Текст книги "В субботу рабби остался голодным"

Автор книги: Гарри Кемельман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

– Вы никогда мне об этом не говорили.

– Я не думал, что это важно.

– Думаю, нам есть о чем побеседовать, рабби. Может быть, сегодня вечером?

– Да пожалуйста. Тут у меня как раз мистер Марвин Браун. Он говорит, что двое ваших ребят к нему заходили.

– И могу сказать, что он не проявил большой готовности к сотрудничеству.

– Может быть, но сейчас меня интересует другое: он, похоже, думает, что они приходили по моему наущению. Могли ваши люди сказать что-то такое, что навело его на эту мысль?

– Вы это знаете не хуже меня, рабби.

– Разумеется. Но тогда почему вы вообще им заинтересовались?

– Вот как раз по этому вопросу, рабби, я получил кое-какую информацию буквально двадцать минут назад. Раз уж он сейчас у вас, можете задать ему вопрос от моего имени. Спросите: почему он ушел из храма до окончания службы?

– Вы уверены?

– Я уверен, рабби. – И Лэниган со смехом повесил трубку.

Рабби повернулся к Марвину Брауну.

– Это был шеф Лэниган.

Ухмылка на лице Брауна должна была означать: «Я же вам говорил!».

– Скажите, мистер Браун, в пятницу вечером, во время «Коль-нидрей», вы ушли из храма раньше?

Браун покраснел.

– Так вот почему вы не откликались, когда вас вызывали, чтобы воздать вам почесть? Почему, мистер Браун?

– Я… я не считаю, что должен отвечать. Я… мне все равно, то есть я не на допросе и не обязан ни перед кем отчитываться о своем местопребывании.

Глава XXVIII

– Я прежде всего коп, рабби, – сказал Лэниган, – и мне не нравится, что вы утаили сведения, которые могут представлять ценность для нашего расследования.

– Я не понимаю, каким образом тот факт, что Горальский рекомендовал Хирша на работу, мог навести меня на мысль, будто он хотел его убить, – сказал рабби. Его холодный вежливый тон был ответом на сдержанность шефа.

– Я же все вам объяснил, рабби. Орудием преступления мог воспользоваться практически любой, мотивом могло быть все, что угодно. Единственное, что нам остается, – это проверить возможность. Я сказал вам, что практически все евреи Барнардс-Кроссинга имеют коллективное алиби, потому что все они в это время были в храме, и именно по этой причине каждый, кого там не было, должен как-то это объяснить. А кого там не было? Вашего друга Марвина Брауна, например. Я понимаю, он в вашем храме большой человек, член церковного совета или что-то в этом роде…

– Он член правления.

– Прекрасно. Значит, если кто-то и должен был быть в храме, так это он. И нам известно, что он там был, но ушел раньше. Почему – он не сказал. А теперь вдобавок к этому мы выясняем, что он заключил с Хиршем договор страхования. Это не бог весть что, но для такого парня, как Хирш, который очень даже держался особняком, это все же связь. Поэтому мы допрашиваем Брауна. Очень плохо, что это выводит его из себя. Ему следует воспринимать это как бремя исполнения гражданского долга.

– А разве вы не должны сказать человеку, почему его допрашивают? И если речь идет об убийстве, разве вы не должны предупредить его, что сказанное им может быть использовано против него?

– Да мы его ни в чем не обвиняли. Мы просто собирали информацию. Может быть, когда мы придем к нему в следующий раз, я так и сделаю. А сейчас пусть немножко помучается. И не забывайте – предполагается, что никто не знает, что Хирш был убит.

– И как долго вы собираетесь это скрывать?

Шеф улыбнулся – впервые с тех пор, как пришел.

– Да это, в общем-то, и сейчас не такой уж секрет. Раз уж я доложил об этом окружному прокурору, в городе обязательно станет известно. Такие вещи невозможно удержать в тайне. Не исключено, что ваш друг Марвин Браун уже сообразил, что мы бы не посылали двоих полицейских к нему в офис допросить его и выяснить его местопребывание, если бы речь не шла о чем-то вроде убийства. В сегодняшнем «Икзэминере» есть заметочка в разделе Фреда Стала «Карусель». Не видели?

– Я не читаю разделов светской хроники.

– А иногда стоит. В этой «Карусели» спрашивают: не скрывает ли чего-нибудь полиция? Зачем служба окружного прокурора расследует обстоятельства смерти известного ученого в одном не столь отдаленном городке? Не является ли эта смерть более загадочной, чем казалось? Может быть, полиция что-то прохлопала и теперь тщательно это скрывает?

– И вот так ведется самое важное дело в городе? – грустно спросил рабби. – С помощью намеков в разделах сплетен, слухов, домыслов? А если секретарша Марвина Брауна и прочие его сотрудники увидят эту заметку и сразу сделают вывод, что он является подозреваемым в деле об убийстве, это что – тоже бремя исполнения гражданского долга, да? И все только потому, что он продал покойному страховой полис?

– Дело не только в полисе. Он еще продал вдове место на кладбище. И пытался засунуть покойника на кладбище куда подальше. И в этом чертовом деле, где нам почти не на что опереться, мы проверяем любое совпадение фактов.

– А Бен Горальский? Его подозревают потому, что он устроил Хирша на работу, а много лет назад они какое-то время были партнерами?

– И еще потому, что он тоже не был в синагоге. А судя по тому, что я слышал, Горальские крайне ортодоксальны и очень набожны. Довольно странно, что он не пошел в храм.

– Может, вы слышали также, что его отец был очень болен и Бен опасался за его жизнь?

– Не от вас, рабби, – сказал Лэниган, и потеплевшая было атмосфера снова остыла.

– Вы сказали, что вы прежде всего полицейский. Ну, а я прежде всего раввин. Мистер Горальский – член моей конгрегации, и я не представляю себя в роли человека, который вызывает его на откровенность, с тем чтобы потом передать информацию полиции.

– Вы хотите сказать, что если бы узнали, что кто-то из членов вашей конгрегации совершил убийство, вы не сообщили бы об этом полиции?

– Я так же связан гражданским долгом, как и любой другой, – сухо сказал рабби.

– Но вы не хотите помочь нам найти убийцу.

– Я не хочу бросать тень на невинных людей, чтобы их мучила полиция.

– Мучила? Вы что – считаете, мы их поджариваем и с удовольствием наблюдаем, как они корчатся?

– Результат тот же. Марвин Браун был расстроен… даже напуган. Я уверен – не потому, что он совершил убийство и боится разоблачения. Он боится, как это скажется на его бизнесе, на его друзьях, на его жене и детях.

– Но он ушел из храма раньше и не сказал вам, почему.

– Ну и что? Я думаю, было полно людей, которые то и дело выходили. Это длинная служба, и люди уставали. Они выходили подышать воздухом, размять ноги…

– И что – они постыдятся в этом признаться?

– Нет, конечно. Но Марвин Браун мог уйти по многим причинам, в которых он не решился бы признаться мне. Может быть, он пошел домой перекусить и не хотел, чтобы стало известно, что он прервал пост.

– Или пошел и убил Хирша.

– Но почему? Потому что когда-то продал ему страховой полис? С таким же успехом вы можете допросить любого другого, кто имел хоть какие-то контакты с Хиршем, – мясника, который продавал ему мясо, автомеханика, который чинил его машину, сотню других. А поскольку большинство из них, наверное, не евреи, то и в храме их тогда не было, и многие из них наверняка не смогут доказать свое алиби.

– Я и не говорю, что Браун виновен в убийстве потому, что он раньше ушел из синагоги. Я говорю только, что в таком деле, как это, при такой доступности орудия убийства, при том, что мотивом могло быть все, что угодно…

– А может, вы слишком уж заклинились на этой мысли?

– Это вы о чем?

– Из-за того, что возможностей для совершения этого убийства была масса, вы продолжаете исходить из гипотезы, будто тут не обязательны веские мотивы. Вполне может быть и так, но совсем не обязательно. Убийца мог планировать убийство Хирша месяцами, но ему либо не хватало хладнокровия, либо не представлялось удобного случая. А может, он собирался убить его каким-то традиционным способом, а тут как раз представился случай, и он им просто воспользовался.

– Я не вижу, чтобы нам это что-то давало.

– Это наводит на мысль о возможности других направлений расследования.

– Например?

Рабби пожал плечами.

– Мы знаем, что Хирш работал в Манхэттенском проекте. Может быть, стоит расследовать его тамошние связи. Не хочется, чтобы это звучало мелодраматично, но предположим, что у него была информация, которая была кому-то нужна, или наоборот – кто-то не хотел, чтобы он ее разгласил.

– Но это было почти двадцать лет назад. Вряд ли эта информация имеет сегодня большое значение. А кроме того, зачем было столько ждать?

– Может, тут ничего и нет, но можете ли вы исключить это наверняка? Хирш жил раньше в другой части страны, потом вернулся сюда, на Восток, где сосредоточено больше всего ученых. Кто может сказать, не столкнулся ли он здесь с кем-нибудь – например, в Годдардовской лаборатории?

– Наверное, можно будет проверить там личные дела сотрудников, посмотреть, не работал ли кто-то еще над Манхэттенским проектом, – неуверенно сказал Лэниган.

– А как насчет того, что миссис Хирш – довольно привлекательная молодая женщина?

Лэниган посмотрел на рабби.

– Я не думал, что раввины замечают такие вещи.

– Я уверен, что даже ваши священники, которым предписано безбрачие, отличат привлекательную женщину от некрасивой.

Лэниган усмехнулся.

– Да, я думаю, отец О’Киф отличил бы, хотя насчет отца Чисхолма сомневаюсь. Так вы намекаете, что у вдовы может быть любовник?

– Судя по моему впечатлению от нее – сомнительно, но исключать этого нельзя. Я бы скорее предположил, что какой-то мужчина – моложе ее мужа – мог увлечься ею и решить, что у него будет больше шансов, если убрать с дороги Хирша.

– Стоит проверить, пожалуй. – Лэниган с внезапной подозрительностью повернулся к рабби. – А вы не пытаетесь отвлечь меня от Марвина Брауна и Горальского, а, рабби?

– Я просто хочу сказать, что расследование можно вести и в других направлениях – помимо членов моей конгрегации, которым по той или иной причине случилось пропустить «Коль-нидрей».

– Да? Что ж, вполне возможно. Тем не менее мы собираемся продолжить проверку всех перемещений и местопребывания ваших друзей в тот вечер независимо от того, какие еще варианты будут нами рассматриваться. А теперь я хочу пожелать вам доброй ночи, рабби, хотя и не скрою – я немного разочарован. Наверное, мне не надо вам говорить, что если вы предупредите Горальского или еще кого-то из тех, кого я упоминал, я буду рассматривать вас как соучастника преступления.

Глава XXIX

В маленьком городке не бывает секретов. Секрет там – это не то, о чем никто не знает, а то, о чем не говорят открыто. В четверг, когда окружной прокурор наконец встретился с представителями прессы, всем уже было известно, что со смертью Хирша связана какая-то тайна. Однако во время пресс-конференции прокурор мало что прояснил в этом вопросе. Несмотря на все попытки журналистов что-то у него выведать, он признал лишь, что в поле зрения полиции Барнардс-Кроссинга попала информация, позволяющая предположить, что смерть Айзека Хирша наступила не в результате несчастного случая.

– Вы хотите сказать, что это было самоубийство?

– Это, безусловно, одна из возможных причин.

– А может, вы имеете в виду, что его могли убить? – предположил другой репортер.

– Мы не исключаем и такой возможности.

– Вы не можете сказать, каков характер информации, которая привлекла ваше внимание?

– Думаю, это пока не в интересах следствия.

– Айзек Хирш одно время имел отношение к Манхэттенскому проекту. Есть ли какая-то связь между его смертью и его участием в работе над созданием атомной бомбы?

– Мы не исключаем такой возможности.

– Не можете ли вы сказать, какие шаги собираетесь предпринять?

– Расследование в настоящее время проводится в основном полицией Барнардс-Кроссинга при участии детективов штата.

– Связались ли вы с федеральным правительством – собственно говоря, если это убийство, – не странно ли расследовать такое дело силами полиции маленького городка?

– Мы полностью доверяем шефу Лэнигану, и поскольку он хорошо знает жителей города, мы считаем его самым подходящим человеком для этого этапа расследования. Разумеется, через нашу службу он сможет иметь доступ к любым средствам, имеющимся в распоряжении штата или федерального правительства, если это понадобится.

– Вы собираетесь эксгумировать тело Айзека Хирша?

– Это не исключено.

И это было все. На все остальные вопросы прокурор отвечал: «Я пока воздержусь от ответа».

Лейтенант Эбан Дженнингс – высокий, худой человек с редкими седеющими волосами – постоянно вытирал сложенным носовым платком слезящиеся голубые глаза, а когда он говорил, кадык на его тощей шее ходил ходуном.

– Я заходил к вдове, как ты велел. Знаешь, Хью, это действительно что-то!

– Это ты о чем?

– Ну, такая высокая… и вообще красотка: огненно-рыжие волосы, белая кожа, а грудь – как две серебряных чаши…

– Очень поэтично.

– Да ладно, просто классная фигурка, с такой симпатичной круглой попкой, что прямо руки чешутся шлепнуть…

– Ах ты, козел.

– Я тебе только рассказываю, как она меня ошарашила, – укоризненно сказал Дженнингс. – Я вот подумал: такая женщина, уж точно не больше тридцати – тридцати пяти, и замужем за каким-то недомерком, который ей в отцы годится. Да еще лысый, пузатый, алкаш и еврей к тому же. Зачем было такой женщине выходить за такого типа? Ну ладно, может, жизнь у нее была не сахар, и ей хотелось кого-то, чтоб прилично с ней обращался. Но это же, черт побери, не могло продолжаться вечно! Через какое-то время должна же она была перестать испытывать благодарность и оглядеться вокруг – а вокруг полно мужиков, готовых за ней приударить.

– Ты что, слышал какие-то слухи, сплетни?

– Не-е-т, но я вообще-то по-настоящему и не расспрашивал. Я только у вдовы спросил, не было ли в тот день чего-нибудь необычного. Писем каких-нибудь, странных звонков, визитов… Ничего такого она не помнит, но случайно упомянула этого молодого викария, как его там… Питера Доджа из церкви святого Андрея. Сказала, что он собирался в тот вечер зайти к Хиршу.

– Преподобный Питер Додж? – Лэнигана внезапно осенило. – Слушай, точно. В тот раз, когда он пришел пожаловаться на какой-то скандал в кафе «У Билла», он говорил, что он из Саут-Бенда. А она ведь тоже оттуда!

– Да? Тогда слушай сюда. После того, как она мне это сказала, я решил: а что, если он действительно заходил в тот вечер? Может быть, Хирш ему что-то такое говорил, что может нам пригодиться? И я пошел туда, где этот Додж живет – к Милли Олифант. Ну, как обычно, – для полноты картины. А он уехал!

– Как уехал?

– Не навсегда. Милли сказала: Додж собрал чемодан и полетел в Алабаму. Он возглавляет какую-то группу священников, которые едут туда участвовать в пикете. А теперь обрати внимание: группа эта должна выехать только через несколько дней. Я это узнал от доктора Старджиса, приходского священника, – он его начальник. Он сказал, что Додж решил вылететь немного раньше, чтобы уладить там всякие административные вопросы.

– Питер Додж. Священник…

– Ну, тут мы с тобой расходимся, Хью. Ты не можешь себе представить священника в связке с женщиной, а как по мне – они такие же мужики, как и все. Мне все равно – католик он, англиканец или раввин. Появляется приличная баба – и он уже делает стойку. А этот парнишка, Додж, – он же вообще в своем деле новичок. До этого, я слыхал, он был профессиональным футболистом. Он рослый, это должно привлекать высокую женщину. И он молодой – ее возраста. И не женат. Да еще уехал из города.

– Намекаешь, что он сбежал?

– Я говорю только: надо смотреть фактам в лицо, Хью. Эта группа, с которой он связан, планирует выезжать только через пару дней. Он собирался ехать вместе со всеми, а вместо этого вдруг взял и уехал раньше.

– Так что ты всем этим хочешь сказать?

– Разве не странно, что он слинял сразу после того, как в «Икзэминере» появилась эта статейка? Та, в которой намекалось на новые обстоятельства в связи со смертью Хирша?

Глава XXX

В пятницу в храме было две вечерних службы: обычный миньян на заходе солнца, предназначенный главным образом для скорбящих по усопшим и длящийся примерно пятнадцать минут, и более обширная семейная служба, которая начиналась в восемь, длилась около часа и завершалась легким ужином в малом зале. Мириам всегда ходила на эту последнюю службу – не только потому, что от жены рабби этого как бы ожидали, но и потому, что она чувствовала: во время проповеди муж нуждается в ее воодушевляющем присутствии.

Однако эта пятница оказалась одним из немногих тяжелых дней за все время ее относительно легко и нормально протекающей беременности. Мириам устала, ее ноги отекли из-за дополнительной домашней работы, которую пришлось проделать, чтобы подготовить дом к шабату. Но зная, что муж расстроится, если она решит остаться дома, она только спросила, не возражает ли он, чтобы она поехала в храм на машине. На его лице сразу появилось озабоченное выражение.

– С тобой все в порядке, дорогая? Это не…

– Нет, еще не время, – улыбнулась Мириам. – Просто я целый день была на ногах и не в состоянии идти пешком. Я позвоню Марголисам, чтобы захватили меня с собой.

– Глупости, я сам тебя отвезу.

– Но, Дэвид, ты же в шабат не водишь машину…

– Это вообще-то не религиозная щепетильность, Мириам. Для раввина консервативной конгрегации, где все ездят на машинах, это, пожалуй, даже ханжество. Нет, правда, это всего лишь дело привычки! Я отвезу тебя.

– Но если люди увидят, что ты приехал на машине, – они не свяжут это со слухами о твоей отставке?

Рабби рассмеялся.

– Ты хочешь сказать – они подумают, что все это время я был ханжой, а теперь, уходя в отставку, сбросил маску? Ну, если им хочется – пусть думают. Пойдем.

Он взял жену под руку и повел к машине. Распахнув дверцу, широким жестом пригласил ее садиться. Все выглядело бы весьма импозантно, если бы машина сразу же тронулась с места. Но прошло минут пять, а рабби все крутил и крутил стартер, не производя ничего, кроме отчаянного шума. Он что-то ворчал себе под нос, и Мириам уже решила было бодро заявить, что больше не чувствует усталости и может идти пешком, но тут двигатель вдруг завелся.

Рабби доехал до конца улицы и притормозил перед поворотом.

– Поверни налево, – сказала Мириам.

– Но в храм направо, – возразил он.

– Мы же на машине, так что у нас полно времени.

Он пожал плечами, как бы говоря: кто же станет спорить с беременной женщиной? – и повернул, куда было велено. Они проехали несколько кварталов, и Мириам сказала:

– Останови здесь.

Рабби увидел офис местной таксомоторной компании и наконец сообразил, в чем дело.

– У моего мужа проблемы с машиной, – сказала Мириам, когда к ним вышел хозяин, – а в один из ближайших дней ему придется срочно доставить меня в больницу. Вы работаете все время?

– Двадцать четыре часа в сутки, миссис Смолл.

– А если все такси будут заняты? – спросил рабби.

– Не волнуйтесь, рабби. У нас четыре машины, и за последнюю пару месяцев все они были в разъезде только вечером в пятницу, когда у вас был большой праздник. Они без конца мотались к синагоге и обратно – до половины восьмого или до без четверти восемь. А потом у нас не было ни одного заказа почти до полуночи. Наверное, все разъезжались на машинах друзей, – с легкой грустью сообщил хозяин.

– Значит, мы можем положиться на вас, если у мужа опять не заведется машина?

– Нет ни малейших причин волноваться, миссис Смолл, можете мне поверить. Учитывая, как идут сейчас дела, я вам гарантирую: мы вас доставим, куда надо, даже если у вас будут близнецы! – И он от души расхохотался над собственной шуткой.

Когда рабби снова не удалось завести машину, хозяин проявил профессиональный интерес.

– По звуку вроде как карбюратор, – сказал он. – Вам лучше заняться им, не откладывая.

Сразу вслед за этим машина завелась, и рабби дал полный газ – исключительно ради удовольствия услышать, как взревет мотор.

– Я так и сделаю! – крикнул он, отъезжая. – Я рад, что ты догадалась позаботиться о такси. Лучше подстраховаться, – сказал он жене.

– Это не потому, что ты не хочешь быть обязанным Лэнигану? – спросила она.

– Конечно, нет.

Стоянка у храма, похоже, была заполнена больше, чем обычно по пятницам.

– Как ты думаешь – это не потому, что они услышали о твоей отставке? – поинтересовалась Мириам. – И хотят показать, что они тебя поддерживают?

– Скорее это просто любопытство. Наверное, хотят выяснить, что там у меня случилось, да еще эти противоречивые слухи о смерти Хирша…

– Ты становишься ожесточенным и циничным, Дэвид.

Рабби удивленно посмотрел на жену.

– Вовсе нет. На самом деле это говорит о том, что храм выполняет одну из своих главных и традиционных функций – центра общины. В европейских гетто, да, собственно говоря, и в добровольных американских гетто стоило чему-то случиться, как новость передавалась от дома к дому со скоростью телеграммы. А здесь у нас евреи не живут компактно – они со всех сторон окружены иноверцами, поэтому когда происходит что-то представляющее для евреев особый интерес, они идут в храм, чтобы разузнать всю подноготную. Я не обижаюсь. Наоборот – я доволен.

Однако тем, кто думал, что рабби будет говорить о своей предполагаемой отставке и ее причинах, пришлось испытать разочарование: он ни одним словом не дал понять, что этот вечер пятницы чем-то отличается от всех прочих. После службы, когда рабби присоединился к конгрегации, собравшейся в малом зале на традиционный чай с пирогом, приготовленный женской общиной, он краем уха то там, то сям улавливал обрывки разговоров. По большей части они касались смерти Айзека Хирша. Один раз до него донеслось: «Я уверен – рабби знает, в чем тут дело. Не удивлюсь, если окажется, что его отставка как-то с этим связана». – «Но каким образом?» – «Понятия не имею, но чтобы такое совпадение…»

Однако тем немногим, кто подходил к рабби с вопросом, что он думает о деле Хирша, он неизменно отвечал: «Не знаю. Я не был знаком с этим человеком».

Рабби обрадовался, увидев, что Мириам, которая обычно в течение всего вечера оставалась на ногах, на этот раз проявила достаточное благоразумие, чтобы сесть на один из складных стульев у стены. Вокруг нее собралась небольшая группка озабоченных женщин.

– Прежде всего, дорогая, вы не должны волноваться. Это хуже всего. Когда я носила своего третьего, Элвина, доктор сказал мне: «Что бы вы ни делали, не волнуйтесь – от этого напрягаются мышцы». Как я могла не волноваться, когда моего Джо перевели сюда из Скенектади и мы не знали, сможем купить дом или придется жить в гостинице, и что делать тем временем с Марджори и Элейн, с их школой? Но я решила: ребенок – прежде всего. И сказала Джо: поезжай вперед, устраивайся так, как ты хочешь, я со всем буду согласна.

– Это правильно, – сказала миссис Грин. – Психологическое состояние очень важно. Я знаю, сейчас уже не принято считать, что во время беременности нужно думать только о прекрасном, но когда я ходила с Пат, у меня днями напролет играл проигрыватель, и что – разве не стала Пат первой мажореткой-барабанщицей университетского оркестра? Преподаватель сказал, что у нее врожденное чувство ритма. Зато Фред, который несколько лет учился играть на трубе, никогда даже не мог попасть в такт, не говоря уже о ритме.

– Со мной это не сработало, – беззаботно сообщила Глэдис Морланд. – Моя мать до седьмого месяца каждое воскресенье ходила в музей, а я не могу провести прямой линии.

– О, но зато у вас артистичная натура, – возразила миссис Грин. – Достаточно увидеть вашу гостиную, чтобы понять, что у вас великолепный вкус.

– Да, я люблю украшать интерьер.

Миссис Вассерман, супруга первого президента конгрегации, пододвинула свой стул к Мириам. Эта шестидесятилетняя женщина относилась к ней по-матерински и вообще симпатизировала Смоллам с того дня, как они впервые приехали в Барнардс-Кроссинг.

– Устаете, да? – отметила она тот факт, что Мириам сидит, а не стоит, как обычно, рядом с мужем.

– Немного, – согласилась Мириам.

Миссис Вассерман похлопала ее по руке.

– Уже совсем скоро. Волноваться не о чем. Я уверена – будет мальчик.

– Дэвид и его мать – особенно она – и не согласятся ни на что другое!

Миссис Вассерман рассмеялась.

– Если будет девочка – все равно никуда не денутся. А через два-три дня они уже не променяют ее на мальчика. Рабби нервничает?

– Кто может сказать?

– О, все они стараются не подавать виду, но вы-то знаете. Перед тем как родился наш первенец, Джейкоб был такой хладнокровный, спокойный… Но при этом проверил все отопление – ему показалось, что в доме слишком прохладно. Вызвал плотника, и тот сделал желоб из детской до прачечной в подвале – в то время ведь не было службы, которая забирает пеленки в стирку. Нанял человека, который всю зиму сгребал снег со ступенек и с дорожки. Дополнительно застраховался на тот случай, если с ним, не дай Бог, что-то случится, – чтобы мы с ребенком ни в чем не нуждались. Я совершенно уверена, что ваш муж такой же.

Мириам слабо улыбнулась.

– Вы плохо знаете моего Дэвида.

– Ну, он такой занятой…

– Все, что мне удалось сделать, – это заставить его заехать в таксомоторную фирму, чтобы договориться насчет такси на случай, если наша машина опять забарахлит. Но что касается всего остального… – Она усмехнулась. – Он считает, что ему достаточно время от времени сверяться со своей совестью, чтобы убедиться, что он не делает ничего, что считает неправильным.

– Может быть, это самое лучшее? – мягко предположила миссис Вассерман.

– Может быть. Хотя иной раз…

– Хотелось бы, чтобы он был чуточку более… эмоциональным?

Мириам кивнула.

– Это все ничего не значит, моя дорогая. Некоторые мужчины прячут свои чувства глубоко внутри. Мой отец, да покоится он с миром, был как раз таким. Когда я должна была родиться – мать любила об этом рассказывать, это было вроде семейного анекдота, – она, почувствовав схватки, послала соседского мальчика за отцом, который был в тот момент в синагоге. Это было в прежней стране, вы понимаете. Был как раз разгар дискуссии, а отец был молод и, наверное, стеснялся перед старшими мужчинами, так что он велел мальчику вернуться и сказать мне, чтобы я хорошенько укуталась, и, может быть, все пройдет. Но через минуту он извинился и побежал домой, и бежал так быстро, что явился одновременно с соседским мальчиком.

Мириам рассмеялась.

– Мой Дэвид не стал бы стесняться, но если его втянуть в дискуссию, он может забыть прийти домой…

К месту, где стоял рабби, приблизился, громко разговаривая, Моррис Голдман, владелец авторемонтной мастерской.

– …лысый, пузатый коротышка, а жена у него, оказывается, высокая рыжая красотка, да еще и шикса[41]41
  Шикса – (идиш) нееврейка.


[Закрыть], и вдвое моложе его! О, гут шабес, рабби! Я говорил про этого типа – Хирша.

– Вы его знали?

– Как всех своих клиентов. Вы же знаете – пока они там слоняются, дожидаются своей машины, со всеми перездороваешься. Его я знал чуть получше – у него была старая машина, и он заезжал чаще – то тормоза, то покрышки… Раз поставил ему новый глушитель.

– А как это его к тебе занесло? – спросил кто-то из стоявших рядом. – У тебя же гараж за городом.

– Так он работал в Годдардовской лаборатории, а они все – мои клиенты. Моя мастерская стоит на 128-шоссе, ярдах в пятистах от лаборатории – прямо на повороте к ней. Они оставляют у меня машины – масло залить, отрегулировать, – а сами идут на работу.

– Вы выполняете любой ремонт? – спросил рабби.

– Чтоб вы не сомневались! Я вам больше скажу – такой бригады механиков нет больше ни у кого на всем Северном побережье. У меня есть один парень, специалист по зажиганию, так ко мне приезжают из самого Глостера – только бы он их обслужил. А что, с машиной нелады, рабби?

– Есть небольшие проблемы: плохо заводится, а если остановишься – может заглохнуть.

– Ну, это может быть все, что угодно, рабби. Надо бы вам как-нибудь заехать ко мне – я посмотрю.

– Заеду, наверное. – Рабби показалось, что Мириам посылает ему сигналы бедствия, он извинился и пошел к ней. – Ты устала, дорогая? Может быть, поедем домой?

– Пожалуй, да, – ответила она. – Сейчас возьму пальто.

Пока рабби ждал Мириам, к нему подошли Джейкоб Вассерман и Эл Беккер. Вид у них был торжествующий.

– Ну, что, рабби? Теперь все выглядит совсем иначе, правда?

– Что вы имеете в виду?

– Заявление полиции и окружного прокурора! – воскликнул Беккер. – Прокурор, конечно, темнил – он же политик, а политики никогда не говорят начистоту, но все-таки теперь ни у кого не остается сомнений, что Хирша убили. Он это практически признал. Так что вы реабилитированы! Он снял вас с крючка – вы вне подозрений!

– Если вы о погребальной службе, которую я провел, мистер Беккер, то я не нуждаюсь в реабилитации со стороны окружного прокурора. А если бы и нуждался, то все равно вряд ли посчитал бы хорошей новостью убийство человека, пусть даже благодаря этому меня сняли с крючка, как вы выразились.

– Конечно, конечно, кому же приятно услышать, что кого-то убили! Мне тоже его жалко, понятное дело. Но разве вы не понимаете – это же выбивает почву из-под ног Морта Шварца и его шайки! Вы слышали, что он отменил очередное заседание правления в воскресенье?

– Нет.

– Наверное, получите извещение с завтрашней почтой.

– И какой скрытый смысл вы усматриваете в этой отмене?

Вассерман радостно потер руки.

– Мы думаем, что с учетом обстоятельств они, возможно, решили сначала посмотреть, как будет развиваться дело Хирша, а уж потом поднимать вопрос о вашей отставке. Мне из весьма надежного источника известно, что Марвин Браун пока отказался от этой идеи с прокладкой дороги.

– Отказался? Почему?

– Потому что окружной прокурор может эксгумировать тело.

Рабби вымученно улыбнулся.

– То есть в конце концов мы пришли к тому же, да, мистер Вассерман?

– О, но все-таки, рабби, есть разница. Это ведь делают гражданские власти – ради того, чтобы найти преступника.

– Разумеется.

– Вот о чем надо теперь подумать, так это какие шаги предпринять. Что касается Хирша… – Вассерман пожал плечами, – что ж, ему уже все равно, что было причиной его смерти. Он мертв, а нам надо заботиться о живых. Так вот, насчет вашей отставки. На самом деле вы не хотите уходить в отставку, так ведь?

– Если бы этот вопрос не возник, я бы не ушел.

– Хорошо. Значит надо чтобы Шварц не прочел ваше письмо на правлении. Мы с Беккером придумали самый простой и верный путь – вы напишете письмо с требованием аннулировать прошение об отставке. – Увидев, что рабби собрался что-то сказать, Вассерман заторопился: – Вы можете сказать, что в свете последних событий между вами и администрацией больше нет расхождений и поэтому вы отзываете свое предыдущее заявление.

– Нет.

– Ну как вы не понимаете, рабби, что без этого остается только ваше заявление об отставке. Ему достаточно прочесть его и поставить на голосование. То есть он просто ставит всех перед фактом. Если же будет два письма, то он обязан прочесть оба, а потом ему придется объяснить суть проблемы, которая между вами возникла. Даже и в этом случае опасность остается, но по крайней мере у вас будет преимущество.