Текст книги "В субботу рабби остался голодным"

Автор книги: Гарри Кемельман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 16 страниц)

Глава XXXVII

В воскресенье утром ударная группа Шварца собралась в коридоре под дверью комнаты, в которой проходили заседания правления. Вид у всех был расстроенный.

– Как думаете – рабби сегодня появится? – спросил Марвин Браун.

– Сомневаюсь, – ответил президент. – Более вероятно, что останется в больнице.

Подошел Герман Файн.

– Я слышал, что ребицин вчера забрали в больницу. Может быть, нам лучше придержать заявление рабби об отставке – по крайней мере, сегодня? Мне, например, было бы как-то неудобно…

– Ты что, шутишь? – воскликнул Шварц. – Об отставке речь уже не идет. Ты, наверное, не слышал, о чем я только что говорил ребятам? Я сегодня утром, после миньяна, случайно столкнулся с Беном Горальским, так он почти двадцать минут говорил только о том, какой замечательный «этот маленький рабби», – он так его назвал, – какой он распрекрасный. Можно было подумать, что рабби спас ему жизнь.

– Может, и спас, – сказал Марвин Браун. – Нас уверяют, что невинного человека нипочем не обвинят, а потом мы то и дело слышим, как кто-то сознался в преступлении, за которое другой уже отсидел двадцать лет. – Он провел рукой под воротничком. – Вы что думаете – я не переживал из-за этого? Кроме того, даже если бы его оправдали, старика такое могло просто убить.

– Прекрасно, с отставкой покончено, – сказал Файн. – И я с этим согласен. А теперь что? Я считаю, что надо уж идти до конца, чтобы все было чин чином. Пускай Морт прочтет письмо, объяснит, что произошло недоразумение, и правление проголосует за отказ принимать отставку.

– Черта с два.

– Что ты имеешь в виду, Морт?

– Я имею в виду, что я, конечно, рад за Бена Горальского и готов в чем-то поверить рабби. Понятно, что про его отставку надо забыть, иначе придется распрощаться с Горальскими. Но черт меня побери, если я буду стоять на задних лапках перед рабби! Как после этого с ним уживаться? Если мы снова разойдемся по какому-нибудь вопросу… Смотрите, Вассерман и Беккер идут.

– Доброе утро, джентльмены, у меня хорошие новости. Я только что звонил в больницу, и мне сказали, что ребицин родила мальчика!

– Вот это здорово!

– Вот это новость!

– Как себя чувствует ребицин?

Все сгрудились вокруг Вассермана, засыпая его вопросами.

– Послушайте, ребята, – сказал Шварц, – мы что, собираемся стоять тут весь день и болтать? Давайте начинать заседание.

– Да, давайте!

– Что ты собираешься делать с письмом рабби? – спросил Вассерман Шварца, когда все двинулись к двери.

Шварц посмотрел на него с удивлением. Группа остановилась, прислушиваясь.

– С каким письмом, Джейкоб? О чем ты?

Все переглянулись между собой, кое-кто улыбнулся, Беккер же побагровел.

– Что ты нам пудришь мозги, Морт? Ты, черт возьми, отлично знаешь, о каком письме говорит Джейк. Ты собираешься…

Вассерман придержал коллегу за плечо.

– Ладно, Беккер, если Морт не знает о письме, значит, он его не получал.

– Там что – было что-то важное? – спросил Шварц.

Вассерман пожал плечами.

– Вряд ли. Скорее всего просто какие-нибудь текущие вопросы.

Глава XXXVIII

– Супруга уже дома? – спросил Лэниган.

– Завтра, – радостно ответил рабби. – Завтра я их забираю!

– А я-то надеялся взглянуть на мальчонку.

– Он выглядит, как старичок, – весь морщинистый.

– Первые несколько дней они все такие. Потом начинают округляться, нагуливать жирок.

– Да, наверное. Доктор сказал – прекрасный здоровый ребенок, но глядя на него, этого не скажешь. Похож на ощипанного цыпленка.

– Они точно как щенята: поначалу сморщенные комочки, а потом шкурка натягивается.

– Что ж, вы меня утешили, – сказал рабби. – Может, вы с Глэдис заедете завтра к нам? Как раз и увидите его.

– Да, мы так и собирались. Я просто проезжал мимо и решил тихонько разведать. Я сейчас как раз от окружного прокурора. Он договорился с адвокатом Сайкса насчет убийства второй степени.

– Второй степени? Но это же непреднамеренное…

– Знаю, знаю. Но прокурор считает, что так лучше.

– Но у вас же есть признание!

– Признание есть, но не в преднамеренном убийстве. Во время встречи прокурора с Сайксом мы тщательно избегали упоминания о вытертых отпечатках пальцев. Мы сказали: нам известно, что в течение всего уикэнда у него не было машины. Сказали, что мы все выяснили о работе в его отделе в лаборатории. И вроде как намекнули, что смерть Хирша была, видимо, случайной, и если Сайкс будет с нами откровенен, то это будет гораздо лучше для него же самого. – Лэниган слегка покраснел и уклонился от прямого взгляда рабби. – Это обычная процедура. Адвокаты, как правило, делают это прямо в зале суда. Если можно хитростью заставить подозреваемого признать свою вину – что в этом плохого? Простачком-то он явно не выглядел.

– Я с вами не спорю.

– Так вот, он признал, что наткнулся, как вы и предполагали, на Хирша и отвез его домой. И что Хирш отключился почти сразу после того, как они тронулись с места. Сайкс уверяет, что пытался его разбудить, когда они доехали до дома, но не смог сдвинуть Хирша с места. Тогда он решил оставить его там проспаться. И только дома ему пришло в голову, что он мог забыть выключить мотор, но он побоялся вернуться и посмотреть.

– А как насчет того, что он использовал Хирша для прикрытия собственных ошибок?

– Он признал и это. Фактически обрисовал нам всю картину – все, что произошло в лаборатории. Думаю, ему хватило ума сообразить, что мы в конце концов выясним это и что полная откровенность будет ему же на пользу. Только дурак стал бы что-то скрывать, а потом идти на попятный по мере того, как мы будем добывать все больше информации. Так вот, выяснилось, что сама идея принадлежала Хиршу. Он написал предварительный отчет от имени их обоих, но потом Сайкс поручил ему другую работу, а этой занялся сам. Он утверждает, что не пытался присвоить себе чужую заслугу – просто Хирш, мол, отнесся к собственной идее не с таким энтузиазмом, как он. Но время от времени он обсуждал ее с Хиршем, и иногда Хирш проверял его цифры.

А потом Хирш обнаружил ошибку. Сайкс попросил его пока ничего не говорить – он вроде бы решил признавать ее постепенно, в ходе докладов о проделанной работе, чтобы это выглядело, как следствие неожиданно возникших трудностей. Он составил бы еще один отчет – что, мол, эта работа потребует гораздо больших затрат времени и труда. И, наконец, в последнем отчете признал бы факт, что все оказалось липой. Думаю, Хирш согласился бы промолчать, если бы его имя не стояло в первом отчете и если бы исследование проводилось не для «Горалтроникс».

– Гм, это интересно. Это вы так решили или Сайкс сказал, что Хирш беспокоился о «Горалтроникс»?

– Это я узнал от Сайкса. Видимо, Хирш чувствовал себя все же обязанным Горальскому за то, что тот устроил его на работу. Он даже намекал, что если Сайкс не скажет правду, то он сам поговорит с Горальским. Может, он просто блефовал, но Сайкс-то этого не знал. Горальский устроил Хирша на работу, так что Сайкс вполне мог поверить в это. В пятницу вечером он пошел к Квинту и рассказал ему все как есть. Он уверяет, что собирался признать свою вину, но Квинт был так разъярен, что ему не хватило духу, и когда Квинт предположил, что это ошибка Хирша, Сайкс не стал ему возражать. Можно себе представить, каково было Квинту, который знал о слиянии, о подъеме акций и всяком таком! Он хотел сразу же вызвать Хирша и уволить его, но Сайкс соврал, что Хирш ушел домой раньше из-за праздника. В этом есть какая-то ирония судьбы, правда?

– И даже больше, чем вы думаете, – сказал рабби. – Когда Сайкс заходил ко мне в прошлое воскресенье, он заметил, что Хирш был бы жив, если бы соблюдал еврейские обычаи.

– Что ж, доля правды в этом есть. В общем, мы отпечатали его признание, и он его подписал, – продолжал Лэниган. – И тут мы ему – раз! – вопрос о вытертых отпечатках пальцев. Думали, это поможет его расколоть. Дело в том, что если бы мы упомянули об этом в начале, он мог сообразить, что дело тянет на убийство первой степени и вообще отказаться говорить. А так мы по крайней мере получили признание по большинству фактов, и если бы он дрогнул, получили бы все. Но он замолчал. Отказался что-либо говорить, пока не посоветуется с адвокатом.

– Но у вас же все равно есть доказательства.

Лэниган хмуро покачал головой.

– После разговора его адвоката с окружным прокурором оказалось, что у нас почти ничего нет. За отпечатки пальцев – или, вернее, за их отсутствие – ухватится защитник. Он докажет, что наши люди лазили по всей машине, и наверняка заявит, что один из них случайно смазал их рукавом. А что касается признания, то они могут сказать, что оно было получено под давлением.

– А насчет того, как он добрался домой из лаборатории, – как бы он это объяснил?

– Легко. Пошел, мол, пешком к мастерской, а потом кто-то его подвез. Модели машины не помнит, водитель своего имени не назвал. В конце концов, никто же не видел его возле дома Хирша.

– Питер Додж видел.

– Питер? Священник? Когда вы его видели?

– Он заходил ко мне сегодня утром. Вчера вернулся из Алабамы.

– И он видел Сайкса?

Рабби кивнул.

– Он каждый вечер гуляет пешком, и его маршрут проходит мимо Брэдфорд-лейн. Он собирался заскочить к Хиршу поговорить, но еще от угла увидел, что в доме темно, и просто прошел мимо. Но он видел Сайкса – он уверен, что это был Сайкс, – который шел по Брэдфорд-лейн в другую сторону. Они еще не были знакомы, и Додж подумал, что кто-то просто прогуливается, как и он сам.

– Почему же он не сообщил об этом нам?

– А зачем? Он же не знал, что там убийство.

Лэниган рассмеялся.

– Вы только подумайте, рабби! Мы с самого начала взялись за это дело не с того конца, да еще нам всю дорогу не везло! Когда мы не смогли связаться с Доджем в Алабаме, то попросили полицию разыскать его для нас, чтобы мы могли его допросить. А негры, как только узнали, что его ищет полиция, стали его, конечно, прятать – то в одном месте, то в другом, причем он, наверное, даже не знал, зачем. А потом, когда он наконец вернулся в свою гостиницу, полиция Бирмингема его засекла. Они позвонили нам и спросили, надо ли его задерживать, и мы сказали: нет, отпускайте его. У нас ведь к этому времени уже был подозреваемый. Ну, в общем-то все это, наверное, не имеет значения. Просто это доказывает, как важно в расследовании везение. Нам все время не везло, и когда мы наконец напали на верный след, это опять-таки было делом случая. Я имею в виду, что Сайкс чисто случайно остановился и предложил вам свою машину, и вы увидели эту наклейку… Это было чертовское везение!

– Ну, мы-то верим в судьбу.

– Наверное, все в нее верят в какой-то степени.

– Нет, я имею в виду, что мы верим в нее не так, как вы, христиане. Все ваши догматы – что Бог все видит, что можно отвратить несчастье молитвой, – все это подразумевает, что если человек неудачник, то он это заслужил. А мы верим в судьбу. То есть верим в то, что неудачником может быть несомненно хороший человек и наоборот. Это один из уроков, который мы вынесли из Книги Иова. Так вот, я не совсем уверен, что это было чистое везение. Весь этот случай нес на себе отпечаток нашего праздника. Наверное, сам того не сознавая, я много думал об отношениях между Хиршем и Сайксом, о том, зачем бы Сайксу его покрывать. И именно поэтому мне так мгновенно пришло в голову объяснение, когда я увидел дату на наклейке из мастерской. Видите ли, передо мной была полная картина этого злодеяния во время нашей службы в Йом-Кипур.

– Каким это образом?

– Дело в том, что в древнем Израиле первосвященник в этот день отбирал и приносил в жертву козла отпущения. Часть службы была посвящена этой церемонии. И это было темой моей проповеди. В ней я упомянул о жертвоприношении Авраама – это отрывок из Торы, который читают в день Нового года, в начале Десяти дней искупления, кульминацией которых является Йом-Кипур. И именно в этом была суть ситуации, которая сложилась в Годдардовской лаборатории. Несмотря на свою оторванность от еврейской общины, Хирш все же сыграл роль, которая в прошлом слишком часто выпадала на долю евреев.

– Вы имеете в виду…

– Я имею в виду роль козла отпущения. Должно быть, само его имя навело меня на эту мысль.

Лэниган был озадачен.

– Хирш?

Рабби грустно улыбнулся.

– Нет, Айзек[45]45
  Айзек (Ицхак, Исаак) – сын Авраама, которого, по велению Бога, он собирался принести в жертву.


[Закрыть].

Глава XXXIX

Рабби Смолл расхаживал взад и вперед по гостиной. Он репетировал ханукальную[46]46
  Ханука – праздник огней, которые зажигают в честь чуда, происшедшего при освящении Храма после победы Маккавеев над греками: масло для светильника, которого должно было хватить на один день, горело восемь дней.


[Закрыть] проповедь, время от времени поглядывая на аудиторию – своего маленького сына, надежно втиснутого в угол дивана. Один раз он прервал свою речь, чтобы крикнуть Мириам, которая возилась на кухне:

– Ты знаешь, дорогая, он следит за мной! Честное слово, он сосредоточенно за мной наблюдает!

– Да он целыми днями только это и делает.

– …Так что чудо со светильником мы должны рассматривать не только как пример вмешательства высших сил…

Ребенок скривился.

– Тебе не нравится? Я и сам не очень-то в восторге. А что, если сказать: «Нас слишком тянет к чудесам…»?

Ребенок захныкал.

– А если так: «Настоящее чудо Хануки заключается не в том, что масло в светильнике горело восемь дней вместо одного, а в том, что крошечный народ бросил вызов власти могущественной Греции…»

Ребенок завопил.

– Нет?

Младенец на мгновение замолк, а затем – с красным и исказившимся лицом – снова заорал во всю мочь.

– Что, и так плохо?

В дверях появилась Мириам.

– Он хочет есть. Я его покормлю.

– Покорми, – сказал рабби. – Когда он поест, я снова на нем потренируюсь. Может быть, на полный желудок он будет воспринимать лучше.

– Даже не думай. После кормления он будет спать. Правда, Джонатан? – Мириам взяла ребенка на руки, и он стал затихать – крик перешел в неопределенное хныканье, а потом и вовсе прекратился. – Кроме того, к тебе, кажется, гость.

Это был Мозес Горальский. Рабби увидел в окно, как водитель помогает старику выйти из машины. От дальнейшей помощи он отказался и, держась за перила, сам поднялся по ступенькам.

– Входите, мистер Горальский. Вот приятная неожиданность!

– У меня есть один вопрос – шейле. К кому же мне пойти, если не к рабби?

Рабби помог старику снять пальто и провел его в свой кабинет.

– Постараюсь помочь, мистер Горальский.

– Помните, когда мой Бен попал в неприятность, я приехал в храм, чтобы помолиться.

– Я помню.

– Вы знаете, молитвы я читаю на иврите. Это я могу, но что я говорю – я не знаю, потому что когда там мне было учиться? У нас была бедная семья. Мой отец страшно много работал в старой стране, чтобы только прокормить нас. Так что когда я выучил молитвы, он забрал меня из хедера, из школы, и я уже стал помогать ему в работе. Так было у большинства людей в то время.

– Да, я знаю.

– Так что – если я не понимаю слов, значит, я не молюсь? Мои губы шевелятся, в голове у меня мысли, и для меня это уже молитва. Я прав или я неправ, рабби?

– Думаю, это зависит от того, какие мысли.

– Ага! Так вот, в ту субботу – какие у меня могли быть мысли? Они могли быть только о Бене. Я попросил Господа, чтобы он ему помог. Чтобы он сделал так, что полиция выяснит правду и отпустит моего Бена.

– Я бы сказал, что это была молитва, мистер Горальский.

– Так вот, когда я молился, я дал обещание. Я решил: если моего Бена отпустят, то я кое-что сделаю.

– Не обязательно подкупать Господа и заключать с ним сделки.

– Это не подкуп. И никакая не сделка. Я сам себе пообещал, я дал… зарок.

– Хорошо.

– И у меня вопрос, рабби. Должен я сдержать свое обещание?

Рабби не улыбнулся. Засунув руки в карманы и сосредоточенно наморщив лоб, он зашагал по комнате взад и вперед. Наконец он повернулся к старику.

– Это зависит от того, какое обещание. Если это что-то невыполнимое, то вы, безусловно, не обязаны его выполнять. Если что-то дурное или незаконное, – тоже не обязаны. Но в любом случае, если вы даете себе обещание – вам решать, насколько вы им связаны.

– Давайте я расскажу вам, рабби. Несколько месяцев назад я разговаривал с Мортоном Шварцем, президентом храма, и сказал ему, что хочу что-то сделать в память о моей Хане, которая умерла за несколько месяцев перед тем. В конце концов, я теперь богатый человек, и мой сын богатый. А моя Хана была со мной все время, пока мы были бедные. Даже когда я разбогател, она не могла получить от этого удовольствие, потому что она уже болела, лежала почти все время в постели и была на диете, так что даже не имела возможность хорошо покушать. Так вот, этот Мортон Шварц спрашивает меня, что я хочу. В храме, говорит, можно поставить систему кондиционирования воздуха или, может быть, новый орган. – Старик пожал плечами. – Я должен ставить систему кондиционирования в память о моей жене? Где там будет стоять ее имя? На трубах? А орган – или он лучше? Я долго не мог себя заставить пойти в ваш храм из-за этого органа. Так что – я буду дарить храму орган в память о жене? И я сказал: «Мистер Шварц, я не хочу никакой техники, и я не хочу никаких органов. Я имел в виду какое-нибудь здание». Вот это все, что я ему сказал. А он говорит, что задумал построить что-то вроде пристройки к синагоге – такой специальный храм, который будет использоваться только для молитв, а не для собраний или всяких дел. И я сказал ему, что это меня заинтересовало.

– А он сказал вам, сколько это может стоить?

– Цена для меня не имела значения. Деньги – я что, буду забирать их с собой? Или мне надо обеспечивать Бена? Шварц сказал – больше ста тысяч, а я сказал – хоть двести.

– Что ж…

– Так вот, потом он мне показал чертеж и объяснил, что там будет что-то вроде галереи, где можно стоять и разговаривать, если хочется передохнуть во время службы, или после службы, – такое место, где можно не спешить. – Горальский ссутулился и развел руками. – Понимаете, рабби, в моем возрасте человек заинтересован не спешить. Ты уже не здесь и еще не там – ты вроде как на полпути…

– А потом он показал вам макет?

– Показал.

– И?

Старик скорчил гримасу.

– Когда я увидел макет, я был не в таком уже прямо восторге. Здание само по себе красивое, но вместе с храмом… Оно там ни к селу ни к городу. Храм – он простой, прямой, а новое здание – оно какое-то разукрашенное. Но разве я архитектор? Что я знаю про здания? В общем, я не был уверен, но в тот день, когда я молился за моего Бена, я дал обещание, что если они отпустят Бена, я подарю это здание.

– Так ваш вопрос заключается в том, обязаны ли вы выполнить это обещание?

– Да, это и есть мой вопрос.

– А препятствие в том, что эти два здания – новое и старое – не сочетаются друг с другом?

– Не только в этом, рабби. Это бы я еще пережил. Но всю жизнь я был бизнесменом. Вы знаете, что такое бизнесмен, рабби? Бизнесмен, если он тратит доллар, он должен получить на этот доллар товар. Неважно, на что он тратит. Если он тратит на благотворительность, он должен получить на доллар благотворительности. Вы понимаете?

– Как будто да.

– И вот мне кажется, что это здание – оно бесполезное. Нам нужно еще одно здание для храма? Строить только для того, чтобы строить, только чтобы потратить деньги, – это я не понимаю.

– А если бы это здание стояло отдельно от основного, оно бы вам больше понравилось?

– А как бы вы его использовали?

– Например, для школы, – раздумчиво предположил рабби, – или даже для общинного центра…

– Вам нужно отдельное здание для школы? Если вы уберете школу из храма и перенесете ее в отдельное здание, так для чего вы будете использовать храм? Для нескольких дней в году? Это расточительство. А центр? Или здесь, в Барнардс-Кроссинге, вам нужен центр, чтобы в нем мальчишки играли в баскетбол? В большом городе, где ни у кого нет дворов и полно ребятишек, а на улице играть опасно, – это да. Но здесь – разве вам нужно место, где будут играть ребятишки?

– Может, вы и правы…

– Помните, рабби – просто строить, лишь бы что-то построить, это глупо. Пусть лучше на этом месте растет божья травка и цветочки.

И тут рабби осенило.

– Вы правы, мистер Горальский. Но есть одно здание, которое нам действительно нужно. – Глядя на старика, он осторожно произнес: – Мы могли бы поставить эту капеллу на нашем кладбище. Ее можно сделать меньше, если планировка того требует, но общий замысел будет тот же. И это было бы особенно уместно потому, что ваша жена была одной из первых, кого там похоронили…

Изборожденное морщинами лицо Горальского расплылось в улыбке.

– Рабби, рабби, на этот раз вы попали в точку! Тот же проект, может быть, чуточку меньшего размера – это будет подходящее здание для кладбища! И я бы хотел сделать там ограду, посадить цветы, может быть, деревья… Мемориальное кладбище Ханы Горальской… Это будет как сад! – Но вдруг лицо его помрачнело. – А как же мой зарок, рабби? Я пообещал, что это будет пристройка к храму здесь, в Барнардс-Кроссинге. Я даже в мыслях представил себе здание Мортона Шварца…

– Но разве ваш зарок касался конкретного расположения зданий? Вы дали зарок пожертвовать храму здание, мемориал вашей жены… – Рабби остановился, увидев, что старик качает головой.

– Послушайте, рабби, вы что думаете, я давал зарок так, будто клялся перед нотариусом? «Я, Мозес Горальский, настоящим обещаю…» Нет. У меня в голове проходили всякие картины, чувства, мысли – не слова, вы понимаете? Но я знаю, что я пообещал, – добавил он упрямо.

Рабби задумчиво кивнул. Конечно, старик не формулировал свое обещание словами. Он стар, достаточно богат, ему нелегко заставить себя поменять решение, даже если он и согласится, что другое – кладбищенская капелла – будет гораздо полезнее и уместнее. Рабби поднялся со стула и снова начал расхаживать по комнате. Горальский терпеливо ждал.

Чем больше рабби обдумывал этот план, тем больше он ему нравился. Он не хуже Марвина Брауна понимал значение кладбища для конгрегации. И это позволило бы Мортону Шварцу построить свое здание – пусть не точно так, как он задумал, но очень близко к этому. А старик создал бы настоящий мемориал в память своей жены. Проблема была в том, как разрешить мистеру Горальскому сделать то, чего ему на самом деле хотелось.

Рабби остановился перед книжным шкафом, и его взгляд упал на толстые тома в кожаных переплетах – его экземпляр Талмуда. Выбрав один том, он сел за стол и стал его перелистывать, пока не нашел нужное место. Он повернулся лицом к Горальскому.

– Я в начале говорил вам, что если ваш зарок связан с выполнением чего-то дурного, то вы от него освобождаетесь. Помните?

– Помню. А что, построить здание Шварца – это грех?

Рабби улыбнулся.

– Я считаю, что в этом конкретном случае, мистер Горальский, следует применять закон шатнес.

– Шатнес? Но это разве не про одежду – что нельзя смешивать лен и шерсть?

– Это его обычное толкование. Но это правило упоминается в Библии в двух местах – в книге Левит и во Второзаконии. Почему в двух? Когда Библия говорит об одном и том же дважды, это может означать либо то, что это правило очень важно, либо то, что оно может иметь еще одно значение. В книге Левит оно объединено с предписаниями не разводить вместе скот разных пород, а также не засевать поля двумя сортами семян. Во Второзаконии – с предписаниями не засевать виноградник разными семенами и не запрягать в плуг вместе быка и осла. – Голос рабби приобрел талмудистскую распевность и монотонность. – Так вот, если бы эти два отрывка звучали совершенно одинаково, можно было бы утверждать, что это подразумевает важность данного правила и необходимость его строгого соблюдения. Но поскольку оно в каждом случае подается вместе с двумя другими, а они в книге Левит иные, чем во Второзаконии, то мы можем толковать это предписание как запрет на любое смешивание двух разнородных вещей. – Рабби откинулся на спинку кресла. – Вы можете сказать: а где же предел применения этого правила? Ведь мы пользуемся многими сочетаниями разнородных вещей: обувью, сделанной из кожи и резины, домами из дерева и камня… Значит, если мы нарушаем конкретное правило, нам необходимо какое-то мерило. И какое мерило подсказывает нам логика? Да конечно же, одно: кажется ли нам это неправильным. Для чего же еще Господь дал нам разум, как не для того, чтобы мы им пользовались? Ваше первое ощущение от проекта Шварца было таким: эти два здания относятся к разным стилям, и объединять их было бы неправильно. Это беспокоило вас с самого начала. И вот мое решение: это пример шатнеса, а следовательно, подлежит запрету.

Старик поскреб в затылке. Потом его морщинистое лицо расплылось в широкой улыбке, выражающей глубокое восхищение:

– А на кладбище можно, там оно будет стоять отдельно! Это, конечно, пилпул, но знаете что, рабби? Все вдруг встало на свои места!