального потенциала вычислительных машин.

– Наверное, нет, – сказал Игер. – Мы к тому же не понимаем, как можно с их помощью совершать преступления.

У Страхи открылся рот от изумления.

– Совершить преступление легко. Самцы в бухгалтерском отделе превращали выплаты поставщикам имбиря в счета, о которых знали только они, поставщики имбиря и, конечно, компьютер. Поскольку больше никто не знал о существовании этих счетов, то непосвященный в их тайну не мог иметь к ним доступа. Компьютеры не объявляли об их наличии, так что, по существу, схема была идеальна.

– У нас есть поговорка: идеальных преступлений не бывает, – заметил Игер. – А что пошло неправильно у них?

Страха рассмеялся снова.

– От случайностей ничто не защищено. Самец в бухгалтерском отделе, не участвовавший в преступном сговоре, проверял один законный счет и, набрав его номер, обнаружил, что видит один из скрытых счетов. Он сразу же понял, что это такое, и доложил вышестоящим, которые начали более широкую проверку. Многие самцы окажутся теперь в трудном положении.

– Надеюсь, вы не рассердитесь, если скажу вам, что услышанное меня не расстроило, – сказал Сэм. – Кто бы мог подумать, что Раса превратится в наркоманов? Вы становитесь почти такими же, как люди. Не обижайтесь.

– Я постараюсь, – с достоинством сказал Страха.

Игер сохранял невозмутимое выражение лица: Страха уже довольно точно истолковывал человеческие эмоции, и Игеру не хотелось, чтобы тот понял, насколько смешным он порой бывает.

Игер сказал:

– Вряд ли мы как-нибудь сможем использовать эту новость, разве что она заставит некоторых из ваших соплеменников задуматься, кем в действительности являются самцы, не употребляющие имбиря. Что-то в этом духе.

– У вас злобно вывернутый разум, Сэм Игер, – сказал Страха.

– Благодарю вас, – ответил Игер.

Страха в испуге резко повернул оба глаза в его сторону и рассмеялся, поняв, что это шутка. Игер предложил:

– Вы можете поговорить с нашими людьми, которые занимаются пропагандой, и спросить, не захотят ли они, чтобы вы выступили по радио по этому поводу. Кто знает, во что это выльется?

– С кем именно? – спросил Страха. – Я сделаю это.

Это не было обычным «будет исполнено» – употребляемым ящерами эквивалентом «есть, сэр!» – но прозвучало более уважительно, чем обычно. Мало-помалу Игер завоевывал у Страхи уважение.

Когда его смена закончилась, он направился к лестнице, чтобы подняться к Барбаре и Джонатану, но наткнулся в холле на Ристина и Ульхасса. Эти двое военнопленных-ящеров были его старыми друзьями, он взял их в плен еще летом 1942 года, когда нашествие ящеров только началось и казалось неудержимым. В данное время они стояли на верном пути превращения в американцев и с гордостью носили свою официальную раскраску, обозначавшую американских военнопленных, – красно-белую с голубым. За прошедшее время они вполне прилично освоили английский язык.

– Эй, Сэм, – сказал Ристин, – как насчет бейсбола после полудня?

– Да, – эхом отозвался Ульхасс. – Бейсбола! – И добавил усиливающее покашливание.

– Может, попозже, не сейчас, – ответил Сэм, на что оба ящера ответили разочарованным шипением.

Благодаря своим быстрым и точным движениям они стали удивительно способными игроками – особенно в середине поля, – и их охотно принимали в игру. Вдобавок малый рост и врожденный наклон вперед обеспечивали их зоной удара размером в почтовую марку, поэтому они хорошо подходили на роль игрока, начинающего игру, – вернее, самца, начинающего игру, – даже если сильный удар по мячу им удавалось нанести нечасто.

– Прекрасная погода для игры, – сказал Ристин, стараясь уговорить Сэма.

Многие солдаты в свободное время играли в мяч, но Ристин и Ульхасс были всего лишь ящерами, которые присоединялись к игре. А Игера зазывали все как профессионального игрока, набравшегося опыта за долгие годы. Но теперь Ристина и Ульхасса все чаще отличали не за их чешую, а за то, как они играли.

– Может быть, попозже, – повторил Сэм. – Сейчас я хочу увидеть жену и сына, если вы не очень возражаете.

Ящеры покорно вздохнули. Они знали, что значит семья для тосевитов, но не ощущали реальности этого – точно так же, как Игер не воспринимал нутром, как много значит для них их драгоценный Император. Он пошел к лестнице. А Ристин и Ульхасс стали отрабатывать подачу. Ристин, который большей частью играл вторым, чертовски быстро выполнял поворот.

На четвертом этаже Джонатан жаловался на несовершенство мира. Слушая его вой, Сэм радовался тому, что живущих на этом же этаже ящеров нет дома и они не слышат шума, который и Сэма временами немного раздражал, а ведь он был человеческим существом.

Плач прекратился внезапно. Сэм знал, что это значит: Барбара дача ребенку грудь. Сэм улыбнулся, открывая дверь в комнату. Он тоже любил груди жены.

Барбара сидела на стуле и кормила Джонатана. Она уже не выглядела такой ужасно измученной, как сразу после родов, но до прежней бойкости было далеко.

– Привет, дорогой, – сказала она, – не закроешь ли дверь тихо? Он может уснуть. Он буйствовал так, что, должно быть, очень устал.

Сэм отметил грамматическую точность речи, характерную для его жены. Он иногда завидовал ее высшему образованию, сам он бросил школу ради бейсбола, хотя ненасытная любознательность заставляла его постоянно изучать грамматику. Барбара никогда не жаловалась на недостаток у него формального образования, но сам он очень страдал.

Джонатан все же уснул. Ребенок подрос, теперь в колыбели он занимал больше места, чем сразу после рождения. Сэм коснулся руки жены и сказал:

– У меня есть для тебя подарок, дорогая. Вообще-то он для нас обоих, но тебе достанется первой. Я удерживался целое утро, поэтому думаю, что смогу подождать еще немного.

Он сумел заинтриговать ее.

– Что у тебя такое? – выдохнула она.

– Ничего особенного, – предупредил он. – Не алмаз и не открытый автомобиль.

Они оба рассмеялись, хотя смех был нерадостным. Пройдет немало времени – если оно вообще когда-нибудь наступит, – чтобы можно было начать думать о прогулке в открытом автомобиле. Он сунул руку в карман и вытащил новую трубку из кукурузного початка и кожаный кисет с табаком.

– Вот.

Она удивленно раскрыла глаза.

– Где ты добыл это?

– Один цветной рано утром был у нас и продавал это, – ответил Сэм. – Он из северной части штата, там еще выращивают табак. Обошлось в пятьдесят баксов, но не беда. Все равно деньги тратить не на что, так почему бы нет?

– Я вовсе не против. Да нет, я – за! – Барбара сунула пустую трубку в рот. – Такую никогда раньше не курила. Я, наверное, похожа на бабушку из южных штатов.

– Милая, для меня ты всегда прекрасна, – сказал Игер.

Выражение лица Барбары смягчилось. Поддерживать у жены хорошее настроение не так уж сложно – в особенности если вы вкладываете смысл в каждое высказываемое слово. Он потыкал пальцем в кисет.

– Ты хотела бы, чтобы я набил трубку для тебя?

– Да, пожалуйста, – сказала она.

У него была зажигалка «Зиппо», заправленная теперь не специальной жидкостью, а самогоном. Он с ужасом думал, что когда-нибудь закончатся кремни, но пока этого не случилось. Он крутанул колесико большим пальцем. Бледное, почти невидимое пламя горящего спирта возникло над нею. Он поднес его к табаку, в чашке трубки.

Щеки Барбары запали, когда она стала втягивать в себя дым.

– Осторожнее. – предупредил Сэм. – Трубочный табак гораздо крепче, чем тот, который в сигаретах, и…

Их глаза встретились. Она закашлялась, словно захлебнувшись.

– …ты в последнее время вообще не курила, – закончил он уже без всякой необходимости.

– Ничего себе! – Ее голос стал скрежещущим. – Помнишь тог отрывок из «Тома Сойера»? «Первые трубки… но когда я потерял свой ножик», что-то вроде этого. Теперь я понимаю, что чувствовал Том. Очень крепкий табак.

– Дай мне попробовать, – сказал Сэм и взял у нее трубку.

Он осторожно затянулся. Он был знаком с трубочным табаком и знал, что может сделать с человеком любой табак, если ты некоторое время не курил. Но Барбара была нрава: этот табак был дьявольски крепким. Его следовало бы обрабатывать – для смягчения – минут пятнадцать, может быть, даже двадцать. При курении возникало такое ощущение, словно скребли грубой наждачной бумагой по языку и небу. Слюна заливала рот. Примерно на секунду он почувствовал головокружение, почти потерю сознания – хотя знал, что не следует набирать много дыма в легкие. Он тоже пару раз кашлянул.

– Ух ты!

– Ладно, отдай, – сказала Барбара. Она сделала еще одну, более осмотрительную попытку, затем выдохнула: – Боже! По отношению к обычному табаку это то же самое, что самогон – к настоящему алкоголю.

– Ты слишком молода, чтобы знать о самогоне, – сурово сказал он. В его памяти всплыли воспоминания о некоторых неприятных моментах. Он снова затянулся. Сравнение было не самое неудачное.

Барбара захихикала.

– Один мой любимый дядя в свободное время занимался бутлегерством. У нас была вечеринка по случаю окончания школы – вот с этих пор я и знаю про самогон, между прочим. – Она снова взяла трубку у Сэма. – Мне надо немного времени, чтобы снова к этому привыкнуть.

– Да, пока кисет не опустеет, – согласился он. – Один бог знает, когда этот цветной парень снова появится в городе – если вообще появится.

Они выкурили трубку до конца, затем набили ее снова. Комната наполнилась густым дымом. Глаза Сэма слезились. Он чувствовал легкость и расслабленность, как после сигареты в старые добрые дни. Правда, при этом он ощущал легкое головокружение и привкус сырого мяса во рту, но это пустяки.

– Неплохо, – сказала она отстраненно и разразилась очередным приступом кашля. – Стоящая вещь.

– Я тоже так считаю. – Сэм рассмеялся. – Знаешь, кого мы напоминаем сейчас? – Когда Барбара покачала головой, он ответил на свой вопрос сам: – Мы похожи на пару ящеров, которые засунули языки в банку с имбирем.

– Какой ужас! – воскликнула Барбара. Подумав, она добавила: – Это ужасно, но, пожалуй, ты прав. Нам нравится наркотик – табак я имею в виду.

– Конечно, ты права. Пару раз я пытался бросить, когда играл в мяч, – не нравилось, как это действует на легкие. И не смог. Нервничал и корчился и еще не знаю что. Когда табака не достать, это не так уж плохо: у тебя нет выбора. Но когда табак перед глазами каждый день, нам не утерпеть.

Барбара снова затянулась и сделала гримасу.

– Наверняка имбирь на вкус лучше.

– Да, я тоже так считаю – теперь, – сказал Сэм. – Но если бы я курил постоянно, так бы уже не думал. Ты знаешь, вообще-то вкус кофе тоже довольно мерзкий, иначе мы не улучшали бы его сливками и сахаром. Но я хотел бы выпить кофе, к которому привык, если бы он у нас был.

– Я тоже, – грустно сказала Барбара. Она показала на колыбель. – С его привычкой просыпаться, когда ему это приходит в голову, мне бы пригодилось немного кофе.

– Несомненно, мы с тобой – пара одурманенных наркотиками. По части кофе.

Игер взял у нее трубку и затянулся. Теперь дым уже не казался таким неприятным. Он задумался: стоит ли надеяться, что этот негр снова появится с табаком – или лучше не связываться с ним?

* * *

Партизанский командир, толстый поляк, который назвался Игнацием, с удивлением взирал на Людмилу Горбунову.

– Это вы пилот? – скептически спросил он на правильном немецком языке.

Людмила, не отвечая, смерила его изучающим взглядом. Осмотр внушил ей серьезные опасения. Во-первых, почти единственный способ оставаться жирным в эти дни сводился к эксплуатации обширного большинства тощих, едва ли не до полного их истощения. Во-вторых, его имя звучало очень похоже на «наци», а она начинала нервничать, только услышав это слово. Она ответила также по-немецки:

– Да, я – пилот. А вы командир партизан?

– Боюсь, что так, – сказал он. – За последние несколько лет было не так много приглашений нанять учителя фортепиано.

Людмила снова принялась изучать его, на этот раз по другой причине. Значит, это представитель мелкой буржуазии? Он определенно старался скрыть свою классовую принадлежность: начиная от плохо выбритых щек до перекрещенных на груди патронташей и разбитых сапог он выглядел как человек, который всю свою жизнь был бандитом – и все его предки в течение многих поколений. Она с трудом могла представить его изучающим этюды Шопена с усталыми молодыми учениками.

Рядом с ней стоял Аврам и смотрел вниз – на свои покрытые рубцами руки. Владислав глазел на вершину липы, под которой они стояли. Оба они, сопровождавшие ее от Люблина, молчали. Они выполнили свое задание, доставив ее сюда. Теперь наступила ее очередь.

– У вас здесь есть самолет? – спросила она, решив не придавать значения внешности, имени или классовой принадлежности Игнация. Дело есть дело. Если великий Сталин мог заключить пакт с фашистом Гитлером, то она постарается сладить с вооруженным шмайссером учителем фортепиано.

– У нас есть самолет, – согласился он.

Возможно, он тоже стремился преодолеть свое недоверие к ней, социалистке и русской. Во всяком случае он стал объяснять в подробностях:

– Он приземлился, когда ящеры выставили отсюда немцев. Мы не думаем, что с ним что-то не в порядке, исключая то, что у него кончилось топливо. У нас теперь есть топливо, есть новая аккумуляторная батарея, заряженная. Мы также слили старое масло и гидравлическую жидкость и заменили и то и другое.

– Это уже хорошо, – сказала Людмила. – Какого типа самолет?

Она предполагала, что это может быть «Мессершмитт-109». Она никогда прежде не летала на настоящем истребителе. Наверное, это будет веселая жизнь, но уж очень короткая. Ящеры с ужасающей легкостью посбивали «мессершмитты» и самолеты советских ВВС в первые же дни нашествия.

Но Игнаций ответил:

– Это – «Физлер-156». – Он увидел, что это название ничего не говорит Людмиле, и поэтому добавил: – Они называют его «шторх» – журавль.

Кличка тоже не помогла.

Людмила сказала:

– Думаю, будет лучше, если вы мне дадите взглянуть на машину.

– Да, – сказал он и опустил руки, словно на воображаемую клавиатуру. Он наверняка был учителем фортепиано. – Идемте со мной.

От лагеря Игнация до самолета было около трех километров Эти три километра по неровной тропе свидетельствовали, какие тяжелые бои проходили здесь. Земля была покрыта воронками от снарядов, повсюду валялись куски металла и обгоревшие остовы бронетехники. Людмила прошла мимо множества спешно вырытых могил, большинство с крестами, некоторые со звездой Давида, а часть – вообще без ничего. Она показала на одну.

– Кто похоронен здесь? Ящер?

– Да, – снова сказал Игнаций. – Священники, насколько я знаю, до сих пор не решили, есть ли у ящеров душа.

Людмила не знала, что ответить, и поэтому промолчала. Она не думала, что у нее есть душа – в том смысле, какой подразумевал Игнаций. Люди, слишком невежественные, чтобы постичь диалектический материализм, всегда беспокоятся об ерунде!

Она задумалась, где же скрыт гипотетический «Физлер-156». В окрестностях была лишь парочка зданий, к тому же настолько разрушенных, что в них нельзя было спрятать не только самолет, но даже автомобиль. Он подвел ее к небольшому холму и сказал:

– Мы сейчас стоим прямо на нем.

В голосе его слышалась гордость.

– Прямо на чем? – спросила Людмила, когда он повел ее вниз по другому склону холма.

Они прошли еще немного вбок – и теперь все стало ясно.

– Боже мой! Вы возвели над самолетом плоскую крышу!

Вот это была маскировка, к которой бы даже Советы отнеслись с уважением.

Игнаций заметил восхищение в ее голосе.

– Так мы и сделали, – сказал он. – Нам казалось, что это лучший способ сохранить его.

Она смогла только кивнуть. Они проделали огромную работу, хотя даже не могли летать на самолете, который прятали. Командир партизан вытащил свечу из кармана своего вермахтовского мундира.

– Там темно: земля и сети загораживают свет.

Она подозрительно взглянула на Игнация и коснулась рукояти своего «Токарева». Она не любила, когда мужчины водили ее одну в темное место.

– Только не делайте глупостей, – посоветовала она.

– Если бы я не делал глупости, то разве стал бы партизаном? – спросил он.

Людмила нахмурилась, но промолчала. Наклонившись, Игнаций поднял край маскировочной сетки. Людмила вползла под нее. Затем, в свою очередь, она подержала сетку для польского партизана.

Пространство под маскирующей платформой было слишком обширным, чтобы одна свеча могла осветить его. Игнаций направился к машине. Людмила последовала за ним. Когда слабый свет упал на самолет, глаза ее расширились.

– О, вот какая, – выдохнула она.

– Вы ее знаете? – спросил Игнаций. – Вы можете летать на ней?

– Я знаю эту машину, – ответила она. – Я не знаю пока, смогу ли я летать на ней. Надеюсь, что смогу.

«Физлер», или «шторх», был монопланом с высоко расположенным крылом, немного больше, чем ее любимый «кукурузник», и не намного быстрее. Но если «кукурузник» был рабочей лошадью, то «шторх» – тренированным скакуном. Он мог взлетать и садиться почти на месте, вообще не требуя пространства. Держась против слабого ветерка, он мог зависать на месте, почти как вертолет ящеров. Людмила взяла свечу у Игнация и обошла вокруг самолета, восхищенно изучая огромные закрылки, рули высоты и элероны, которые позволяли машине делать все эти трюки.

Не на каждом «шторхе» было вооружение, но этот располагал двумя пулеметами – один под фюзеляжем, второй за спиной пилота, чтобы огонь из него мог вести наблюдатель. Она поставила ногу на ступеньку, открыла дверь со стороны пилота и взобралась в кабину.

Закрытая кабина была полностью остекленной, и поэтому обзор из нее был гораздо лучше, чем из открытой кабины «кукурузника». Она задумалась: каково это – летать без потока воздуха, бьющего в лицо? Затем поднесла свечу к панели приборов и с изумлением принялась рассматривать. Сколько шкал, сколько указателей… как же летать, если надо все сразу держать в поле зрения?

Все было выполнено по гораздо более высоким стандартам, чем те, к которым она привыкла. Она и раньше видела различное немецкое оборудование: нацисты делали свои машины, как точные часы. Советский подход, напротив, заключался в том, чтобы выпустить как можно больше танков, самолетов, орудий. Пусть они сделаны грубо, что с того? Им все равно предстоит гибель. [14]14
  Вообще-то именно простота устройства (а следовательно, и надежность) является едва ли не главным показателем совершенства военной техники. К слову сказать, приборные доски у немецких самолетов имели меньше приборов и всяческих тумблеров-кнопок-переключателей, чем у аналогичных советских, что свидетельствовало о более высокой технической культуре. – Прим. ред.


[Закрыть]

– Вы сможете летать на нем? – повторил Игнаций, когда Людмила с заметной неохотой спустилась из кабины.

– Да, думаю, что смогу, – ответила Людмила.

Свеча догорала. Они с Игнацием направились к сетке, под которой следовало проползти. Она бросила последний взгляд на «шторх», надеясь стать наездником, достойным этого красавца.

* * *

С юга Москвы доносился гул выстрелов советской артиллерии, бьющей по позициям ящеров. Отдаленный гул достигал даже Кремля. Услышав его, Иосиф Сталин изменился в лице.

– Ящеры осмелели, Вячеслав Михайлович, – сказал он.

Вячеслав Молотов не обратил внимания на скрытый смысл этих слов. «Это ваш просчет», – словно говорил Сталин.

– Как только мы сможем изготовить еще одну бомбу из взрывчатого металла, Иосиф Виссарионович, мы напомним им, что заслуживаем уважения, – ответил он.

– Да, но когда это произойдет? – строго спросил Сталин. – Эти так называемые ученые все время мне лгали. И если они не начнут действовать быстрее, то пожалеют об этом – и вы тоже.

– А также весь Советский Союз, товарищ генеральный секретарь, – сказал Молотов.

Сталин всегда думал, что все ему лгут. Чаще всего люди действительно лгали – просто потому, что слишком боялись сказать ему правду. Молотов пытался объяснить ему, что после использования бомбы, изготовленной из взрывчатого материала ящеров, СССР еще долгое время не сможет сделать еще хотя бы одну. Но тот не пожелал слушать. Он редко хотел кого-либо слушать. Молотов продолжил:

– Однако, кажется, вскоре мы будем иметь больше такого оружия.

– Я слышал это обещание и прежде, – сказал Сталин. – Я уже устал от него. Когда именно новая бомба появится в нашем арсенале?

– Первая – к лету, – ответил Молотов.

При этих словах Сталин сел и сделал запись для памяти.

– Работа в «колхозе» за последнее время привела к замечательному прогрессу, я рад доложить об этом.

– Да, Лаврентий Павлович сказал мне то же самое. Я рад слышать это, – подчеркнуто сказал Сталин. – Я бы обрадовался еще больше, если бы это обернулось правдой.

– Так и будет, – сказал Молотов.

«Будет еще лучше». Но теперь он начал думать, что благодарить, очевидно, следует Берию. Доставить этого американца в «колхоз 118» оказалось мастерским ходом. Его присутствие и его идеи демонстрировали – иногда очень болезненным образом, – насколько далеко отставала от капиталистического Запада советская исследовательская ядерная программа. Он воспринимал как само собой разумеющееся и теорию, и инженерную практику, которые Курчатов, Флеров и их коллеги только начинали постигать. Но благодаря его знаниям советская программа наконец начала продвигаться.

– Я рад услышать, что у нас будет такое оружие, – повторил Сталин, – рад и за вас, Вячеслав Михайлович.

– Служу Советскому Союзу! – сказал Молотов.

Он схватил стакан водки, стоявший перед ним, залпом выпил ее и наполнил стакан снова из стоявшей рядом бутылки. Он понимал, что имел в виду Сталин. Если рабочие и крестьяне Советского Союза не получат вскоре бомбу из взрывчатого металла, то они получат нового комиссара иностранных дел. Будет виноват в провале именно он, а не старый друг Сталина из Грузии – Берия, Сталин не испытывал аллергии, когда писал «ВМН» [15]15
  «Высшая мера наказания». – Прим. перев.


[Закрыть]папках подследственных, намеченных к ликвидации.

– Когда у нас будет вторая бомба, товарищ генеральный секретарь, – сказал Молотов, решительно отказываясь думать о том, что случится с СССР и с ним самим, если что-то сорвется, – я рекомендую использовать ее сразу же.

Сталин пыхнул трубкой, посылая нераспознаваемые дымовые сигналы.

– Когда была первая бомба, вы возражали против ее использования. Почему теперь вы изменили мнение?

– Потому что когда мы использовали первую, мы не имели в резерве второй, и я боялся, что это станет очевидным, – ответил Молотов. – Но теперь, используя новую бомбу, мы не только докажем, что она у нас есть, но также продемонстрируем способность изготовить и другие бомбы.

Поднялось еще одно облако неприятного дыма.

– В этом есть смысл, – сказал Сталин, медленно кивнув головой. – Это послужит предупреждением не только ящерам, это предостережет также и гитлеровцев: с нами шутить нельзя. И этот же сигнал дойдет и до американцев. Неплохо, Вячеслав Михайлович.