Текст книги "В субботу рабби остался голодным"

Автор книги: Гарри Кемельман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Глава XIV

После визита к миссис Хирш рабби собирался поехать прямо домой, но, выйдя от нее и сев в машину, через некоторое время заметил, что едет в обратном направлении, к центру города. Вскоре он уже петлял по лабиринту узких кривых улочек Старого Города. Сделав два поворота, он заблудился, свернул на одну улицу, потом на другую, в надежде найти знакомые места, но всякий раз, когда ему казалось, что он узнал какое-то здание, дорога поворачивала в другую сторону. В манящей близости он видел торчащую на холме ратушу. Она находилась в знакомом ему месте, но ни одна из улиц, казалось, не вела к ней. Тем временем мимо мелькали, как в калейдоскопе, милые старомодные садики позади очаровательных, потрепанных штормами домов с золотым орлом над дверями, занятные лавки ремесленников и художников и – самое восхитительное из всего – магазинчик корабельных принадлежностей, в витринах которого теснились медные компасы, бухты нейлоновых канатов, рынды, всякие другие морские штуковины причудливой формы и таинственного назначения, а также – ни к селу ни к городу – пара добротных резиновых сапог.

Внезапно рабби очутился на чрезвычайно узкой улице, по обе стороны которой стояли припаркованные машины, а транспорт двигался в обоих направлениях. Он замедлил ход, и мотор вдруг заглох. Позади сигналили машины, а он тщетно поворачивал ключ зажигания: единственным ответом на эти усилия был пронзительный вой стартера. С досадой нажимая на педаль газа, рабби вдруг услышал рядом голос:

– Наверное, вы его залили, рабби.

Он поднял глаза и, к своему огромному облегчению, увидел Хью Лэнигана. Шеф полиции был в спортивной рубашке и хлопчатобумажных брюках, а подмышкой держал воскресную газету.

– Ну-ка, дайте я попробую.

Рабби подтянул ручник и подвинулся, пуская на свое место Лэнигана. Водители задних машин перестали сигналить – то ли потому, что узнали шефа полиции, то ли поняли, что у нарушителя действительно серьезная проблема. Шеф выжал педаль акселератора до самого пола, повернул ключ, и мотор волшебным образом завелся. Он широко улыбнулся рабби.

– Как насчет того, чтобы выпить у нас?

– Не откажусь. Ведите вы.

– Ладно.

Лэниган без труда пробрался через лабиринт подъезжающих и паркующихся машин, и когда они подъехали к его дому, стал правыми колесами на тротуар, чтобы как можно меньше мешать проезду. Открыв калитку из белого штакетника, он провел рабби по дорожке, а затем по нескольким ступенькам на веранду, крикнув через дверь:

– Я привел нам компанию, Глэдис!

– Иду! – отозвалась из глубины дома миссис Лэниган и через минуту появилась в дверях. Она была в брюках и свитере и выглядела так, словно только что закончила помогать мужу подстригать газон, однако ее седые волосы были тщательно причесаны, а на лице был свежий макияж.

– Вот так приятный сюрприз! Рабби Смолл! – сказала она, протягивая руку. – Выпьете с нами? Я как раз готовлю «манхэттен».

– С превеликим удовольствием, – ухмыльнулся рабби. – Не могу не заметить, – продолжил он, когда миссис Лэниган пошла за коктейлями, – что мои немногочисленные визиты к вам всегда начинаются с выпивки…

– Алкогольный дух для духовного лица, рабби!

– Да, но когда вы заходили ко мне, я всегда предлагал вам чай.

– В тех случаях это было весьма кстати. Кроме того, я, как правило, был на службе, а в течение рабочего дня я не пью.

– А скажите, вы когда-нибудь напивались пьяным?

Лэниган уставился на него.

– Ну конечно. А вы что – нет?

Рабби помотал головой.

– И миссис Лэниган не возражала?

Лэниган рассмеялся.

– Глэдис в этих случаях сама изрядно напивалась, с чего бы ей возражать? Я же не ходил постоянно пьяный в стельку – мы пили всегда по какому-то особому поводу, когда это вроде как естественно. А что? Откуда вдруг такой интерес?

– Я только что был у миссис Хирш…

– Ага…

– …и просто пытаюсь понять. Ее муж был алкоголиком, а в этих делах у меня как-то мало опыта. Мы, евреи, не склонны к алкоголизму.

– Это правда, не склонны. Интересно, почему?

Рабби пожал плечами.

– Не знаю. Среди китайцев и итальянцев алкоголики тоже редкость, но при этом все мы не трезвенники. Что касается евреев, то на все наши праздники и торжества принято пить. Предполагается, например, что в Песах каждый должен выпить не меньше четырех бокалов вина, даже дети. Оно сладкое, но алкоголь там все же присутствует. От него вполне можно опьянеть, однако я не помню, чтобы кто-нибудь когда-нибудь в Песах был пьяным. Может быть, само отсутствие запрета помогает нам соблюдать меру. Для нас вино – не сладкий запретный плод.

– Во Франции, насколько мне известно, вино пьют, как воду, но там тоже нет проблемы алкоголизма.

– Это правда. Но не думаю, что тут есть какое-то единственное объяснение. Хотя между теми тремя народами есть определенное сходство, которое наводит на размышления. У всех у них крепкая семейная традиция, которая, возможно, дает то ощущение надежности, которое другие ищут в алкоголе. Китайцы, в частности, относятся к своим старикам примерно так же, как евреи. Знаете, у нас есть даже пословица: другие народы гордятся красотой своих женщин, а мы гордимся своими стариками.

– По-моему, к итальянцам это тоже можно отнести – я имею в виду уважение к старшим, хотя они, похоже, больше привязаны к матери, чем к отцу. Но что это дает?

– То, что в обществе, где глубоко почитают старших, боязнь быть увиденным в пьяном виде может служить сдерживающим фактором.

– Возможно, – согласился Лэниган.

– Но есть и еще одно объяснение, и здесь мы тоже похожи на китайцев. В их религии, как и в нашей, акцент делается на этике, нравственности и надлежащем поведении. Они, как и мы, придают вере меньшее значение, чем вы, христиане. Это помогает нам избежать постоянного чувства вины.

– А при чем тут вера?

– В христианстве вера – ключ к спасению. А веру нелегко поддерживать постоянно. Верить – значит сомневаться. Сам акт присягания подразумевает сомнение.

– Не понимаю.

– Мы не можем полностью контролировать свои мысли. Они возникают сами по себе – неприятные мысли, ужасные мысли, – а если человек убежден, что сомнения влекут за собой осуждение на вечные муки, то он чуть ли не постоянно будет испытывать чувство вины. И одним из способов найти утешение становится алкоголь.

Лэниган спокойно улыбнулся.

– Да, но каждый зрелый, разумный человек знает, как работает мозг, и делает на это скидку.

– Зрелый и разумный – да. А незрелый?

– Я вас понял. Значит, вы считаете, что евреи не становятся алкоголиками, в частности, потому, что у них нет чувства вины?

– Это одна из гипотез. Я просто предаюсь праздным размышлениям в ожидании выпивки.

– Глэдис! – громко крикнул Лэниган. – Чем ты там занимаешься? Рабби умирает от жажды!

– Уже иду!

И миссис Лэниган появилась с подносом, на котором стояли стаканы и кувшин.

– Можете наливать себе, когда захотите, рабби.

– А как насчет Айзека Хирша? – спросил Лэниган, подняв стакан в знак того, что пьет за здоровье своего гостя. – Насколько я понимаю, ему не было ни малейшего дела даже до иудаизма, не говоря уже о христианстве.

– И тем не менее он мог чувствовать вину. По крайней мере, так думает его начальник, доктор Сайкс. Он предположил, что Хирш мог стать алкоголиком из-за того, что работал над бомбой, которую сбросили на Хиросиму.

– Вот оно что. А вас это каким образом касается? Хирш был членом вашей конгрегации?

– Нет, но его вдова решила, что он должен быть похоронен на нашем кладбище.

– Ага. Кажется, я начинаю понимать. Вы хотите знать, действительно ли это был несчастный случай, а не самоубийство. У вас ведь, у евреев, отношение к самоубийству такое же, как у нас? Я имею в виду – в том, что касается похорон?

– Не совсем. В каком-то смысле наши обычаи схожи с вашими. Самоубийцу не оплакивают публично, над ним не произносят надгробного слова и, как правило, его хоронят не в основной части кладбища, а в дальнем углу. Но ваша церковь – это огромная авторитарная организация…

– Ну и что?

– Только то, что в ней есть определенная иерархия, порядок подчиненности, который помогает соблюдать единство церковных правил.

– А вы – сами себе хозяин. Так?

– Примерно так. По крайней мере, мои решения не утверждаются никаким религиозным органом.

– Так что если раввин добрый и мягкосердечный…

– Совесть все равно не позволит ему преступить закон, – твердо сказал рабби. – Но помимо этого, философия, на которой зиждется наше неодобрение самоубийства, несколько отличается от вашей, и это само по себе позволяет большую гибкость.

– Как это?

– Ваша церковь исходит из того, что каждый из нас приходит на эту землю, чтобы выполнить какой-то божественный замысел, и жизнь по сути – это испытание, проверка, которая должна выявить конечное предназначение человека – рай, ад или чистилище. Поэтому человек, который лишает себя жизни, в каком-то смысле увиливает от испытания и выражает пренебрежение к воле Господа. Для нас же жизнь на этой земле – итог человеческой судьбы. Но мы считаем, что человек был создан по образу и подобию Божьему, и потому уничтожить себя – значит совершить святотатство, уничтожив Божий образ.

В то же время мы не осуждаем человека, которого подтолкнули к самоубийству безумие, сильная боль, горе или душевная мука. В Ветхом Завете есть несколько самоубийц, память о которых мы чтим до сих пор. Например, Самсон. Он обрушил на себя колонны храма филистимлян, как вы помните. Это можно оправдать тем, что при этом он убил не только себя, но и множество филистимлян – врагов своего народа. Так что в каком-то смысле это можно считать смертью на поле брани. Царь Саул – еще один пример, может быть, даже более яркий. После смерти своих сыновей, погибших в бою, понимая, что его могут взять в плен, Саул попросил своего оруженосца заколоть его мечом. Когда тот отказался, Саул сам вонзил меч себе в грудь. Это самоубийство оправдывали еще и тем, что если бы царь оказался в плену, враги подвергли бы его осмеянию, а это был бы большой позор и бесчестие для всего еврейского народа. Кроме того, воины Саула наверняка попытались бы вызволить его из плена, в результате чего многие погибли бы. Так что его смерть можно рассматривать как жертву во имя спасения жизни своего народа.

Мученичество – на самом деле одна из форм самоубийства, хотя фактически удар здесь наносится не собственной рукой. В нашей истории было много мучеников – начиная с Ханы и ее семерых сыновей, которые предпочли смерть поклонению греческим идолам и были увековечены в апокрифических книгах Маккавеев. Это называется кидуш ха-Шем – «освящение Имени Всевышнего». Не все раввины подходили к этому вопросу одинаково. Маймонид[31]31
  Маймонид (Моше бен Маймон, Рамбам) (1135–1204) – выдающийся еврейский философ и врач, комментатор Торы, талмудист. Родился в Испании, с 1165 г. жил в Египте, был придворным врачом султана Салах-ад-Дина. Автор знаменитого труда «Путеводитель колеблющихся».


[Закрыть], например, считал, что ради спасения своей жизни простительно притвориться, будто поклоняешься ложным богам. Но все сходились на том, что есть вещи худшие, нежели самоубийство, что когда человеку приходится выбирать между убийством себя и убийством других, самоубийство предпочтительнее. Так же и в том случае, когда женщину насильно вынуждают преступить заповедь «не прелюбодействуй»: считалось, что ей лучше совершить самоубийство, чем позволить себя изнасиловать.

Такие взгляды сохранились и до сих пор. Посмотрите, как гордится современное государство Израиль – ортодоксальная теократия, если хотите, – воссозданной крепостью Масада, где, согласно Иосифу Флавию, около девятисот иудеев в течение нескольких лет выдерживали осаду, противостоя мощи римских армий, прежде чем совершить массовое самоубийство, которое они предпочли плену и рабству.

– Но если вы оправдываете самоубийство в тех случаях, когда у человека помрачен рассудок или когда он просто вынужден покончить с собой, то что же тогда остается? – спросил Лэниган. – Мне кажется, что под это определение можно подвести чуть ли не каждое самоубийство.

– Да, конечно, это дает нам большое пространство для маневра, – согласился рабби. – Тем не менее я думаю, что мало кто из раввинов одобряет японский обычай харакири, когда считается уместным лишить себя жизни из-за какого-то воображаемого позора для рода или потери лица. Не оправдываем мы и старый индийский обычай сати, когда вдова в доказательство своей верности бросается в погребальный костер мужа.

– А что вы скажете про тех буддистских монахов, которые устраивали самосожжение во Вьетнаме? У нас даже здесь было несколько таких случаев.

Рабби задумчиво кивнул.

– Такой вопрос действительно мог бы быть правомерным. Думаю, что большинство современных раввинов ушли бы от его решения, сочтя это одной из форм умопомешательства. Ярые же сторонники традиций трактовали бы это как настоящее самоубийство – на том основании, что оно требует присутствия духа и совершается сознательно, из философских убеждений.

– И все-таки тут полно лазеек – достаточно для того, чтобы оправдать и Хирша.

– Так вы действительно думаете, что это было самоубийство? Почему же вы назвали это несчастным случаем?

– Отвечу сначала на ваш второй вопрос, рабби: потому что мы никак не могли бы доказать, что это самоубийство. Так что вполне естественно, что мы назвали это несчастным случаем, – так милосерднее по отношению к вдове. Не забывайте – самоубийство является преступлением, а мы не можем повесить на человека ярлык преступника без убедительных доказательств.

– А мой первый вопрос?

– Какой?

– Я спросил, считаете ли вы это самоубийством, если оставить доказательства в стороне.

– Нет, рабби, не считаю. Если вы расскажете, что кого-то обнаружили погибшим от выхлопных газов в собственном гараже, то первое, что придет на ум, – это самоубийство. Но на самом деле сколько угодно отравлений окисью углерода в результате несчастных случаев. Это очень коварная штука. Несколько лет назад одна юная парочка припарковала свою машину – старый, дырявый, раздрызганный драндулет – в самом центре, возле Хайленд-парка. Они собирались всего лишь пообниматься, но поскольку была середина зимы, холодно, они для тепла оставили мотор включенным. Выхлопные газы просочились в машину, и мы нашли их обоих мертвыми. Такое случается постоянно. Человек идет в гараж подремонтировать свою машину, из-за холода держит дверь закрытой и теряет сознание. Если его вовремя не находят, он покойник.

Есть и еще кое-что. Вы не поверите, но в таком небольшом городке, как наш, за время своей службы я видел довольно много самоубийц. Большинство из них, как ни странно, – молодежь, но были и взрослые. Взрослые почти всегда оставляют хоть какую-то записку. Подростки этого почему-то не делают. Может быть, просто хотят заставить родственников почувствовать вину. Знаете это стихотворение Эдвина Арлингтона Робинсона, рабби, – «Ричард Кори» – про паренька, который имел все, а потом почему-то пустил себе пулю в лоб? Холостяк способен на такое, но люди семейные, как правило, все-таки оставляют записку.

– Это ваш единственный довод? То, что Хирш не оставил записки?

– Есть и другой довод, хотя в суде он показался бы не слишком убедительным. В нашем городе сильно пьют. У нас тут полно весьма состоятельных людей, которым некуда девать свободное время, и они начинают пить. Потом, у нас хватает всяких нервных ответственных работников, которые наживают себе на службе язву, и они тоже пьют больше, чем позволяет здоровье. Наконец, здесь полно рыбаков, которые знают, как обращаться с бутылкой. Так вот, я никогда не слышал, чтобы среди этих пьяниц, которых в наши дни называют алкоголиками, кто-нибудь совершил самоубийство. Я однажды спросил у одного психиатра, который проводил тут лето, – почему? И знаете, что он ответил? Он сказал: потому, что они уже делают это. То есть он считает, что эти алкоголики – настоящие самоубийцы, только они убивают себя постепенно. Что-то в этом есть, а, рабби?

– Что ж, это я могу понять. А как с юридическими доказательствами – есть хоть что-то?

– Кроме отсутствия записки и того факта, что Хирш был пьян, – ничего определенного. И именно второе обстоятельство для меня является решающим. Обычно человек, который накладывает на себя руки, делает это с ясной головой. Мой опыт подсказывает, что, решаясь на этот последний шаг, он уже не ищет лазеек, потому что он все продумал и убедил себя, что это логичный и единственно возможный выход.

А возьмите обстоятельства, при которых Хирш напился, – не похоже это все на поведение человека, решившего покончить с собой. Все это больше похоже на нелепый несчастный случай.

Когда миссис Хирш позвонила, что ее муж пропал, мы сообщили об этом в отделение полиции штата и во все близлежащие отделения местной полиции. Патрульные из полиции штата вспомнили, что видели соответствующую описанию машину, припаркованную на 128-м шоссе, у поворота на дорогу, которая ведет к Годдардовской лаборатории. Они поехали туда, машины уже не было, но на том месте патрульные нашли смятую бумагу и картонку – упаковку от бутылки водки. В ней была поздравительная карточка, адресованная одному типу, который живет прямо напротив Хирша. Немножко рутинной полицейской работы – и мы узнали, что бутылка была доставлена Левензонам – так зовут этих соседей – после того, как они уехали в храм. Водитель попросил Хирша расписаться за нее и передать Левензонам, и Хирш согласился.

– Понятно.

– Ну вот. Ясно, что он не стал бы распаковывать бутылку только для того, чтобы взглянуть на нее. Должно быть, сделал пару пробных глотков. Иначе зачем бы он останавливался на повороте? Наверное, ехал в лабораторию, остановился выпить, а потом решил вернуться домой, чтобы добить эту бутылку. Собственно говоря, это объясняет, почему он вообще напился. Сам бы он не пошел покупать бутылку – он старался держаться от спиртного подальше. Ну, а когда она свалилась на него с неба, да еще накануне праздника, – можно себе представить, что ему это показалось чуть ли не указанием свыше!

– Сомневаюсь, чтобы даже самый набожный верующий – а Хирш, по-моему, к их числу не принадлежал, – мог подумать о бутылке водки как о даре Божьем, – сказал рабби с улыбкой. – Но так или иначе, вы считаете, что все говорит в пользу смерти в результате несчастного случая?

– Вообще говоря, у нас сложилось именно такое впечатление. Но не забывайте, что для полиции было естественно отдать предпочтение этому выводу, а не версии самоубийства. Безусловно, страховая компания посмотрит на все это несколько иначе.

– Да ну? Они провели расследование?

– Еще нет, – сказал Лэниган, – но проведут, обязательно проведут.

Глава XV

Когда Пат Хирш в сопровождении Лиз Маркус вернулась на лимузине похоронного бюро домой, она обнаружила у тротуара машину доктора Сайкса. Его маленький родстер преодолел путь от кладбища гораздо быстрее большого лимузина.

– Зайди, Лиз, – сказала Пат. – Выпьем чаю.

– Спасибо, но я, наверное, пойду. Джо там сидит с детьми, а он хотел вернуться на работу.

Лиз порывисто поцеловала подругу (на протяжении всей церемонии похорон она проявляла больше эмоций, чем Пат) и ушла, пообещав, что постарается зайти вечером, когда уложит детей.

Доктор Сайкс открыл перед Пат дверь и пропустил ее вперед.

– Вам не нужно было тратиться на аренду лимузина, миссис Хирш. Я мог отвезти вас туда и обратно.

– Я знаю, но мне показалось, что как-то неуместно ехать на похороны в спортивной машине. Приготовить вам что-нибудь выпить?

– Нет, спасибо, мне нужно возвращаться в лабораторию. Я только остановился на минутку – спросить, все ли было, как надо.

– О… – Пат сняла пальто. – Все было очень достойно, правда?

– Думаю, да. Я не могу оценить должным образом, потому что все читалось на иврите. Кажется, это был иврит… или идиш? Нет, иврит. Идиш похож на немецкий, и я бы уловил хоть какие-то слова – я ведь читаю много научной литературы.

Пат порылась в сумочке.

– Рабби дал мне вот эту брошюрку с текстом молитв и английским переводом на противоположной странице, так что я могла следить за службой, но я была настолько не в себе, что просто положила ее в сумочку.

Она стала листать брошюру, а он смотрел через ее плечо.

– Тут не очень много о смерти, – заметила она. – В основном – хвала Господу. А, вот есть место: «Бог, преисполненный милосердия… даруй истинный покой под крылами своего божественного Присутствия… О, Милосердный! Укрой его под сенью крыл твоих навеки…». Это называется «Эль мале Рахамим». Как вы думаете, что это значит?

– Это просто транслитерация ивритских слов. Наверное, это то, что читал кантор. Помните, в середине он назвал имя Айка? Вот, видите – тут прочерк, куда вписывается имя умершего.

– Да-да. А правда, у него красивый голос?

– Немножко жутковато звучало – все эти переливы в минорной тональности.

– Да, но он чем-то напомнил мне Айка. Знаете, Айк иногда пел что-то похожее. Не то чтобы пел – так, напевал… Когда он обдумывал что-то, то мог ходить взад-вперед по комнате и напевать про себя. Бедный Айк, он так долго был один – ни семьи, ни друзей… Он сам себя отрезал от своих…

Сайкс испугался, что она расплачется.

– Было намного больше людей, чем я ожидал, – сказал он, чтобы переменить тему.

Она просветлела.

– Да, правда? Конечно, я знала, что Лиз Маркус придет. Но Левензоны, Эрон и Молли Дрейки – в них я не была уверена… Они настоящие друзья. А этот маленький худенький человечек – мистер Браун, страховой агент, – я удивилась, что он пришел.

– Он еще и председатель кладбищенского комитета. Думаю, он хотел удостовериться, что все прошло нормально.

– А кто были эти трое, что стояли вместе позади раввина?

– Они из Годдардовской лаборатории. Один у нас мастер на все руки, а двое других – техники. Все они были друзьями вашего мужа.

– Как мило, что они пришли! А Питера Доджа вы видели?

Сайкс усмехнулся.

– Я заметил, что на нем не было его воротничка.

– Думаю, при этих обстоятельствах это вполне естественно, – сказала она, как бы защищая Доджа. – А кто был этот высокий, крупный мужчина, который держался особняком?

Сайкс посмотрел на нее с удивлением.

– Вы его не знаете?

Она покачала головой.

– Это же великий мистер Горальский – мистер Бенджамин Горальский, финансовый гений, президент фирмы «Горалтроникс»!

– О, как жаль, что я не знала! Я бы поблагодарила его за то, что он пришел сегодня, – такой занятой человек! Правда, он ушел сразу после церемонии…

– Его мать похоронена там, и, он, наверное, хотел наведаться на ее могилу.

– Очень красивое кладбище, правда? Айку бы оно понравилось – большое, на холме, за городом, и вообще…

– Там всего две-три могилы.

– Ну, наверное, потому что оно новое. Возможно, со временем они там проложат дорогу и заменят эту поломанную изгородь из сетки, но мне оно нравится и в таком виде. И могила Айка – почти сразу при входе. Каждый будет проходить мимо нее…

Она присела на подлокотник дивана.

– Я вот еще что хотела спросить у вас, доктор Сайкс: кто был этот низенький человек с красным лицом?

– Я его никогда раньше не видел.

– Он всю службу с меня глаз не спускал. Каждый раз, как я поднимала глаза, я видела, что он смотрит на меня.

– Но это же естественно. Вы были покойному ближе всех из присутствующих.

– Нет, все смотрели на рабби или на кантора.

– Может, это один из друзей Доджа? Они стояли рядом. А вот и Додж идет, можно спросить у него.

Сайкс открыл дверь Питеру Доджу, и они обменялись церемонным рукопожатием.

– Вы проделали замечательную работу, – сказал Додж. – Все прошло великолепно. Я хотел предложить свою помощь, но это могло показаться несколько неуместным, вы же понимаете…

– Конечно. Да мне и не так уж много пришлось делать – люди из храма позаботились практически обо всем. Ну вот, раз вы здесь, я могу спокойно оставить на вас миссис Хирш и вернуться на работу.

– Как, вы уже уходите, доктор Сайкс? – Пат протянула руку. – А я даже еще не поблагодарила вас как следует за все, что вы сделали. Вы – просто чудо.

– Рад был вам помочь. Ваш муж был мне другом, настоящим другом. Мне будет его не хватать. Да, кстати, – повернулся он к Доджу, – кто был этот низенький человек, что стоял возле вас?

Священник покачал головой.

– Не знаю. А что?

– Мы подумали, что это ваш знакомый. Тогда, наверное, это кто-то из синагоги.

– Вы думаете? Он не выглядел евреем.

– В наше время разве скажешь?

Мужчины рассмеялись. Додж подождал у открытой двери, пока Сайкс сядет в машину, потом закрыл дверь и повернулся к Пат. Он взял ее за руки, в его взгляде сияло восхищение.

– Ты держалась великолепно, Пат, – сказал он. – Несколько раз мне казалось, что ты вот-вот расплачешься, но ты прекрасно справлялась с собой. Не могу выразить, как я тобою гордился.