Текст книги "Великий перелом"

Автор книги: Гарри Норман Тертлдав

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 43 страниц)

Его ирония относилась не к названию местности – просто он принял точку на карте, обозначавшую город, за мушиный след.

– Похоже, там что-то творится, – заметил Джером Джоунз, – если только не ящеры нанесли по нему удар.

– Не думаю, что это – из-за военных разрушений, – сказал Кен Эмбри. – Дым поднимается ровно и постоянно. Мы наблюдали его весь прошедший день и еще полдня, и он вряд ли менялся. Думаю, что русские, или немцы, или еще кто-то, кто контролирует город, жгут там всякую дрянь, чтобы не дать ящерам увидеть с неба, что там внизу.

– Вы все не о том, – сказал Бэгнолл. – Главный вопрос – где нам легче добыть судно? Заявиться прямиком в этот Кохтла-Ярве или же лучше поискать счастья где-нибудь поблизости на Балтике в рыбацкой деревушке?

– И что лучше, иметь дело с солдатами или с крестьянами? – спросил Джоунз.

– Если мы попробуем иметь дело с крестьянами и что-то пойдет не так, мы переключимся на солдат, – рассудил Бэгнолл, – Но если не получится с солдатами, то все может кончиться плохо.

Его товарищи поразмыслили и почти одновременно кивнули в знак согласия.

– Правильное решение, Джордж, – сказал Эмбри.

– Я чувствую себя несколько библейски, выбирая направление по столбу дыма, – сказал Джером Джоунз, – хотя мы и идем не на него, а в сторону.

– Вперед, – сказал Бэгнолл, сориентировавшись так, чтобы выйти к балтийскому берегу восточнее Кохтла-Ярве.

Бэгнолла поражали советские просторы. Он подумал, что сибирские степи должны быть еще больше и пустыннее, но и в Эстонии земли было немало, можно было всю и не возделывать. Это удивляло его. Пройдя мимо фермы, окруженной полями, англичане вскоре обнаруживали, что дальше идет необработанная земля, которая тянется до следующей фермы.

Хотя они приближались к балтийскому берегу, фермы чаще попадаться не стали. Бэгнолл начал беспокоиться, смогут ли они найти рыбацкую деревню, когда дойдут до берега.

Преимущество путешествий в это время года – можно идти столько, насколько хватает сил. На широте, соответствующей примерно широте Ленинграда, солнце заходило не более чем на два часа и не уходило глубоко за горизонт, создавая непрекращающиеся сумерки. Даже в полночь северное небо ярко сияло, и пейзаж был пронизан молочным светом. Как сказал Кен Эмбри в тот вечер:

– Теперь местность совсем не уродливая – напоминает неяркую провинцию страны сказок, не так ли?

В этом исходящем из ниоткуда свете без теней было трудно определять расстояние. Дом и сарай, до которых вроде бы оставалась целая миля, через две минуты неожиданно оказались прямо перед носом.

– Попросим убежища на ночь? – спросил Бэгнолл. – Я бы лучше поспал в соломе, чем разворачивать одеяло на земле, где оно наверняка промокнет.

Они приблизились к ферме, не скрываясь. Пропуск, выданный Александром Германом, им пришлось предъявить всего пару раз: крестьяне вопреки их волнениям в целом были настроены к ним дружественно. Но когда они находились от фермы примерно в четверти мили, по оценке Бэгнолла, кто-то внутри закричал.

Бэгнолл нахмурился.

– Это не по-немецки. Ты что-нибудь понял, Джоунз?

Джером покачал головой.

– Это и не по-русски. Могу поклясться. Но что это такое, я не знаю.

Крик повторился, и снова так же неразборчиво.

– Может быть, это эстонский? – задумчиво предположил Джоунз. – Я и не думал, что кто-нибудь вообще говорит по-эстонски, включая самих эстонцев.

– Мы друзья! – закричал Бэгнолл в сторону дома, сначала на английском, затем на немецком и, наконец, на русском. Если бы он знал, как сказать это по-эстонски, не преминул бы. Он сделал пару шагов вперед.

Кто бы ни находился в доме, но незваных гостей он не жаловал. Над головой Бэгнолла свистнула пуля – прежде чем он услышал выстрел, вспышку которого увидел в окне. Расстояние было небольшое, и промах стрелка, вероятно, был вызван обманувшим его призрачным ночным светом.

Не будучи пехотинцем, Бэгнолл, однако, достаточно участвовал в боях, чтобы сообразить: когда в тебя стреляют, надо броситься на землю. То же сделал и Кен Эмбри. Они одновременно закричали Джоунзу:

– Ложись, дурак!

Он стоял, разинув рот, пока не пронеслась еще одна пуля, на этот раз еще ближе, чем первая. И только после этого он тоже растянулся на животе.

Второй выстрел раздался не из дома, а из сарая. Затем к двум стрелкам присоединился третий – он открыл огонь из другого окна дома.

– Куда это мы забрели? – спросил Бэгнолл, прячась в кустах. – На ежегодное заседание эстонской лиги «Мы ненавидим всех, кто не мы»?

– Стоит ли удивляться, – ответил Эмбри из-за своего укрытия. – Если это эстонцы, то они, должно быть, приняли нас за нацистов, или за большевиков, или за другие низшие формы жизни. Откроем ответный огонь?

– Я бы предпочел отступить и обойти, – сказал Бэгнолл.

В этот момент двое с винтовками выбежали из сарая и. залегли за двумя невысокими деревцами. Джордж снял с предохранителя винтовку.

– Беру свои слова обратно. Если они собираются охотиться на нас, за эту привилегию им придется заплатить.

Он прижал к плечу приклад германской винтовки «маузер» с неудобным затвором.

Прежде чем он успел выстрелить, из задней двери дома выбежали еще трое, направляясь к отдельно стоящей постройке слева.

Кен Эмбри выстрелил в одного, но свет был обманчивым не только для эстонцев, но и для него. Все трое невредимыми скрылись в постройке и открыли огонь по летчикам. Несколько пуль ударилось в землю так близко от Бэгнолла, что он занервничал.

– Ничего себе положеньице, – протяжно проговорил Джером Джоунз.

«Мерзкое дело, – подумал Бэгнолл – я просто оцепенел». Слишком много эстонцев, и они, очевидно, не собираются останавливаться.

Двое стрелков в доме и один в сарае продолжали стрелять по англичанам, не давая им поднять голову. Под прикрытием огня первые двое выбежавших эстонцев стали пробираться направо, к высокому кустарнику.

Бэгнолл дважды выстрелил в них, ничего не добившись.

– Хотят обойти нас с фланга, – в унынии сказал он.

Затем заговорила еще одна винтовка – сзади и справа. Один из бегущих уронил оружие и упал, как подкошенный. Неизвестная винтовка рявкнула еще раз – второй бегущий тоже повалился на землю с криком боли, разнесшимся над плоской травянистой равниной.

Он попытался уползти и скрыться, но Бэгнолл дважды выстрелил в него. Должно быть, одна из пуль попала в цель: он затих и больше не двигался.

Эстонец, прятавшийся за постройкой, высунулся, чтобы выстрелить. Но стрелок, стрелявший откуда-то сзади, подстрелил и его. Эстонец повалился. Он выпустил из рук винтовку, Бэгнолл видел, куда она упала.

– У нас есть друг, – сказал он – Интересно, немец это или русский?

Он оглянулся назад, но никого не увидел. Человек в доме, стрелявший первым – или, может быть, кто-то другой, вставший у того же окна, – выстрелил снова. В этот же самый момент меткий стрелок за спиной у Бэгнолла тоже выстрелил. Из окна свесилась рука, затем втянулась внутрь.

– Кто бы это ни был, он – настоящее чудо, – сказал Эмбри.

Очевидно, что и эстонцы пришли к тому же выводу. Один из них замахал белой тряпкой.

– У нас раненый, – закричал он на немецком со странным акцентом. – Вы разрешите нам унести его в дом?

– Давайте, – ответил Бэгнолл, хотя сначала заколебался. – А вы нас пропустите? Мы не хотели захватывать это место с боем.

– Проходите, – сказал эстонец. – Может быть, вы не те, за кого мы вас принимали.

– Может, стоило спросить, прежде чем пробовать оторвать нам головы, – сказал Бэгнолл. – Идите, но помните: мы вас держим на прицеле – и наш друг тоже.

Продолжая размахивать тряпкой, эстонец поднял винтовку своего товарища. Он и его уцелевший сотоварищ поволокли раненого в дом. Судя по тому, как он обвис у них на руках, ранен он был тяжело.

В то же время, не особенно доверяя заключенному перемирию, Бэгнолл и его товарищи стали отползать назад. Но эстонцы в доме и в сарае, очевидно, утихомирились. Бэгнолл понял, что отползает туда, где находится стрелок, выручивший их из беды.

– Danke schön [21]21
  Большое спасибо ( нем.) – Прим. перев.


[Закрыть], – тихо проговорил он и затем на всякий случай добавил по-русски: – Спасибо.

– Не за что. Привет! – ответили ему по-русски.

Второй раз он угадал правильно. Но услышав голос спасителя, он отвесил челюсть: контральто вместо баритона.

Джером Джоунз взвизгнул как щенок, хвост которому прищемило дверью.

– Татьяна! – воскликнул он. – Что ты тут делаешь?

– Теперь это не имеет значения, – ответила девушка. – Сначала обойдем дом, набитый антисоветскими реакционерами, раз уж вы, англичане, так глупо уступили его им.

– Откуда ты знаешь, что это – не антифашистские патриоты? – спросил Эмбри на смеси немецкого и русского языков.

Татьяна Пирогова неодобрительно фыркнула.

– Раз они – эстонцы, значит, антисоветчики.

С ее точки зрения, это был, похоже, закон природы. Бэгнолл не склонен был ссориться с нею, в особенности после того, как она их выручила.

Больше она ничего не сказала. Она повела английских летчиков вокруг дома по большому кругу. Они двигались медленно: никто не решался выпрямиться в полный рост, опасаясь стрельбы. Но дом и сарай не обнаруживали признаков жизни, словно там никого не было.

Наконец настороженно, как кошка, Татьяна поднялась на ноги. Англичане, облегченно вздохнув, последовали ее примеру.

– Как же вы наткнулись на нас в самый подходящий момент? – спросил Бэгнолл.

Она пожала плечами.

– Я вышла через два дня после вас. Вы двигались не очень быстро. Вот так я и оказалась здесь. Через полчасика, может и скорее, я окликнула бы вас, но тут началась стрельба.

– А как насчет Георга Шульца? – нерешительно спросил Джером.

Она снова пожала плечами с великолепным безразличием.

– Ранен. Может быть, и убит. Надеюсь, что убит, хотя и не уверена. Он ведь сильный. – Она сказала это с недоброжелательным уважением. – Но он думал, что может делать со мной, что захочет. Он ошибался.

И она похлопала по стволу винтовки с телескопическим прицелом, чтобы показать, как сильно он ошибался.

– Что вы будете делать теперь? – спросил ее Бэгнолл.

– Провожу вас до моря, чтобы было безопасно, – ответила она. – А потом? Кто знает? Полагаю, что вернусь и убью еще сколько-то немцев под Псковом.

– Благодарю вас за то, что вы пошли так далеко, чтобы присмотреть за нами, – сказал Бэгнолл.

Странно было думать о Татьяне Пироговой, великолепном снайпере (раньше он сомневался в этом, но стычка возле фермы доказала ее снайперский талант), как о курице-наседке, но похоже, что она обладала материнским инстинктом.

Бэгнолл смутился, но все-таки сказал:

– Если мы раздобудем лодку, то приглашаем вас – настоятельно приглашаем – отправиться с нами в Англию.

Он боялся, что она рассердится: такое с ней случалось частенько. Вместо этого на лице ее отразились досада и – никогда за ней такого не водилось – смущение. Наконец она ответила:

– Вы возвращаетесь на свою родину, на свою землю-мать. Для вас это правильно. Но это, – она топнула ногой о бледную зеленую траву, – это моя родина. Я останусь здесь и буду бороться за нее.

Эстонец, которого она подстрелила, думал, что эта земля является частью его родины, а не ее. Немцы в Кохтла-Ярве, несомненно, думали, что это – продолжение Фатерланда. Так или иначе, он понял чувства Татьяны.

Он кивнул на запад, туда, где постоянно и без перерывов поднимался дым.

– Что они там делают такое, что они скрывают от ящеров?

– Там каким-то образом выдавливают нефть из скал, – ответила Татьяна. – Мы делали это в течение многих лет, мы, а затем реакционные эстонские сепаратисты. Наверное, фашистам заводы достались в рабочем состоянии, или же они отремонтировали их.

Бэгнолл кивнул. Это имело смысл. Нефтяные продукты в эти дни были вдвойне бесценны. Немцы гонялись за ними повсюду.

– Идемте, – сказала Татьяна, не думая больше о немцах.

Она шла широким раскачивающимся шагом, что само по себе отвлекало ее и до некоторой степени объясняло шпильку насчет того, что летчики шли медленно.

Через пару часов они достигли балтийского берега. Он выглядел не особенно впечатляюще: серые волны катились, наступая и отступая от покрытого грязью берета. И тем не менее Джером Джоунз закричал, изображая воинов Ксенофонта, увидевших море после похода:

– Таласса! Таласса!

Бэгнолл и Эмбри улыбнулись, узнав слово. Татьяна только пожата плечами. Может быть, она подумала, что это английский. Для нее этот язык был таким же чуждым, как греческий.

Примерно через полмили к западу у моря обнаружилась деревушка. Бэгнолл испытал прилив радости, увидев пару рыбачьих лодок на берегу. Остальные, несмотря на ранний час, уже вышли в море.

Деревушка встретила летчиков и Татьяну лаем собак. Рыбаки и их жены вышли из дверей посмотреть на пришельцев. Выражение их лиц варьировало от безразличия до враждебности. Бэгнолл сказал по-немецки:

– Мы – трое английских летчиков. Мы застряли в России больше чем на год. Мы хотим вернуться домой. Может кто-нибудь из вас переправить нас в Финляндию? Мы не располагаем многим, но заплатим, чем сможем.

– Англичане? – спросил один из рыбаков, с таким же странным акцентом, как эстонские стрелки. Враждебность исчезла. – Я возьму вас.

Через мгновение кто-то еще предъявил свои права на объявившихся почетных пассажиров.

– Не ожидал, что из-за нас начнется ссора, – пробормотал Бэгнолл, когда жители деревни заспорили. Победил тот, кто первым согласился везти их. Он убежал в дом, затем вернулся в сапогах и в вязаной шерстяной шапке и повел всех к своей лодке.

Татьяна последовала за ними. На прощанье она по очереди расцеловала летчиков. Жители деревни оживленно прокомментировали это на своем непонятном языке. Двое или трое мужчин захохотали. Это было вполне понятно. А две женщины громко презрительно фыркнули.

– Вы уверены, что не поедете с нами? – спросил Бэгнолл.

Татьяна снова отрицательно покачала головой. Она повернулась и, не оглядываясь, зашагала на юг. Она знала, что ей полагается делать, и понимала, какие последствия будет иметь ослушание.

– Идемте, – сказал рыбак.

Летчики поднялись на борт вместе с ним. Остальные жители деревни столкнули лодку в море. Рыбак открыл дверцу топки паровой машины и принялся бросать в топку куски дерева, торфа и высушенного конского навоза. Покачав головой, он пояснил:

– Надо бы угля. Но нету. Приходится топить тем, что есть.

– Мы знаем несколько куплетов этой песни, – сказал Бэгнолл.

Рыбак хмыкнул. Лодка, вероятно, была бы тихоходной и на угле. А на чем попало она шла еще медленнее, и дым, поднимавшийся из ее трубы, был еще противнее, чем дым Кохтла-Ярве. Но машина работала. Лодка плыла. Если с воздуха не свалятся на голову ящеры, то до Финляндии менее дня пути.

* * *

– О, Ягер, дорогой, – сказал Отто Скорцени нарочитым фальцетом.

Генрих Ягер удивленно оглянулся: он не слышал, как подошел Скорцени. Эсэсовец засмеялся:

– Хватит мечтать об этой твоей русской куколке, удели внимание мне. Мне от тебя кое-что требуется.

– Она не куколка, – сказал Ягер. Скорцени засмеялся еще громче. Полковник-танкист настаивал: – Если бы она была куколкой, я бы вряд ли мечтал о ней.

Эта частичная уступка устроила Скорцени, и он кивнул.

– Хорошо, пусть так. Но даже если она сама Мадонна, оставь мечты о ней. Ты знаешь, что наши друзья из дома прислали нам подарок, знаешь?

– Трудно не узнать, – согласился Ягер. – Столько вас, проклятых эсэсовцев, вокруг, что и пописать негде, и каждая вонючка – со «шмайссером» и с таким видом, будто он готов тебя пристрелить. Бьюсь об заклад, что знаю, что это за подарок.

Он не стал уточнять – и не потому, что мог ошибиться, а из доведенного до автоматизма инстинкта безопасности.

– Наверняка, – сказал Скорцени. – А почему бы и нет? Об этом веществе ты знаешь так же давно, как и я, с того дня под Киевом.

Больше он ничего не сказал, но и не требовалось. На Украине они украли взрывчатый металл у ящеров.

– Что ты собираешься делать с… этим? – настороженно спросил Ягер.

– У тебя неладно с головой? – спросил Скорцени. – Я собираюсь взорвать жидов в Лодзи и удрать, вот что я собираюсь сделать, а их друзья ящеры и бедные проклятые поляки окажутся в неподходящее время в неподходящем месте. – Он снова захохотал. – Тут в одном предложении вся история Польши, не так ли? Бедные проклятые поляки в неподходящем месте в неподходящее время.

– Полагаю, у тебя есть на это разрешение? – сказал Ягер, предполагая как раз обратное. Если бы кому-то захотелось воспользоваться атомной бомбой для своих собственных целей, то Отто Скорцени – именно тот человек, который сделает это без всякого разрешения.

Но не сейчас. Крупная голова Скорцени закачалась вверх и вниз.

– Можешь поставить в заклад свою задницу, но оно есть: от рейхсфюрера СС и от самого фюрера. Оба у меня в портфеле. Хочешь глянуть на интересные автографы?

– Ни малейшего желания. – В определенном смысле Ягер почувствовал облегчение – раз Гиммлер и Гитлер подписались, то, по крайней мере, Скорцени удержится в каких-то рамках… или не выйдет за них больше, чем обычно. И все же…

– Поражает меня напрасная трата бомбы. Никакой угрозы из Лодзи не исходит. Посмотри, что получилось в последний раз, когда ящеры попытались переправить через город подкрепление нашим врагам: их перехватили и перемололи.

– О да, евреи оказали нам чертовскую милость! – Скорцени закатил глаза. – Эти ублюдки были в германской форме, когда напали на ящеров, но за это их ругать не стоит – что мы и сделали. В частности, я. Ящеры подкупили пару поляков со снайперскими винтовками, те подобрались сюда и устроили охоту на Скорцени. Ящерам очень хотелось мне отплатить.

– Ты ведь все еще здесь, – отметил Ягер.

– Ты заметил, не так ли? – Скорцени сделал движение, словно целуя его в щеку. – Какой же ты умный мальчик. Но оба поляка мертвы. Понадобилось некоторое время – и мы с точностью до злотого знаем, сколько им заплатили. – Он улыбнулся, показав зубы: возможно, при воспоминании о том, как погибли поляки. Но затем он помрачнел.

– Но мертв еще и подполковник Брокельман. Этому несчастному сыну потаскухи повезло вырасти примерно с меня ростом. Один из поляков снес ему голову с расстояния в тысячу метров. Исключительно точная стрельба, должен сказать. Я сделал ему комплимент тем, что вручил ему его указательный палец.

– Уверен, он очень обрадовался, – сухо сказал Ягер.

Быть связанным со Скорцени означало быть замешанным в самые грязные дела, дела, о которых он как командир танкового соединения не должен бы и думать. Массовые убийства, пытки… Он за все это не расписывался. Но они входили в меню войны, независимо от того, подписался он под ним или нет. Зачем уничтожать город, жители которого приносят рейху больше пользы, чем зла? И достаточно ли для смертною приговора единственной причины: они евреи? Достаточно ли еще одной причины: они уязвили Скорцени, не дав ему уничтожить их с первой попытки? Ему требовалось все это обдумать – и не слишком затягивать размышления. А пока он спросил:

– А что должен буду делать я? Какую милость ты имеешь в виду? Ты ведь знаешь, я никогда не был в Лодзи.

– О да, я знаю. – Скорцени потянулся, как тигр, решивший, что он еще слишком сыт, чтобы снова заняться охотой. – Если бы ты побывал в Лодзи, то разговаривал бы с гестапо или с СД [22]22
  Зихерхайт-Динст – служба безопасности ( нем.) – Прим. перев.


[Закрыть], а не со мной.

– Я с ними уже разговаривал, – Ягер пожал плечами, стараясь не показать охватившей его тревоги.

– Я и это знаю, – ответил Скорцени. – Но теперь они бы спросили у тебя побольше – задавали бы более острые вопросы и использовали более острые инструменты. Но не беспокойся. Я не хочу, чтобы ты отправился в Лодзь. – Тигр, однако, насторожился. – Я не уверен, что могу доверить тебе отправиться в Лодзь. От тебя я хочу, чтобы ты устроил отвлекающую атаку и заставил ящеров смотреть в другую сторону, пока я буду тащиться по дороге с компанией моих проказников и изображать святого Николая.

– Завтра сделать то, что ты хочешь, не смогу, – быстро – и правдиво – ответил Ягер. – Каждый бой нам обходится дороже, чем ящерам, гораздо дороже. Ты это знаешь. Именно сейчас мы восполняем потери – получаем новые танки, комплектуем экипажи и стараемся восстановить прежний уровень – точнее, хотя бы приблизиться к нему. Дай мне неделю или десять дней.

Он ожидал, что Скорцени возмутится и потребует, чтобы он был готов вчера, если не раньше. Но эсэсовец удивил его – Скорцени много раз удивлял его – тем, что сразу согласился.

– Отлично. Мне тоже надо сделать некоторые приготовления. Да и для проказников надо подготовить план, как тащить эту чертовски тяжелую корзину. Я дам тебе знать, когда ты мне понадобишься. – Он хлопнул Ягера по спине. – А теперь можешь вернуться к размышлениям об этой твоей русской – как она голышом.

И он пошел прочь с хохотом, переходящим в визг.

– На кой дьявол все это затевается, командир? – спросил Гюнтер Грилльпарцер.

– Действительно дьявол. – Ягер посмотрел на наводчика, провожавшего глазами Скорцени, так, словно он был киногероем. – Он нашел новый повод для того, чтобы укокошить еще кое-кого из нас, Гюнтер.

– Чудесно! – воскликнул Грилльпарцер с непритворным энтузиазмом, оставив Ягера размышлять над причудами молодости.

Он закончил перефразированной сентенцией Экклезиаста. «Причуда причуд, все сущее есть причуда». Это казалось таким же верным описанием реальной жизни, как и более точные толкования.

* * *

– Ах, как я рад видеть вас, Вячеслав Михайлович, – сказал Иосиф Сталин, когда Молотов вошел в его кремлевский кабинет.

– И я вас, товарищ генеральный секретарь, – ответил Молотов.

Такого мурлыкающего тона в голосе Сталина Молотов не слышал уже давно – насколько он мог припомнить, даже сразу после взрыва предыдущей советской атомной бомбы. Последний раз он слышал это мурлыканье, когда Красная Армия отбросила нацистов от ворот Москвы в конце 1941 года. Оно означало, что Сталин обдумывает какие-то предстоящие события.

– Я позволю себе предположить, что вы снова направили ящерам наше безусловное требование прекратить свою агрессию и немедленно убраться с территории миролюбивого Советского Союза, – сказал Сталин. – Возможно, они обратят больше внимания на это требование после Саратова

– Возможно, обратят, Иосиф Виссарионович, – сказал Молотов.

Ни тот ни другой не упомянули Магнитогорск, который перестал существовать вскоре после того, как Саратов был превращен в пепел. По сравнению с ударом, нанесенным ящерам, потеря любого города, даже важного промышленного центра вроде Магнитогорска, была незначительной. Молотов продолжил:

– По крайней мере, они не отвергли наше требование сразу же, как делали в предыдущих случаях.

– Если мы когда-нибудь затащим их за стол переговоров, мы побьем их, – сказал Сталин. – Это предсказывает не только диалектика, но и их поведение на всех предшествующих конференциях. Боюсь, они слишком сильны, чтобы мы могли изгнать их со всей планеты, но когда мы их вынудим к переговорам, то освободим от них Советский Союз и его рабочих и крестьян.

– Мне дали понять, что они получили требование убраться от правительств Соединенных Штатов и Германии, – сказал Молотов. – Поскольку эти державы также обладают атомным оружием, ящеры должны отнестись к ним с такой же серьезностью, как к нам

– Да. – Сталин набил трубку махоркой и выпустил облако едкого дыма. – Для Британии это конец, вы знаете. Если бы Черчилль не был капиталистическим эксплуататором, я испытывал бы к нему симпатию. Британцы сделали очень важное дело, изгнав ящеров со своего острова, но чего они добились в конце концов? Ничего

– Они могут создать свое собственное атомное оружие, – сказал Молотов. – Недооценка их возможностей себя не окупает.

– Как это обнаружил, к своему расстройству, Гитлер, – согласился Сталин.

Со своей стороны Сталин тоже недооценил Гитлера, но Молотов не стал заострять внимание на этом. Сталин некоторое время задумчиво посасывал трубку, затем сказал:

– Даже если они наделают бомб для себя, что в этом хорошего? Свой остров они уже спасли и без бомб. Свою империю они не спасут и с бомбами, потому что не могут доставить их в Африку или в Индию Значит, эти территории останутся в руках ящеров

– Это неоспоримо, – отметил Молотов.

Недооценивать способности Сталина – значит подвергать себя опасности. Он всегда был грубым, он мог быть наивным, глуповатым, близоруким. Но когда он бывал прав, как это частенько случалось, его правота получалась такой захватывающей, что это возмещало все остальное.

– Если германские фашисты вынудят ящеров оставить территорию, которую оккупировали до вторжения инопланетян, будет интересно посмотреть, сколько стран пожелает вернуться под власть нацистов.

– Значительная часть оккупированной фашистами земли была нашей, – сказал Молотов. – Ящеры оказали нам услугу, изгнав их.

«Ручные» правительства, подчиняющиеся нацистам, существовали на севере и вблизи румынской границы. Нацистские банды, на ступеньку более организованные, чем партизаны, по-прежнему хозяйничали на большинстве территорий, раньше контролировавшихся нацистами. Но эти проблемы были решаемыми в отличие от смертельной опасности, исходившей вначале от нацистов, а теперь – от ящеров.

Сталин был согласен с Молотовым:

– Лично меня не трогает, что ящеры остаются в Польше. В мирной обстановке лучше иметь на нашей западной границе их, чем фашистов: если их принудить к заключению мира, они, скорее всего, согласятся.

Однажды он уже недооценил Гитлера: повторения ему не хотелось. Молотов с готовностью кивнул. Здесь он был согласен со своим хозяином.

– Нацисты со своими ракетами, с их газом, парализующим дыхание, с их бомбами из взрывчатого металла были бы очень неприятными соседями.

– Да.

Сталин выпустил дым. Его глаза сузились. Он смотрел скорее сквозь Молотова, чем на него. Это был не тот взгляд, которым он мысленно изгонял ставшего неугодным фаворита. Он просто напряженно думал. Через некоторое время он сказал:

– Давайте будем гибкими, Вячеслав Михайлович. Давайте вместо требования покинуть нашу территорию до начала переговоров предложим перемирие на время проведения переговоров. Может быть, это сработает, может быть, и нет. Если мы не будем подвергаться налетам и обстрелам, наша промышленность и коллективные хозяйства получат возможность начать восстановление.

– Внесем это предложение сепаратно или попробуем продолжить создание народного фронта людей против инопланетян-империалистов? – спросил Молотов.

– Вы можете проконсультироваться с американцами и немцами перед отправкой предложения ящерам, – сказал Сталин с видом человека, оказывающего большую милость. – По этому вопросу можете также проконсультироваться с британцами, с японцами, с китайцами – малыми державами, – добавил он, жестом руки выражая пренебрежение. – Если они захотят сделать ящерам такое же предложение одновременно, это будет правильно и хорошо: мы двинемся вперед вместе. Если не захотят… мы все равно двинемся вперед.

– Как скажете, товарищ генеральный секретарь.

Молотов не был уверен, что это самый разумный курс, но, представив себе выражение лица фон Риббентропа, когда он получит депешу, разъясняющую новую советскую политику, – а еще лучше выражение его лица, когда он будет сообщать эту новость Гитлеру, – решил, что новый курс того стоит.

– Я сразу же начну готовить телеграмму.

* * *

Генрих Ягер был неплохим наездником. Но сегодня он не испытывал никакого удовольствия от поездки верхом. Если требуется забираться на лошадь, чтобы объехать штабы корпусов, это доказывает только одно: для катания на автомобиле топлива не нашлось. У вермахта едва хватало топлива для танков, а для посещения штабов имелись только две возможности – ехать на гнедой кобыле или на своих двоих.

Дорога в лесу разветвлялась. Ягер направил кобылу на юг, по правому ответвлению. Оно вело не напрямик к расположению полка. Езда верхом давала, в частности, то преимущество, что в отличие от «фольксвагена» лошади водитель не требовался. Ягеру не хотелось, чтобы кто-нибудь знал, что он повернул направо. В противном случае вскоре ему предстояла бы интимная дискуссия с СС, СД, с гестапо, с абвером или другой службой безопасности или разведкой, которая наложила бы на него лапу (не говоря уже о различных тупых, острых, нагретых и проводящих электричество инструментах).

– Зачем я делаю это? – сказал он в тишине леса, нарушаемой лишь далеким гулом артиллерийской стрельбы. Кобыла в ответ фыркнула.

Он чувствовал себя так, словно фыркнул и сам. Ответ был известен: во-первых, долг по отношению к Анелевичу лично, во-вторых, Анелевич и его еврейские борцы честно соблюли условия сделки, которую заключили с ним, и уже за это не заслуживали испепеления, а в-третьих, он каждый раз внутренне съеживался, вспоминая о том, что рейх делал с евреями в Восточной Европе до прихода ящеров – и продолжает делать на территориях, которые контролирует. Он живо представлял себе пленников-евреев и гомосексуалистов, которые работали на атомном котле под замком Шлосс Гогентюбинген, пока не умирали – на что редко требовалось много времени.

Было ли это достаточным основанием, чтобы нарушить воинскую присягу? Глава СС и лично фюрер дали задание Скорцени нанести атомный удар по Лодзи. Кто такой полковник Ягер, чтобы утверждать, что они ошибались.

– Человек, – сказал он, отвечая на вопрос, не заданный вслух. – Если я не могу жить в ладу с самим собой, что хорошего в чем-то другом?

Временами ему хотелось отключить разум, сделаться бесчувственным ко всем проявлениям войны. Он знал множество офицеров, которые знали об ужасах, творимых рейхом на востоке, и не только отказывались думать о них, но временами даже отрицали свое знание. Затем был Скорцени, который тоже знал о них, но не осуждал. Ягера не устраивало ни то ни другое. Он не был ни прячущим голову в песок страусом, ни фарисеем.

И поэтому он ехал теперь с автоматом на коленях, опасаясь патрулей ящеров, германских патрулей, польских разбойников, еврейских разбойников… и вообще всех. Чем меньше людей он встретит, тем лучше.

Выехав из леса на открытое пространство, он вздрогнул. Теперь его можно было увидеть с расстояния в километры, а не за несколько метров. Конечно, в эти времена немало людей разъезжает верхом, и многие из них в форме и с оружием. И они не обязательно солдаты. Польша стала такой же, каким кино показывало американский Дикий Запад. Нет, еще хуже – у ковбоев не было пулеметов и танков.

Его глаза обшаривали пространство. Никого. Двинулся вперед. До фермы было недалеко. Он оставит послание, пустит кобылу рысью и вернется в полк всего на час позже по сравнению с расчетным временем. Поскольку любые способы передвижения в эти времена крайне ненадежны, никто над этим опозданием не задумается.