Текст книги "В субботу рабби остался голодным"

Автор книги: Гарри Кемельман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

Глава VIII

Служба в Йом-Кипура начиналась в девять часов с утренних молитв и длилась весь день. Людей в храме было немного, по большей части старики, а на помосте сидел один рабби. Даже кантор еще не пришел – как правило, утреннюю службу вел кто-нибудь другой, чтобы дать ему небольшую передышку. Обычно этой чести удостаивался Джейкоб Вассерман – как первый президент храма и человек, сделавший для создания конгрегации больше всех. Он молился негромко, но с неподдельной страстностью, и его традиционное чтение нараспев доставляло рабби больше удовольствия, чем продуманные приемы кантора, который незаметно наклонялся к своему камертону и подбирал тональность, прежде чем начать чтение.

Все утро продолжали постепенно прибывать прихожане. Вскоре вслед за кантором, занявшим свое место на помосте, появился Мортимер Шварц. Он церемонно обменялся рукопожатием с рабби, а потом, перейдя на другую сторону, – с кантором. Вернувшись к своему месту, Шварц шепотом сообщил рабби, что Марвин Браун позвонил ему вчера вечером, как он и ожидал.

– По поводу почести, которую он пропустил?

– Так прямо он, конечно, не говорил, но я знаю, что звонил он из-за этого.

– Неужели для него это настолько важно?

– Не думаю, что он так уж религиозен. Но он коммерсант, коммерсант и еще раз коммерсант. И такие вещи для него – как хорошая примета. А когда он упускает подобный случай, это выбивает его из колеи. Вы понимаете?

– Да, я могу это понять.

– В общем, я не одобряю, что Илай Кан опередил события: вышел вперед и открыл Ковчег, не дожидаясь появления Марвина. Ничего страшного, если бы мы подождали еще пару минут. Во всяком случае сегодня я буду внимательнее. Я буду объявлять имена четко и громко, и мы назовем замену только тогда, когда удостоверимся, что человека нет в храме.

К четверти одиннадцатого, когда Свитки извлекли из Ковчега для чтения, храм был полон. Некоторые отнеслись к этой части службы как к перерыву и вышли, но большинство прихожан остались на месте. К началу последовавшей за этим поминальной молитвы – «Изкор» – храм снова заполнился до отказа. Многие специально пришли только на «Изкор» – чтобы почтить память покойных родственников. Для тех, чьи родители еще живы, присутствие на этой службе традиционно считалось плохой приметой, но рабби Смолл, как и большинство консервативных раввинов, считал это глупым предрассудком. Поэтому он начал с разъяснения: присутствовать на службе уместно всем, ибо поминаться будут погибшие во время Холокоста, так что каждый может считать себя потерявшим близких. Однако рабби заметил, что некоторые пожилые прихожане, выросшие в ортодоксальной среде, настаивают, чтобы дети вышли.

И все же после «Изкора» он с удовлетворением отметил, что немало молодежи вернулось – очевидно, послушать его проповедь. Одна из частей праздничной службы была посвящена описанию обряда очищения, который в древности совершали первосвященник и его окружение перед тем, как принести искупительную жертву за грехи всего народа. В проповеди проводилась параллель между этим эпизодом и рассказом о жертвоприношении Авраама[20]20
  Авраам, ведя своего сына Исаака, чтобы принести его в жертву Всевышнему, бесстрашно вошел в реку для очищения.


[Закрыть] – отрывком из Торы, который читался во второй из десяти Дней покаяния. Часто ссылаясь на Талмуд, рабби пояснил, что смысл эпизода с жертвоприношением заключается в испытании Всевышним силы веры Авраама, что это было суровым предостережением против принесения в жертву людей, которое было обычным делом в те времена. Затем он рассказал, как постепенно менялось представление о жертве и искуплении – от принесения в жертву козла отпущения до современного отношения к молитве как к просьбе о прощении – у Бога, за грехи, совершенные против Него, и у людей – за грехи, совершенные против них.

Тон и стиль проповеди, как и всех проповедей Смолла, были непринужденными и носили просветительский оттенок, напоминая университетскую лекцию. Он сам считал их не нравоучениями, а скорее чем-то вроде трактатов, попыток объяснить видимые противоречия в Законе. Он знал, что у некоторых членов конгрегации, включая президента, его манера изложения вызывала внутреннее сопротивление – они предпочли бы более красноречивый, более проповеднический стиль. Но он был убежден, что эта манера больше соответствует той главной функции, которая заложена в самом слове «раввин», – функции учителя.

Служба продолжалась, день постепенно клонился к концу. Люди входили и выходили – некоторые отправлялись домой вздремнуть либо наскоро перекусить, а перед синагогой толпились, смеясь и флиртуя, мальчики и девочки, одетые во все новое. Совсем маленькие играли на лужайках вокруг храма, их пронзительные голоса порой нарушали чинную обстановку внутри синагоги, и тогда один из учителей выходил и отчитывал их за то, что они шумят во время службы.

В четыре часа дня стало ясно, что служба идет чересчур быстро и грозит завершиться еще до захода солнца. Рабби подошел к пюпитру.

– Мы слишком торопимся, кантор Цимблер, нельзя ли помедленнее?

Кантор пожал плечами.

– Что я должен делать, рабби, – тянуть ноты подольше?

Рабби улыбнулся.

– Нет, я думаю, лучше сделать перерыв.

Он объявил прихожанам, что они молились с таким рвением, что опередили солнце, и предложил сделать получасовой перерыв. Прихожане ответили на это негромким признательным смехом, но вышли из зала лишь немногие, потому что присутствовавшие в этот час на службе представляли основное ядро молящихся, которые пришли с намерением провести в храме весь день. Тем не менее они оценили передышку и воспользовались ею для того, чтобы поболтать с соседями, прежде чем возобновится заключительная часть службы, завершающаяся пронзительным звуком шофара[21]21
  Шофар – ритуальный бараний рог.


[Закрыть].

Президент потянулся в своем кресле, похожем на трон, и повернулся к рабби.

– Кстати, по поводу вашей проповеди. Знаете, у меня такое ощущение, будто я сам совершил жертвоприношение. В этом году я впервые за долгое время постился и чувствую себя великолепно, просто великолепно. В предыдущие годы я тоже, в сущности, не ел, я имею в виду – по-настоящему. Ну, утром выпивал немного сока, около полудня мог заскочить домой на чашку кофе с сэндвичем… Но в этом году я решил, что раз я президент, то должен пройти всю дистанцию. Некоторую слабость, конечно, ощущаю, но в остальном все прекрасно.

– Мистер Горальский сказал мне, что делал это на протяжении семидесяти пяти лет, и непохоже, чтобы это ему как-нибудь повредило.

– Черт, я совсем забыл про старика! Вы не слышали – как он? Я что-то не видел здесь Бена.

– Его здесь не было, иначе я бы его увидел.

– Это скверно, рабби. Старик, наверное, серьезно болен, иначе Бен пришел бы хотя бы на «Изкор» – ведь его мать умерла совсем недавно, еще года не прошло.

– Необязательно. Они ведь ортодоксы, а согласно обычаю, те, кто потерял близких недавно, в течение годичного траура не посещают «Изкор».

– Вот как? Ну что ж, очень надеюсь, что причина в этом.

Рабби посмотрел на Шварца с любопытством.

– Вы и вправду так уверены, что получите от мистера Горальского большой взнос?

– Я разговаривал со стариком… Конфиденциально, знаете ли, – самодовольно добавил Шварц. – Определенного обещания, конечно, не было, но могу сказать, что эта мысль ему не чужда.

– И на какой взнос вы рассчитываете?

Шварц взглянул на рабби с некоторым удивлением.

– Я же вам говорил об этом вчера вечером, рабби: мемориальная капелла.

– Вы об этом упомянули, да, но я думал, что это был просто пример. Вы в самом деле считаете, что он заинтересован в строительстве мемориальной капеллы Горальских? И сколько это может стоить?

– Ну, сто – сто пятьдесят тысяч долларов.

Рабби беззвучно присвистнул.

– Они работают в электронной промышленности?

– Да, электроника и транзисторы. У них большой завод на 128-м шоссе. Так что денег там… Как раз сейчас, насколько мне известно, они собираются слиться с каким-то крупным предприятием с Запада, и их акции взлетели, как ракета, – за последние несколько недель подскочили вдвое. А начинали они с кур.

– С кур?

– Именно. Моя бабушка всегда покупала свежезарезанных цыплят в их лавке в Челси, и старик обычно сам встречал ее – в белом фартуке, забрызганном кровью, и соломенной шляпе. Они достаточно преуспели в этом бизнесе, начали потихоньку спекулировать на срочных сделках и сделали немножко денег. Так что у них были кое-какие сбережения, когда представился шанс вложить деньги в транзисторную компанию, и они его не упустили. Потом они выкупили долю своего партнера – того, кто начал это дело, – и после этого пошли расширяться. Им повезло, они выпустили акции на рынок как раз во время бума, а остальное – это уже вопрос финансов. Может, вы видели, как Бена Горальского разрекламировали в «Тайме»?

Рабби отрицательно покачал головой.

– Целых полторы колонки, да еще фотография. Я пытался заманить его в правление, но он сказал, что слишком занят. – В голосе Шварца чувствовалось сожаление.

– Вы думаете, что если он будет в правлении, то предпочтет капеллу химической лаборатории?

– По крайней мере, это заставило бы его интересоваться нашей организацией и ее проблемами.

– Но разве нам нужна капелла? Мне кажется, у нас теперь достаточно места…

Шварц посмотрел на рабби.

– Рабби, у развивающейся организации никогда не бывает достаточно места. Что достаточно сегодня, недостаточно завтра. Кроме того, наш храм располагает самой большой после средней школы аудиторией в городе. Нас уже не раз просили об аренде здания всякие посторонние организации. Вам понравится, если, скажем, какая-то светская организация вроде «Кивание»[22]22
  Кивание – общественная организация в США и Канаде, объединяющая в основном представителей среднего класса – бизнесменов и членов их семей – и имеющая клубы по всей стране, особенно в небольших городках.


[Закрыть] будет обсуждать свои дела прямо напротив Святого Ковчега?

– Да в общем-то…

– А представим, что у нас есть небольшая капелла, пристроенная к храму сзади, – этакая игрушечка, про которую сразу скажешь: это капелла, а не какая-нибудь там казарма или офис электрокомпании?

– Вам не нравится наше здание?

Шварц снисходительно улыбнулся.

– Не забывайте, рабби, что я по профессии архитектор. Послушайте, вы с Мириам зайдете к нам вечером, после окончания поста? Этель ждет вас.

– Если Мириам будет в состоянии.

– Договорились. Я покажу вам нечто такое, что вас ошеломит.

Со своего места Мириам кивнула мужу. Рабби сошел с помоста и догнал жену, которая уже пробиралась к выходу.

– Что-то случилось, дорогая?

– Чувствую, что немного выдохлась. Я ведь обычно ложусь поспать после обеда. Элис Файн идет домой, и я решила пойти с ней.

– Выпей дома чаю. Или еще лучше – стакан теплого молока. Я думаю, тебе нужно поесть. Ты уверена, что все в порядке?

– Честное слово, Дэвид, я чувствую себя хорошо.

– Что-то не так? – спросил Шварц, когда рабби вернулся на свое место. Тот объяснил, что Мириам немного устала.

– Ну, это можно понять. Надеюсь, она не постилась?

– Постилась, но обещает что-нибудь съесть.

Солнце начало садиться, и многие из покинувших храм вернулись, чтобы в заключение вместе со всеми прихожанами исповедоваться в грехах – «Мы виновными были, изменяли…» – и еще раз попросить прощения: «Боже наш и Боже отцов наших! Прости наши провины в этот День искуплений… Благоволи, Господи, Боже наш, к твоему народу Исраэлю и к их молитве…».

Солнце село, и все начали читать «Авину малкену»: «Отец наш, Царь наш». Затем пылкими, ликующими голосами они произнесли: «Слушай, Исраэль! Господь – Бог наш, Господь один!», после чего трижды повторили: «Благословенно имя славы Царства его во веки веков!». Потом кантор и конгрегация семь раз воскликнули «Господь – превечный есть Бог всесильный!» – каждый раз все более громко и страстно, пока восклицание наконец не слилось с долгой нотой шофара, бараньего рога, – жуткой, пронзительной, ликующей – символом завершения долгого Дня искупления и десяти Дней покаяния.

Оставался только «Кадиш», а также благословение рабби, но прихожане уже складывали свои талесы, обменивались рукопожатиями с соседями и желали им счастья и здоровья в Новом году.

Рабби пожал руки Мортимеру Шварцу, кантору и вице-президенту.

– Так что, увидимся вечером, рабби? – спросил Шварц.

– Если Мириам будет чувствовать себя достаточно хорошо.

Глава IX

Джордан Маркус неохотно направился к телефону, но прежде чем снять трубку, сделал последнюю попытку.

– Говорю тебе, Лиз, – я считаю, что нам не следует в это вмешиваться. Во-первых, мы новички в конгрегации.

– Ну и что? Ты заплатил взносы или нет?

– Тебе, черт возьми, прекрасно известно, что заплатил, и не думай, что это было так уж безболезненно – сто баксов да плюс еще пятьдесят баксов на членские билеты!

– Интересно! А что бы ты делал на Верховные праздники? В кино бы пошел?

– Да нам даже не пришлось показывать свои билеты. Можно было просто зайти…

– И стать невидимками, да? Левензоны, Бейлисы – они, что, тебя не увидели бы? И не знали бы, что ты не член?

– Мы могли бы поехать к моим в Челси. Это обошлось бы мне по десять баксов за билет, и я сэкономил бы сто тридцать баксов.

– А на будущий год, когда Монти начнет ходить в религиозную школу, ты что – будешь отвозить его в Челси трижды в неделю?

– Так вступили бы на следующий год. Это, кстати, очень милый шантаж с их стороны – заставлять тебя вступить в храм, чтобы твои дети могли посещать их школу.

– Так делают все новые храмы. Я думаю, они просто вынуждены. И кроме того, какая разница, когда вступить – в этом году или в следующем?

– Разница – сто тридцать баксов.

– Ты хочешь, чтобы все поняли, что ты вступил в последнюю минуту, потому что пришлось? Хочешь, чтобы все думали, что мы скупердяи?

– Да господи ты боже мой, пускай себе думают! Мне уже осточертело переживать: а не подумают ли люди, что мы скупердяи? Когда я потратил около тысячи баксов на ковер от стены до стены, люди не думали, что я скупердяй? Когда я поменял «шевроле» на «понтиак», люди не думали, что я скупердяй? Когда Генри Бейлис предлагает зайти после кино перекусить в «Шахматную доску», я говорю: «Прекрасно! Отличная идея!» – потому что если я предложу место, где можно съесть гамбургер и выпить кофе за доллар, это будет означать, что я скупердяй!

– Что ж, приходится держать планку. Ты теперь живешь в Барнардс-Кроссинге, а с волками жить – по волчьи выть. Мы ведь должны думать о детях, для того ты и вступил в храм. Но теперь, когда ты на хорошем счету, у тебя такие же права, как у всех. Так что хватит вилять – звони рабби.

– Но, Лиз, он только что вернулся из храма! Возможно, обедает – он ведь наверняка умирает с голоду. Кроме того, тут все не так просто, как ты думаешь. В уставе сказано, что погребению на кладбище подлежат только действительные члены конгрегации. А ты хочешь, чтобы я попросил рабби забыть про устав и сделать исключение для одного из моих приятелей, у которого жена даже не еврейка! Вот я и говорю: я всего лишь новичок, а для того, чтобы просить о подобном одолжении, нужно быть большой шишкой. Если б это был мой родственник, так еще куда ни шло. Но этого парня, Хирша, я почти не знал. Может, за все время, что мы здесь живем, три раза с ним поздоровался… Нет, лучше давай останемся в стороне.

– Но мы уже не в стороне! Патриция Хирш была здесь, прямо у нас в доме, присматривала за нашими детьми, пока ее муж умирал там в своем гараже, в каких-то ста футах! И кроме того, разве не мы сказали ей, что его надо похоронить по иудейскому обычаю?

– Это ты сказала. Я не говорил. По-моему, она уже и так что-то планировала – еще до того, как мы пришли. Ты всего лишь сказала, насколько я помню, что это хорошая идея и что мы поговорим с рабби. А она сказала, что этот доктор Сайкс, босс ее мужа, собирается все устроить и сам позвонит рабби. А если так, то зачем звонить нам?

– Ты забываешь, что я практически ее самая близкая знакомая здесь, и она сидела с нашими детьми. А все, что я смогла сделать, – это убедить тебя зайти к ней, когда мы услышали.

Утром Джордану действительно очень не хотелось идти к Хиршам. Он содрогался при мысли о слезах, о гнетущих разговорах, которые ассоциировались у него с домом, где царит траур. Но все оказалось не так уж страшно. Кроме Левензонов, которые жили через улицу, все присутствующие были христианами. Доктор Сайкс, начальник отдела, в котором работал Хирш, был, похоже, за главного. Во всяком случае, именно он впустил их в дом и представил остальным. Среди них был человек в сером костюме и пасторском воротничке – преподобный Питер Додж, кажется, вхожий в семью потому, что они с Хиршем были активными участниками Движения за гражданские права. Мак-Карти, которые жили дальше по улице, как раз уходили, когда пришли Маркусы. Лиз бросилась к миссис Хирш с объятиями, и они немножко поплакали, но потом миссис Хирш взяла себя в руки. Когда зашла речь об иудейской погребальной церемонии, Доджу даже удалось вызвать у нее улыбку. Упомянув, что хорошо знает рабби Смолла по Ассоциации священнослужителей, он добавил: «Не думаю, однако, что именно мне подобает просить его о совершении обряда погребения, Пат, – ведь мы, так сказать, конкуренты». И тогда доктор Сайкс сказал, что сам все уладит.

Когда они вышли на улицу, Джордан признал, что был неправ:

– Я боялся, что мы застрянем там на все утро.

– Когда я увидела, как там обстоят дела, то решила, что мне там делать нечего, – сказала Лиз, поджав губы. – Этот Додж… Пат знала его еще по Саут-Бенду – она родом оттуда. Ты заметил, что он с ней на «ты»? Он не женат, между прочим. Заметил, как он смотрел на нее?

– А как он на нее смотрел?

– Да голодными глазами!

– О господи, у вас, у дам, всегда одно на уме. Парня еще не похоронили, а ты уже пристраиваешь ее замуж.

Набирая номер, Джордан мысленно репетировал, что он скажет рабби.

– Рабби Смолл?.. О, миссис Смолл! Я не оторвал вас от обеда?

– Это жена рабби? – Лиз выхватила у него трубку. – Миссис Смолл? Это Лиз Маркус. Если помните, я сидела прямо за вами на собрании «Хадассы», и вы еще спросили меня, когда начался фильм, не снять ли шляпу?.. В общем, одна наша очень хорошая знакомая… она не еврейка, но у нее истинно еврейская душа…

– Маркусы, – пояснила Мириам, вернувшись к столу. – Новые члены конгрегации…

– Да, я знаю. Джо… нет, Джордан Маркус?

– Точно. Звонили насчет Айзека Хирша, который умер прошлой ночью. Вообще-то это уже второй звонок. Некий доктор Сайкс звонил, когда я вернулась из храма. Хотел встретиться с тобой по поводу этого самого Айзека Хирша. Я назначила ему на завтра. Мы знаем какого-нибудь Айзека Хирша?

– Среди членов конгрегации такого нет. По-моему, у нас вообще, нет ни одного Айзека. – Рабби улыбнулся. – Очень жаль, потому что здесь, в Новой Англии, это типичное для янки старинное имя. По-моему, секретаря муниципалитета зовут Айзек Бродхерст. – Он кивнул на ее живот. – Как насчет Айзека для будущего Смолла?

– Ты же знаешь, что мы остановились на Джонатане, – решительно сказала Мириам.

– Знаю, но у меня есть сомнения. Это ассоциируется с Давидом[23]23
  В Библии Ионафан (англ. Джонатан) – сын царя Саула, друг Давида.


[Закрыть], а поскольку меня зовут Дэвид, то молодому человеку может прийти в голову, что мы приятели, друзья, ровесники – как Давид и Ионафан. Как бы юноша не зазнался.

– Об Айзеке не может быть и речи, – повторила Мириам. – Твоего дядю зовут Айзек, и пока он жив, твоя семья ни за что не согласится на еще одного Айзека Смолла.

– Думаю, да. Мне кажется, что христиане немножко умнее нас в этом вопросе. Когда они не могут решить, как назвать ребенка, то просто добавляют «младший». А потом – «второй» и «третий». Дэвид Смолл Третий. Вот тебе и имя!

– Знаешь, это может быть и девочка.

Рабби задумался. Потом покачал головой.

– Боюсь, что нет. Моя мать – женщина решительная. И она решила, что первый ребенок будет мальчиком. Не думаю, что она одобрит другой вариант.

– Я и сама решительная, но вот последнее время думаю, что, наверное, предпочла бы девочку. Мне кажется, тебе понравилась бы девочка, Дэвид. Девочки нежные, добрые и…

– И решительные.

– Если будет девочка, – продолжала Мириам, – то, конечно, мне придется назвать ее в честь тети Хетти. Я просто должна. Иначе дядя Захария никогда мне не простит.

– А я никогда не прощу тебе, если назовешь. Это слишком ко многому обязывает девочку и слишком многого требует от начинающего отца[24]24
  Хэт – грех (иврит), хэти – мой грех.


[Закрыть]. Если пятый или шестой ребенок будет девочкой – тогда может быть… К тому времени у меня будет солидный родительский стаж и мне легче будет смириться с таким именем.

– Но тетя Хетти умерла всего год назад, а назвать в ее честь ребенка больше некому. Дот наверняка больше не захочет иметь детей. Даже если будет мальчик и мы назовем его Джонатан, мне будет трудно объяснить дяде, почему мы не назвали его Харви, Харольд, Херберт или как-нибудь в этом роде.

– А какая тут связь с тетей Хетти?

– Ну, та же самая начальная буква…

– Что за глупые предрассудки. Когда мы даем ребенку имя, отца приглашают на Чтение Торы, а потом благословляют ребенка, называя его имя по-древнееврейски. Древнееврейское имя – это всегда сочетание имени, данного ребенку, с именем его отца. Как полное имя твоей тети? Хефсиба? Значит, она была Хефсиба бат Иешуа. Она была сестрой твоего отца, так ведь?

– Старшей сестрой.

– Прекрасно. Значит, если мы назовем в ее честь сына, это должно быть что-то вроде Хилель – Хилель бен Давид.

Мириам заволновалась.

– Но если будет девочка, можно ведь назвать ее в честь моей тети Хэрриет или Хелен…

– Или Салли – и считать, что совпадают последние буквы имени вместо первых.

Мириам посмотрела на мужа с сомнением.

– Разве это будет то же самое?

– Это будет наверняка так же разумно. – Его лицо смягчилось. – Ты же знаешь, у каждого еврейского ребенка два имени: древнееврейское, которое используется в храме и служит главным образом для религиозных целей – например, когда присваивают ему имя, или когда вызывают для Чтения[25]25
  Чтения – чтение Торы во время службы – почетная привилегия, которая может быть предоставлена любому взрослому еврею.


[Закрыть], или во время бар-мицвы[26]26
  Бар-мицва – букв, «сын заповеди» – ритуал, знаменующий вступление мальчика, достигшего тринадцати лет, в религиозное и правовое совершеннолетие.


[Закрыть] и бракосочетания, – и английское имя, которое представляет собой, как правило, английский эквивалент древнееврейского – например, Мозес вместо Моше. Когда мы нарушаем это простое правило, получаются всякие глупости: к примеру, когда детей называют Харольд или Харви в честь Цви, потому что Цви означает «олень», а на идиш, как и на немецком, олень будет «хирш». Однако имя Харольд означает нечто совсем другое. Оно означает «воин». И мы называем ребенка «воином», хотя собирались назвать «оленем», только потому, что на идиш слово, обозначающее оленя, начинается с X. Или возьми имя Ицхак. Обычный английский эквивалент – Айзек, но очень многие евреи, считая, что это звучит слишком по-еврейски, заменяли его именем Исидор, потому что здесь сохраняется начальная буква, и не учитывали при этом, что единственным Исидором, оставившим хоть какой-то след в истории, был архиепископ Севильский. Это примерно то же самое, что назвать ребенка Адольфом вместо Аарона.

Английским именем ребенок будет пользоваться в своей жизни в девяноста девяти случаях из ста. Поэтому самое разумное – выбрать такое имя, которое не будет тяготить ребенка и будет благозвучно сочетаться с его фамилией. Потом выбрать по тому же принципу древнееврейское имя, не заботясь о том, будут ли оба имени соответствовать друг другу. Так что если будет девочка, ты можешь назвать ее Хефсибой – это красивое древнееврейское имя – и таким образом почтить память своей тети Хетти. Тогда по-английски можно назвать ее хоть Рут, хоть Наоми – любым именем, какое тебе понравится.

– Минна Робинсон предложила использовать еврейское имя для обеих целей – я имею в виду, придать английскому имени древнееврейское звучание, а не переводить его. Сейчас это довольно модно.

– То есть называть ребенка вместо Джонатана Ионафаном? А как насчет фамилии Смолл?[27]27
  Смолл (англ.) – маленький.


[Закрыть] На иврите «маленький» звучит как «котон». Это идея – Ионафан Коттон, или даже Джонатан Коттон! Вот тебе настоящее новоанглийское имя.

– Послушай, если ты не прекратишь, то мы так и не попадем к Шварцам, и тогда имя тебе будет не Смолл и не Коттон, а Мад[28]28
  Your name is mud (англ., букв. – имя тебе грязь) – твоя репутация загублена.


[Закрыть]! Мы уже десять минут как должны быть у них.