Текст книги "Великий перелом"

Автор книги: Гарри Норман Тертлдав

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 43 страниц)

– Я проверю, – сказал Буним. – Так вы отрицаете какую-либо вашу роль в нападении на автоколонну?

– Разве я нацист? – спросил Анелевич. – Берта Флейшман, женщина, с которой я разговаривал, когда Биркенфельд нашел меня, думает, что к этому может иметь отношение некто Скорцени. Я наверняка не знаю, но слышал, что он где-то в Польше, может быть, даже к северу от Лодзи.

Если он сможет чем-то навредить эсэсовцу, надо это сделать.

– Скорцени? – Буним высунул свой язык, но не стал, дергать им вперед и назад, верный признак заинтересованности. – Уничтожить его стоит целого выводка яиц обычных тосевитов вроде вас.

– Истинно, благородный господин, – сказал Мордехай.

Если Буниму хочется думать, что он безопасный трепач, для него это только на пользу.

Ящер сказал:

– Я исследую, имеют ли слухи, о которых вы сообщаете, какую-либо обоснованность. Если да, то я приму все меры для уничтожения вредного самца. При успехе мой статус повысится.

Мордехай подумал, предназначена ли последняя фраза ему, или же Буним говорит сам с собой.

– Я желаю вам удачи, – сказал он.

И хотя он лично возглавил нападение на колонну, идущую на север воевать против немцев, он имел в виду именно то, что сказал ящеру.

* * *

– А ведь мы правильно действуем! – с энтузиазмом произнес Омар Брэдли, присаживаясь в кабинете Лесли Гровса в Научном центре Денверского университета. – Вы сказали, что следующая бомба вскоре будет на подходе, и заверили, что так и будет.

– Если бы я лгал вам – или еще кому-то, – меня схватили бы за задницу и вытурили вон, заменив человеком, который выполняет свои обещания, – ответил Гровс. Он наклонил голову набок. Где-то вдали продолжала грохотать артиллерия. Но теперь Денвер не выглядел готовым сдаться. – А вы, сэр, вы проделали дьявольскую работу по защите этого города.

– У меня был хороший помощник, – сказал Брэдли.

Они обменялись легкими поклонами, довольные друг другом. Брэдли продолжил:

– Не похоже, что нам следует использовать вторую бомбу где-нибудь поблизости. Попробуем перевезти ее в другое место, где от нее им будет еще хуже.

– Да, сэр. Так или иначе, но мы справимся с этим, – сказал Гровс.

Железнодорожные пути, ведущие в Денвер и из него, были разрушены, но обычные дороги еще сохранились. Если разобрать устройство на части, то его можно перевезти на лошадях, куда нужно.

– Рассчитываю, что да, – сказал Брэдли. Он потянулся к нагрудному карману, но на полпути остановил движение руки. – Никак не могу отвыкнуть от курения. – Он сделал длинный усталый выдох. – А ведь благодаря этому есть шанс прожить дольше.

– Наверное, это так, – сказал Гровс.

Брэдли хмыкнул, но тут же придал себе невозмутимый вид. Гровс его не осуждал. У него тоже были заботы поважнее, чем табак. Он заговорил о самой большой:

– Сэр, как долго мы с ящерами будем играть в «око за око»? Вскоре уже не останется несданных городов, если мы продолжим в том же духе.

– Я знаю, – сказал Брэдли, и его длинное лицо помрачнело. – Черт возьми, генерал, я такой же солдат, как и вы. Я не делаю политику. Я только провожу ее в жизнь наилучшим образом, которым только могу. Делать политику – работа президента Халла. Если хотите послушать, я расскажу вам то, что говорил ему.

– О да, конечно, я хочу услышать это, – ответил Гровс. – Если я смогу понять, что я должен делать, я соображу, как делать, чтобы было легче.

– Не все так думают, – сказал Брэдли. – Многие хотели бы сосредоточиться только на своем дереве и забыть про лес. Мое мнение: нам следует использовать эти бомбы только для того, чтобы заставить ящеров сесть за стол и серьезно поговорить об окончании этой воины. Насколько я понимаю, любой мир, который позволит нам сохранить малейшую независимость, стоит этого.

– Малейшую независимость? – переспросил Гровс. – Даже не всю нашу территорию? Это тяжелый мир, чтобы просить его, сэр.

– В данное время, я считаю, это все, на что мы можем надеяться. Принимая во внимание изначальные цели вторжения ящеров, даже этого добиться будет нелегко, – сказал Брэдли. – Вот почему я так рад вашим успехам. Без ваших бомб нас уже победили бы.

– Но даже с ними нас все равно победят, – сказал Гровс. – Хотя побеждают они нас не так быстро, и мы заставляем ящеров платить, как чертей, за все, что они получают.

– Правильная мысль, – согласился Брэдли. – Они явились сюда с ресурсами, которые нелегко обновить. Сколько они истратили? Сколько у них еще осталось? Сколько они могут допустить потерь?

– В этом и состоит вопрос, сэр, – сказал Гровс. – Главный вопрос.

– О нет. Есть еще один, гораздо более важный, – сказал Брэдли. Гровс вопросительно поднял брови. – Останется ли у нас что-нибудь к моменту, когда они будут выскребать остатки ресурсов со дна бочки?

– Да, сэр, – проворчал Гровс.

* * *

Ядерный огонь расцвел над тосевитским юродом. Вид его, снятый с разведывательного спутника, был прекрасным. Из верхних слоев атмосферы рассмотреть в подробностях то, что сделала бомба с городом, было невозможно. Это собственными глазами видел Атвар лично, проезжая по руинам Эль-Искандрии в специальной защищенной машине. Вблизи это ни в малейшей степени не казалось прекрасным.

Кирел не участвовал в поездке, однако смотрел видеозаписи этого и других взрывов, проведенных и Расой, и тосевитами. Он сказал:

– А мы отплатим взрывом над городом Копенгагеном. Когда же это кончится, благородный адмирал?

– Командир, я не знаю, когда это кончится, и даже кончится ли вообще, – ответил Атвар. – Психологи недавно передали переведенный том тосевитских легенд в надежде, что смогут помочь мне – и Расе в целом – лучше понять противника. Одна из них, которая мне запомнилась, рассказывает о тосевитском самце, который боролся с воображаемым чудовищем с множеством голов. Каждый раз, когда он отрезал одну из них, вместо нее вырастало две. Вот в таком же неприятном положении теперь оказались и мы.

– Я понял, что вы сказали, благородный адмирал, – сказал Кирел. – Гитлер, германский не-император, кричал на всех радиочастотах, что он может приказать отомстить нам за то, что он называет бессмысленным разрушением нордического города. Наши семантики до сих пор анализируют точное значение слова «нордический».

– Меня не волнует, что оно означает, – раздраженно взорвался Атвар. – Все, о чем я беспокоюсь, так только о том, чтобы довести завоевание до успешного конца, и я больше не уверен, что мы в состоянии выполнить это.

Кирел смотрел на него обоими глазами. Даже когда обстоятельства складывались наихудшим образом, он без колебаний верил в конечный успех миссии Расы.

– Значит, вы намереваетесь прекратить военные усилия, благородный адмирал? – спросил Кирел тихим и предостерегающим голосом.

Атвар тоже понял это предостережение. Если Кирелу не понравится его ответ, он поднимет восстание против Атвара, как это сделал Страха после первого тосевитского ядерного взрыва. Если бы Кирел возглавил такое восстание, то успех бы был обеспечен.

Поэтому Атвар дал ответ, также содержащий предостережение:

– Прекратить? Ни в коем случае. Но я начинаю думать, что мы не сможем захватить всю поверхность суши этого мира без неприемлемо больших потерь как для наших сил, так и для поверхности. Мы должны думать о том, что найдет флот колонизации, когда прибудет сюда, и соответственно вести себя.

– Это может вовлечь нас в дискуссии с тосевитскими империями и не-империями, которые борются против нас теперь, – сказал Кирел.

Атвар не смог прочитать в этом высказывании мнения командира. Да и сам он еще не определился. Даже мысль о переговорах означала вступление на неразрешенную полосу. План Расы, разработанный на Родине, предусматривал полное завоевание Тосев-3 в течение нескольких дней, а не четырех лет – двух медленных оборотов планеты вокруг ее звезды – жесточайшей войны, результат которой все еще не приближался к успеху. Может быть, теперь Расе для перевеса надо пойти на ударные меры, хотя это и не предусматривалось в приказе Императора, переданном Атвару перед тем, как он погрузился в холодный сон.

– Командир корабля, в конце дело может дойти и до этого, – сказал он. – Я все еще надеюсь, что до этого не дойдет – наши успехи во Флориде, помимо других мест, дают мне основания надеяться, – но как конечная мера это возможно. Что вы скажете?

Кирел испустил тихое шипение, которое выразило его удивление.

– Только то, что Тосев-3 изменила нас так, как мы никогда не смогли предположить, и что меня не беспокоят никакие изменения, не говоря уже о тех, которых вызваны в нас такими крайними обстоятельствами.

– Меня они тоже не волнуют, – ответил Атвар. – Каким должен быть разумный самец? Наша цивилизация просуществовала столь долго исключительно потому, что мы свели к минимуму разрушительное влияние бессмысленных изменений. Но в ваших словах я слышу самую суть различий между нами и тосевитами. Когда мы сталкиваемся с изменениями, то воспринимаем их как беду. Тосевиты бросаются на них и хватают обеими руками, словно сексуального партнера, к которому они питают мономаниакальную страсть, называемую словом «любовь».

Он воспроизвел это слово на тосевитском языке, называемом «английским»: он был широко распространен и еще шире использовался для радиопередач, поэтому Раса была знакома с ним лучше, чем с любыми другими языками Больших Уродов.

– Разве Псалфу-Завоеватель вел переговоры с жителями Работева? – спросил Кирел. – Разве Хисстан-Завоеватель вел переговоры с халессианами? Что сказали бы Императоры, если бы до них дошли вести о том, что наше вторжение не достигло цели, поставленной перед нами?

Подразумевалось: что скажет Император, если узнает, что завоевание Тосев-3 может быть неполным?

– Мы не можем обогнать скорость света, – ответил Атвар – Что бы он ни сказал, мы узнаем об этом примерно в то же время, когда прибудет флот колонизации, а может быть, и через несколько лет после этого.

– Истинно, – сказал Кирел. – А до того мы автономны. Автономность на языке Расы несет оттенок одиночества, изолированности, отрезанности от цивилизации.

– Истинно, – с досадой согласился Атвар. – Что ж, командир корабля, мы должны делать все, что в наших силах, на благо флота и Расы в целом, частью которой мы остаемся.

– Как скажете, благородный адмирал, – ответил Кирел. – Когда так много происходит в этой странной окружающей среде, с бешеной быстротой, держать в голове этот базовый факт временами трудно.

– Частенько трудно, вы имеете в виду, – сказал Атвар. – Помимо битв, здесь достаточно поводов для раздражения. Тот исследователь-психолог, которого похитили Большие Уроды в Китае… Они объявили, что это наказание за его изучение только что появившегося тосевита. Как мы можем вести исследования Больших Уродов, если наши самцы опасаются мести за каждое исследование, которое они проводят?

– Это – проблема, благородный адмирал, и, боюсь, дальше она будет еще острее, – сказал Кирел. – С тех пор как мы получили сообщение об этом похищении, еще двое самцов остановили исследовательские проекты на поверхности Тосев-3. Один из них переправил предметы исследования на звездный корабль, находящийся на орбите, что может привести к искажению результатов работы. Второй тоже вернулся на корабль, но остановил свой проект. Он говорит, что ищет новую тему. – Кирел, изображая иронию, подвигал глазом.

– Я не слышал об этом, – сердито сказал Атвар. – Надо усиленно воодушевить его вернуться к работе: при необходимости вытолкните его из люка воздушного шлюза этого корабля.

Рот Кирела открылся от смеха.

– Будет исполнено, благородный адмирал.

– Благородный адмирал!

На экране коммуникатора, установленною в кабинете главнокомандующего, внезапно появилось изображение Пшинга, адъютанта адмирала. Этот экран предназначался для передачи чрезвычайных сообщений. Атвар и Кирел посмотрели друг на друга. Как они только что отмечали, все завоевание Тосев-3 состояло из сплошных чрезвычайных происшествий.

– Продолжайте, адъютант. Что случилось на этот раз?

Он сам удивился тому, как холодно задал этот вопрос.

Когда вся жизнь состоит из чрезвычайных происшествий, каждый из отдельных кризисов кажется не таким уж огромным.

– Благородный адмирал, я сожалею о необходимости донести о тосевитском ядерном взрыве возле прибрежного города, носящего местное название Саратов. – Через мгновение, повернув глаз, чтобы свериться с картой, он добавил: – Этот Саратов находится внутри не-империи СССР. Сообщается, что повреждения должны быть значительными.

Атвар и Кирел снова посмотрели друг на друга, на этот раз в ужасе. Они и их аналитики были уверены, что СССР смог провести один ядерный взрыв, только используя радиоактивные вещества, похищенные у Расы, а его технология слишком отстала, чтобы они смогли создать свою собственную бомбу, подобно Германии и Соединенным Штатам. И снова аналитики знали не все, что следовало.

Атвар с трудом проговорил:

– Я подтверждаю прием сообщения, адъютант. Я начинаю процесс выбора советской местности, которая должна стать объектом возмездия. И после этого, – он со значением посмотрел на Кирела, намекая на дискуссию, только что прошедшую между ними, – что ж, после этого я просто не знаю, что нам делать дальше.

Глава 14

Пишущая машинка выбивала очереди букв, как пулемет: клак-клак-клак, клак-клак-клак, клакети-клак. В конце строки колокольчик звякал. Барбара Игер нажала на рычаг – и каретка с масляным шуршанием вернулась на место, чтобы начать новую строку.

Она посмотрела с неудовольствием на свою работу.

– Лента слишком стерлась, – сказала она. – Надо, чтобы они раздобыли несколько свежих.

– Теперь нелегко найти все, чего ни хватишься, – ответил Сэм Игер. – Я слышал, что одну из наших поисковых групп обстреляли.

– Я что-то об этом слышала, но немного, – сказала Барбара. – Это сделали ящеры?

Сэм покачал головой.

– Ящеры тут ни при чем. Там была группа из Литтл-Рока, они искали то же самое, что и наши ребята. Сейчас всего этого попадается все меньше и меньше, и последнее время мало что можно добыть, не оказавшись перед дулом оружия. Думаю, дальше будет и хуже.

– Я знаю, – ответила Барбара. – Нас так возбуждают разные мелочи вроде табака, который ты купил… – Она покачала головой. – Я вот думаю, много людей умерло голодной смертью из-за того, что зерно не посеяли, или ничего не выросло, или его не смогли доставить с ферм в город?

– Много, – сказал Сэм. – Помнишь гот маленький городок в Миннесоте, который мы проезжали на пути в Денвер? Там уже тогда начали забивать скот, потому что не могли обеспечить его кормом, – а ведь это было полтора года назад. Скоро и Денвер начнет голодать. Ящеры смели окрестные фермы, а также разрушили железные дороги. Еще один пункт им в счет, если мы когда-нибудь его сможем предъявить.

– Нам повезло, что мы находимся там, где мы есть, – согласилась Барбара. – Если дело дойдет до голода, нам повезет, если мы вообще будем находиться хоть где-нибудь.

– Да. – Сэм постучал ногтем по переднему зубу. – Мне еще везет, что я до сих пор не сломал мост. – Он суеверно постучал кулаком о деревянный стол, за которым сидела Барбара. – А если сломаю, дантист потратит уйму времени, чтобы его починить. – Он пожал плечами. – Еще один повод для беспокойства.

– У нас их предостаточно. – Барбара показала на лист бумаги, вложенный в машинку. – Я займусь отчетом, дорогой, ведь никто не прочитает его, пока я не закончу. – Она, поколебавшись, спросила: – А как себя чувствует доктор Годдард, Сэм? Когда он давал мне печатать эти материалы, голос у него был такой же слабый и унылый, как буквы, которые получаются с этой ленты.

Сэм так бы не выразился, но ведь он не изучал литературу в колледже. Он ответил, медленно подбирая слова:

– Я заметил это некоторое время назад, дорогая, и мне кажется, ему стало хуже. Я знаю, он встречался здесь с докторами, но что они ему сказали, неизвестно. Я вряд ли могу спросить его об этом, и он мне ничего не скажет. – Он поправил себя: – Беру слова назад. Он сказал такую вещь: «Мы ушли уже так далеко, что ни один человек сам по себе особого значения не имеет».

– Мне не нравится, как это прозвучало, – сказала Барбара.

– Мне тоже – после того, как я вспомнил, – сказал Сэм. – Прозвучало – как это называется – как в некрологе, который человек пишет сам себе, так ведь? – Барбара кивнула. – Дело в том, что он прав. Очень много разработок по ракетам сделано им – или же украдено нами у ящеров, или заимствовано у немцев. И при необходимости мы сможем двигаться вперед и без него, хотя это будет не так быстро или не так прямолинейно.

Барбара снова кивнула. Она похлопала по отчету, который печатала.

– Ты знаешь, что здесь? Он пытается увеличить масштаб – такой термин он применяет, – разработать настолько большие и мощные ракеты, чтобы они могли нести атомную бомбу вместо взрывчатки или что у них там сейчас.

– Да, он говорил со мной об этом, – сказал Сэм, – Он думает, что и нацисты работают над таким же проектом, и что они нас опережают. Я не думаю, что у них есть ящер, который знает так же много, как наш Весстил, но их люди делали ракеты, гораздо большие, чем доктор Годдард, еще до нашествия ящеров. Мы делаем, что можем, вот и все. Можем мы сделать что-то большее?

– Нет.

Барбара напечатала еще несколько предложений, дошла до конца страницы. Вместо того чтобы продолжить отчет, она посмотрела на Сэма прищуренными глазами:

– Ты помнишь? Именно этим я занималась в Чикаго, когда мы встретились в первый раз. Ты привез Ульхасса и Ристина для беседы с доктором Баркеттом. С тех пор многое поменялось.

– Кое-что поменялось, – согласился Сэм.

Тогда она была замужем за Йенсом Ларссеном, хотя ей казалось, что он мертв: в противном случае они с Сэмом никогда не сошлись бы, не родился бы Джонатан, не произошло бы многого другого. Он не разбирался в литературе и не умел витиевато говорить; он не знал, как изложить свои мысли в изящной манере. Он сказал только:

– Прошло столько времени… Ты попросила у меня сигарету. У меня для тебя есть одна.

Она улыбнулась.

– Верно. Не прошло и двух лет. – Она наморщила нос, глядя в его сторону. – Я чувствую себя сейчас, как в средние века, – но это только из-за Джонатана.

– Я рад, что он уже достаточно подрос и теперь ты, не беспокоясь, можешь днем отдавать его на попечение мамми, – сказал Сэм. – Ты стала посвободнее, так что ты можешь заниматься делом и снова чувствовать себя полезной. Я знаю, что ты так думаешь.

– Да, это так, – сказала Барбара без особой радости. Она понизила голос – Я хотела бы, чтобы ты не называл так цветных женщин.

– Что? Мамми? – Сэм почесал голову. – Но они же и есть мамми.

– Я знаю это, но это звучит так… – Барбара не была Барбарой, если бы не нашла подходящее слово. – Antebellum [20]20
  Время, предшествующее Гражданской войне в США 1861–1865 гг. – Прим. перев.


[Закрыть]. Словно мы оказались на плантациях, где работают негры и поют свои спиричуэлс, а добрые хозяева сидят, попивая мятную водку, и даже не подозревают, что вся их социальная система больна и неправильна. Не по этой ли причине ящеры дали оружие цветным, ожидая, что те начнут воевать с Соединенными Штатами?

– Они убедились, что так делать не стоит, – сказал Сэм.

– Да, некоторые негры взбунтовались, – согласилась Барбара, – но я бы побилась об заклад, что не все. И ящеры не стали бы даже пробовать, если бы знали, что из этого ничего не выйдет. А как обращаются с цветными здесь… Помнишь, в кинохронике, еще до того, как мы вступили в войну, показывали счастливых украинских крестьян, встречавших нацистов с цветами, потому что они освободили их от коммунизма?

– Ух-х, – сказал Сэм. – Они очень быстро поняли, что их следует ругать, не так ли?

– Не в этом дело, – настаивала Барбара. – Дело в том, что негры могли бы приветствовать ящеров точно так же.

– Многие из них так и делали. – Сэм предупреждающе поднял руку, чтобы Барбара его не перебивала. – Я знаю, что ты имеешь в виду, дорогая. Многие из них на это не пошли. Ситуация стала бы куда хуже, если бы это случилось, тут двух мнений нет.

– Теперь ты понял, – просияв, сказала Барбара.

В ее голосе всегда чувствовалась радость в таких случаях, радость и легкое удивление: пусть у него не было достойного образования, но он далеко не тупой. Он не думал, что она знает, какие чувства выдает ее голос, и не собирался спрашивать. Он был просто доволен тем, что может приблизиться к ее уровню.

– Другая сторона медали – это я о цветных женщинах, и я не буду называть их «мамми», если ты этого не хочешь, – но они не могут делать такую работу, какую делаешь ты. Поскольку они на нашей стороне, разве мы не должны обеспечить их работой, которую они в состоянии делать, чтобы остальные могли заняться делами, которые цветные делать не могут?

– Это нечестно, – сказала Барбара.

Она сделала паузу и задумалась. Ее пальцы легко прошлись по клавиатуре машинки, поднимая печатающие рычажки, но не ударяя ими по бумаге. Наконец она сказала:

– Это может быть нечестно, но, полагаю, это практично.

И она снова принялась печатать.

Сэм чувствовал себя так, словно в бейсболе сделал выигрышный дубль в девятке. Он нечасто добивался согласия в споре с Барбарой. Он ласково прикоснулся к ее плечу. Она мимолетно улыбнулась. Шум машинки не прерывался.

* * *

Лю Хань держала в руках автомат, словно маленькую Лю Мэй. Она знала, что делать, если Томалсс шагнет к ней: направить автомат на него и нажать спусковой крючок. Несколько пуль остановят его.

По словам Нье Хо-Т’инга, автомат был германского производства.

– Фашисты продали его гоминьдану, а мы его освободили, – сказал он. – Точно так же мы освободим весь мир не только от фашистов и реакционеров, но и от чуждых агрессивных чешуйчатых дьяволов.

На словах это звучало просто. Отомстить Томалссу тоже казалось просто, когда она внесла предложение в центральный комитет. И действительно, схватить его в Кантоне оказалось несложно: как она и предсказывала, он вернулся в Китай, чтобы отнять ребенка у еще одной бедной женщины. А вот доставить пленника в Пекин так, чтобы остальные чешуйчатые дьяволы не смогли бы его освободить, было не так-то просто.

Народно-освободительная армия справилась и с этим.

И вот теперь он находился здесь, в хибарке хутуна неподалеку от общежития, в котором жили Лю Хань и ее дочь. В сущности, он поступил в ее полное распоряжение, и она могла делать с ним, что хотела. Как она мечтала об этом, когда томилась в руках маленьких чешуйчатых дьяволов! Теперь мечта ее стала реальностью.

Она открыла дверь хибарки. Некоторые прохожие, из тех, кто продавал или покупал что-то на улице, были ее соучастниками, но она не знала точно, кто именно. Они помогут ей и не допустят, чтобы Томалсс сбежал, и не позволят никому освободить его.

Она закрыла за собой дверь хибарки. Внутри, недоступная постороннему взгляду, находилась еще одна, более прочная дверь. Она открыла и ее, вошла в тускло освещенную комнатушку.

– Благородная госпожа! – зашипел Томалсс на своем языке, затем продолжил на китайском: – Вы уже решили мою судьбу?

– Возможно, мне следует подержать вас здесь длительное время, – задумчиво проговорила Лю Хань, – и посмотреть, чему люди смогут научиться у вас, маленьких чешуйчатых дьяволов. Это был бы неплохой проект, вы согласны, Томалсс?

– Это был бы неплохой проект для вас. Вы многому бы научились, – согласился Томалсс.

На мгновение Лю Хань подумала, что он не понял ее иронии. Но ошиблась.

– Я не думаю, что вы поступите так. Я думаю, вместо этого вы будете мучить меня.

– Чтобы узнать, какую жажду, какой голод, какую боль вы сможете выдержать, – это был бы интересный проект, вы согласны, Томалсс? – Лю Хань промурлыкала эти слова так, словно кошка, обхаживающая мышь.

Она надеялась, что Томалсс будет унижаться и просить. А он смотрел на нее с выражением, которое благодаря более долгому, чем ей хотелось бы, общению с чешуйчатыми дьяволами она истолковала как печальное.

– Мы, Раса, никогда не обращались так с вами, когда вы были в наших когтях, – сказал он.

– Нет? – воскликнула Лю Хань. Она в изумлении уставилась на чешуйчатого дьявола. – Вы не отняли у меня ребенка и не разбили мое сердце?

– Детеныш не пострадал ни в чем – наоборот, – ответил Томалсс. – И, к нашему сожалению, мы не поняли в полной мере связи поколений у вас, тосевитов. Это одна из вещей, которые мы узнали – частично от вас самой.

Лю Хань поняла смысл его ответа. Он не думал, что проявляет бессмысленную жестокость, – хотя это и не означало, что он не был жесток.

– Вы, чешуйчатые дьяволы, забрали меня в самолет, который никогда не садится на землю, и там превратили меня в распутную женщину. – Лю Хань была готова пристрелить его за одно это. – Ложись с этим или не будешь есть. Затем надо лечь с тем, с другим, с третьим. Все время вы наблюдали за мной и снимали фильм. И теперь говорите, что не причинили мне зла?

– Вы должны понять, – сказал Томалсс, – у нас спаривание – это спаривание. Когда наступает сезон спаривания, самец и самка находят друг друга, и через некоторое время самка откладывает яйца. Для работевлян – еще одной расы, которой мы управляем, – то же самое: спаривание значит спаривание. Для халессианцев – еще одной расы, находящейся под нашим управлением, – спаривание значит спаривание. Откуда мы могли знать, что для вас, тосевитов, спаривание это не просто спаривание? Да, мы узнали это. Мы узнали это из того, что делали с такими, как вы, и тосевитскими самцами, которых мы поднимали на наш корабль. Прежде нам было неизвестно. У нас и сейчас есть проблемы в понимании того, какие вы.

Лю Хань смотрела на него, как через пропасть, разделяющую Китай и то странное место, которое чешуйчатые дьяволы называют «Родиной». Впервые она поняла, что Томалсс и остальные дьяволы действовали без злого умысла. Они пытались изучить людей и делали это, со своей точки зрения, как можно лучше.

Ее ярость поутихла. Но не улеглась.

– Вы эксплуатировали нас, – сказала она, используя ходкое в пропаганде Народно-освободительной армии слово. Оно подошло впору, как башмак, сшитый руками мастера. – Из-за того, что мы были слабыми, из-за того, что мы не могли сопротивляться, вы схватили нас и заставили делать то, что хотели. Вы понимаете, что это неправильно и безнравственно?

– Это то, что сильный делает со слабым, – сказал Томалсс, сгорбившись: для маленьких дьяволов это было все равно что пожать плечами. Он повернул к ней оба глаза. – Теперь я слабый, а вы – сильная. Вы поймали меня, привели сюда и говорите, что будете использовать для экспериментов. Разве это не эксплуатация меня? Это неправильно и безнравственно или нет?

Маленький дьявол был умен. На все, что говорила Лю Хань, он имел ответ. Что бы она ни сказала, он находил способ так вывернуть ее слова, что они оборачивались против нее. Ей захотелось посмотреть на его дискуссию с подкованным в диалектике Нье Хо-Т’ингом. Но у Лю Хань был аргумент, которому Томалсс ничего не мог противопоставить: ее автомат.

– Это месть, – сказала она.

– Ах! – Томалсс наклонил голову. – Пусть духи Императоров прошлого презреют мой дух.

Он тихо ждал, когда она прикончит его. Конечно, она видела войну и ее кровавые последствия. Это она придумала, как устраивать взрывы, которые убивали, ранили, увечили маленьких чешуйчатых дьяволов, – и чем больше, тем лучше. Но лично она никого не убивала, тем более на таком близком расстоянии. Это, как она поняла, оказалось очень непростым делом.

Рассердившись на Томалсса, заставившего ее смотреть на него, как на человека, а не уродливого чужака, рассердившись на себя за то, что Нье расценил бы это как слабость, она повернулась и вышла из комнаты. Захлопнув внутреннюю дверь, закрыла ее на замок, затем проделала то же самое с внешней дверью.

Она направилась обратно к общежитию. Ей не хотелось быть вдали от Лю Мэй дольше, чем этого требовала абсолютная необходимость. С каждым новым китайским словом, которое ребенок обучался понимать и произносить, она побеждала Томалсса снова и снова.

За ней увязался какой-то мужчина:

– Эй, прекрасная сестрица. Я дам тебе пять мексиканских долларов, настоящее серебро, – если ты покажешь мне свое тело.

Он приглашающее звякал монетами, но в голосе слышалась злоба.

Лю Хань быстро обернулась и направила автомат ему в лицо.

– Я покажу тебе это, – прорычала она.

Мужчина вскрикнул, как испуганная утка. Он повернулся и пустился бежать, шлепая сандалиями по хутуну. Лю Хань устало пошла своей дорогой. Томалсс был меньше ростом, чем эксплуататоры-люди, которых знала Лю Хань (она вспомнила аптекаря Юй Мина, который пользовался ею так же безжалостно, как другие мужчины, которых на свою беду она встретила в самолете, который никогда не садится на землю, исключая одного только Бобби Фьоре). Томалсс был чешуйчатым, он был более уродливым, он был – или должен был быть – более сильным физически.

Но был ли он на самом деле хуже?

– Я просто не знаю, – сказала она, вздохнув, и пошла дальше.

* * *

– Что за мерзкая страна! – воскликнул Бэгнолл, осмотревшись по сторонам.

На своем трудном пути на север из Пскова они с Кеном Эмбри и Джеромом Джоунзом уже миновали озера Псковское и Чудское, оставшиеся слева и сзади.

Они расплатились колбасой со стариком, который переправил их на лодке через реку Нарва. Теперь они двигались на северо-запад, в сторону балтийского берега.

К востоку от Пскова от лесов сохранилось одно воспоминание. Кругом лежала плоская равнина, плоская настолько, что Бэгнолл не мог понять, как озера и реки не выплескиваются из берегов. Эмбри думал о том же.

– Должно быть, кто-то прошелся по этим местам утюгом, – сказал он.

– Да уж, кто-то, – ответил Джоунз. – Мать-природа, вот кто. В последний ледниковый период, бог знает сколько тысячелетий назад, льды дошли аж до этих мест, затем отступили. Они смяли землю, как человек придавливает лист растения камнем через доску.

– Меня это как-то не беспокоит, – сказал Бэгнолл. – Мне это неинтересно, и все тут. Она не только плоская, она еще и бесцветная. Вся зелень, которая должна быть яркой, здесь бледная. Не думаю, что это из-за солнца, хотя теперь оно в небе почти двадцать четыре часа в сутки.

– Мы находимся не очень высоко над уровнем моря, – сказал Эмбри. – Интересно, насколько эти земли засолены? Может, это и влияет на растения?

– Хорошая мысль, – сказал Бэгнолл. – Приятно объяснять все, что попадается на глаза. Не знаю, правильно ли твое объяснение, но придется с ним согласиться как с необходимостью войти в первый попавшийся, даже самый неудобный порт, если разразилась буря, так ведь?

– Кстати, о портах… – Эмбри вынул карту. – Лучшее, что я могу сказать, – мы примерно в десяти милях от берега. – Он показал на северо-запад. – Вот тот большой столб дыма, думаю, поднимается от большого промышленного центра Кохтла-Ярве.