Текст книги "Однажды рабби уйдёт"

Автор книги: Гарри Кемельман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

3

Сэм Файнберг, президент храма, невысокий, крепкий и лысеющий, был скромным, деликатным человеком с талантом к компромиссу. Именно поэтому его избрали президентом в первом туре после почти катастрофического правления администрации Честера Каплана и ортодоксальной группы. Он отбыл три срока – в 1980 году, затем в 1981, и ещё раз в 1982, в последний раз практически не встретив сопротивления. С точки зрения реформистов он был современным человеком, не выставлявшим напоказ своё соблюдение религиозного кодекса; ультрарелигиозная клика нашла его приемлемым, потому что им было известно, что он содержал кошерный дом, и, кроме того, регулярно приходил на шаббатние службы[11]11
  Шаббат – седьмой день недели в иудаизме, суббота, в который Тора предписывает евреям воздерживаться от работы. Как и все еврейские праздники, он начинается накануне вечером (т. е. в пятницу) с заходом солнца, а завершается в тот же период в субботу. Шаббатние службы – службы наступления и завершения субботы.


[Закрыть] и периодически участвовал в дневном миньяне.

Первым делом рабби спросил Файнберга о жене, которая неважно себя чувствовала. Файнберг печально покачал головой.

– Вот потому я и пришёл к вам. Я решил, что нам нужно уехать до наступления зимы. Мы отправляемся в Аризону.

– Понятно. И надолго?

– Я не вернусь. Мы переезжаем туда навсегда. Буду полностью откровенен с вами, рабби: я уже давно планировал этот шаг. На прошлой неделе я летал в Финикс[12]12
  Финикс – столица Аризоны.


[Закрыть]. Мой сын Марк, как вам известно, работает там в сфере недвижимости. Он переехал в Финикс несколько лет назад. Он тоже страдал от астмы, но с момента переезда у него не было ни одного серьёзного приступа. Он настаивал на нашем переезде из-за состояния матери. Короче говоря, я купил там дом.

– Что ж, быстрое решение. Конечно же, я желаю вам удачи. А как насчёт вашего бизнеса здесь?

– Им управляет мой младший, Абнер, вместе с моим зятем, и уже давно. Последние пару лет я вообще ни во что не вмешиваюсь. Так, появляюсь несколько раз в неделю, и всё. Они вполне могут справиться без меня.

– Когда вы планируете уехать? Это прощальный визит?

Файнберг засмеялся.

– О нет, через месяц, а то и больше. Остаётся ещё много работы. Но главное, что меня беспокоит – это храм. – Он испустил густой смешок. – Я не смогу качественно управлять им по переписке из Аризоны.

– Так что наш вице-президент... о нет, его нет. У нас нет вице-президента. Это означает, что нам придётся провести дополнительные выборы.

– На днях, рабби, я просматривал подзаконные акты. Когда храм только зарождался, в совете директоров было около сорока пяти человек и три вице-президента: первый, второй и третий. Я не знаю, чего ожидали от такого состава.

Рабби объяснил:

– Как я понимаю – я не был здесь в самом начале, вы знаете – не для обеспечения преемственности, но как своего рода честь. И именно поэтому в совете было сорок пять членов. Из них лишь около пятнадцати человек приходили на собрание, но идея состояла в том, чтобы привлечь как можно больше участников. Затем, несколько лет назад, после сокращения числа членов правления до пятнадцати, в уставе произошли изменения: остался только один вице-президент, но вместо дополнительных выборов президент получил право назначать на своё место вице-президента, если по какой-либо причине должность освободится. Очевидно, они осознавали, что на специальное собрание членов только для того, чтобы избрать вице-президента, пришли бы немногие.

– Верно. Это происходило примерно в то время, когда Агню подал в отставку, и Никсон назначил Форда[13]13
  Спиро Агню избирался вице-президентом вместе с Никсоном на два срока в 1968 и 1972 гг., на выборах 1976 г. планировал баллотироваться в президенты. В июне 1973 года были преданы гласности некоторые его финансовые злоупотребления (уклонение от налогов, взятки) и началось судебное преследование. 10 октября 1973 Агню в рамках соглашения о признании вины фактически признал одно из обвинений (отказался объяснять происхождение суммы денег, полученной в 1967 году) и ушёл в отставку с поста вице-президента. На его место тогдашний президент Ричард Никсон назначил Джеральда Форда. А в 1974 году и сам Никсон ушёл в отставку под угрозой импичмента, и очередным президентом США стал Дж. Форд.


[Закрыть]. Правление полагало, что, раз уж так смогли поступить Соединённые Штаты, то нашему храму сам Бог велел. «Если по какой-либо причине должность вице-президента станет вакантной, тогда президент может назначить члена на эту должность с одобрения не менее двух третей директоров на любом очередном заседании совета». Во всяком случае, что-то подобное. Поэтому я решил назначить кого-то, получить одобрение совета директоров, а затем уйти в отставку. Я думал о ком-то вроде… Нет? – в этот момент рабби покачал головой.

– Думаю, вы могли бы назначить своего друга Шишкина[14]14
  В оригинале – Сискина, но по-русски это звучит не очень-то прилично.


[Закрыть].

– Или Эли Манна, или Мюррея Ларкина.

– Ну, кого бы вы ни назначили, правление, вероятно, одобрит, потому что должность сейчас не считается важной. Но затем, когда вы объявите, что уходите в отставку, следующим звуком, который вы услышите – и будете слышать всю дорогу до Линна – будут громогласные проклятия Честера Каплана. Он воспримет это как уловку, и его группа не позволит волнениям стихнуть. Они организуют собрания, запустят телефонную кампанию – это расколет конгрегацию, и распри не утихнут в течение многих лет.

– Но если я просто уйду в отставку, через неделю или две проведут внеочередные выборы, и Честер Каплан легко победит, – заупрямился Файнберг.

– Почему он выиграет?

– Потому, что у него сплочённая группа. Они постоянно встречаются друг с другом – Каплан еженедельно проводит собрания у себя на дому. Его кампанию запустят ещё до того, как консерваторы смогут договориться о кандидате.

– Тем не менее, – подытожил рабби, – вы рискуете пойти на это. Когда вы планировали объявить об отставке?

– Я думал, что подожду отъезда – примерно через месяц. Тогда же я собирался бросить подсказку парочке консерваторов, и они могли бы начать работу.

Рабби снова покачал головой.

– Это было бы нечестно. Кроме того, об этом так или иначе станет известно.

– Тогда что я могу сделать?

Рабби встал и начал шагать взад-вперёд, кивая в такт своим размышлениям. Затем остановился перед гостем:

– Я скажу вам, что: объявите об отставке на следующем заседании правления, в это воскресенье.

– И?

– То, что ваша отставка вступит в силу через месяц, или шесть недель, или когда вы действительно соберётесь уйти.

– А, – Файнберг кивнул и улыбнулся. – Да, понятно. Это даст другим возможность действовать.

– Может быть, – мрачно отозвался рабби.

Когда Файнберг ушёл, и они остались одни, Мириам спросила:

– Неужели было бы так ужасно, если бы Честер Каплан и его группа снова пришли к власти?

– Ты помнишь, что случилось в тот год, когда он был президентом[15]15
  Здесь и далее идёт речь о событиях, описанных в шестом романе недельной серии – «В среду рабби промок». Попытка организовать загородную обитель для членов конгрегации (несмотря на возражения рабби) закончилась сокрушительным провалом.


[Закрыть].

– А, тот случай, когда он хотел купить за городом местечко для обители? Но он, вероятно, усвоил урок, и больше так не поступит.

– Нет? Знаешь, только вчера на утреннем миньяне, когда мы ждали десятого человека, он предложил, чтобы мы вели учёт посещаемости миньяна, а затем воздавали почести в Верховные праздники[16]16
  Верховные праздники – Рош-ха-Шана, Новый год, Йом-Кипур, Судный день, и десять дней между этими событиями – «Дни покаяния», «Дни трепета».
  В той части синагоги, которая соответствует местоположению святилища в храме, устанавливается большой шкаф (иногда в нише), покрытый занавесом. Такой шкаф называется «синагогальный ковчег», символизирующий Ковчег Завета в Иерусалимском Храме, в котором хранились скрижали с десятью заповедями. В шкафу находятся свитки Торы – самое священное достояние синагоги. В день, когда проводится служба по поводу Йом-Кипура, для совершения молитвы к Ковчегу Завета вызываются заслужившие почести члены конгрегации.


[Закрыть] лишь тем, кто присутствовал в течение определённого процента времени.

– О нет!

– О да. Я уверен, что у него в запасе множество других ярких идей, которые он попытается осуществить. Возможно, ограничить хор мужскими голосами. Возможно, изменить порядок рассадки, чтобы с одной стороны были мужчины, а с другой – женщины.

– Но это вызовет такое противодействие, что…

– В том-то и дело. Мы хотим избежать раскола. Мы не можем себе этого позволить. В городе с большим еврейским населением прихожане консервативной синагоги – те, кто верят в консервативный иудаизм. Но в небольшом городе, таком, как Барнардс-Кроссинг, консервативная синагога представляет собой компромисс между тремя элементами: реформа, консервативность и ортодоксия. Мы должны поддерживать баланс. Если мы наклонимся слишком далеко в одном или другом направлении, то потеряем прихожан. Если Каплан и его команда снова начнут заправлять, есть большая вероятность, что реформисты отколются и организуют свой собственный храм. А наше сообщество просто недостаточно велико, чтобы поддерживать два храма. В основном это беспокоит Файнберга. И меня, безусловно, тоже. Но я обеспокоен вдвойне, потому что Каплан и его группа представляют то, что я считаю Новой Ортодоксией.

– Новой Ортодоксией?

– Вот именно. Они чрезмерно религиозны. А в этом случае религия легко может превратиться в религиозность. Знаешь, несмотря на то, что мой отец был консервативным рабби, наш дом был тем, что в нынешние дни считается ортодоксальным домом. И, конечно, мой дедушка был ортодоксальным рабби, и все мои родственники ходили в ортодоксальные синагоги. Но их религия была лёгкой. В действительности она являлась скорее образом жизни, чем попыткой общения с Божественным. Соблюдение заповедей было делом привычки. Они так же не могли есть некошерную пищу, как большинство людей – змеиное мясо. И использовать отдельные блюда для мяса и для молочных продуктов[17]17
  Одно из требований кашрута – не смешивать мясное и молочное, как в отношении еды, так и в отношении посуды.


[Закрыть] было так же естественно, как… как есть с тарелок за столом, а не со старой газеты на полу. В первый раз, когда я оказался в ресторане и увидел, как кто-то мажет хлеб маслом перед тем, как разрезать тем же ножом бифштекс – и, напоминаю, я в то время учился в колледже – меня чуть не вырвало.

– А как насчёт субботы? Разве она не была ограничением?

– Ограничением? Ничуть. Она была праздником. В субботу ты одевался получше и отправлялся в синагогу. А затем – праздничный ужин. Это был день для посещения других и для приёма гостей. Мой дед спрашивал меня о том, что я узнал в религиозной школе в течение недели, и иногда дополнял это своим собственным наставлением, особенно после того, как я начал изучать Талмуд[18]18
  Талмуд – свод правовых и религиозно-этических положений иудаизма. Он охватывает две части: Мишну и Гемару. В нём содержатся дискуссии, которые велись на протяжении около восьми столетий законоучителями Земли Израиля и Вавилонии. Изначально содержание Талмуда передавалось от поколения к поколению в устной форме. Поэтому в отличие от Библии, именуемой «писанным законом», Талмуд назывался «устным законом». В основе талмудического творчества лежит комментарий Танаха, в особенности его первой части – Пятикнижия, или Торы. Талмуд содержит учения и мнения тысяч раввинов на различные темы (закон, этика, философия, обычаи, история, краеведение и пр.). Помимо этого, в нём можно найти россыпь притч и пословиц, сказок, легенд, мифов, басен, а также множество элементарных сведений по медицине, математике и географии.


[Закрыть]. Если гости не приходили, или после того, как они уходили, моя семья отсыпалась днём. День проходил в другом ритме. Совсем не сложно, и я никогда не чувствовал никакого напряжения.

– Ну, у нас всё было не так, – заметила Мириам.

– Конечно, нет, потому что твоя семья – реформисты, – усмехнулся он. – Вы ходили в храм, как христиане ходят в церковь, преисполняясь торжественного достоинства. Но иудаизм не таков, по крайней мере, в отношении традиций. Вы горячо молились или чувствовали себя слегка виноватыми, если молитве не хватало пыла. Но обычно евреи вообще не молятся; они давен[19]19
  Давен – читать предписанные литургические молитвы (идиш).


[Закрыть]. То есть бормочут заданный текст так быстро, как только могут, и, поскольку он написан на иврите, вряд ли кто-нибудь из них понимает его. Это и стало у реформистов причиной изменения молитв с иврита на язык страны, в нашем случае – английский.

– Разве не имеет смысла понимать, что ты говоришь?

– Я не совсем уверен. Ты помнишь старого мистера Горальского?

– Ты имеешь в виду отца Бена Горальского? Конечно.

– Так вот, как-то раз он сказал мне, что никогда не пропускал повторение ежедневных молитв с пятилетнего возраста. Тогда ему было уже семьдесят пять или восемьдесят. Он знал их наизусть, но не знал, что означают их слова. Он объяснил, однако, что, когда молился, у него возникали иные мысли, отличавшиеся от обычных. По сути, он медитировал, и молитвы, которые он бормотал так быстро, что заканчивал «Амиду»[20]20
  Амида – одна из основных молитв в иудаизме, центральный элемент ежедневного богослужения.


[Закрыть], когда другие и до половины не добирались, были своего рода мантрой. Он был соблюдающим евреем в том смысле, что вначале быстро исполнял заповеди, а затем занимался своими делами. Я никогда не думал о нём как о религиозном человеке, то есть о таком, который намеревается предсказывать волю Бога. Но теперь я считаю Каплана и его группу религиозными.

– И ты боишься, что, оказавшись у власти, они извратят…

– Суть службы. Безусловно. Я пытаюсь сказать, что мы, евреи, всегда относились с подозрением к религиозности в соответствии с заповедью: «Не произноси имя Господа попусту».

Она кивнула.

– Сказать тебе кое-что, Дэвид? Ты так и не упомянул Файнбергу о повышении.

– Мириам, Мириам, ты слышала, что я говорил?

– Конечно. И уже не в первый раз. Но сейчас я обеспокоена тем, чтобы ты получал больше денег. Нам следует думать о колледже Джонатона. И Хепсиба взрослеет. Ей понадобятся платья и туфли вместо джинсов и кроссовок, которые она носила раньше.

4

Скофилды были одним из старейших семейств Барнардс-Кроссинга – как Мичумы и Кроссеты. В городе находились переулок Скофилда, выходивший на общественную пристань, и немного травы с парой скамеек, которые фигурировали в городском архиве под именем «парк Скофилда». Но в отличие от дюжины Мичумов и полудюжины Кроссетов, в телефонном справочнике значился только один Скофилд – Джон. Согласно городским сплетням, «Скофилды были осторожными людьми и, как правило, поздно вступали в брак, поэтому заводили не слишком много детей».

К сожалению, это не привело к процветанию, за исключением краткого периода в девятнадцатом веке, когда судья Сэмюэл Скофилд внезапно сорвался в Китай для торговых операций и заработал много денег за одно путешествие. Но затем врождённая осторожность снова одержала верх, и он не рискнул повторить. К моменту его смерти состояние было в значительной степени растрачено. Но добросовестный судья, по крайней мере, сумел учредить стипендии в Гарвардском колледже и Гарвардской юридической школе с условием, что их может получить только тот, кто носит имя Скофилда. В отсутствие кандидата деньги направлялись, соответственно, в общие операционные фонды колледжа и юридической школы.

Возможно, из-за того, что в течение многих лет не оказалось ни одного претендента, и приёмная комиссия чувствовала себя немного виноватой, Джона Скофилда, чьи оценки в высшей школе Барнардс-Кроссинга были честными, но низкими, приняли в колледж. А через четыре года он подал заявление и поступил в юридическую школу.

В двадцать восемь лет Джон Скофилд был высоким, белокурым молодым человеком с бледно-голубыми глазами и большими квадратными белыми зубами, красивым и флегматичным. Он делил офис в Салеме с четырьмя другими адвокатами, которые, как и он, боролись за создание собственной практики. Однако Джону приходилось немного лучше, так как его коллеги были женаты, а он мог поддерживать только себя: «Скофилды, как правило, поздно вступают в брак».

Через зал находилась контора пожилого адвоката, Дж. Дж. Малкейхи, владельца офиса, который арендовали Скофилд с товарищами. Джон Скофилд часами просиживал в кабинете Малкейхи, потому что у него было много времени, и потому что старик любил поговорить, особенно пропустив рюмочку-другую. Часто Малкейхи давал ему какую-то работу, в основном канцелярскую, за которую платил, обычно довольно щедро. А иногда Малкейхи передавал ему дело, если сам был слишком занят или ленился. Именно так Скофилд стал защитником Хуана Гонсалеса. Утром, однако, он сидел не в суде, а в кабинете Малкейхи. Старик взглянул на часы и спросил:

– Ты не пошёл сегодня утром на суд?

– Всё кончено, – удовлетворённо улыбнулся Скофилд. – Я заключил сделку о признании вины.

– Какую сделку?

– Шесть месяцев и годовой испытательный срок. Я полагаю, что это намного лучше, чем рискнуть на три-пять лет.

– Я бы его вытащил, – буркнул Малкейхи.

– Да ну, Дж. Дж., он был чертовски виновен.

– Какое это имеет значение? Пусть решает жюри. Что произошло?

– Ну, у Гонсалеса огромная семья, и каждую секунду появлялся кто-то из них, чтобы задать мне вопрос или дать какой-нибудь дурацкий совет. Это начало действовать мне на нервы. Поэтому вскоре я перешёл улицу и устроился выпить чашку кофе. Через пару минут там же оказался помощник окружного прокурора Чарли Вентуро. Вы его знаете?

– Конечно. Я ни за что не повернусь к нему спиной.

– Да ну, он хороший парень. Во всяком случае, он присоединился ко мне, и мы начали говорить. Он продолжает рассказывать о то, как сильно занят этим делом, и как окружной прокурор наступает ему на пятки. А потом он так забавно улыбается углом рта…

– Вот когда действительно стоит остерегаться. Я тут же отступаю назад и крепко держу кошелёк.

Скофилд приоткрыл губы и показал зубы, демонстрируя, что оценил шутку.

– В общем, он сказал, что лучше бы мне посоветовать своему клиенту признать вину. Поскольку дело разбирал судья Прентисс, и вы знаете, как он относится к чернокожим и пуэрториканцам, и я знаю, что у него есть готовое дело…

– У него не было дела, – категорически отрезал Малкейхи.

– О, нет, Дж. Дж., у него был свидетель, приличный парень средних лет, который…

– Который облажался или не смог подтвердить свои показания.

– Нет, всё в порядке. Я видел его в коридоре.

– Значит, он облажался. Он сказал Вентуро, что не уверен, что это был Гонсалес.

– Зачем ему так поступать?

– Потому что жена его достала. «Зачем тебе связываться с кучей сумасшедших пуэрториканцев?» Вот почему. Это случается постоянно. Итак, Вентуро, зная, что у него нет дела, и увидев, как ты идёшь выпить чашку кофе, следует за тобой и предлагает сделку. Позволь спросить: если у него было готовое дело, и он был уверен в осуждении на срок от трёх до пяти лет, зачем ему предлагать соглашаться на паршивые шесть месяцев?

– Ну, он был занят…

– Ну и что? Они всегда заняты, и окружной прокурор вечно подгоняет их, чтобы быстрее шевелились. Что он выиграл? Дело было бы закончено до полуденного перерыва.

– Вы думаете, он меня облапошил?

– Именно.

– И я должен был идти в суд?

– Это азартная игра. Особенно ради себя самого.

– Что вы имеете в виду?

Малкейхи посмотрел на удручённого молодого человека, сидящего через стол. Что с ним не так? Чего не хватает? Такой красивый парень… Он пожалел его и попытался объяснить.

– Послушай, у этих пуэрториканцев большие семьи. У каждого есть куча братьев и сестёр и больше двоюродных братьев и сестёр, тётушек и дядюшек, чем ты можешь сосчитать. У тебя была бы большая публика в зале суда, если бы ты выступил на заседании. Если они увидят, как адвокат борется за своего клиента, встаёт и возражает, опровергает показания на перекрёстном допросе, подводит итоги, обращаясь к присяжным со страстной речью, они подумают, что он довольно хорош, даже если проиграет дело. Что произойдёт, если твой клиент получит от трёх до пяти? С этим ничего не поделаешь. Но его семья, они думают, что суд – это игра: ты можешь выиграть, можешь проиграть. Для них важно то, хорошо ли ты сражаешься или нет. И если ты им понравился, то у тебя есть шанс получить новое дело. Гражданское или уголовное. Аренда, контракт, подтверждение права на недвижимость – они придут к тебе, потому что видят, что ты борешься за своего клиента, и тебе не всё равно. Но если ты соглашаешься на признание вины, рано или поздно им придёт в голову мысль, что, может быть, если бы суд состоялся, ты мог бы выиграть.

– Вы думаете, я всё испортил?

– Уверен в этом, – ответил Малкейхи. Он собирался произнести обычные слова сочувствия и утешения, но, увидев отражение в пыльном окне офиса, не мог не сравнить свой внешний вид – приземистое и бесформенное тело, пухлое лицо и нос картошкой – с симпатичным молодым человеком, сидевшим напротив. У Скофилда было всё, чего не было у Малкейхи, когда он начинал, и всё же... Внезапно им овладели злость и раздражение. Не только из-за неверного поведения в деле Гонсалеса, но и из-за общего самодовольства сидевшего напротив молодого человека. Однако Малкейхи не проявил никаких признаков раздражения, когда выдвинул нижний ящик стола и достал бутылку и стакан. Автоматически он протянул бутылку собеседнику.

Скофилд покачал головой.

Малкейхи налил себе выпить, сделал глоток, а затем, держа бокал в руке, откинулся на спинку стула и прижал ногу к боковой поверхности выдвижного ящика, чтобы сохранить равновесие.

– Ты когда-нибудь думал, – лениво спросил он, – что, возможно, занялся не тем?

– Вы думаете, я настолько плох, а?

Старик беспомощно развёл руками.

– Ты не продумываешь всё до конца. Ты импульсивен. У тебя появляются мысли, и иногда очень хорошие, но ты следуешь им, не принимая во внимание долгосрочные эффекты. Например, сегодня, или тот контракт, который ты подписал пару дней назад. Ты думаешь быстро, но не думаешь долго. А адвокат должен думать о долгосрочной перспективе для своего клиента. Клиент что-то предпринимает или хочет что-то предпринять, он горит жаждой деятельности, но его адвокат – парень, который спрашивает: «А что, если…?» Понятно? Кажется, твой разум работает не так.

– Так что же мне делать?

Малкейхи задумался.

– Тебя не было три-четыре года?

– Ага.

– И ты не справляешься, не так ли? Ты хорошо одеваешься, и у тебя квартира в Уотерфронт Тауэрс[21]21
  Уотерфронт Тауэрс – апартаменты на набережной.


[Закрыть]. С другой стороны, у тебя эта ненормальная подержанная машина. Скажи мне, ты вообще зарабатываешь деньги?

– Немного.

Пожилой мужчина грубо рассмеялся.

– Ну, ты можешь жениться на богатой девушке. Это решит твою проблему.

– О, богатые девушки в наши дни не выходят замуж. Они предпочитают карьеру. Они становятся врачами, юристами и преподавательницами колледжей.

– Может быть, тебе следует объединиться с каким-нибудь умным молодым евреем или итальянцем. Ты работаешь над привлечением бизнеса, и он справится с этим. У тебя имеются внешность, манеры и всё такое, ты должен знать многих. Любых клиентов, которых сможешь заполучить, ты будешь передавать ему… нет. – Взмахом руки он отклонил идею. – Он бросит тебя, как только ты создашь ему клиентуру. Я скажу тебе, что ты можешь сделать. Иди в политику. Там не имеет значения, если ты валяешь дурака. Ты становишься представителем или сенатором штата[22]22
  Законодательная власть каждого штата (кроме Небраски) называется Конгрессом и состоит из двух палат: верхняя – Сенат, нижняя – Палата представителей (в некоторых штатах – Палата делегатов, Генеральная ассамблея).


[Закрыть], и дело в шляпе. В дополнение к зарплате это пойдёт на пользу делу. Видишь ли, люди будут думать, что у тебя есть связи... ну, с окружным прокурором, судьями и судебными клерками. Более того, они не считают, что ты займёшься их делами лично, поскольку занят государственной деятельностью. Они ожидают, что ты передашь это кому-нибудь в своём офисе.

Скофилд снова показал свои квадратные белые зубы.

– Какой-то еврей или итальянец…

– Конечно. Почему бы и нет? – Тут его осенила внезапная мысль. – Слу-ушай, заметил парня, который сидел у меня в офисе вчера днём? Так вот, это был Джим Талли. Он медбрат, или санитар, или что-то такое в больнице Линна. Он сообщил мне, что Джо Брэдли, сенатор от этого округа, оказался в больнице с тяжёлым сердечным приступом. Официальная версия – прохождение обследования, но на самом деле у него инфаркт, причём тяжёлый.

– И?

– Так что, скорее всего, он не будет баллотироваться на переизбрание. Никто ещё не знает, поэтому, если бы ты заявил об этом…

– Сенатор штата? Это просто смешно. Как можно надеяться баллотироваться на пост сенатора штата с бухты-барахты? Для этого следует хорошо потрудиться. Возможно, я мог бы баллотироваться на члена городского управления Барнардс-Кроссинга, но…

– Должность члена городского управления не даст тебе ничего, кроме, может быть, нескольких телефонных звонков с жалобами на сборку мусора. И никакой зарплаты. Сколько известных тебе муниципальных служащих играют важную роль в политике? Ты хочешь выбраться из местного болота и попасть в сенат. И там уже лавировать. – Малкейхи зигзагообразно взмахнул обеими руками. – После этого ты можешь стать членом какой-либо комиссии или судьёй, если тебе это по вкусу. Или остаться сенатором, затем перейти к конгрессмену и переехать в Вашингтон. А там возможности... – Он развёл руки над головой, демонстрируя бесконечность.

– Да, но всё это требует денег.

– Первое правило политики, – веско проронил Малкейхи, – не использовать свои собственные деньги. Только деньги других людей, вклады в кампанию.

– Но для начала требуется хоть какая-то сумма.

Малкейхи кивнул.

– Конечно, стартовый капитал. Но у тебя он есть. Твоя одежда, твои апартаменты в Уотерфронт Тауэрс...

– Немного, – признался Скофилд. – Моя доля от продажи дома после смерти отца. Всего лишь несколько тысяч.

– Слушай, мальчик, тебе не нужно много, чтобы начать. И ты не выбрасываешь деньги на ветер. Это реклама. Неужели непонятно? Выигрыш, проигрыш – ты получаешь всю эту рекламу бесплатно. Скажем, ты проводишь митинг. И начинаешь, представляя себя: «Я Джон Скофилд, практикующий адвокат с офисами в Салеме». Уловил? В аудитории обязательно окажется какой-то зануда, у которого имеется небольшая юридическая проблема. Кто-то должен ему денег и не возвращает долг. Или ему нужно составить какой-то контракт. У него нет адвоката. Ну вот, перед ним порядочный молодой парень, который говорит здравые вещи, и он адвокат в Салеме. Почему бы не пойти к нему? Ясно? А теперь – что будет, если ты выиграешь?

– И что же?

Малкейхи возвёл руки к небу, как будто собрался обнять небеса.

– Ты будешь ворочать большими делами. Мы создадим юридическую фирму: «Скофилд, Малкейхи, Коэн и Мастранжело». – Он махнул рукой, будто указывая на дверную табличку.

– Кто такие Коэн и Мастранжело?

– Мы заполучим умного еврея или итальянца. А может, и обоих сразу.

– А может быть, Вентуро из офиса окружного прокурора для итальянской общины, – предложил Скофилд.

– Возможно, – кивнул Малкейхи.

Скофилд в восторге сверкнул зубами при мысли об одурачившем его человеке, который теперь станет трудиться на него. Но потом вернулся к реальности.

– Нет, это глупо. Я не могу баллотироваться на пост сенатора штата.

– Почему бы и нет? Это наилучший выбор для тебя. Ты бы баллотировался как республиканец, и к тому же на первичных выборах. Кандидат от республиканцев обязательно победит на выборах в этих округах, независимо от того, кто он. Вот основной вопрос, который должен тебя интересовать. Сколько людей голосует на первичных выборах? Двадцать процентов? Максимум двадцать пять. Ты получаешь твёрдую поддержку Барнардс-Кроссинга, и дело в кармане. Теперь – самое главное. Ты – один. Единственный, кто будет баллотироваться от республиканцев.

– Почему единственный?

– Потому что никто, никто в здравом уме не собирается оспаривать выдвижение Джо Брэдли. Он был сенатором от округа – не знаю, сколько лет. Итак, ты заявляешь об этом. Затем, когда он, наконец, сообщает, что не будет переизбираться, ты получаешься единственным игроком на поле.

– Да, и в ту минуту, когда он заявляет, на поле выскакивает полдюжины других.

– Ну и что? Ты-то выступил первым. И получишь известность прежде, чем другие начнут действовать.

– А если ваш друг ошибся, и Брэдли снова выставит свою кандидатуру?

– Значит, ты проиграешь. Но у тебя останется вся бесплатная реклама, вся шумиха.

– Ну-у...