Текст книги "Однажды рабби уйдёт"

Автор книги: Гарри Кемельман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Гарри Кемельман

ОДНАЖДЫ РАББИ УЙДЁТ

Перевод с английского Викентия Борисова

© Copyright: Викентий Борисов, 2024

ОТ ПЕРЕВОДЧИКА.

«Гарри Кемельман (1908 – 1996 гг.) – американский писатель, мастер иронического детектива. Настоящую славу Кемельману принёс цикл детективных романов, в которых главным действующим лицом является раввин Смолл – наподобие Честертоновского отца Брауна демонстрирующий куда бо́льшие успехи в раскрытии преступлений, чем профессиональные сыщики и полицейские, благодаря здравому смыслу и постоянному обращению к источникам религиозной мудрости» (Википедия).

Вначале Г. Кемельман написал так называемую «недельную серию» – семь романов, каждый из которых связан с определённым днём недели. Несколько позже вышла книга «Беседы с рабби Смоллом» – на сей раз не детективная, а популярно-религиоведческая. Предметом дискуссий раввина Смолла с любознательным евреем-агностом Аароном и девушкой, выросшей в христианской семье и мечтающей стать супругой молодого еврея-учёного, становятся история еврейского народа и народов, существенно повлиявших на эту историю, философские вопросы роли религиозной морали в обществе, нравственно-этические и социально-правовые вопросы.

А в 1985 году писатель приступил к новой серии, которую можно объединить в цикл под названием «Однажды». Дословный перевод названий – «В какой-то день рабби уйдёт» (1985), «В один прекрасный день рабби купил крест» (1987), «День, когда рабби ушёл в отставку» (1992) и «В тот день рабби уехал из города» (1996). Для единообразия и большей благозвучности я заменил сочетания со словом «день» словом «однажды».

Перед вами – первый роман из этой серии.

В. Борисов.

Последнему пополнению моей семьи,

ЭННИ М. К. РОССАНТ

Удачи в жизни!

1

Сидя в гостиной и читая дневную газету, рабби Дэвид Смолл слышал, как его жена Мириам передвигается по кухне. По производимому шуму – грохоту кастрюль и сковородок и стуку дверцы духовки – он понимал, что она раздражена. И знал, почему. Она увидела ежемесячные счета.

Мириам подошла к двери гостиной. Её фигура, отметил он, была такой же стройной и подтянутой, как у старшеклассницы. Она нетерпеливо откинула прядь светлых волос, падавших на лицо.

– Дэвид, нам нужно больше денег, – объявила она.

– Да, дорогая, – автоматически ответил он кротким тоном, не опуская газету.

– Наверно, я буду искать работу.

Он отложил газету.

– Какую?

– Возможно, машинистки. Нет, тогда мне придётся работать в конторе, и мало кто меня увидит. Я стану кассиршей в супермаркете. Тогда люди заметят и поймут, что они недоплачивают своему рабби.

Зазвонил телефон, и рабби потянулся к нему.

– Рабби Смолл, – отозвался он. Затем: – О, как дела?.. Нет, у нас ничего не запланировано... Конечно… Конечно... Около восьми?.. Ладно, в любое время. До свидания. – И объяснил Мириам: – Это был Сэм Файнберг. Он осведомился, будем ли мы дома сегодня вечером. Он хотел бы приехать.

– Отлично. Можешь попросить у него побольше денег.

– Вот так вот? И что он тогда сделает? Полезет в карман за бумажником или попросит у меня ручку, чтобы выписать чек?

– О, ты знаешь, что я имею в виду. Мне известно, что финансовый комитет должен одобрить его кандидатуру, по-моему, по рекомендации ритуального комитета, и тогда весь совет должен проголосовать за него. Но кто-то должен это предложить, привести колёса в движение. Ну что плохого в том, чтобы спросить мистера Файнберга? Ты ему нравишься. Вы хорошо ладите друг с другом. За пару лет, когда он был президентом, у тебя ни разу не возникало проблем с ним. По крайней мере, я не помню, чтобы ты когда-нибудь жаловался на него.

– Мы хорошо ладим.

– Тогда почему бы не…

– Я не могу его просить, Мириам.

– Но почему нет? Нынешняя инфляция сократила твоё жалованье…

– Я получаю надбавку на стоимость жизни.

– Но её постоянно не хватает, и ты не получишь её до следующего контракта. Если бы, по крайней мере, ты не возвращал свои вознаграждения…

– Я согласился на это условие, когда впервые приехал сюда.

– Но нам бы они совсем не помешали, – простонала она. – Свадьба Беренсона принесла тебе двести долларов.

Он улыбнулся.

– Я уверен, что и четверти этой суммы не получил бы, если бы Беренсоны думали, что она пойдёт в мой карман. Они знают, что я передаю вознаграждение в казну храма[1]1
  Храм – у Кемельмана так именуются и собственно здание синагоги, и конгрегация (прихожане, паства, т. е. верующая часть еврейской общины города). Храмом руководит правление с президентом, избираемым на определённый срок. Правление учреждает комиссии, в ведении которых находятся различные вопросы. (Здесь и далее примечания переводчика).


[Закрыть], и поэтому платят больше, чтобы все узнали, сколько они пожертвовали.

– Ты можешь учитывать все деньги, которые возвращаешь, и просить правление увеличить твоё жалованье хотя бы на эту сумму. Это было бы только честно. Большинство рабби сохраняют свои гонорары.

Он молчал, демонстрируя, что не хочет продолжать обсуждение. Хотя ему было всего сорок лет, рабби Смолл порой казался стариком из-за сутулости, свойственной учёным, и бледного лица, на котором красовались очки с толстыми линзами. А иногда – как сейчас – маленьким упрямым мальчишкой, который не хотел слушаться, да ещё и отказывался извиняться.

Мириам не отставала.

– Разве ты не собираешься просить о повышении зарплаты, Дэвид?

Он улыбнулся и мягко произнёс:

– Послушай, Мириам, для меня просить о повышении – унизительно.

– Но это деловое соглашение, – возразила она. – У тебя есть контракт.

– Конечно, вот я и поступлю по-деловому. Когда придёт время.

– А что ты называешь «по-деловому»?

– Когда я смогу заявить, что хочу больше денег, а иначе уйду. Разве ты не понимаешь – если я прошу о повышении зарплаты, и при этом вполне очевидно планирую продолжать свою работу, это – как… как попрошайничество. Я будто клянчу милостыню, взывая к их милосердию. А что, если мне откажут? Обидеться, надуться? Я не могу так поступить. Если я перейду на такие отношения с ними, то потеряю всю власть.

– На раввинской конференции в Провиденсе Сара Метценбаум рассказала мне, как Джек работает, когда хочет чего-то добиться. Он по секрету сообщает о своих желаниях близким друзьям на поле для гольфа, и они поднимают вопрос на собрании.

Рабби мысленно отметил один из наиболее печальных аспектов раввинских конференций: раввины встречались и слушали лекции, их жёны также встречались и сравнивали впечатления.

– Джек Метценбаум – дружелюбный, общительный парень, который заводит друзей легко, практически автоматически. Я – нет. Над этим нужно работать. Необходимо общаться с ними, обедать с ними…

– И в чём трудности?

– У скольких из наших членов правления есть кошерные дома[2]2
  Кашру́т – термин в иудаизме, означающий дозволенность или пригодность чего-либо с точки зрения галахи (см. ниже). В русском языке прилагательное коше́рный образовано от ивритского каше́р, ашкеназский вариант произношения – ко́шер. Галаха́ – традиционное иудейское право, совокупность законов и установлений иудаизма, регламентирующих религиозную, семейную и общественную жизнь верующих евреев.


[Закрыть], где мы могли бы поесть? И я не играю в гольф.

– У Честера Каплана и его группы есть кошерные дома.

– Ну да, всё, что мне требуется – проявить пристрастие к Честеру Каплану, – усмехнулся он. – Большинство членов правления и так считают, что я всегда на стороне ортодоксальной группы[3]3
  Пояснение для тех, кто не читал предыдущие романы. В иудаизме, как и в любой религии, есть множество течений, различающихся прежде всего по строгости соблюдения заповедей и взглядам на применение этих заповедей в современном мире. Очень приблизительно можно выделить четыре группы (в порядке возрастания, так сказать, либерализации взглядов): ортодоксы, консерваторы, реформисты и прогрессивисты. Рабби Смолл – раввин консервативного толка. Правление храма Барнардс-Кроссинга специально пригласило консервативного раввина в виде своеобразного компромисса – для того, чтобы привлечь в храм максимальное количество верующих разных взглядов. В противном случае религиозной жизни иудейской общины грозил бы упадок, так как ортодоксы не пошли бы к реформистам, а те, в свою очередь – к ортодоксам.


[Закрыть].

– И какой выход? Ты не будешь просить о повышении, и нет никого, чтобы походатайствовать за тебя. Если они до сих пор не подумали о том, чтобы повысить тебе жалованье, то вряд ли это случится в будущем.

Рабби видел, что Мириам взволнована и расстроена, и решил, что стоит её успокоить.

– О, я что-нибудь придумаю. Не беспокойся об этом.

Но она не собиралась сдаваться:

– Учитывая основные правила, которые ты изложил, я бы хотела знать, что именно.

Мириам была похожа на маленькую девочку, и даже не верилось, что она – мать двух детей-подростков. Голубые глаза, широкие и обычно весёлые, теперь резко, даже обвинительно смотрели на мужа. Подбородок высоко поднялся, чтобы подчеркнуть решимость, а масса светлых волос, небрежно уложенных на макушке, рисковала упасть, когда Мириам властно откинула голову назад – жест, который всегда заставлял рабби защищаться.

Он постарался выиграть время.

– Ну-у, когда мой контракт подойдёт к концу, наверно, мне отправят очередной. И... и я просто не подпишу его. Вот и всё. Когда меня спросят о причине отказа, я скажу, что не могу оставаться с нынешней зарплатой.

– И сколько ты попросишь?

Он недовольно фыркнул.

– Я не знаю. Это будет зависеть от…

– Нам нужна ещё как минимум пара тысяч.

– Значит, я попрошу ещё две тысячи.

– Две тысячи пятьсот.

– Хорошо. Две тысячи пятьсот.

– А если они откажутся?

– Тогда я не подпишу контракт и начну искать другую работу. Устроит?

Она медленно кивнула.

– Хорошо, но когда вечером к нам придёт Файнберг, не стоит ли намекнуть ему о том, что ты планируешь – пусть он предупредит правление, и они начнут думать об этом?

Он покачал головой.

– Или это приведёт к тому, что они уже сейчас начнут искать замену.

– Тогда ты хотя бы поймёшь своё положение и тоже сможешь начать поиски до истечения срока действия контракта.

– Послушай, Мириам, – терпеливо сказал рабби, – я не знаю, почему он приезжает, и о чём хочет поговорить…

– Но если подвернётся удобный случай…

– Хорошо. Если он сообщит о большом профиците в казне и попросит у меня совета, как его потратить, я упомяну, что правление может рассмотреть вопрос о повышении моей зарплаты. Устроит?

Задняя дверь открылась, а затем с грохотом затворилась. Из кухни донёсся резкий голос их тринадцатилетней дочери Хепсибы, розовощёкой, белокурой, но, вопреки моде, приземистой и коренастой.

– Джонатон[4]4
  Так в оригинале. Хотя в романах недельной серии сына зовут Джонатан.


[Закрыть] – свинья! – заявила она. – Эл Штайнер подвозил его, и вместо того, чтобы остановиться, они проехали прямо мимо меня. Джонатон даже махнул рукой. Привет, папа. Привет, мама. Он наверху?

– Он ещё не пришёл домой, – ответила Мириам. – А ты припозднилась, и если не поспешишь, то опоздаешь в еврейскую школу.

– Папа, ты можешь меня подвезти?

– Прогулка пойдёт тебе на пользу, – сообщил отец.

– Отец занят, Сиба. Лучше выпей молока. У тебя осталось достаточно времени, чтобы добраться туда, если не копаться.

– Ну и на кой мне идти в эту чёртову старую еврейскую школу?

– Потому что сегодня среда, – отрезала мать, – и у тебя занятия.

Последовали звуки шагов, поднимавшихся по лестнице, швыряния книг, шагов, летевших с лестницы, а затем грохот задней двери. Мириам вздохнула.

Минут пятнадцать было тихо, а затем задняя дверь распахнулась и закрылась.

– Джонатон? – спросила Мириам.

Их семнадцатилетний сын, высокий, худой и неуклюжий, вошёл в гостиную.

– Привет, папа. Привет, мама.

– Почему ты не отвёз сестру домой? – спросил рабби.

– Потому что мы не собирались домой. Мы ехали к Элу Штайнеру. А она – вреднюга. Эл Штайнер только что заимел компьютер. Я хотел его увидеть. Знаешь, это нечто. Можно напечатать на нём домашнюю работу и внести всевозможные исправления, а затем просто нажать кнопку, и работа наберётся сама с положенными полями и всем остальным. А ещё можно нажать кнопку, и она исправит все ваши ошибки в написании.

– Ты мог бы подвезти её до главной улицы, – отметила Мириам.

– Она бы попыталась увязаться вместе с нами. Ты испекла печенье?

– В банке есть немного, – бросила Мириам. – Сегодня вечером ты сидишь с малышом Коулманов, так?

– О, да. Не можешь меня подбросить, пап?

– Извини, не могу. Вечером мы ожидаем гостя. Возьми велосипед.

– Мне нужно быть там в семь, так что я подумал: когда ты отправишься для миньяна[5]5
  Минья́н – необходимый кворум для совершения публичного богослужения, община из не менее 10 взрослых евреев-мужчин старше 13 лет и 1 дня, собирающаяся для общинного богослужения и проведения ряда религиозных обрядов.


[Закрыть] на вечернюю службу…

– В такую погоду я с удовольствием хожу пешком. Кроме того, как ты собираешься добираться домой?

Джонатон что-то пробормотал и поднялся по лестнице в свою комнату. И в доме Смоллов снова воцарился мир.

2

Говард Магнусон, одетый в спортивную рубашку, синий пиджак и серые брюки, спустился на завтрак в солнечную столовую с видом на гавань Барнардс-Кроссинга. Он наклонился, подарив своей жене Софии небрежный поцелуй, а затем занял место за столом напротив неё. Кивнув головой в сторону третьего места, он спросил:

– Лора?

– Всё ещё спит, – ответила жена. – Накануне пришла очень поздно.

Горничная, девушка местная и не очень хорошо вышколенная, поставила перед ним бекон и яйца, положила у локтя экземпляр «Нью-Йорк Таймс», а затем наполнила кофейную чашку из тяжёлого серебряного кофейника, уже стоявшего на столе. Магнусон сделал пробный глоток.

Девушка колебалась.

– Миз[6]6
  Миз – «госпожа»; нейтральное обращение к женщине в англоязычных странах. Ставится перед фамилией женщины, как замужней, так и незамужней – в том случае, если её семейное положение неизвестно или она сознательно подчёркивает своё равноправие с мужчиной. Появилось в 1950-х годах; вошло в употребление с 1970-х годов по инициативе феминистского движения.


[Закрыть] Хагерстрём велела спросить: кофе свежего принести?

– Нет, этот абсолютно нормальный.

– Не нужно подогреть?

– Нет, всё отлично.

Магнусон был красивым мужчиной лет пятидесяти с седыми волосами и дружелюбными голубыми глазами. Девушка подарила ему тоскующий, обожающий взгляд – что немало развлекло жену – а потом неохотно удалилась на кухню.

– Нерешительная девица, – заметил он.

– Она влюблена в тебя.

– Смешно, – фыркнул он, пытаясь казаться раздражённым, хотя втайне испытывал удовольствие. – Когда Лора вернулась?

– В два, в три – кто знает? Я слышала, как она вошла, но не смотрела на часы. К чему?

– К чему? К тому, что она наша дочь. Она девушка…

– Ей двадцать пять лет, Говард.

– И что?

– И она провела последние три года в Англии, а до этого училась в школе, которая тоже находится достаточно далеко от дома.

– Понятно, – смутился он. – Тем не менее... она никогда не говорит тебе, куда идёт?

– Говорит, если задумывается об этом, или если я её спрашиваю. Накануне вечером она отправилась в Кембридж[7]7
  Кембридж. Речь идёт не об английском городе, где расположен знаменитый Кембриджский университет, а о городе в штате Массачусетс в США, который отделяется рекой Чарльз от Бостона. Как и его английский тёзка, американский Кембридж является крупным интеллектуальным центром – здесь расположены не менее знаменитые Гарвардский университет, Массачусетский технологический институт (MIT), Университет Лесли и Международная бизнес-школа Hult.


[Закрыть]. Что-то связанное с политикой.

– О, политика…

– Почему бы и нет? – София Магнусон была высокой женщиной с длинным узким лицом – скорее правильным, чем красивым. Даже сейчас, сидя в халате, она выглядела достаточно величественно, чтобы отправиться на посольский бал. – Тебе тоже стоит задуматься об этом, Говард. О, я хочу не баллотироваться на должность, но советовать, влиять. Что ожидается от человека, занимающего такое положение, как ты. – Она постучала по местной газете, которую читала. – Здесь говорится, что Ронни Сайкса пригласили в Вашингтон. Он собирается служить в какой-то президентской комиссии. Почему они никогда не приглашают тебя?

Он посмотрел вверх.

– Очевидно, потому, что я не принимаю активного участия в политике. Ронни Сайкс – член республиканского комитета штата. Почему тебя это интересует? Ты хочешь поехать в Вашингтон? Зачем?

– Ну, мы бы завязали знакомство с разными людьми, важными людьми, людьми, которые сидят за рулём. Ты же вносишь взносы в казну партии?

– Ничего существенного. Всякий раз, когда у них происходит банкет, я покупаю кучу билетов, но и всё. Между прочим, Сайкс – грек. Раньше его звали Скурос или что-то в этом роде.

– Какое это имеет значение?

– Это означает, что он общается с меньшинством, и поэтому может быть полезным для администрации.

– Ну, мы вроде бы тоже меньшинство? Почему ты не можешь быть в контакте с еврейской общиной?

– Он не просто грек. Он тесно связан со своей общиной. Кажется, он когда-то был президентом «АХЕПЫ»[8]8
  «АХЕПА» – Американо-греческий прогрессивный просветительский союз – базирующаяся в США крупнейшая и старейшая в мире действующая международная греческая низовая общественная некоммерческая благотворительная организация, учреждённая 26 июля 1922 года в Атланте (Джорджия) в ответ на чинимые членами Ку-клукс-клана изуверства, имевшие место в американском обществе в начале XX века, а также для оказания помощи греческим иммигрантам в ассимиляции в это общество.


[Закрыть].

– А ты когда-то занимал высокую должность в храме.

– Вице-президента. И это было семь или восемь лет назад, когда мы ещё жили в Бостоне. И я не играл какой-то значимой роли. Мой дедушка практически основал храм и был его первым президентом. А потом мой отец стал президентом на пару сроков. Так что я более или менее ожидал, что буду вовлечён в храмовые дела. Честно говоря, одной из достопримечательностей прихода в Барнардс-Кроссинге было то, что у меня появился повод отказаться от участия в этих делах.

– Однако ты присоединился к здешнему храму в первый же год, как только мы приехали.

– Это другое. Это единственная еврейская организация в городе. Если бы я носил явно еврейское имя – Коэн, Леви или Гольдштейн – то не стал бы беспокоиться. Но Магнусон мог быть кем угодно – британцем, шведом. Я не хотел, чтобы кто-то думал, что мне стыдно за свои корни, и поэтому присоединился к храму.

– Хорошо, но в прошлом году ты стал членом правления. Разве это не означает более активное участие в делах? – вызывающе спросила София.

Магнусон усмехнулся.

– Я чувствовал, что должен был. Вот послушай: ты была в Париже, а у меня возникли проблемы. Я ни разу не рассказывал тебе о том, что случилось. Первое, о чём я подумал – проконсультироваться со своими адвокатами в Бостоне. Но быстро понял, что такой подход будет неправильным. Они превратят это в дело Верховного суда. Они предстанут перед коллегией выборщиков с письменными показаниями, свидетельствами, прецедентами. И я чувствовал, что это не сработает. Избиратели – местные люди, простые люди. Например, парикмахер. Такой подход может просто отвратить их от меня. Поэтому вместо шумихи я пошёл в ратушу, чтобы самостоятельно разобраться в ситуации. На стене висел каталог с именами городских чиновников, а юриста звали Моррис Гальперин.

Она понимающе улыбнулась.

– Ясно.

– В тот момент он оказался у себя в кабинете, поэтому я объяснил ситуацию и попросил его разобраться с этим, как моего адвоката.

– И?

– Он отказал мне.

– Он знал, кто ты?

– Да, конечно, но он объяснил, что здесь имеет место конфликт интересов, и он не может выступать в качестве моего адвоката по вопросу, по которому ему, возможно, пришлось бы давать советы выборщикам. Затем он сказал, что мне не нужен адвокат, и я просто должен предстать перед коллегией и рассказать свою историю, и это произведёт лучшее впечатление, чем если бы меня представлял адвокат. А потом подмигнул мне и сказал: «Кроме того, если выборщик задаст мне вопрос, моё мнение может помочь».

– Очень дружелюбно с его стороны, надо сказать.

– Конечно. Как оказалось, они даже не спросили его мнения. И единогласно решили в мою пользу. Поэтому после того, как решение опубликовали в городском вестнике, в результате чего оно приобрело официальную силу, я снова пошёл к Гальперину. Я чувствовал, что должен ему кое-что – за то, что он посоветовал мне не привлекать адвоката.

– И на этот раз, держу пари, он оказался более податливым.

– Ты проиграла! Он сказал, что не может взять плату за совет, так как дал его, исполняя обязанности городского юриста.

– Сколько лет этому Гальперину?

Он задумался, поджав губы.

– Около сорока.

– Приятно видеть, что, по крайней мере, у некоторых молодых людей осталось чувство этики. – Жена заметила лукавый взгляд мужа и добавила: – Или что-то ещё?

Магнусон рассмеялся.

– Ну, не совсем. Мы поговорили, и разговор перешёл на храм. Затем он неожиданно спросил меня, не возражаю ли я, если он предложит моё имя для членства в правлении.

– Просто так?

– М-м... Видишь ли, он знал, что я ему обязан.

– Но ты не интересуешься религией, и…

– Я объяснил ему, и он ничуть не смутился. Он сказал, что очень немногие члены правления действительно религиозны, но это не касается их чувства принадлежности к евреям, которое, по их мнению, связано с синагогой. Он понял, что при моей занятости я не смогу регулярно посещать собрания, а я понял, что не имеет значения, посещаю ли я их. Они просто хотели получить престиж моего имени на своей почтовой бумаге. И я согласился. Что ещё я мог сделать?

– Но ты посещал собрания – во всяком случае, некоторые.

Он улыбнулся с сожалением.

– Пару раз. А следовало бы чаще. По-моему, они не знают, как вести бизнес. Я мог бы исправить положение.

– Я уверена, что мог бы. Так как насчёт того, чтобы стать президентом?

– Храма? Зачем, ради Бога?

– Неважно. Но мог бы, если бы захотел?

Рассматривая это с той же точки зрения, что и проблему корпоративной и институциональной политики[9]9
  Корпоративная политика – это принципы, правила и регламенты, которыми должны руководствоваться в своей работе сотрудники и руководство данной организации. Институциональная политика – проводимые государством мероприятия по формированию новых, устранению старых и трансформации имеющихся собственнических, трудовых, финансовых, социальных и других экономических институтов.


[Закрыть], он склонил голову вбок, размышляя.

– Ну…

– Не поговорить ли тебе об этом с рабби?

– О нет. – Он нетерпеливо покачал головой. – Он просто служащий храма. Наверно, я мог бы... хм-м... знаешь, как я поступлю? Поговорю с этим Моррисом Гальпериным.

– Потому что он первым предложил тебя в Совет?

– Нет. Потому что у него есть понимание политики. То, что его избрали городским юристом, хотя он и иудей, подтверждает этот факт. Я бы предложил ему выступить в роли организатора выборной кампании.

– С чего ты взял, что он согласится?

– О, думаю, что так и будет. Он молод и стремится сделать карьеру. Уверен, что он будет признателен за возможность сотрудничать со мной.

– Откуда ты знаешь, что он стремится сделать карьеру?

– А зачем иначе он занялся работой городского юриста? Зарплата ничтожна, и в течение года каждую среду по вечерам надо посещать собрания выборщиков. – Лицо Магнусона расслабилось в широкой улыбке. – Кроме того, я посмотрел его счёт в банке, прежде чем отправился к нему во второй раз.

– Как тебе это удалось?

– Это местное отделение моего банка. А я – директор. Как ты думаешь, управляющий будет сопротивляться мне, если я захочу с чем-либо ознакомиться?

– И?

Он пожал плечами.

– Он зарабатывает на жизнь, но ничего из ряда вон выходящего.

– Какой он? Как он выглядит?

– Достаточно достойно. Крупный мужчина, шести футов[10]10
  1 ярд – примерно 0,91 метра. 1 ярд = 3 фута. 1 фут – примерно 30,5 см. 1 фут=12 дюймов. 1 дюйм – примерно 2,54 см.


[Закрыть] росту и довольно коренастый, но не толстый – пока нет. У него большой нос и мясистые губы. Линия роста волос уже подкралась к макушке, но у него симпатичное лицо, и он всё время улыбается.

– Замечательно, – кивнула София. – Я приглашаю его на ужин.

– Зачем?

– О, потому что он был порядочным и услужливым, – туманно ответила она. – И потому, что было бы интересно изучить возможности. Кроме того, после продажи «Электек Корпорейшн» тебе нужна новая цель. Не возражаешь?

– Что толку возражать, если ты уже всё решила?