Текст книги "В субботу рабби остался голодным"

Автор книги: Гарри Кемельман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Глава XXVI

Дверь открыла горничная в форменном платье. Она проводила рабби в библиотеку и сказала, что сейчас доложит о нем мистеру Горальскому.

Бен Горальский появился почти немедленно и указал гостю на стул.

– Рад, что вы смогли зайти, рабби. Отец обрадовался, когда я сказал, что вы собираетесь проведать его.

– Я бы зашел раньше, но сам несколько дней пролежал в постели.

– Да, я знаю. – Бен запнулся. – До меня дошли кое-какие слухи… У вас, кажется, была небольшая проблема из-за меня… по поводу этого Хирша?

– Была небольшая проблема, – согласился рабби.

– Я хочу, чтобы вы знали: я сожалею.

– Ваш отец очень возмущался по этому поводу?

– Я не говорил с ним об этом – вернее, говорил только раз. Когда этот парень, Бим, сказал мне, что это, возможно, самоубийство, я вскользь сказал об этом отцу, и он ужасно расстроился. Как раз в тот день он неважно себя чувствовал и, похоже, решил, что конец уже близок. Он сказал, что это не по правилам, и разволновался из-за того, что кладбище будет не строго ортодоксальным. Вы же понимаете, у вас консервативный храм, а не ортодоксальный, к какому мы привыкли, и вы там много чего можете сокращать или менять. Вот отец и переживал, что его там похоронят.

– Понимаю.

– Он считает, что Хирша надо было похоронить где-то в стороне, без церемонии и всякого такого. Он рассказал мне про один случай, которому он был свидетелем еще в молодости, на старой родине. Там одна девушка покончила с собой. У нее должен был быть ребенок, а она была девушкой… то есть была не замужем. Ее просто зарыли в землю, а на следующий день ее отец отправился на работу, как ни в чем не бывало. Я имею в виду, что не было даже семидневного траура. Должно быть, тогда это произвело на отца сильное впечатление, потому он и расстроился из-за того, что Хиршу устроили настоящие похороны. Он сказал, что если ту девушку похоронили таким образом, то и Хирша должны были так же. Конечно, у него в голове путаница, потому что здесь нет никакой связи.

Рабби собрался подняться, считая, что обмен любезностями закончен, но Бен Горальский жестом его остановил.

– Отец как раз задремал. Я сказал сиделке, чтобы дала мне знать, когда он проснется. Вы спешите?

– Нет. По правде говоря, я хотел поговорить с вами. Вы, как я понимаю, были знакомы с Айзеком Хиршем?

– Да, я знал его. Я знал всю их семью. Они жили бок о бок с нами в Челси, много лет назад. Я знал его отца и мать, и его самого тоже.

– Поэтому вы его и рекомендовали на это место у Годдарда?

Массивное лицо Горальского смягчилось, на толстых губах появилась улыбка. Он медленно покачал головой.

– Да, я рекомендовал его и приложил немало усилий, чтобы устроить его на это место. Мы постоянные клиенты Годдардовской лаборатории, и я могу разговаривать с Квинтом, который там заправляет, без обиняков. Я добился этого места для Хирша, потому что смертельно ненавидел его. – Горальский громко рассмеялся, увидев удивление на лице рабби. – Как я сказал, Хирши жили рядом с нами. И они, и мы были очень бедными. У нас был куриный бизнес, а у его отца была маленькая портняжная мастерская. Про миссис Хирш ничего не скажу – она была хорошая женщина, и когда она умерла, я пошел на ее похороны. Мы все пошли – отец ради этого даже закрыл лавку. А вот мистер Хирш был тот еще тип. Лентяй, бездельник, да еще вечно хвастался своим драгоценным сыночком. Нас в семье было четверо – у меня два брата и сестра, и все мы работали в лавке – после школы, по воскресеньям, по вечерам. В то время, чтобы прожить, иначе было нельзя. Я даже не закончил средней школы – бросил ее и начал работать в лавке полный рабочий день. А Айк Хирш закончил, и поступил в колледж, и продолжал учиться, пока не получил степень доктора – не настоящего доктора, а доктора философии. Он не играл с другими ребятами на улице. Он был толстячок, коротышка – из тех, над которыми все смеются. Так что он по большей части сидел дома и читал книжки. А его отец заходил к нам и хвастался им. Вы знаете, как евреи относятся к образованию, так что можете себе представить, каково было моему отцу выслушивать это. Мы-то ведь не учились, и старик Хирш не давал ему об этом забыть. Но скажу вам, рабби: отец никогда нас этим не попрекал.

Потом умерла миссис Хирш, и мистер Хирш всего через год – чуть ли не день в день – женился снова. Ну, вы же понимаете – за день-два невозможно встретить женщину, сделать ей предложение и жениться. Во всяком случае, не в этом возрасте. А это значит, что он все это обстряпывал в течение года траура, то есть когда, можно сказать, тело жены еще не остыло в могиле. Айк благодаря своему образованию устроился на какую-то государственную работу – тепленькое местечко, и даже не приехал на свадьбу. На похороны отца через год он тоже не приехал. Мой отец пошел. Он хотел, чтобы я тоже был, но я не пошел.

Ну вот, наши дела все время шли в гору – война помогла. Мы продолжали жить в том же старом домишке в Челси, с теми же соседями, хотя к тому времени могли уже устроиться гораздо лучше. Отец понемножку стал торговать недвижимостью, удачно купил кое-какие акции, и все-таки каждое утро ходил работать в лавку. Свой бизнес мы тоже расширили, занимались уже крупными оптовыми поставками, но отец все равно каждое утро стоял в лавке в своем фартуке и соломенной шляпе. Вот такой человек мой отец.

– И все это время, как я понимаю, вы ничего не слышали о Хирше?

– Совершенно верно. А потом в один прекрасный день он явился к нам с визитом. У него возникла идея выпускать транзисторы. Ничего, мол, революционного, но можно удешевить их примерно на десять-двадцать процентов. Я тогда понятия не имел, что такое транзистор, мой отец – тем более, но Айк умел убеждать, а отец очень в него верил. Я думаю – хоть мне этого и не понять, – что его отец сумел-таки внушить моему, будто Айк гений. Хирш изложил свой план, и все выглядело как будто неплохо. У него были связи во всевозможных государственных организациях, и он заверил нас, что государственные заказы обеспечены. Короче, отец согласился вложить десять тысяч долларов. Хирш не вложил ни гроша, но при этом был полноценным партнером – его доля составляла пятьдесят процентов.

Мы купили склад, сделали там завод и начали работать. Айк генерировал идеи, а я был тупицей и недотепой – моих знаний хватало только на то, чтобы ведать снабжением, контролировать отгрузку и следить за тем, чтобы рабочие работали. И за один год мы потеряли десять тысяч долларов сверх наших первоначальных вложений. Потом мы получили один заказ. Большой прибыли он нам не сулил, но позволял какое-то время перебиться. Я пошел и купил бутылку, чтобы отметить это дело. Мы успели поднять пару тостов за свое здоровье и за успех нашего предприятия, а потом мне позвонили, и мне пришлось уйти. Меня не было всю вторую половину дня, а когда я вернулся, Хирш все еще был в офисе – пьяный вдрызг.

На лице Горальского отразилось потрясение от этого воспоминания.

– Вы представляете себе, рабби: образованный еврейский мальчик – и пьяница! Я не сказал отцу. Я боялся. Сам боялся в это поверить. Все твердил себе, что это случайность, что он немного переборщил и сам не соображал, сколько выпил. На следующий день он не пришел на работу. Но через день явился точно вовремя, как будто ничего не случилось. А на следующий день снова напился. Я выждал еще пару недель, а потом сказал отцу. «Избавься от него, – вот что сказал мой отец. – Избавься от него, пока он не пустил нас по миру».

– Вы так и сделали, как я понимаю?

Горальский с мрачным удовлетворением кивнул головой.

– Я ему предложил: либо он выплачивает нам нашу долю, либо мы выплачиваем ему его долю. Конечно, ему было не собрать таких денег, да это и к лучшему: разве такой человек смог бы заниматься бизнесом? Мы выплатили ему сразу пятнадцать тысяч наличными и распрощались с ним. И знаете, рабби, это было как гора с плеч. Через несколько месяцев мы получили настоящий государственный заказ, и дело пошло.

– А вы знали об этом заказе, когда делали ему то предложение?

– Бог мне свидетель, рабби, – нет. Мы подали свою заявку за несколько месяцев перед тем, но никаких заказов нам не поступало.

– Ну, хорошо. А когда вы увидели его в следующий раз?

– Я с ним больше не виделся. Мы стали открытым акционерным обществом, выпустили акции на рынок и пошли в гору. Переехали в этот дом. А потом вдруг я получаю письмо от Хирша: он хочет устроиться на работу в Годдардовскую лабораторию, так не могу ли я ему помочь, потому что они требуют рекомендации. Ну, я и позвонил Квинту, изложил ему все как можно убедительнее и заручился обещанием, что в своем письме к Хиршу он непременно упомянет, что на их решение взять его на работу в значительной степени повлиял мой авторитет.

– Но я не понимаю. Вы сказали, что сделали это из ненависти к Хиршу?

– Правильно. Вот он – со своей степенью доктора философии из Массачусетского технологического, и вот я – который не окончил даже средней школы. Я хотел, чтобы Хирш осознал, что он, со всем своим образованием, вынужден просить у меня работу, а я могу ее ему дать.

– И после того, как он туда устроился, вы его не видели?

Горальский покачал головой.

– Он звонил пару раз, но я велел горничной говорить, что меня нет. Я, можно сказать, человек суеверный, рабби. Я сказал себе: если у тебя были проблемы из-за какого-то невезучего малого, то его надо остерегаться. И чтоб вы знали, рабби: я оказался прав. Двадцать лет назад этот Хирш чуть не разорил нас. И вот этот сукин сын возвращается в город и снова чуть не разоряет меня.

– Как это?

– У нас тут была небольшая проблема, и я поручил Годдардовской лаборатории поразмыслить над ней – хотел посмотреть, как они с ней справятся. И вот через какое-то время мы получаем предварительный отчет, в котором они пишут, что, по их мнению, они нашли способ решить эту проблему, да не просто способ – прямо-таки переворот. В это время мы как раз подумывали о слиянии с другим предприятием – на основе передачи акций. Понимаете?

Рабби кивнул.

– Только это между нами, рабби.

– Разумеется.

Горальский рассмеялся.

– Между нами! Да об этом известно любой брокерской конторе в Бостоне, хотя все, что у них есть, – это слухи. Такие вещи разве удержишь в секрете? Но все-таки я бы не хотел, чтобы стало известно, что это исходит непосредственно от меня. Понимаете?

Рабби снова кивнул.

– И вот наши акции начинают подниматься вверх. Это нормально, так бывает всегда, когда появляется информация о слиянии: несколько дней они идут вверх, а потом постепенно опускаются, иногда даже ниже, чем до того. Но в нашем случае все было иначе. Они продолжали расти, и через пару недель цена их почти удвоилась. И я прекрасно понимал, что дело тут не в слухах о слиянии. Было что-то еще – видимо, слухи о том, что мы работаем над чем-то из ряда вон выходящим. Такое ведь тоже трудно удержать в секрете. Может быть, я немного преувеличиваю, может, вообразил, что эти умники из лаборатории спекулируют на бирже, но я никому ничего плохого не делаю. В конце концов, моя фирма в процессе слияния на основе передачи акций. Я собирался отдавать две своих акции за одну их, а тут получается, что обмен будет равный, так что тут плохого? И главное, все по закону, понимаете? Потому что если я действительно успешно внедрю новый производственный процесс, мои акции будут стоить намного больше. Улавливаете?

– Да.

– И вот мне звонит из лаборатории Квинт – в пятницу вечером, я как раз собрался уйти раньше, потому что это был вечер «Коль-нидрей». И он мне говорит: извините, мол, но с предварительным отчетом мы поторопились… Поторопились они, черт! Они просто напороли там чуши, понимаете?

– Кажется, понимаю, – неуверенно сказал рабби. – Они допустили ошибку?

– Именно! Ну и в каком виде я оказался? Я собираюсь объединяться с первоклассным предприятием, а теперь это выглядит так, будто я ради более выгодных условий манипулировал своими акциями!

– Понятно.

– Что же, думаю, делать? Был как раз Йом-Кипур, я пришел домой, а там отец разболелся. На следующий день ему не стало лучше – скорее даже хуже. А в воскресенье мне звонят эти люди, и я чувствую, что они недовольны и – что-то подозревают. В общем, в понедельник я отправился в лабораторию, чтобы разобраться с Квинтом. Вы, наверное, никогда не имели дела с этими армейскими типами? Он всегда изображал из себя генерала – такого, знаете, величественного, немногословного, делового: ать-два, ать-два! А тут я вижу – ему как-то не по себе, как-то он поеживается… И знаете, что он мне в конце концов сказал? «Вообще-то это ваш человек ошибся, мистер Горальский. Вы сами его сюда устроили, практически силком навязали. Это Айзек Хирш». Как вам это нравится? Когда я первый раз имел с ним дело, он меня чуть не разорил. Потом я двадцать лет его не видел и ничего о нем не слышал. Когда он сюда приехал, я постарался как можно меньше иметь с ним дело. И вот он снова чуть не уничтожил меня! Теперь понимаете, что я имею в виду, когда говорю, что от таких ребят надо держаться подальше? Вы хотите что-то спросить, рабби? Вы наверняка удивлены – зачем я пошел на его похороны?

– Вообще-то участие в похоронах традиционно считается благим поступком, мицвой.

– Какая там мицва! Я просто, черт возьми, хотел быть уверен, что его действительно похоронили…

В комнату заглянула горничная.

– Ваш отец проснулся, мистер Горальский.

Поднимаясь по лестнице, Горальский сказал:

– Ни слова об этой истории с кладбищем, рабби. Я не хочу расстраивать отца.

– Разумеется.

Старик уже встал с постели и сидел в кресле, когда они вошли. Он протянул худую руку в синих жилах, приветствуя рабби.

– Смотрите, рабби, я постился, и теперь мне лучше.

Рабби улыбнулся ему.

– Я очень рад, что вы так хорошо выглядите, мистер Горальский.

– Ну, пока не так уж хорошо… – Он взглянул на сына. – Бенджамин, ты хочешь, чтобы рабби стоял? Принеси ему стул.

– О, не стоит беспокоиться.

Но Бен уже вышел из комнаты. Вскоре он вернулся со стулом, поставил его для рабби, а сам присел на краешек кровати.

– Я пропустил «Коль-нидрей», – продолжал старик, – первый раз в жизни. Я еще ни разу – наверное, с пятилетнего возраста – не пропускал «Коль-нидрей». Мой Бен говорит, что вы прочли прекрасную проповедь.

Рабби украдкой взглянул на Бена, который сжал губы, как бы умоляя его не проговориться.

– Вы же знаете, мистер Горальский, в Йом-Кипур стараешься немножко больше. На следующий год вы сами сможете оценить.

– Кто знает, или будет следующий год? Я старый человек, и я много работал всю свою жизнь…

– Что ж, этому вы и обязаны своей жизнеспособностью. Усердный труд…

– Он твердит это столько, сколько я себя помню, – сказал Бен.

Старик посмотрел на сына с упреком.

– Бенджамин, ты перебил рабби.

– Я только хотел сказать, что усердный труд никогда никому не вредит, мистер Горальский. Но вам не надо беспокоиться о том, что произойдет через год. Вы должны думать только о своем выздоровлении.

– Это правда. Никогда не знаешь, кто будет следующим. Как-то, несколько лет назад, у меня на лице появилась такая штука, вроде бородавки. Я читаю еврейские газеты, рабби, а там каждый день есть колонка – советы доктора. И однажды там написали, что такая бородавка может стать – Господи, избави, – раковой опухолью. Ну, я пошел в больницу. Там меня осмотрел молодой врач – он, наверное, подумал, что я беспокоюсь из-за того, что бородавка портит мой внешний вид. Может, решил, что я актер и хочу выглядеть красиво. Он спросил, сколько мне лет. А мне тогда было, наверное, семьдесят пять. И когда я ему сказал, он засмеялся. И сказал: если бы вы были моложе, может быть, мы бы сделали операцию. То есть вроде как на человека с моим возрастом это только даром тратить время. Так он дал мне мазь, чтобы я мазался и пришел на следующей неделе. Я пришел через неделю – а там уже другой доктор. Я спросил, где тот врач, который был на прошлой неделе, а они мне говорят: он погиб в автокатастрофе.

– Так ему и надо, – сказал Бен.

– Идиот! Ты думаешь, я жалуюсь, что он надо мной посмеялся? Он был прекрасный молодой человек, доктор. Я только имею в виду, что никто не может сказать, кого Бог выберет первым. Я слышал, молодой Хирш умер прямо в ночь «Коль-нидрей». Он тоже был хороший мальчик, такой образованный.

– Он был пьяница, – сказал Бен.

Старик пожал плечами.

– Всегда считалось, рабби, что пьянство – это ужасно. Но вот только два дня назад я читал в еврейской газете, в той самой колонке доктора, что пьяница – это как бы больной человек. Это не его вина.

– Он наложил на себя руки, папа.

Старик печально кивнул.

– Это таки да, ужасно. Он, наверное, много страдал. Может быть, он не мог перестать пить. Он был образованный мальчик. Так что вы думаете – может, для него быть пьяницей было как для другого человека иметь рак!

– Вы хорошо его знали? – спросил рабби.

– Айзека Хирша? Конечно, я знал его с тех пор, как он родился. Я знал его отца и его мать. Она была прекрасная женщина, но ее муж, его отец, он был ничтожество. – Он в раздумье склонил голову набок. – А мы знаем, что надо делать, что будет правильно? Этот вот Хирш – он никогда в своей жизни и дня честно не работал. Даже когда его жена была жива, он не пропускал ни одной юбки. Говорили, что приличные женщины не хотят ходить к нему на примерку. Он их своими лапами… ну, вы меня понимаете. А когда жена умерла, он еле дождался, чтобы снова жениться. Но сын его был образованный мальчик, он поступил в колледж, получил стипендию, закончил его, и даже стал доктором – доктором философии. А я? Всю жизнь тяжело трудился и соблюдал все правила, и никто из моих четверых детей не поступил в колледж.

– Но…

– И все-таки, рабби, с другой стороны, все мои дети… у всех у них есть здоровье, и живут они хорошо, и хорошо ко мне относятся. А Айзек Хирш даже не приехал на похороны своего отца, а теперь он тоже умер. Так что не говорите.

– Теперь вы иначе относитесь к похоронам Хирша? – предположил рабби.

Губы старика сжались в твердую линию.

– Нет, рабби, сказал он. – Правило есть правило.

Глава XXVII

Окружной прокурор не сделал никакого официального заявления. Только в «Линн икзэминер» появилась короткая заметка, в которой сообщалось, что служба окружного прокурора изучает обстоятельства, при которых 18 сентября наступила смерть Айзека Хирша, Брэдфорд-лейн, 4, Барнардс-Кроссинг, и что, возможно, будет подано ходатайство об эксгумации тела.

Марвин Браун наткнулся на эту заметку, просматривая газеты во время своего утреннего перерыва на кофе, и немедленно позвонил Мортимеру Шварцу.

– Чтоб я так жил, если в этом как-то не замешан рабби, Морт. Это хитрость, это одна из маленьких хитростей рабби, можешь не сомневаться, – возбужденно заговорил он.

– Но как рабби мог добраться до окружного прокурора? И зачем ему это нужно?

– Они с шефом Лэниганом закадычные друзья, а Лэниган вхож к прокурору. А насчет того, зачем ему это нужно… Ясно, зачем: чтобы не дать нам развернуться.

– Ты имеешь в виду – с дорогой? А какое это имеет отношение к прокурорскому расследованию?

– А что, не странно разве, что мы начинаем строить дорогу, чтобы отделить ту самую могилу, которая их интересует? В газете пишут, что они собираются эксгумировать тело. Вот будет мило, если они выкопают его за нас, пока мы будем размечать дорогу! Ты не думаешь, что возникнут вопросы?

– Я все-таки не вижу тут ничего такого, чтобы выходить из себя, Марв. Совершенно очевидно, что их работа никак не связана с нашей. И я, честно говоря, не могу себе представить, чтобы рабби встревал в такие проблемы, а особенно в те, где он совершенно ничего не может изменить. Знаешь, что я думаю? Этот малый, Бим – ну, следователь страховой компании, – это он, наверное, гонит тут волну. Как-никак он представляет крупную страховую компанию, которая рискует целой кучей денег. Думаю, они имеют куда большее влияние на окружного прокурора, чем рабби.

– Что касается меня, Морт, то я и не пошевелюсь с этой дорогой, пока отсюда не уберется окружной прокурор.

– Мне лично это непонятно, но если ты так считаешь, ладно, подождем недельку.

– А как быть с заседанием правления в воскресенье? Опасно заводиться с отставкой рабби, пока не кончится эта заваруха с Хиршем.

– Вот это правильно, Марв. Ты точно уверен, что хочешь все притормозить?

– Да.

– Ладно, мы вот что сделаем: отменим заседание правления.

– А это не произвол?

– Я так не считаю. Как президент я ведь могу созывать чрезвычайные заседания?

– Конечно, но…

– Так почему я не могу отменить заседание? Вообще-то мне достаточно просто позвонить нашим и велеть им не приходить. Тогда у нас не будет кворума.

– Наверное, так лучше.

– Ну, посмотрим. А ты пока следи за ситуацией.

Браун заметил, что дверь открылась и на пороге стоит секретарша. Он с беспокойством подумал, много ли она слышала. Он вопросительно посмотрел на нее.

– Тут к вам двое, мистер Браун, – из полиции.

После смерти мужа Патрицию Хирш друзья и соседи ни на один вечер не оставляли одну. Ее приглашали к обеду, а если она чувствовала себя слишком усталой и вынуждена была отклонить приглашение, кто-нибудь заходил к ней, чтобы помочь скоротать долгий вечер. Поэтому она не удивилась, когда однажды вечером к ней наведался Питер Додж, хотя она и не видела его со дня похорон.

– Боюсь, я тебя совсем забросил, Пат. Но я был так занят подготовкой к этой поездке СБРР.

– Да я понимаю, – сказала она. – Тебе, наверное, и от своих прогулок пришлось отказаться?

Додж смутился.

– Нет, я проходил здесь несколько раз и думал зайти, но тут, кажется, всегда кто-то был…

– Это просто соседи, друзья, которые живут поблизости.

– Да, наверное, это было глупо с моей стороны. Я… я не хотел, чтобы подумали, будто я мог зайти… ну, по профессиональным причинам.

– По профессиональным причинам?

– Ну, понимаешь, твои друзья и соседи – в основном евреи, и я боялся, что они могут подумать, будто я пытаюсь тебя вернуть в лоно церкви после смерти мужа.

– Но я не меняла вероисповедания, – сказала Пат. – Нас с Айком поженил мировой судья.

– Я знаю, знаю. Глупо. Пожалуйста, прости меня.

– Тут нечего прощать, Питер.

– Нет, есть. Ты была совершенно одна, и мне надо было быть рядом – я ведь самый старый твой друг здесь, твой земляк…

Она улыбнулась.

– Ну, хорошо, Питер, я прощаю тебя.

Она похлопала его по руке, и он тут же накрыл ее руку своей.

– Расскажи мне – как ты? Я понимаю, это был ужасный удар, но теперь ты оправилась?

Пат осторожно высвободила руку.

– Да, Питер. Одиноко, конечно, но все были такие милые.

– А что ты собираешься делать? Возвращаться в Саут-Бенд?

– О нет, не думаю. Только не в Саут-Бенд. Я уехала оттуда еще до того, как встретила Айка, и у меня там никого нет… Да и нигде, в общем-то. Я еще об этом как следует не думала, но, наверное, пока останусь здесь и попробую найти какую-нибудь работу. Мне бы хотелось оставаться в этом доме как можно дольше, но, может быть, придется от него отказаться и снять небольшую квартирку в Линне или Салеме…

– Работа – это хорошая идея. Это поможет тебе отвлечься.

– Да, это тоже, но еще это будет означать, что я смогу нормально питаться. – Она улыбнулась. – А то я уже вроде как привыкла…

Додж был поражен.

– Об этом я не подумал. Разве Айк не…

– Не обеспечил меня? Есть небольшой текущий счет – меньше трех тысяч долларов, и депозитный счет – чуть больше тысячи. Мы заплатили четыре тысячи долларов за этот дом – первый взнос, – и я наверняка смогу продать его за те же деньги. А еще продам машину. После того, что случилось, я не хочу ее больше видеть.

– А разве Айк не был застрахован?

– Был. Но есть еще пункт о самоубийстве и этот человек, мистер Бим, который работает на страховую компанию, – следователь. Если страховая компания решит, что это было самоубийство, они только вернут наши взносы, и все.

– Но они должны доказать это, Пат. Они не могут просто так, самовольно решить.

– Правильно, не могут. Но они могут отказаться платить, и мне придется судиться с ними из-за этих денег. А это может растянуться на годы. Доктор Сайкс сказал, что они могут предложить мне полюбовное соглашение, но это будет гораздо меньше, чем выплата по страховому полису. И все же я, наверное, соглашусь, если это будет в разумных пределах.

– Но почему? Ты что – в самом деле думаешь, что он покончил с собой?

Она медленно кивнула.

– Я думаю, что это возможно.

И Пат рассказала Питеру о том, что произошло в Годдардовской лаборатории и как Хирш скатывался по наклонной плоскости. Когда она закончила, Додж минуту молчал. Потом он сказал:

– Мне трудно в это поверить. Я не очень долго и не очень хорошо знал твоего мужа, но его интеллект… В общем, он был одним из самых умных людей, каких я когда-либо встречал. – Он поднялся. – Послушай, Пат, я должен идти. Мне надо собираться. Я ведь сегодня вечером лечу на Юг по делам Движения и зашел, собственно, попрощаться. Меня не будет неделю-две. Самое большее – три. Никогда нельзя предвидеть, что там может произойти.

Она протянула руку, и он взял ее обеими своими.

– Обещай, что ничего не будешь делать – ничего не будешь решать по поводу страховки или чего-то еще, – пока я не вернусь. В моем приходе есть всякие важные люди, бизнесмены, и я посоветуюсь с ними. Если тебе нужна будет работа, я уверен, что кто-нибудь из них поможет. Я хочу, чтобы ты здесь осталась.

Пат улыбнулась ему.

– Хорошо, Питер. Я вряд ли буду что-то делать в ближайшие несколько недель.

Она проводила его до двери.

– Вот и хорошо. Не сомневайся, дорогая, – мы что-нибудь придумаем.

– Послушайте, рабби, в этом деле с кладбищем мы занимаем противоположные позиции. Может быть, я неправ, а может, и прав. Для меня весь вопрос в том, что будет лучше для храма. Мне не нравится эта идея: продать что-то человеку, а потом забрать это у него, пусть даже он надул меня при сделке. Если кто-то меня обставил – что ж, значит, в следующий раз буду умнее. Пусть осторожность проявляет покупатель – таков закон, правда? И хотя я продал миссис Хирш участок для ее мужа, а потом оказывается, что, может быть, я не должен был продавать, так как его смерть не была строго кошерной, я не стану рвать на себе волосы, хоть я и исходил из того, что сделка заключается честно. Но Морт Шварц говорит мне, что она не кошерная, что это может стоить храму кучи денег, достаточной для того, чтобы построить новую капеллу. Вот я и подал эту идею – исключительно в интересах храма. Хорошо, может быть, вы не согласны с нами, может быть, правы вы, но я по крайней мере действую открыто.

– Не будете ли вы так любезны объяснить мне, что вы имеете в виду, мистер Браун?

– Да бросьте, рабби. Всем в городе известно, что вы с шефом полиции приятели.

– Ну и что?

– А то, что я не думаю, что человек со стороны, который даже не принадлежит к нашей вере, должен вмешиваться в дела, которые касаются только храма.

– Вы хотите сказать, что Лэниган приходил к вам и пытался повлиять на вашу позицию в отношении Хирша?

– Сам он не приходил, но он прислал лейтенанта Дженнингса и еще какого-то офицера. Оба в штатском, пришли и спрашивают меня. Моя секретарша… да что там секретарша – она у меня и бухгалтер, и заведует канцелярией, и курьер… В общем, она говорит им, что я занят и не может ли она помочь? А они говорят – нет, им нужен я лично. Она говорит, что я занят, что меня нельзя беспокоить. Тогда они показывают свои бляхи и говорят, что все-таки придется меня побеспокоить. Вы представляете, как все это выглядит в офисе? Там сидело несколько моих агентов, они разговаривали с клиентами. Да и сама секретарша…

– Я думаю, полицейские могут прийти с вопросами к любому, мистер Браун. Вы что, хотите сказать, что это я их прислал?

– Они пришли поговорить о Хирше. Хотели узнать, какая у меня с ним была связь. Какая у меня с ним могла быть связь? Я его едва знал. Когда он приехал в наш город, я послал ему проспект. Я их посылаю всем новоприбывшим – это бизнес. Потом через какое-то время послал еще один – такое специальное письмо, где предлагается подарок за заполнение приложенной карточки. В то время мы, кажется, использовали для подарков что-то вроде бумажника с блокнотиком и авторучкой, который можно носить в нагрудном кармане, – по двадцать восемь пятьдесят за двенадцать дюжин. Так вот, когда он или его жена заполнили эту карточку и прислали ее нам, я позвонил ему и назначил встречу – так же, как любому другому. Может быть, и вы получили от нас такое письмо, когда переехали сюда. А потом я зашел к нему и заключил договор страхования. И это все. Я даже не заносил ему полис – был занят и послал кого-то из своих агентов. И с тех пор я его ни разу не видел. Я даже уверен, что не узнал бы его, если бы встретил. Вот такая у меня была связь с Хиршем.

Но то, как они себя вели, какие задавали вопросы… Словно я совершил какое-то преступление! Почему я был так заинтересован в изменении проекта дороги? Представлял ли я, что она отделит могилу Хирша от остальных? Что я имел против Хирша? Я не мог им сказать об этом деле с Горальскими. Это все пока секрет – тем более что, насколько мне известно, Бен Горальский даже и не согласен давать деньги на капеллу. Поэтому я сказал им о нашем законе насчет погребения самоубийц. И тогда они мне говорят: мол, от вас им известно, что это не противоречило правилам, и, может, у меня была какая-то другая причина? И начинают допрашивать меня, что я делал в тот вечер, когда умер Хирш.

– На этот вопрос, наверное, нетрудно было ответить. Это же был «Коль-нидрей».

– Все они были нетрудные. Только я вымотался. И не говорите мне, рабби, что они меня не тронут, если я не сделал ничего плохого. Кроме того, что они отнимают у меня время, они могут наделать мне кучу вреда просто тем, что приходят ко мне. Человек, у которого бизнес – тем более страховой бизнес, – должен быть вне подозрений. Что, если пойдут слухи, что полиция ходит ко мне в офис и учиняет мне допрос? Вы что думаете – это будет на пользу моему бизнесу?

Рабби не успел ответить, потому что раздался телефонный звонок. Это был Лэниган. Он ликовал.

– Рабби, помните, я говорил вам, что Горальский, мистер Бен Горальский, был тем человеком, который рекомендовал Хирша на работу в Годдардовскую лабораторию?

– Да.

– А вы знали, что Хирш и Горальский были сначала партнерами и что тот производственный процесс, который теперь используют Горальские и который, замечу, принес им капитал, был идеей Хирша? Они его финансировали, а потом выкупили его долю.

– Да, я знал это.

В трубке наступило молчание. Наконец Лэниган холодно сказал: