Текст книги "В субботу рабби остался голодным"

Автор книги: Гарри Кемельман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

Глава XXII

Джейкоб Вассерман, основатель и первый президент конгрегации, по праву считался старейшим деятелем храма, хотя и был не намного старше большинства членов правления – ему было за шестьдесят. В первые послевоенные годы, в самом начале, он работал почти в одиночку, каждый вечер посещая какую-нибудь из пятидесяти семей еврейской общины Барнардс-Кроссинга. Первая служба на Верховные праздники прошла в полуподвале его дома. Тору пришлось позаимствовать у одной из линнских синагог, Вассерман сам вел службу и читал отрывки из Торы.

Эл Беккер – приземистый и коренастый, с низким грубым голосом и воинственной манерой говорить – в свое время сменил Вассермана на посту президента и сегодня не случайно сопровождал его во время визита к рабби: хотя Беккер был далеко не так эрудирован, как Вассерман, и тем более не так подкован в вопросах еврейской традиции, он был его преданным сторонником и на заседаниях правления обычно голосовал так же, как Вассерман.

– Мы с Беккером решили заглянуть к вам, рабби, – посмотреть, как вы, – сказал Вассерман. – Я знал, что старик Горальский неуч, но чтобы его сын, который родился и вырос в Америке, тоже оказался таким суеверным кретином, – в это я никогда бы не поверил.

– Минуточку, Джейкоб, – сказал Беккер. – Надо по справедливости. Как ты можешь называть старика неучем? Такой человек, с бородой… Да он читает молитвы быстрее всех в конгрегации и по большей части даже не дает себе труда заглянуть в книгу.

– Пожалуйста, Беккер, говори только о том, что знаешь. Горальский, может быть, и молится быстрее всех в конгрегации, и знает молитвы наизусть. Почему бы нет? Он произносит их каждый день утром и вечером на протяжении почти восьмидесяти лет. Но он не понимает их значения.

– Ты хочешь сказать – он не понимает того, что говорит?

– А ты понимаешь, когда произносишь их на иврите?

– Если честно, я в основном пользуюсь английской страницей.

– Значит, здесь у тебя преимущество перед ним. Но вопрос в том, что нам теперь делать?

Беккер печально покачал головой.

– Как скверно, что вы заболели, рабби. Если бы вы вчера были на заседании, когда шло обсуждение, вы могли бы рассказать, в чем на самом деле проблема…

– Я не уверен, что смог бы, судя по тому, что рассказали вы, – ответил рабби Смолл. – Насколько я понял, предложение было общего характера: увеличить бюджет кладбищенскому комитету для благоустройства территории кладбища. В общем и целом я нахожу эту идею неплохой, поэтому в данных обстоятельствах я не смог бы встать и обвинить Марвина Брауна и вашего президента в том, что они действуют из низких побуждений.

– Разумеется, нет, – сказал Вассерман. – Рабби такое не подобает. Это было бы все равно, что назвать Шварца лжецом. И даже если он лжет и вы вывели бы его на чистую воду, какой от этого прок? После того как Шварц дал Брауну возможность сделать разъяснение, можно было не сомневаться, что большинство членов правления проголосуют так же, как он. Что значит ущерб, причиненный могиле какого-то чужака в результате строительства дороги, по сравнению со зданием ценой в сто тысяч долларов или больше?

– Я не могу допустить осквернения могилы еврея его единоверцами, – спокойно сказал рабби.

– Но что вы можете тут поделать, рабби? – сказал Беккер. – Надо подходить разумно. За дорогу уже проголосовали, так что речь уже не просто о справедливости по отношению к этому Хиршу. Вопрос сейчас в том, кто должен определять политику конгрегации – вы или правление.

– Не совсем, мистер Беккер, – возразил рабби. – В этом вопросе мой авторитет – наивысший.

– Боюсь, здесь я вас не понимаю, рабби.

– Это довольно просто. Несмотря на то, что раввина принято считать наемным служащим конгрегации, было бы ошибкой приравнивать его к другим служащим. Мое положение больше схоже с положением независимого аудитора, которого приглашают для проверки бухгалтерских книг, чем с положением, скажем, Стэнли Добла, нанятого для поддержания порядка в здании и на территории храма. Я не являюсь орудием конгрегации, которым она может пользоваться, как сочтет нужным. Меня нельзя попросить сделать то, что идет вразрез с принципами моей религии, – это то же самое, что попросить аудитора закрыть глаза на некоторые неувязки в отчетности. Обязательства аудитора перед всем деловым сообществом выше его обязательств перед теми, кто его нанимает. Точно так же никто не может целиком распоряжаться моими обязательствами. Выше моей верности данной конгрегации моя верность еврейской традиции, евреям прошлого и евреям будущего. В некоторых сферах – и это одна из них – мой авторитет является наивысшим и не подлежит сомнению со стороны конгрегации.

– Но…

– Ко мне приходит вдова, – нетерпеливо продолжал рабби, – и просит меня похоронить усопшего мужа на еврейском кладбище, в соответствии с иудейским обычаем. Мне определять, был ли он иудеем, и я решил, что был. Опять-таки мне – и только мне – определять, позволяет ли причина его смерти совершить погребение в соответствии с иудейским обрядом. Если имеет место подозрение в самоубийстве, то мне – и только мне – решать, насколько весомы доказательства, какую скидку сделать на смягчающие обстоятельства и как жестко следует применять в данном случае правила погребения самоубийц. Все это решается не конгрегацией – это компетенция раввина.

– Что ж, если вы так это трактуете…

– Так вот, приняв решение, я рекомендовал вдове или ее представителю обратиться к председателю кладбищенского комитета. Мистер Браун – выразитель мнения конгрегации в данном вопросе – добросовестно продал вдове участок и получил от нее деньги. Если бы у конгрегации было правило, предоставляющее право пользования кладбищем только членам, и на этом основании она отказалась бы хоронить Хирша, я мог бы счесть это правило слишком суровым или неразумным, но здесь у меня не было бы полномочий – только возможность определенного влияния. Но в правилах есть положение, предусматривающее подобные случаи: за определенный взнос предоставляется номинальное членство. И этот взнос был уплачен и принят.

– Бесспорно.

– Сделав Хирша номинальным членом конгрегации в соответствии с ею же установленными правилами, конгрегация обязана относиться к его похоронам так же, как к похоронам любого другого члена.

– Это не только записано в правилах, но и соответствует нашей традиции, – подтвердил Вассерман.

– Теперь предположим, что через какое-то время появляется неопровержимое доказательство того, что Хирш на самом деле совершил самоубийство, хотя таких доказательств пока нет… И в этом случае я, только я один решаю, осквернено ли кладбище его присутствием. И если я решу, что осквернено, то опять-таки я – я один – решаю, какие меры для очищения кладбища необходимы. Но правление предпочло в этом вопросе согласиться со взглядами мистера Горальского. Почему? Что – его смиха[36]36
  Смиха – присвоение звания раввина, рукоположение.


[Закрыть] больше моей? Или, может, он получил ее от виленского гаона?[37]37
  Виленский гаон – Элияху бен Шломо Залман (1720–1797) – величайший из виленских (Вильно, Вильнюс) талмудистов, получивший почетный титул «гаон» – гений (иврит).


[Закрыть]

Голос рабби звучал громче обычного, а его всегда бледное лицо покраснело от возмущения. Он откинулся на спинку стула и улыбнулся слабой, примирительной улыбкой.

– Я сказал мистеру Шварцу и мистеру Брауну, что запрещаю подобное осквернение могилы Хирша. Конечно, при теперешних отношениях между конгрегацией и раввином мой запрет не имеет никакой силы. Поэтому когда мистер Браун позвонил мне, чтобы сообщить, что комитет все равно собирается осуществить задуманное, я сделал единственно возможную вещь: подал заявление об отставке.

– Вы подали в отставку?! – в ужасе воскликнул Вассерман.

– То есть как – уже? Вы хотите сказать – уже отослали его? – спросил Беккер.

Рабби кивнул.

– После того как Браун положил трубку, я написал заявление и бросил его в почтовый ящик.

– Но почему, рабби, почему? – Беккер был в отчаянии.

– Я только что все объяснил.

Вассерман не мог скрыть огорчения.

– Вы могли позвонить мне. Могли обсудить это со мной, объяснить свою позицию. Я мог бы поставить этот вопрос перед правлением, мог бы…

– Как я мог это сделать? Это было между Брауном, Шварцем и мною. Я что – должен был бежать к вам за помощью в осуществлении собственных полномочий? Кроме того, какой бы от этого был толк? Это раскололо бы организацию, и в конце концов правление все равно проголосовало бы вместе со Шварцем. Вы сами сказали: когда надо выбирать между останками какого-то чужака и строительством здания стоимостью в сто тысяч долларов, нужно ли сомневаться, за что проголосует правление?

– А как к этому отнеслась миссис Смолл? – спросил Вассерман.

– Минутку, Джейкоб, – прервал его Беккер. – Вы говорите, что отослали письмо в пятницу утром? Значит, оно должно было быть получено не позже субботы. Если оно было адресовано президенту конгрегации, то секретарь должен был получить его вместе с прочей почтой и показать Морту Шварцу. Почему же Шварц не прочел его на заседании?

– Уместный вопрос, Беккер.

– Это должно означать, что Шварц просто не принял отставки.

– Может быть, – медленно произнес Вассерман, – но я так не думаю.

– Ты хочешь сказать, что он хотел сначала обсудить это с рабби?

– Тоже может быть, хотя сомневаюсь.

– Так как ты себе это представляешь?

– Я думаю, он хочет обсудить это сначала со своей группой в правлении и заручиться их согласием. И когда этот вопрос будет поднят на заседании правления, они протащат его вот так, – Вассерман щелкнул пальцами.

– Но почему, Джейкоб? Ты думаешь, он хочет избавиться от рабби?

– Я думаю, он не допустит, чтобы что-нибудь помешало его новой стройке.

– Почему эта стройка так важна для него? Это здание нам фактически не нужно.

– Потому что это стройка, вот почему. Это тот прогресс, о котором они говорили. Это то, что он может продемонстрировать, нечто солидное, реальное. Это недвижимость ценой в сто – сто пятьдесят тысяч долларов. Это ценность, которую он может назвать своим личным вкладом в организацию храма. При мне, скажем, у нас появилось наше нынешнее здание.

– Я не возводил никаких зданий, – сказал Беккер.

– А кладбище? Это же ты его купил. Когда они поставят центральные ворота, на них будет твое имя. Шварц хочет чего-то такого, о чем он сможет сказать: «Вот это сделал я». Как вы считаете, рабби?

Рабби пообещал себе ничего не говорить о личном участии Шварца, поэтому неохотно кивнул.

– Да, наверное, что-то в этом роде.

– Ну что ж, рабби, – сказал Вассерман, – будет нелегко, но мы постараемся сделать все возможное.

На улице Беккер сказал:

– Что меня бесит, так это почему он не связался с нами. Мы его друзья, и не только мы. К тому же он действительно сделал все, чтобы помочь мне, когда мой партнер Мел Бронштейн попал в скверную историю. Так что я-то уж, по крайней мере, и правда чертовски ему обязан… Знаешь, рабби изменился за те несколько лет, что он у нас. Помню, когда он только приехал, то был такой застенчивый, что еле можно было разобрать, что он говорит. А сейчас он так все разложил по полочкам, как будто ситуация у него полностью под контролем.

– Это потому, что он повзрослел, возмужал, – сказал Вассерман. – Когда он сюда приехал, он был только что из семинарии, совсем мальчишка. У него были убеждения, и он твердо их придерживался, но высказывал их так тихо, что никто, в общем-то, не обращал на них внимания. Но за эти несколько лет он приобрел уверенность в себе и готовность отстаивать свои права. Я тебе скажу, Беккер: у него в голове что-то вроде радарного луча.

– Какого еще радарного луча?

– Который помогает самолету лететь ночью. Там есть такое навигационное устройство – самолет летит словно по невидимой линии. Как только он отклоняется от нее в ту или другую сторону, это устройство дает звуковой сигнал. Так и с нашим рабби. У него в голове – основы еврейской традиции. Когда конгрегация отклоняется в ту или другую сторону, рабби получает предупредительный сигнал и понимает, что мы совершаем ошибку.

– Очень хорошо, конечно, но в данном случае этот сигнал может привести к катастрофе.

– Почему?

– Потому что бедняга может потерять работу. А у его жены скоро родится ребенок.

– Ты мог бы мне и рассказать, – сказала Мириам. – Меня так и подмывало войти, когда я услышала, что ты разговариваешь с мистером Вассерманом и мистером Беккером. Я заметила, что ты осмотрительно не ответил, когда кто-то из них спросил, как я к этому отношусь. Они совершенно правильно решили, что меня это тоже касается.

– Извини, Мириам, дорогая. Это было глупо с моей стороны. Я был неправ, но я не хотел, чтобы ты переживала в такое время. Я надеялся, что сегодня утром все это дело окончательно решится. Мне и в голову не пришло, что Шварц может умолчать о моем письме.

– А что, если он прочтет письмо, и правление будет с ним заодно?

– Не думаю, что они на это пойдут – без меня, без моих пояснений. – Извиняющийся тон рабби вдруг изменился. – А если да, то мне ничего не остается, как отказаться от должности. Я не смогу здесь оставаться. Для меня вопрос стоит ребром: либо мы религиозная группа, конгрегация, либо мы ничто, и тогда мне здесь нечего делать.

– Что же ты собираешься теперь предпринять?

Он пожал плечами.

– Что я могу предпринять? От меня уже ничего не зависит. Остается только надеяться, что Вассерману и Беккеру удастся собрать достаточную поддержку…

– То есть ты собираешься сидеть сложа руки и ждать, пока вопрос не решится либо так, либо эдак?

– А что ты предлагаешь? – Рабби был уязвлен.

– Ты сказал, что это осквернение могилы. Очень хорошо – значит, ты можешь обратиться к городским властям. Ты можешь поговорить с миссис Хирш.

Он покачал головой.

– Я никогда на это не пойду. Я пока еще служащий конгрегации, и если избранные ею представители собираются сделать то, чего я не одобряю, я не могу обращаться с протестом в какие-то внешние органы.

– Мне кажется, – едко сказала Мириам, – что тебя гораздо больше волнует твоя борьба с правлением, чем Хирш. Ты отмежевался от их деятельности, но если, как ты утверждаешь, тебя возмущает именно осквернение, то что ты делаешь, чтобы его предотвратить?

– Что я…

– Самое меньшее, что ты можешь сделать, – это доказать, что произошло в действительности.

– Вот как? И каким образом?

– Если бы нашли записку, это доказывало бы, что это самоубийство, так?

– Но если не нашли – это еще ничего не доказывает. Это негативное доказательство.

– Мне кажется, что если ты можешь доказать, что нечто имело место, то должен суметь доказать и то, что этого не было.

Рабби сознавал, что ее тонкая издевка над логикой – следствие обиды на его скрытность.

– Но разве ты не понимаешь, – сказал он терпеливо, – что сама по себе возможность что-то доказать еще не означает…

– Я знаю только то, что если один человек что-то сделал, другой человек наверняка способен выяснить, что именно. Кроме того, нужно подумать и о вдове. Тут в городе крутится один следователь из страховой компании, и миссис Маркус – помнишь, она звонила? – сказала, что ее подруга миссис Хирш боится потерять страховку, если он докажет, что это было самоубийство.

– Ему это доказать не легче, чем нам доказать, что это был несчастный случай.

– Да, но он может создать ей кучу проблем – например, они будут тянуть с выплатой денег до бесконечности. Дэвид, ты должен что-то сделать.

– Но как, женщина, как?

– Я не знаю. Ты – рабби. Это по твоей части. По крайней мере, ты мог бы попытаться.

С минуту он напряженно смотрел на жену

– Хорошо, Мириам, попытаюсь. Я позвоню Лэнигану и спрошу, не согласится ли он вместе со мной пройтись по всем имеющимся фактам. Может, на что-то и наткнемся.

– Я предлагаю лучший вариант, – сказал шеф полиции рабби, когда тот ему позвонил. – Я слышал, вы прихворнули, так вместо того чтобы встречаться завтра у меня в офисе, давайте я захвачу материалы по делу и заеду к вам сегодня вечером.

– О, я не хочу вас так затруднять.

– Послушайте, рабби, вы, наоборот, окажете мне услугу. К Глэдис сегодня придут подруги, а мне совсем не хочется участвовать в этой дамской вечеринке.

– Ну, если так…

– Именно так. У меня есть еще идея. Скажите, Чарли Бим еще не говорил с вами?

– Бим?

– Тот, что проводит расследование для страховой компании. Что, если я приведу его с собой?

– Прекрасно.

– Вот и чудно. – Лэниган коротко рассмеялся. – Я вообще-то рассчитываю получить удовольствие от этих посиделок.

– То есть?

– Вы же надеетесь доказать, что это несчастный случай, а Бим, естественно, будет упирать, на то, что это самоубийство, чтобы его компании не пришлось раскошеливаться. А я на этот раз посижу в сторонке и с удовольствием понаблюдаю, чья возьмет.

Глава XXIII

Из уважения к гостям рабби сменил халат на брюки и футболку. После взаимных приветствий и представлений кровно заинтересованная в этом деле Мириам решила, что встреча неофициальная, и осталась в комнате.

– Наверное, стоит пробежаться по всем известным нам фактам, – сказал Лэниган, – а потом их обсудить. Он открыл папку. – Значит, так: Айзек Хирш, Брэдфорд-лейн, 4, женат, белый, возраст пятьдесят один год, рост пять футов три-четыре дюйма, вес сто девяносто фунтов. Вы его знали, рабби? Встречали когда-нибудь?

Рабби покачал головой.

– Сложения он был примерно такого, как Чарли. Может быть, чуть пониже…

– У меня пять футов и пять дюймов, – сказал Бим.

– Я так и думал. Я останавливаюсь на этом, потому что это важно, как вы потом поймете. Так. Значит, вечер пятницы 18 сентября, канун вашего Йом-Кипура. Хирш приезжает домой из Годдардовской лаборатории, где он работает, в свое обычное время – чуть позже шести. Правда, в данном случае это необычно, потому что все остальные евреи ушли с работы немного раньше. Но хотя Хирш и был евреем, он не ходил в синагогу, поэтому пробыл на работе до конца рабочего дня. Он приехал домой и оставил машину перед домом, вместо того чтобы поставить ее в гараж…

– Не хотел выходить, чтобы открыть гараж, что ли? – предположил Бим.

– Нет, дверь в гараж была поднята. Здесь это обычное дело: у нас воришки редкость. Люди держат дверь открытой целый день и опускают ее, только когда запирают на ночь.

– В случае Хирша это точно известно? – спросил Бим.

– Да. Это также фигурирует в деле, как вы увидите. Так вот, в этой части Колониального поселка живет много еврейских семей; фактически все ближайшие соседи Хирша – евреи, так что понятно, почему этот район иной раз называют гетто. – Лэниган с извиняющейся улыбкой взглянул на рабби: – Это у них такая шуточка.

– Я понимаю.

– Патриция Хирш, жена Айзека Хирша, в тот вечер присматривала за детьми Маркусов, которые живут через улицу. Она обещала им прийти пораньше, поэтому подала Хиршу обед и ушла около половины седьмого. Хирш пообедал и вышел из дому около семи.

– Вы это точно знаете? – спросил рабби.

– Да, нам известно это от развозчика, про которого я вам рассказывал. Короче, после того как развозчик уехал, Хирш направился в лабораторию. После этого его видел патруль полиции штата на обочине 128-го шоссе, примерно в четырехстах ярдах от лаборатории. Как вы помните, они потом вернулись туда и нашли упаковку от бутылки.

– Они указали, когда они его видели?

Шеф покачал головой.

– Им незачем было фиксировать время. Они просто сказали, что видели эту машину вечером, но даже не помнили точного места. Им пришлось проехать вдоль каждой обочины на участке, который они патрулировали, пока они не нашли то место. Нам известно только, что Хирш был там в тот вечер. И это был последний раз, когда его видели живым.

– Но вы же сами сказали, что его самого они не видели. Только машину. Так ведь? – спросил рабби.

– Они видели какую-то фигуру в машине. Мы предполагаем, что это был Хирш. Это важно?

– Может быть, и нет. Давайте дальше.

– Миссис Хирш пришла домой около одиннадцати или чуть позже.

– Так поздно? – удивился рабби. – Служба закончилась в четверть одиннадцатого.

– Маркусы не сразу поехали домой. Они заехали по дороге к друзьям, – пояснил Бим. – Я узнал это от миссис Маркус.

– Кроме того, я думаю, они еще несколько минут поговорили с миссис Хирш, когда вернулись домой, – сказал Лэниган. – Около полуночи она позвонила в лабораторию, чтобы выяснить, когда муж придет домой.

– Откуда она знала, что он там? – спросил рабби.

– Он часто возвращался на работу по вечерам и за обедом упомянул, что собирается туда. Но вахтер сказал, что он не отмечался в этот вечер, и тогда она позвонила нам.

И Лэниган рассказал о том, как была объявлена тревога и как патрульный, подъехав к миссис Хирш за дополнительной информацией, заметил, что гаражная дверь закрыта, и вспомнил, что она была поднята, когда он проезжал там раньше.

– Он пошел посмотреть и обнаружил в гараже машину, почти вплотную к одной стене – примерно в полутора футах. Он протиснулся, открыл переднюю дверцу со стороны водителя и нашел Хирша мертвым на месте пассажира. Рядом – полбутылки водки. Зажигание было включено, но мотор не работал – кончился бензин. Он связался по радио с участком, и мы послали туда врача и фотографа – обычная процедура.

Лэниган открыл папку и вытащил большую глянцевую фотографию.

– Вот здесь лучше всего видно. Это было снято с подъездной дорожки, когда первый раз подняли гаражную дверь. Видите, как близко стоит машина к стене со стороны водителя – примерно в полутора футах. А с другой стороны – бак для мусора примерно в футе от машины. Это важно для аргументации Чарли. Бампер машины – на фотографии, этого, конечно, не видно – почти упирался в заднюю стену гаража. Так как бак был пустой, мы вытащили тело, а машину оставили. На следующее утро залили немного бензина и пригнали ее в участок – там она с тех пор и стоит. Миссис Хирш не водит машину, по крайней мере, у нее нет прав, поэтому мы пока ее не вернули. Вот примерно и все. Да, еще мы провели вскрытие, которое показало содержание алкоголя, соответствующее количеству недостающей в бутылке водки. На основании вскрытия мы также установили время смерти – примерно восемь тридцать, плюс-минус двадцать минут. Это достаточно точно, потому что установлено на основании содержимого желудка.

Какое-то время все четверо молчали, словно отдавая дань уважения покойному. Затем рабби сказал:

– Вы много о чем не упомянули, шеф, – наверное, думали, что нам это известно. Например, о том, что этот человек был алкоголиком, а, как вы сами говорили, алкоголики, как правило, не совершают самоубийств.

Бим улыбнулся.

– Это одно из тех обобщений, рабби, которыми обычно подкрепляют излюбленные теории. А поскольку теорий относительно алкоголизма почти столько же, сколько и специалистов, занимающихся этой проблемой, то теоретизировать на эту тему легко. Согласно одной из теорий, например, все алкоголики сексуально несостоятельны. И если что-то противоречит вашей теории, вы просто заявляете: это доказывает, что человек не был настоящим алкоголиком. Это аргументация по кругу.

– Хорошо. Тогда другое. Насколько я понимаю, Хирш очень любил свою жену. Он приобрел страховой полис на весьма ощутимую сумму – одно это уже свидетельствует о том, что он заботился о ее материальном и прочем благополучии. Неужели он покончил бы с собой, не оставив никакой объяснительной записки?

– Да такое случается сплошь и рядом. Иногда записка обнаруживается потом, иногда ее находит и припрятывает заинтересованная сторона, если вы понимаете, о чем я. А бывает, что они специально не оставляют записки в надежде, что это не сочтут самоубийством и можно будет получить страховку.

– Но в его поведении вообще ничто не указывало на то, что он может совершить самоубийство.

– Откуда мы знаем? Откуда нам известно, что может подтолкнуть человека? Может, это как-то связано с вашим Йом-Кипуром – Судным днем, насколько я понимаю.

– Что вы хотите этим сказать? – спросил рабби.

– Только то, что он мог уже давно подумывать о самоубийстве, а бутылка водки, которая вот таким образом попала к нему в руки в Судный день, – скажем, она могла послужить чем-то вроде знака…

– Более вероятно, что она послужила поводом утолить жажду, которая никогда его не покидала, – парировал рабби. – Мы знаем, что он распаковал бутылку, когда стоял на обочине. Если он начал пить прямо тогда, то к моменту возвращения домой, очевидно, уже изрядно в этом преуспел.

– И тем не менее он ухитрился проехать еще добрых десять миль и вписал машину в гараж так точно, что не зацепил ни стены, ни мусорного бака?

– Это и есть ваш аргумент? – спросил рабби. – Что он сумел въехать в гараж, ни на что не наткнувшись?

– Это, – ответил Бим, – а также тот факт, что он достаточно соображал, чтобы выключить фары, но оставить работающим мотор, выйти из машины и опустить гаражную дверь, а потом вернуться на переднее сиденье. Если он был пьян и не сознавал, что делает, зачем он вернулся в машину? Почему было не пойти прямо домой? Он же знал, что какое-то время будет там один. Может, он и не ходил регулярно в синагогу, но, думаю, ему было известно, что в ваш Йом-Кипур служба заканчивается не раньше десяти.

– У алкоголиков часто бывает свое мнение насчет того, где можно пить и где нельзя, – вставил Лэниган. – Возможно, свой дом он считал одним из запретных мест. Собственно говоря, после того, как он закрыл гаражную дверь, зачем ему вообще было садиться на переднее сидение? Вы говорите, он собирался покончить с собой и, возможно, хотел отключиться с помощью алкоголя, так как угарный газ действует быстро. Почему бы тогда не сесть на заднее сиденье, которое не только удобнее, но и ближе к двери гаража?

Бим пожал плечами.

– Дело привычки, возможно. Важно то, что он был достаточно трезв, чтобы все это проделать: зарулить в тесное пространство между мусорным баком и стеной гаража.

– Минутку, – вмешался рабби. – Какого типа этот мусорный бак, шеф? Похоже, что он из этих новых, пластиковых.

– Так и есть, рабби. Это красный пластиковый бак с крышкой, на двадцать галлонов[38]38
  1 галлон (американский) – 3,785 л.


[Закрыть].

– Полный или пустой?

– Он должен был быть пустым, Дэвид, – сказала Мириам. – Это была пятница.

И она пояснила Биму, что мусор из домов с четными номерами вывозят здесь утром в пятницу.

– Обычно мужья выставляют на улицу полные баки вечером в четверг, а жены на следующее утро вносят пустые обратно.

– Леди права, – сказал Лэниган. – Бак был пустой.

– Ну и что?

– Так вот, есть разница, – начал рабби, и его голос постепенно стал приобретать бесстрастный лекторский тон. – Есть разница между полным баком и пустым, и еще большая разница между баком из оцинкованного железа и баком из пластика.

– Вы что – собираетесь попотчевать нас одним из этих ваших талмудистских трюков, рабби? Как вы там это называете: пил… как там?

– Вы имеете в виду пилпул? А почему нет, если это поможет нам добраться до истины?

Лэниган усмехнулся.

– Талмуд, – пояснил он Биму, – это еврейская книга Закона. У них есть особый способ доказательства, который рабби однажды на мне испробовал. Этот пилпул – что-то вроде казуистики, которая…

– Скорее это выявление тонкого различия, – сказал рабби с оттенком упрека.

– Что ж, я не против тонких различий, – снисходительно заметил Бим. – Но какая разница – пустой бак или полный, оцинкованный или пластиковый, или какой там еще?

– Фактически здесь четыре варианта. – Рабби встал со стула и, засунув руки глубоко в карманы брюк, начал вышагивать взад-вперед по комнате. – Бак может быть железным – пустым или полным, и он может быть пластиковым – опять же пустым или полным. Первое, что нужно рассмотреть, – это разница между полным баком и пустым. Полный бак обычно тяжелый, и его относительно трудно сдвинуть с места. Пустой бак легкий. И именно поэтому, конечно, полный бак на тротуар обычно выносят мужчины, в то время как занести пустой бак обратно может и женщина – это не потребует от нее больших усилий. Так вот, если бак был полным, то его действительно можно считать неподвижным препятствием. Трезвый человек понимает, что врезаться в такой бак – все равно что врезаться в стену. Ну, а если бак был пустым? Тогда он сравнительно легкий, и если задеть его машиной, то, кроме одной-двух царапин, с ней ничего страшного не произойдет. А с баком? Даже если он опрокинется, из него ничего не вывалится. Но! – и рабби предостерегающе поднял указательный палец. – У трезвого водителя проблем не будет в любом из этих случаев. С каждой стороны машины – пространство больше фута, то есть достаточно места даже для водителя моего уровня. Ну, а пьяный водитель? Допустим, у него были бы проблемы, – рабби сделал паузу, – если бы это был полный бак. Но он знает, что бак пустой…

– Минуточку, – прервал его Бим. – Откуда он это знает?

– Оттуда, разумеется, что бак находится внутри гаража. Если бы он был полным, то стоял бы на тротуаре, куда Хирш его поставил накануне вечером. Итак, у нас есть человек, который ставит машину в тесный гараж. Он знает, что с одной стороны он должен не зацепить стену гаража, а с другой стоит всего лишь пустой бак. Будучи даже лишь наполовину трезвым, он мог подсознательно понимать, что на самом деле это не препятствие. Возможно, он все-таки старался не столкнуться с ним, и то, что он проехал между баком и стеной, как будто свидетельствует о его относительной трезвости. Но, – и рабби снова поднял указательный палец, – это был не оцинкованный бак, на котором могла остаться вмятина от удара крылом автомобиля и который, в свою очередь, мог повредить машину, а пластиковый бак – пустой пластиковый бак, который от удара пружинит или отлетает в сторону.

Голос рабби приобрел талмудистскую монотонность, а указательный палец стал чертить в воздухе круги в соответствии с ритмом речи.

– Значит, если человек не боится задеть оцинкованный бак, так как знает, что он пустой, то аль ахас каммо ее каммо… – Запнувшись, рабби улыбнулся. – Извините, я увлекся. Это древнееврейское выражение, обычное для талмудистской аргументации. Оно значит… э-э… «куда как более». То есть: куда как более вероятно, что он проигнорирует пустой пластиковый бак. – Рабби повернулся к Лэнигану. – Раз уж вы проявили к этому интерес, то скажу: такой ход рассуждений очень часто встречается в Талмуде. Он называется каль ве хомар, что означает «легкий и тяжелый», и заключается в том, что там, где применим один аргумент, то другой – того же рода, но более весомый – применим тем более и даже может считаться доказательством. Итак, с нашей точки зрения пустой пластиковый бак представляет собой не большее препятствие, чем пляжный мяч. Хирш вполне мог и задеть его, а бак вполне мог отскочить от бампера и остаться в том положении, в каком его нашли.

Шеф полиции восхищенно покачал головой.

– Все честно и без обмана, Чарли. Тот факт, что бак пустой, не оставляет от вашей аргументации, можно сказать, камня на камне.