Текст книги "Однажды рабби уйдёт"

Автор книги: Гарри Кемельман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

5

Когда его спрашивали, чем он зарабатывает на жизнь, Тони Д’Анджело предпочитал уклончиво отвечать, что связан с политикой. Но он ни разу не баллотировался на выборах и не проводил кампаний за чьи-либо выборы. А вместо этого заключал сделки. Сведения, которыми он владел, позволяли чётко определять точки давления на различных ключевых членов законодательного собрания штата и администрации. Недавно Д’Анджело почти полностью посвятил себя потребностям партийного большинства, и связь не осталась незамеченной, поэтому он встречался с помощником по административным вопросам в захудалом кафе в Саут-Энде, а не в обычном ресторане в Хилле.

– Сейчас, Тони, ты опасен, – объяснил администратор. – Большая шишка из партии огорчился бы, если бы узнал, что я вообще разговариваю с тобой.

Тони Д’Анджело кивнул. Он не огорчился и даже не обиделся. Лидер большинства просто уведомил его через своего административного помощника, что не хочет видеть его рядом с собой. Ничего личного. Просто политика – по крайней мере, тот аспект политики, в который вовлечён Тони.

– Так что же мне делать? – спросил он.

Администратор развёл толстыми, мясистыми руками. Это был крупный, розовощёкий молодой человек лет тридцати, прекрасно понимавший свою силу и значимость.

– Ты слишком часто бросался в глаза, Тони. Репортёр из «Глоб» принялся всюду совать свой нос. До нас дошли слухи, что он создал целую сеть из сенатских корреспондентов, в том числе телевизионщиков, чтобы следить за тобой – из каких офисов ты выходишь и в какие заходишь. Так что Большая шишка считает, что тебе стоит немного отдохнуть. Два-три месяца, а после выборов всё утихнет. Найди себе девушку и отправляйся во Флориду.

– У меня есть девушка.

– Тем лучше, сможешь уехать пораньше.

– Ты говоришь мне, что запахло жареным?

– Может быть, и не так уж сильно. Но зачем рисковать? Даже если ты просто останешься дома – где это? Линн? Ревир?

– Ревир.

– Пусть Ревир. Притихни на некоторое время. Прогуляйся по набережной, подыши морским воздухом, сходи на ипподром, в салоны для игры в бинго…

– Да, а на что мне покупать еду?

– На свои запасы.

– А где мне взять эти запасы?

Помощник по административным вопросам улыбнулся, как будто Тони хлопнул его по колену.

– А твои гонорары за сделки? Что случилось с ними?

– Спроси букмекеров.

– Да? Ну, значит, найдёшь какую-нибудь работу. Я уверен: с твоими связями…

– У меня нет никаких связей в Ревире. Я слишком осторожен, чтобы лезть в местную политику. Там меня никто не знает.

– Как насчёт «Атлантик Дреджинг»? Разве ты не имеешь отношения к тому, что Кэш голосовал против Закона о гавани[23]23
  «Атлантик Дреджинг» – судя по названию, компания занимается дноуглубительными работами в океане. Закон о реках и гаванях может относиться к одному из многих законодательных актов и ассигнований, принятых как Конгрессом Соединённых Штатов, так и местными законодательными собраниями с момента принятия первого такого закона в 1824 году. В частности, он предусматривает финансирование исследований и различных работ в реках и гаванях.


[Закрыть]?

– Я никогда ничего не получал от Кэша. Он всё проворачивал сам и втихую.

Администратор не поверил ему, но, конечно, вслух заявить такое было бы невежливо. Он кивнул.

– И потом, закон всё равно прошёл, – мрачно бросил Тони, высокий худой человек с красивым, хотя и мрачным лицом. У него была странная сардоническая[24]24
  Сардонический смех – злобно-насмешливый, презрительный смех или, реже, горький смех утраты.


[Закрыть] улыбка, обычно начинавшаяся с чего-то похожего на гримасу. Вот и сейчас он улыбнулся именно так, чтобы показать, что знает больше, чем говорит. А также дать понять: его финансовое положение не совсем безнадёжно, но в следующий раз, когда им придётся заниматься совместными делами, ему будут должны.

Потянувшись за счётом, Тони обронил:

– Вот что, парни, вы знаете кого-нибудь в «Атлантик Дреджинг»?

– Ну, например, Фаулера.

– Да, верно, Фаулера. – Чёрт побери, Фаулера – президента компании – знали все. Его имя можно было узнать из телефонной книги. Выскользнув из кабинки и направившись к кассе, Д’Анджело оглянулся через плечо. – Хорошо. Какое-то время я отсижусь дома.

– Если Большая шишка захочет связаться с тобой…

Снова сардоническая улыбка.

– Я сам свяжусь с ним. Так будет лучше.

Когда помощник по административным вопросам уже собрался уйти, Тони позвал его:

– Эй, ребята, у вас есть что-нибудь о Фаулере?

– То есть?

– Ну, что-то вроде того: если бы он знал то, что знаю я, ему было бы интересно поговорить со мной.

Администратор покачал головой.

– Ничего подобного. Если я что-нибудь услышу...

– Конечно.

6

Белль Гальперин, яркая женщина со светло-рыжими волосами, была полна решимости не преувеличивать изобилие дома Магнусонов, но на протяжении всего обеда – а вообще-то с того момента, как они переступили порог дома – она без устали думала о том, как будет рассказывать «девочкам»: «Мы обедали у Магнусонов – он же клиент Морри, знаете ли…»

Отбивные из ягнёнка и печёный картофель разочаровали только потому, что она предполагала, что основное блюдо будет чем-то необычным и французским. С другой стороны, такая еда подчёркивала её описание миссис Магнусон: «Она такая простая, грациозная и практичная».

Позже, за кофе, она сказала хозяйке:

– У вас прекрасные картины.

– Белль без ума от искусства, – объяснил Морис.

– О, тогда позвольте мне показать вам, – улыбнулась София Магнусон. – У нас на втором этаже есть кое-что, что вам понравится.

– С удовольствием.

– Вы извините нас? – поднялась миссис Магнусон.

Оставшись наедине с Моррисом Гальпериным, Магнусон наполнил кофейные чашки и спросил:

– Вы действительно связаны с храмом, не так ли?

Гальперин кивнул.

– Это правильно. Не то чтобы я был особенно религиозен, знаете ли, но, по-моему, я из тех парней, которые вмешиваются, если им что-то интересно.

– Я сам немного такой, – усмехнулся Магнусон. – По крайней мере, мне нравится знать всё о том, с чем имею дело. Возьмём храмовую организацию. Раз я являюсь членом правления, то хочу знать, что к чему. Конечно, я посетил только пару собраний, последнее примерно месяц назад, но мне кажется, что мы на самом деле не движемся ни в каком направлении. У меня нет впечатления от программы, если вы понимаете, о чём я.

– Ну…

– Наш президент, кажется, очень порядочный человек, и хорошо справляется с ведением собраний, но у меня нет впечатления, что он руководит политикой. У меня такое чувство, что он больше намерен поддерживать статус-кво[25]25
  Status quo – существующее положение (лат.).


[Закрыть].

– Ах, вы заметили!

Магнусон улыбнулся.

– Я посетил достаточно заседаний Совета директоров, чтобы уловить всё, что витает в воздухе. Файнберг – тот, кого бы я назвал временным президентом.

– Чудесно, – согласился Гальперин. – Вы совершенно правы. Видите ли, мы – консервативный храм, потому что консерватизм – это своего рода компромисс между ортодоксами и реформистами. Поскольку сообщество недостаточно велико, чтобы поддерживать более одного храма, оно должно быть в значительной степени консервативным. И хотя некоторые из наших президентов склонялись к реформе, а другие – к ортодоксии, все они были в основном консерваторами. Кроме одного. Пару лет назад Честер Каплан сумел добиться избрания, а он – ортодокс, каких поискать.

– Каплан? Тот толстый коротышка в ермолке, который садится в конце стола? Адвокат, верно?

– Верно. И успешный. Он носит ярмулке[26]26
  Ярмулке – кипа, ермолка (идиш).


[Закрыть], потому что собрание проводится в храме. А также носит её дома. И уверен, что будет носить её в суде, если судья не будет возражать или это не произведёт плохого влияния на присяжных. И он ходит к миньяну каждый день, утром и вечером. Он чуть ли не расколол конгрегацию в тот год, когда был президентом.

– Значит, Файнберг был избран, чтобы залечить раны, да?

– Более или менее. Во всяком случае, чтобы держаться среднего курса. И он проделал очень достойную работу, поэтому его дважды переизбирали.

– А в следующем году?

– Ах, вот в этом и загвоздка, мистер Магнусон. На последнем заседании правления Файнберг объявил, что в следующем месяце уходит в отставку. Его жена больна, и они переезжают в Аризону.

– Значит, тогда вице-президент…

– У нас нет вице-президента. Эйб Кан умер менее чем через месяц после вступления в должность. Вполне ожидаемо. Он был болен и стар. – В ответ на поднятую бровь Магнусона Гальперин объяснил: – Он был членом конгрегации с самого начала и внёс много денег. Люди думали, что ему нужно какое-то признание. Вы знаете, как это происходит в Верховные Праздники. Президент и рабби сидят с одной стороны Ковчега, а вице-президент и кантор – когда не ведёт молитвы – с другой. Поэтому решили, что, если Кан сядет рядом с Ковчегом, он почувствует, что его оценили.

– Понимаю. Значит, без вице-президента и отставки президента будут очередные выборы?

– В точку. Внеочередные выборы. А Каплан планирует снова участвовать в них.

– Если его администрация потерпела фиаско, я не считаю, что у него много шансов, – заметил Магнусон.

– Вот тут вы не правы. Выборы проводятся на собрании всех членов конгрегации. У нас около трёхсот пятидесяти участников, но я не думаю, что придёт более двухсот человек. Из этих двухсот от силы пятьдесят понимают, что происходит. Далее, у Каплана сплочённая группа правоверных. И они примутся за работу. Некоторые будут голосовать за него, потому что его имя знакомо. Другие – потому что он соблюдает традиции, а они полагают, что президент синагоги должен быть именно таким. О, я бы сказал, что у него чертовски хорошие шансы.

– А с кем бы вы выступили против него? Я так понимаю, вы – один из оппозиции?

– В том-то и беда. Мы не смогли определиться с кандидатурой. Объявление Файнберга застало нас врасплох. Мы не организовались на продвижение кого-то одного. У нас слишком много возможностей.

– Как насчёт вас? Вы заинтересованы?

– О нет. Во-первых, это занимает слишком много времени. На эту должность требуется кто-то пожилой и, желательно, тот, кому не нужно зарабатывать на жизнь в обществе таким путём, как я.

– Это почему? По-моему, реклама никому ещё не помешала.

Гальперин покачал головой.

– По сути, это политическая позиция, что означает: хотя половина членов и поддерживает тебя, другая половина – против. Я не могу себе этого позволить.

– Раньше я участвовал в работе храма Цедек в Бостоне[27]27
  Храм Израиля – реформистская синагога в американском городе Бостон, Массачусетс. Одно из её подразделений – Охель Цедек («Шатёр справедливости»).


[Закрыть]. Мой дедушка был одним из основателей, – заметил Магнусон как бы между прочим.

– Я надеялся, что вы заинтересуетесь. И уверен, что вы поддержите нашу кандидатуру, кого бы мы ни выбрали…

– Меня не очень-то устраивает задний план, – возразил Магнусон. – Когда я вступаю в организацию, я хочу управлять ей.

– Это значит?.. – Внезапно Гальперина осенило. – Послушайте, вы хотели бы выдвинуть свою кандидатуру?

– Знаете, это довольно неожиданно. Я должен подумать.

– Так может, вы подумаете об этом? – серьёзно спросил Гальперин.

– Я не знаю. Конечно, если бы я думал, что у меня есть шанс выиграть…

– Это выборы, поэтому не может быть никаких гарантий, но…

– О, я и не ожидаю гарантии, но не хотел бы выглядеть глупо. Я новичок в организации и никому не известен…

– Не известен? Да право, мистер Магнусон. Кто здесь известен больше, чем вы? Кто не слышал о «Магнусоне и Беке», самом большом магазине в Бостоне?

– В Новой Англии, – поправил его Магнусон. – Однако мы больше не связаны с ним. Хотя новые владельцы по-прежнему используют наше имя.

– Вот именно это я и имею в виду. Имя известно.

– Но у меня нет предвыборного штаба…

– Скажите слово, и я устрою вам штаб.

Магнусон улыбнулся.

– Вы очень убедительны. Вот что я вам скажу: поспрашивайте вокруг, забросьте наживку, а потом сообщите мне о результатах. Тогда и решим.

По дороге домой Белль Гальперин не могла сдержать восторга, выпаливая в необычайном возбуждении:

– У них есть Шагал и Сёра, а в спальне – настоящий Ренуар[28]28
  Марк Захарович (Моисей Хацкелевич) Шагал (1887 – 1985 гг.) – русский и французский художник еврейского происхождения. Помимо графики и живописи занимался также сценографией, писал стихи на идише. Один из самых известных представителей художественного авангарда XX века. Жорж-Пьер Сёра (1859 – 1891 гг.) – французский художник-импрессионист, основатель неоимпрессионизма, создатель оригинального метода живописи под названием «дивизионизм», или «пуантилизм». Пьер Огюст Ренуар (1841 —1919 гг.) – французский живописец, график и скульптор, один из основных представителей импрессионизма. Известен, в первую очередь, как мастер светского портрета, не лишённого сентиментальности.


[Закрыть]. Представь, в спальне. – Затем внезапно сменила тему: – Он хотел встретиться с тобой по какому-то юридическому вопросу?

Муж усмехнулся.

– Нет. Он хочет быть президентом храма.

– Президент? Но... но он никогда не был должностным лицом. Он справится?

– Почему бы и нет? Нет правил, которые это запрещают. Любой член конгрегации может выдвинуть свою кандидатуру. А он – один из конгрегации.

– И он хочет, чтобы ты руководил его кампанией?

– Что-то в этом роде.

– Он сумеет? У него есть шанс? Я имею в виду, что никто его не знает и всё такое.

– Не-ет, но с другой стороны, все знают имя, и всем по душе миллионер.

– Он собирается платить тебе за работу?

– Этот вопрос не обсуждался.

– Тогда что ты от этого выиграешь?

– Видишь ли, когда слоняешься вокруг людей с такими деньгами, как у Говарда Магнусона, часть перепадает и тебе.

7

Лора Магнусон в двадцать пять лет была симпатичной, даже хорошенькой, если не красавицей. Её рот был широковат, а нос – длинноват с точки зрения современного вкуса, судя по моделям на обложках журналов, глаза – внимательны и проницательны, подбородок демонстрировал твёрдость и решимость, каштановые волосы до плеч были разделены посередине и зачёсаны назад за уши в стиле, который требовал минимальных усилий.

Она закончила Брин-Мар[29]29
  Брин-Мар – частный женский гуманитарный университет в г. Брин-Мар, Пенсильвания, США. В переводе с валлийского языка bryn mawr означает «большой холм». Основан в 1885 году квакерами. Входит в ассоциацию семи старейших и наиболее престижных женских колледжей на восточном побережье США.


[Закрыть] со степенью magna cum laude[30]30
  Латинские награды представляют собой фразы на латыни, показывающие уровень отличия при получении академической награды. Выделяются следующие их типы (в порядке увеличения отличия):
  лат.cum laude (с почётом);
  лат.magna cum laude (с большим почётом);
  лат.insigni cum laude (с заметным почётом);
  лат.maxima cum laude (с максимальным почётом);
  лат.summa cum laude (с наибольшим почётом);
  лат.egregia cum laude или eximia cum laude (с исключительным почётом).


[Закрыть] в области политических наук и поступила в Лондонскую школу экономики на три года, чтобы вернуться без степени. И объяснила обожавшему её отцу и понимавшей её матери:

– У меня было чувство, что если я получу докторскую степень, то рано или поздно обнаружу себя преподавателем. А я этого не хочу.

– А чего ты хочешь? – спросил её отец.

– О, я не знаю. Может быть, заняться чем-нибудь в сфере управления.

Она сидела дома пару месяцев, ничем не занимаясь – по крайней мере, с точки зрения родителей. Несколько раз побывала в Нью-Йорке, чтобы купить одежду, пойти в театр, навестить друзей и бы[31]31
  Унитарианство (Унитарианская церковь) – антитринитарное движение в протестантизме. Отвергает догмат о Троице, некоторые теологи не принимают также учение о грехопадении.


[Закрыть] церкви, она заметила табличку с надписью: «Ночь Кандидатов. Шанс встретиться с кандидатами».

Она проехала ещё один квартал, чтобы найти парковочное место, а затем пошла обратно. Встреча проходила в ризнице, где уже сидела пара сотен человек. Но комната была заполнена меньше чем наполовину, хотя к моменту появления Лоры оставалось несколько минут до начала собрания.

В широком проходе, окружавшем комнату, установили маленькие складные столики, на каждом из которых разложили агитационные материалы конкретного кандидата. Рядом с ними сидели агитаторы, предлагавшие интересующимся пластиковые значки, наклейки на бампер автомобиля и тому подобное. На платформе для кандидатов стоял ряд из пятнадцати стульев. Председательствовал один из членов городского управления, Герберт Боттомли, высокий, худой, сутулый мужчина с непослушными седыми волосами и густыми бровями. В мешковатом костюме и очках в стальной оправе он выглядел, как школьный учитель на пенсии, председательствовавший на собрании клуба «Золотой век»[32]32
  Клуб «Золотой век» – аналог обществ «Для тех, кому за сорок» и клубов для общения пожилых.


[Закрыть], но в действительности в свои пятьдесят был успешным подрядчиком и пользовался большой популярностью в городе.

Боттомли стукнул по кафедре молотком и провозгласил:

– Внимание, прошу всех успокоиться и призываю к порядку. Я собираюсь пригласить кандидатов, они рассядутся позади меня, и вы сможете рассмотреть их. – Он отошёл в сторону, открыл дверь и торжественно объявил: – Дамы и господа, кандидаты.

Кандидаты появились в ризнице: кто-то – робко, кто-то – напыщенно, изображая уверенность, кто-то – улыбаясь, кто-то – задумчиво. Но каждый был заинтересован в том, чтобы продемонстрировать позицию, которая с большей вероятностью создаст хорошее впечатление и тем самым обеспечит голоса. Очевидно, в соседней комнате они выстроились колонной, поэтому вышли на сцену, соблюдая очерёдность: первый занял кресло справа, остальные последовательно расположились слева.

Когда все расселись, председатель Боттомли продолжил:

– К сожалению, нас не посетил ни один из кандидатов на должность в руководстве штата – губернатора, заместителя губернатора и генерального прокурора, – но за них выступят их представители. Далее, мы хотим сократить официальную часть собрания, чтобы бо́льшую часть вечера мы могли посвятить неофициальному знакомству с кандидатами. Поэтому я попрошу выступающих ограничиться четырьмя минутами. Так, пятнадцать раз по четыре – шестьдесят минут, всего час. Так будет правильно. – Он повернулся лицом к кандидатам. – Я не собираюсь включать секундомер и перебивать вас в середине предложения. Я просто встану и подойду к вам, и вы поймёте, что пора заканчивать. Согласны? Хорошо, тогда мы начнём с представительства штата. Дамы и господа, первый оратор, – он заглянул в список, – Чарльз Кимборо. Мистер Кимборо, прошу.

Кимборо был человеком средних лет, улыбающимся и уверенным в себе, возможно, потому, что действительно совершенно не волновался. Губернатор, демократ, которого он представлял, мало что мог выиграть или проиграть в этой аудитории, в подавляющем большинстве – республиканской.

– Я здесь, чтобы передать вам приветствия Его Превосходительства и выразить сожаление по поводу того, что он не смог быть с вами сегодня вечером из-за ранее данного обязательства. Сегодня я пришёл, чтобы убедить вас вновь поддержать его кандидатуру на высокий пост, который он сейчас занимает и на котором он продемонстрировал свои способности и свою заботу… – и так далее, все четыре минуты. Когда Боттомли шагнул к нему, Кимборо запнулся, но изящно завершил: – Я мог бы занять весь вечер, перечисляя достижения Его Превосходительства за четыре года пребывания в должности, но Герб ясно даёт понять, что мне пора заканчивать, выразив вам благодарность за внимание, вежливость и гостеприимство. Спасибо.

Следующие шестеро выступавших представителей кандидатов на руководящие посты в штате – как республиканцы, так и демократы – один за другим рекламировали достижения своих работодателей. Это было смертельно скучно, и часть зрителей ушла. У Лоры Магнусон появилось искушение последовать за ними, но Джон Скофилд, сидевший на платформе, пробудил её любопытство и интерес. Он, безусловно, был молод и симпатичен, но самое главное – у него хватило смелости (или безрассудства) бросить вызов действующему сенатору Джосайе Брэдли. Прочие вступили в гонку только после того, как Брэдли объявил, что не будет добиваться переизбрания. Лора задавалась вопросом, упомянет ли он об этом во время своей речи.

Боттомли вышел вперёд, поднял руки и помахал публике, чтобы привлечь внимание.

– Хорошо, друзья, – сказал он. – Теперь, когда мы закончили с руководством штата, можем заняться той частью программы, которая вас особенно интересует, а именно – кандидатами на должности сенатора и представителя в Генеральный суд[33]33
  Генеральный суд – название законодательных органов штатов Массачусетс и Нью-Гэмпшир. Этот термин использовался в колониальные времена для описания группы, обладающей как судебной, так и законодательной властью.


[Закрыть]. К счастью, ни у кого из них не было неотложных дел (хихиканье и смешки), и все они присутствуют здесь. Сначала мы выслушаем кандидатов в сенаторы штата. Их трое, и все считают себя республиканцами. Я не знаю, почему демократы не выдвинули своих кандидатов (смешки). Мы предоставим им слово в алфавитном порядке. Итак, – беглый взгляд на список, – мы начнём с Томаса Баджо, члена городского совета Ревира, затем выступит Альберт Кэш, представитель нашего округа в Генеральном суде, а завершит Джон Скофилд из Барнардс-Кроссинга. Мистер Баджо, прошу.

Баджо был коротким, толстым, смуглым, с иссиня-чёрными щеками, густыми тёмными волосами и маленькими гитлеровскими усиками. Он вышел вперёд, источая уверенность.

– Как городской советник Ревира, я учредил… я предложил… я вызвал… – И в заключение: – То, что я сделал для моего родного города Ревира, я могу сделать для всех городов и посёлков округа, став сенатором. И трудиться я намерен с той же преданностью долгу, с той же сосредоточенностью, которые проявил, будучи городским советником.

Он сел под вежливые аплодисменты. Лоре пришло в голову, что он допустил ошибку, потратив всё время на изложение своего послужного списка в качестве члена городского совета, хотя бы потому, что это включало повторение высказываний от первого лица – что всегда являлось проблемой при цитировании вышеуказанного списка.

Альберт Кэш был пожилым человеком далеко за пятьдесят. Он говорил гладко и бегло, а лицо оставалось бесстрастным, как будто слова звучали с магнитофона. Суть речи Кэша заключалась в том, что он посвятил свою жизнь служению обществу. Он перечислил все политические должности, которые занимал, включая комиссии и комитеты, куда его включали. И теперь, после трёх сроков в качестве представителя в Генеральном суде, будет только справедливо, если его изберут в Сенат.

Он также получил вежливые аплодисменты, хотя кто-то в аудитории крикнул:

– Как насчёт Закона о гавани?

Притворяясь, что не слышит, Кэш вернулся на своё место, и одновременно несколько человек в аудитории обернулись, чтобы взглянуть на кричавшего. Лора сделала мысленную пометку: узнать об этом Законе и роли Кэша в этом – хотя бы потому, что она увидела намёк на смущение в том, как небрежно Кэш рассматривал потолок в задней части зала, усаживаясь на своё место.

– Говори с теми, кто там будет, – советовал Малкейхи. – То есть не беспокойся о тех, кого нет. Понял, что я имею в виду?

– Конечно, – ответил Скофилд.

Малкейхи пристально посмотрел на него.

– Ничего подобного. Пустые слова. Вот смотри: собрания в округе Эссекс проходят в Линне и Ревире, а также в Барнардс-Кроссинге. Так? Ну, и кто будет присутствовать на том собрании, о котором идёт речь? Только жители Барнардс-Кроссинга. И всё. Может быть, забредёт один-два человека из Линна или Ревира, но маловероятно, и в любом случае их не стоит брать в расчёт. Поэтому прими решение: ты разговариваешь только с людьми из Барнардс-Кроссинга. Уловил? Когда окажешься в Линне, будешь разговаривать только с тамошними обитателями. То же самое и в Ревире. Суть в том, что не следует разговаривать с кем-то, кого там нет.

– Да, но ведь меня услышат, разве не так?

– Конечно, если ты президент Соединённых Штатов и выступаешь в Алабаме, мы узнаем об этом и здесь, в штате Массачусетс, но если ты баллотируешься в сенаторы штата, занимайся самообманом – цитировать тебя не будут. Если там найдётся репортёр из «Линн Экспресс», считай, что тебе повезло, даже если тебя упомянут всего лишь как одного из выступавших. Кто противостоит тебе? Ал Кэш из Линна и Томми Баджо из Ревира. Пусть так. Кэш был представителем Линна в Генеральном суде в течение нескольких сроков. Он расскажет о своей деятельности и заявит, что заслуживает продвижения в Сенат. Но собравшимся на это плевать. То же самое с Томми Баджо, который был членом городского совета. Он расскажет о своих достижениях, но всё это было в Ревире, так с какой стати его речь должна произвести впечатление на добропорядочных избирателей Барнардс-Кроссинга?

– Да, но о чём я буду говорить? У меня нет заслуг.

– Тогда выступай с тем, что у тебя есть.

– Но у меня ничего нет.

– Отнюдь. Ты местный парень, и при этом симпатичный и дружелюбный. Вот и покажи им, что ты симпатичный и дружелюбный. Люди не слушают; они смотрят. Вот почему телевидение побеждает радио. Ты просто стоишь и позволяешь всем видеть тебя, а то, что ты говоришь, не имеет ни малейшего значения.

Лора видела, что Скофилд нервничал, и ей стало жаль его. Он одарил публику смущённой мальчишеской улыбкой, а затем нервным хмыканьем.

– Я Джон Скофилд, мне двадцать восемь лет. Я практикующий адвокат с конторами в Салеме. Я не женат, – начал он. – Я родился прямо здесь, в Барнардс-Кроссинге, и прожил здесь всю свою жизнь. И моя семья живёт здесь с колониальных времён. Я ходил в школу «Гейтскилл», затем в старшую школу «Барнард». После чего отправился в Гарвард, в Гарвардскую школу права[34]34
  Гарвардская школа права – юридический факультет Гарвардского университета.


[Закрыть]. Возможно, несколько лет назад к ним было немного проще попасть. Я люблю этот город и его жителей. – Он продолжал рассказывать о различных местах в городе – Лендинге, Фримонт Хилле, Детском острове – и о том особом значении, которое, которые они имели для него. Внезапно он услышал за спиной лёгкое шарканье и скрип, говорившие о том, что Боттомли встал и направляется к нему. Мысли Скофилда мгновенно сосредоточились на том, как закончить свою небольшую речь, но осенило его в тот момент, когда он ощутил присутствие председателя собрания рядом с собой, идея буквально озарила его яркой вспышкой. – Дело в том, – улыбнулся Джон, – что мне нравится то, что есть, и я абсолютно ничего не хочу менять.

Лоре показалось, что Скофилду аплодировали чуть громче и менее равнодушно, чем другим ораторам, но, в конце концов, он был единственным кандидатом из Барнардс-Кроссинга.

Затем последовали выступления тех, кто баллотировался в представители. Лору Магнусон они не интересовали, но она осталась, потому что хотела поговорить со Скофилдом, чтобы увидеть его вблизи. Наконец, председатель объявил:

– Ну что ж, друзья, вы услышали всех, и это заняло чуть больше часа – совсем неплохо. Я думаю, кто-то из наших гостей задержится, и вы можете поговорить с ними в неформальной обстановке, или поспорить, если пожелаете.

Лора подошла к стойке с материалами кампании, предполагая, что именно туда он и спустится с платформы, и обнаружила, что Скофилда там нет. Поэтому она поспешила к двери и достигла её одновременно с ним.

– Вы произнесли впечатляющую речь, – произнесла она.

Удивлённый, он остановился и с интересом посмотрел на Лору:

– В самом деле?

Она торжественно кивнула.

– Очень. Это будет темой вашей кампании?

Скофилд почувствовал себя в тупике: какое из его слов могло бы стать темой для кампании?

– Э-э… что… то есть, какая часть...?

Лора почувствовала: он не представлял, о чём она говорила, и даже не думал о каком-либо политическом эффекте.

– Вы сказали, что против перемен.

– Ну, знаете, я просто, понимаете, выражал свои чувства…

– Дело в том, – продолжала она, – что большинство собравшихся здесь сегодня вечером – люди среднего возраста или старше. И так можно охарактеризовать практически всех избирателей. Молодые хотят перемен, а пожилых изменения беспокоят. Они боятся их. Поэтому, когда вы сказали, что хотите оставить всё по-прежнему, большинство зрителей это одобрили. Политики всегда говорят людям, что собираются что-то изменить. А немолодые слышали эти обещания всю свою жизнь, и не верят им. Так что кампания против перемен может действительно сработать.

– Кажется, вы много знаете о политике. Вы репортёр или кто-то в этом роде?

– Нет, просто интересуюсь.

– Слушайте, мы могли бы пойти куда-нибудь и выпить и, может быть, одновременно поговорить об этом?

– Хорошо. Куда? Рядом кофейня на Уэст-стрит.

– Да, но в это время ночи очень людно, – возразил Джон. – Как насчёт съездить в Салем? Я припарковался прямо за углом.

По пути он искоса бросал на неё взгляды, не зная, пытается ли она его закадрить или серьёзно интересуется политикой.

– Пришли, – сказал он.

Лора слегка испугалась, увидев машину ярко-розового цвета.

– Это ваша машина? – спросила она. – Я-то считала вас консерватором. А она похожа на фургон мороженщика.

Джон усмехнулся.

– Это и есть – или был – фургон мороженщика – вернее, что-то в этом роде. Парень, у которого я его купил, владел четырьмя грузовиками того же самого цвета, которые развозили мороженое по окрестностям, а он разъезжал по округе, следя за ними. Потом он разорился, и я купил эту машину задёшево из-за окраски. Я планирую перекрасить её. Без этого не обойтись.

Начну с крыльев. Просто руки не доходят. – Он не стал объяснять, что купил машину чуть ли не год назад.

– Надеюсь, вы не займётесь этим до выборов. Автомобиль, который так выбивается из общего ряда, может принести пользу кампании.

– Вы так думаете?

– Конечно. Это принесёт вам мгновенное признание. Вы планируете установить что-нибудь на крыше, не так ли?

– Безусловно.

– На вашем месте я бы сделала это прямо сейчас. То, что принесёт вам голоса избирателей, и это самый простой способ получить признание. Установите табличку с вашими фотографией и именем.

– Вы так много знаете об этом.

– Не так много, как хотелось бы знать.

– Вас интересует политика? – спросил Джон с любопытством.

– Я думаю, что она – самое захватывающее из того, что существует в мире.