Текст книги "В субботу рабби остался голодным"

Автор книги: Гарри Кемельман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Гарри Кемельман
В субботу рабби остался голодным

Анне

От издателя

Книги Гарри Кемельмана известны во всем мире и вот уже почти сорок лет уверенно себя чувствуют в мировом Океане детективов. Герой Кемельмана, застенчивый молодой раввин-ученый, конечно же, напоминает и знаменитого отца Брауна (хотя бы своей неряшливостью в одежде), и средневекового английского монаха брата Кадфаэля – любовью к уединению, и китайского судью Ди – вниманием к тончайшим различиям в вероисповеданиях. И всех их – твердостью своих религиозных убеждений. И, конечно же, неподдельным интересом ко всем проявлениям жизни. И замечательным чувством юмора…

Но есть и отличие. Это не детективы действия – это детективы размышления. «В Талмуде есть все» – говорит рабби Смолл, и, виртуозно применяя диалектический метод его изучения, из любой ситуации выходит, как и положено любому детективу-любителю детективом-победителем.

А читателя ждут еще девять увлекательных и познавательных книг (шесть из них названы также по дням недели – от субботы до четверга) с хитроумными сюжетами и множеством интересных деталей о жизни еврейской общины маленького городка в Новой Англии.

Об авторе

Гарри Кемельман, родившийся в 1908 году в Бостоне, штат Массачусетс, создал образ одного из самых известных детективов-священнослужителей – рабби Дэвида Смолла. Писательская карьера Кемельмана началась с коротких рассказов для журнала «Эллери Квинс мистери мэгэзин», героем которых был профессор из Новой Англии Никки Вельт. Первый из этих рассказов, «Прогулка длиной в девять миль», считается классическим (позже под этим названием вышел сборник рассказов о Вельте). Серия романов о рабби Смолле началась в 1964 году с романа «В пятницу рабби долго спал», который стал бестселлером и в 1965 г. принес Кемельману премию Эдгара По за «Лучший первый роман».

Гарри Кемельман умер в 1996 году.

Как возник рабби Смолл
Предисловие Гарри Кемельмана

Я родился и вырос в одном из еврейских кварталов Бостона. Мы несколько раз переезжали, но всякий раз – в еврейский квартал, то есть в такой, где живет достаточно евреев, чтобы обеспечить рентабельность еврейских мясной и бакалейной лавок. В последней можно было купить селедку и ржаной хлеб с твердой коркой вместо упакованных в вощеную бумагу круглых булок, которые продавались в обычных магазинах и которых, согласно рекламе, «не касалась рука человека» (ну конечно же). Эти лавки должны были располагаться так, чтобы от любого дома до них можно было дойти пешком: в те дни мало у кого были машины, да и те зимой стояли в гаражах, так как улицы не расчищали от снега, а только посыпали песком. В любом районе, где были рентабельны эти две лавки, были рентабельны и школа с синагогой.

Я пропускал школу каждый еврейский выходной, потому что ходил с отцом в синагогу. Там я бормотал положенные отрывки так быстро, как только мог, но мне никогда не удавалось сравняться в скорости с отцом. Он успевал прочесть «Амида»[1]1
  Амида – основная молитва каждой из трех ежедневных обязательных служб – утренней, дневной и вечерней. (Здесь и далее примечания редактора.)


[Закрыть] и сесть, а я еще был на середине, хоть и спешил изо всех сил. На Верховные праздники[2]2
  Верховные праздники – десять дней покаяния – дни между еврейским Новым годом (Рош ха-Шана) и праздником Йом-Кипур.


[Закрыть], когда синагога была набита битком, под предлогом, будто я иду на балкон к матери, мне удавалось улизнуть, чтобы поиграть с другими мальчишками, а позже, когда я подрос, – пофлиртовать с девочками.

В синагоге все прихожане читали отрывки из Торы[3]3
  Тора – Пятикнижие Моисея, первые пять книг Библии.


[Закрыть] на иврите, однако лишь немногие понимали значение произносимых ими слов. Мы не молились – по крайней мере в том смысле, что ничего не просили и ни о чем не умоляли. Мы произносили благословения и слова благодарности и читали отрывки из Библии и псалмы. Если молитвы и содержали какие-то просьбы, то они касались земли Израиля и еврейского народа в целом. Возможно, я упрощаю, но все же показательно, что наш эквивалент молитвы «Отец наш небесный, хлеб наш насущный дай нам на сей день» звучит как «Благословен Ты, Господь, породивший хлеб из земли».

Пятьдесят лет назад я переехал в один из городков Новой Англии – «янки-городок», названный в моих книжках Барнардс-Кроссингом. Евреев там было немного, и когда они решили учредить синагогу, ее пришлось сделать консервативной (о трех, конечно, не могло быть и речи), – чтобы характер службы не был слишком чужд ни для нескольких пожилых ортодоксов, ни для реформистов[4]4
  Консервативное движение в иудаизме возникло в середине XIX века в Германии как реакция на реформистский иудаизм, возникший там же в начале XIX века. Условно говоря, консервативный иудаизм находится между ортодоксальным и реформистским (более либеральным) направлениями современного иудаизма.


[Закрыть]. По правде говоря, большинство из них о своей религии знали очень мало или совсем ничего. Они были американцами во втором или третьем поколении. Их родители немногое усвоили от своих родителей-иммигрантов и еще меньше передали своим детям. Лишь один-два человека из числа старых ортодоксов соблюдали дома кашрут[5]5
  Кашрут – законы, изложенные в Библии и Талмуде, разрешающие или запрещающие к употреблению определенные виды (а также происхождение, способы приготовления и употребления) продуктов питания. В более широком смысле – категория праведности.


[Закрыть].

О религии как таковой они знали по книгам или фильмам, но принципы иудаизма им были почти неизвестны. Типична реакция одного молодого адвоката, который попросил нанятого общиной раввина благословить только что купленный им кадиллак. Он удивился и обиделся, когда раввин ему отказал, сказав, что не может благословить вещь. Большинство друзей адвоката, которым он рассказал об этом в синагоге, отнеслись к этому так же.

Несоответствие между взглядами раввина и прихожан и возникавшие в результате этого проблемы показались мне весьма занимательными, и я написал об этом книжку. Мой издатель, Артур Филдс, счел ее скучноватой и в шутку предложил мне оживить текст, добавив в него кое-какие захватывающие моменты из моих детективных рассказов. Проходя как-то мимо большой стоянки для машин возле нашей синагоги, я вдруг поймал себя на мысли, что это очень удобное место, чтобы спрятать труп. И поскольку раввин – это человек, обладающий юридическими знаниями, чья главная функция – разрешать представленные на его рассмотрение споры, мне показалось, что в качестве детектива-любителя, докапывающегося до истины, это будет идеальный персонаж. Так родился рабби Дэвид Смолл.

Глава I

Но в десятый день седьмого месяца этого – День искупления, священное собрание будет у вас, и смиряйте души ваши… Никакой работы не делайте в сам этот день… это – вечное установление для всех поколений ваших, во всех поселениях ваших. Это суббота покоя для вас, и смиряйте души ваши в девятый день месяца вечером: от вечера до вечера соблюдайте покой ваш.

В этом году День искупления[6]6
  День искупления, или Судный день (Йом-Кипур) – самый важный праздник в еврейской традиции, день покаяния и отпущения грехов; в этот день соблюдается строгий 25-часовой пост, в течение которого нельзя ни есть, ни пить.


[Закрыть] совпал с шабатом[7]7
  Шабат – суббота. Понятие субботы – одна из основ иудаизма. Основное предписание – «не трудись в день седьмой» – входит в Десять заповедей и несколько раз повторяется в Торе. Начало празднования шабата – в пятницу, с появлением первой звезды.


[Закрыть], так что девятый день месяца по еврейскому календарю пришелся на пятницу, а десятый – на субботу. Это не добавило празднику святости (ибо это было невозможно), но позволило большинству евреев соблюсти его, не прерывая обычной рабочей недели. Вечером в пятницу еврейская община Барнардс-Кроссинга, как и евреи во всем мире, была занята подготовкой к этому самому священному дню года. Женщины готовили ужин – как правило, более обильный и изысканный, чем обычно: не только для того, чтобы резче подчеркнуть следующий за ним двадцатипятичасовой пост, но и для того, чтобы придать всем силы для его соблюдения. Мужчины рано ушли с работы, чтобы успеть помыться, переодеться в праздничную одежду, поужинать и попасть в синагогу до захода солнца, когда торжественное чтение «Коль-нидрей»[8]8
  Коль-нидрей – первая молитва в Йом-Кипур.


[Закрыть] возвестит о наступлении праздника.

Дэвид Смолл, молодой раввин общины, закончил одеваться и предстал перед критическим взором своей жены Мириам, которая должна была проверить, все ли в порядке. Рабби был среднего роста и, несмотря на прекрасное здоровье, отличался худобой и бледностью. Его темные, глубоко посаженные глаза за стеклами очков смотрели задумчиво-грустно, голова всегда была слегка наклонена вперед, словно он, ссутулившись, вглядывался в книгу.

У жены рабби – миниатюрной и жизнерадостной женщины с копной светлых волос, которые, казалось, перевешивали ее, – были большие голубые глаза и открытое выражение лица, которое можно было бы назвать наивным, если бы не решительный маленький подбородок. В ней было что-то детское, и этому впечатлению не мог помешать даже большой живот, свидетельствовавший о том, что она на последнем месяце беременности.

– Костюм, Дэвид. Пиджак как-то перекошен. Стань прямо и расправь плечи.

Он попытался.

– Это из-за верхней пуговицы. Она на добрых полдюйма правее и тянет лацкан.

– Она оторвалась, и я сам ее пришил – ты была на собрании «Хадассы»[9]9
  Хадасса – женская благотворительная сионистская организация в США.


[Закрыть].

– Давай сюда пиджак, я перешью. – Она придирчиво изучила пуговицу. – Зачем ты взял голубую нитку, если костюм серый?

– Вообще-то это белая нитка. Я закрасил ее авторучкой. И потом, во время службы все равно сверху будет китл[10]10
  Китл (идиш) – простая белая одежда, которую женатый мужчина надевает в Йом-Кипур как символ отрешения от земной суеты и обращения мыслями к Богу.


[Закрыть].

– Но до храма еще надо дойти. А если будешь беседовать с прихожанами после службы? И ботинки у тебя пыльные.

Он начал тереть носок ботинка о заднюю сторону штанины.

– Дэвид!

– Они все равно запылятся по дороге, – сказал он извиняющимся тоном.

– Возьми щетку.

Рабби издал слабый вздох в знак протеста, но пошел в заднюю прихожую, и вскоре она услышала, как он орудует сапожной щеткой. Когда он вернулся, она помогла ему надеть пиджак, поправила его на плечах, как делают портные, застегнула пуговицы и похлопала по груди.

– Ну вот, так-то лучше.

– Теперь все в порядке? Признан годным?

– Ты просто красавец, Дэвид.

– Ну и хватит с этим.

Рабби вытащил из бумажника две однодолларовые бумажки, одну дал жене, вторую оставил себе. Потом стал машинально засовывать бумажник обратно в задний карман, но спохватился, пошел в комнату и положил его в ящик бюро. По субботам он не носил с собой денег.

Вернулся он с молитвенником в руках, полистав его, нашел нужное место и подал жене раскрытую книгу.

– Вот молитва.

Мириам прочла вслух на иврите место, которое поясняло, что эти деньги предназначаются на благотворительные цели как частичное искупление ее грехов. Потом она сложила банкноту и сунула ее в прорезь голубой жестянки для пожертвований, которую держала на полке в кухне.

– Одного доллара достаточно, Дэвид?

– Это ведь только символ. – Он просунул в щель и свою бумажку. – Знаешь, мой дедушка – он жил с нами последние годы своей жизни – обычно жертвовал живого петуха, которого, как я слышал, отдавали бедным. Согласно обычаю, мужчина жертвовал петуха, а женщина – курицу. В твоем положении уместно было бы пожертвовать курицу и яйцо.

– Шутишь.

– Нет, я серьезно.

– И что будет с яйцом?

– Ну, думаю, его придется съесть.

– Звучит как-то по-людоедски.

– Вот именно. Поэтому у нас в семье обычно жертвовали деньги – как правило, в количестве, кратном восемнадцати. Отец специально для этой цели собирал монеты – десятицентовики, насколько я помню. Они с матерью бросали по восемнадцать десятицентовиков, а я, как малолетний, – восемнадцать пенни.

– Почему именно восемнадцать?

– Потому что в иврите числа обозначаются буквами, согласно их порядковому номеру в алфавите; две буквы, соответствующие числам восемь и десять, составляют слово хай, что значит жизнь, – в общем-то, конечно, каббалистический вздор. Между прочим, сегодня восемнадцатое сентября, что придает всему этому дополнительную значительность! Надо было позаботиться о монетах.

– У меня есть целая куча пенни, Дэвид.

– Мне кажется, что бедняк все же больше оценит доллар, чем восемнадцать центов. Ладно, на этот раз уж как есть, а на будущий год надо не забыть. А теперь пора поесть, не то опоздаем.

Они сели за стол, и рабби произнес благословение. Зазвонил телефон. Рабби был к нему ближе и взял трубку. Из нее раздался громкий голос.

– Это рабби? Рабби Смолл? Это Стэнли. Ну, помните, Стэнли Добл из храма.

Стэнли был сторожем при храме, а также поддерживал там порядок и занимался всяким текущим ремонтом. Он встречался с рабби почти каждый день, но когда звонил, всякий раз считал нужным представиться как «Стэнли Добл из храма», словно это был какой-то дворянский титул.

– Извините, что беспокою вас, рабби, но тут усилитель что-то барахлит.

– Что с ним такое?

– Да не хочет работать, как надо. Воет.

– Может быть, к вечеру сам наладится? – предположил рабби, для которого любое техническое устройство было загадкой: ему казалось, что они выходят из строя в силу какого-то каприза и могут исправиться сами, если оставить их в покое. – Или как-то отрегулировать? – добавил он с надеждой.

– Я проверил проводку. Ничего не нашел. Думаю, это микрофон. Наверное, поломался.

– Вы можете кому-то позвонить, чтобы отремонтировали? Может, той фирме, что устанавливала систему?

– Это бостонская фирма.

Рабби посмотрел на часы.

– Тогда уже нет смысла звонить. Может, найти кого-то в Линне или Салеме?

– Да поздновато уже, рабби. Почти все уже закрыты.

– Ну, тогда я просто буду говорить чуть громче. Наверное, надо позвонить кантору и его тоже предупредить.

– О’кей, рабби. Извините, что побеспокоил, но я подумал, что вы должны знать.

Рабби вернулся к супу, который жена поставила перед ним. Едва он начал есть, как телефон снова зазвонил. Это была миссис Робинсон, председатель женской общины.

– Рабби, это Сью Робинсон. – В ее голосе слышалась одышка, как будто она бежала за ним и нагнала только на углу. – Простите, что нарушаю ваши предпраздничные размышления, но это ужасно важно. Вы ведь собираетесь огласить благодарность за цветочное оформление, так? – Это звучало как обвинение.

– Разумеется. Одну минутку. – Он открыл свой молитвенник на странице, заложенной листком бумаги. – Вот у меня записано: «Цветочное оформление – благодаря любезному содействию женской общины».

– Так вот, тут изменение. У вас есть под рукой карандаш и бумага? Я подожду.

– Все в порядке, слушаю вас.

– Роза Блум… Нет, лучше запишите: мистер и миссис Айра Блум, в память о ее отце Дэвиде Айзеке Лэвине.

– Лэвине?

– Именно так, она произносит это «Лэвин» – Л-э-в-и-н, с долгим «э». Она утверждает, что это ближе к древнееврейскому произношению, чем «Левин». Это так, рабби?

– Думаю, что да.

– Ну, если вы так считаете, тогда конечно, хотя на мой слух это все же звучит как-то неестественно. В общем: «Цветочное оформление – благодаря любезности мистера и миссис Айра Блум». И пожалуйста, не перепутайте имена, рабби, – сказала она с нажимом. – Я бы предупредила раньше, но она сама позвонила мне всего полчаса назад.

– Не перепутаю. – И он прочитал миссис Робинсон продиктованное ею объявление.

– Великолепно. Да, и еще рабби. Скажите это Мириам. Ей тоже следует знать.

– Конечно. Я скажу ей.

Рабби аккуратно переписал то, что наспех набросал карандашом, причем имена вывел четкими печатными буквами, чтобы не сделать ошибки, зачитывая объявления с кафедры. Вернувшись к столу, он съел несколько ложек супа и покачал головой.

– Пожалуй, больше не смогу, – сказал он извиняющимся тоном.

– Уже, наверное, остыл, – сказала Мириам и убрала тарелку.

Снова зазвонил телефон. Это была миссис Розофф.

– Скажите, рабби, – начала она, стараясь говорить спокойно, – я не хочу беспокоить вас в такое время, но сколько весит Тора? Ну, вы понимаете – Свиток?[11]11
  Свиток – рукописный текст Торы в виде свитка, используемый во время служб в синагоге.


[Закрыть]

– Я не знаю, миссис Розофф, а что? Свитки бывают разных размеров, так что, наверное, чуть-чуть отличаются по весу. Это важно? По-моему, большинство наших Свитков весят примерно тридцать фунтов каждый, но точно я не знаю.

– Да, для меня это важно, рабби. Моего мужа на прошлой неделе уведомили, что на Йом-Кипур он удостоен почести. Он будет хагбаха, как они сказали. И я только что выяснила, что это значит. Это значит, рабби, что он должен поднять Свиток над головой, держа его за ручки. Это такую честь вы оказываете человеку, который меньше трех лет назад перенес сердечный приступ и до сих пор не выходит на улицу без пузырька с нитроглицерином? Такие у вас почести, рабби? Вы что – хотите, чтобы у моего мужа случился сердечный приступ прямо там, у алтаря?

Рабби попытался объяснить, что почести распределяются ритуальным комитетом и он уверен – они не знали о состоянии здоровья мистера Розоффа.

– Вообще-то все не так уж страшно, миссис Розофф, потому что хагбаха – это один из пары. Есть хагбаха и есть глила. Хагбаха поднимает Свиток, а глила сворачивает его и связывает. Вашему мужу достаточно только сказать, что из этих почестей он предпочитает сворачивать Свиток, и поднять его поручат другому.

– Вы не знаете моего мужа. Думаете, он признается в том, что не может поднять Свиток, после того как вы объявите, что он удостоен этой чести? Да мой великий герой скорее рискнет заработать сердечный приступ!

Рабби пообещал миссис Розофф уладить это дело и, не полагаясь на свою память, сразу же набрал номер Мортимера Шварца, президента конгрегации[12]12
  Конгрегация – прихожане, паства, здесь: верующая часть еврейской общины города.


[Закрыть], который обычно объявлял с кафедры о почестях.

– Хорошо, что вы позвонили, рабби, – сказал тот, выслушав его. – Я сам собирался, но очень уж не хотелось беспокоить вас в такое время. Вы слышали про усилитель?

– Да, Стэнли говорил мне.

– Дело не так уж плохо, как он, наверное, вам сказал. Когда говоришь прямо в микрофон, идет такое легкое гудение, но его вполне можно устранить, снизив уровень громкости. А вот если говорить не в самый микрофон, тогда он действительно воет. Так что если вы запомните и будете говорить прямо в микрофон…

– Не уверен, что запомню, мистер Шварц, но вообще-то мне кажется, что я смогу обойтись и без микрофона.

– Я имел в виду завтрашний день. Завтра будет намного тяжелее: служба целый день, да притом на пустой желудок.

– Я уверен, что мы справимся. В зале хорошая естественная акустика.

– А что, если я раздобуду какого-нибудь техника, чтобы он занялся системой сразу после сегодняшней вечерней службы?

– Боюсь, что об этом не может быть и речи, – поспешно сказал рабби.

– Что ж, может, вы и правы. Это обойдется недешево, да и люди могут заметить, что в храме горит свет. Значит, вы согласны без микрофона?

Рабби вернулся к столу.

– Мортимер Шварц проявил заботу, – сказал он. – Несомненное влияние духа Йом-Кипура.

Он наполовину справился с жареным цыпленком, когда телефон зазвонил снова. Мириам решительно двинулась к нему, но муж отстранил ее.

– Это, наверное, меня. Похоже, я весь вечер буду разговаривать по телефону с людьми, которые не хотят меня беспокоить. – И он снял трубку.

– Рабби Смолл.

– О, рабби, как я рада, что застала вас. Это миссис Друри Линскотт. Я не принадлежу к вашей конфессии, но мы с мужем наилучшего мнения о вашем народе! Вообще-то главный помощник моего мужа – человек, которому он больше всего доверяет, – чистокровный еврей. – Она замолкла, ожидая должного выражения признательности.

– Понятно, – пробормотал рабби.

– Так вот, муж говорит, что Мортон… Это помощник моего мужа, Мортон Цолль – вы его знаете?

– Я… что-то не припоминаю.

– Прекрасный человек, действительно очень надежный. Так вот, муж утверждает, будто Мортон сказал ему, что начиная с сегодняшнего захода солнца ему нельзя ни есть, ни пить – даже воды – до завтрашнего захода солнца. Я просто не могу в это поверить! По-моему, муж что-то не так понял.

– Нет, это истинная правда, миссис Линскотт. Мы постимся от заката до заката.

– В самом деле? И все это время он не должен выполнять никакой работы?

– Совершенно верно.

– О!

Рабби подождал.

– Что ж, очень хорошо. – И она повесила трубку.

Рабби озадаченно посмотрел на телефонную трубку и тихонько положил ее на место.

– И что это было? – спросила Мириам.

Рабби пересказал ей разговор.

– Теперь я буду подходить к телефону, – заявила она. Почти тут же раздался новый звонок. Мириам отстранила мужа и сняла трубку.

– Это кантор Цимблер, – прошептала она, прикрыв трубку рукой.

– Я поговорю с ним.

Голос кантора звучал крайне возбужденно.

– Рабби, вы слышали про усилитель? Стэнли позвонил мне, и я сразу поехал в храм. Я звоню отсюда. Я только что его проверил, и это просто ужас. Я попробовал спеть «Хинени хеони мемаас», и звук был, как у старого граммофона с тупой иглой. А стоило чуть-чуть отвернуться от микрофона, как начиналось «у-у-у, у-у-у» – прямо пожарная сирена. Что будем делать, рабби?

Рабби улыбнулся. Интересно, надел ли кантор свой талес[13]13
  Талес (идиш) – талит (иврит) – шелковая или шерстяная накидка, еврейское молитвенное облачение.


[Закрыть] и шикарную белую ермолку, чтобы проверить усилитель? Кантор Цимблер, маленький толстый человечек с черными усиками и козлиной бородкой, был похож на шеф-повара из рекламы спагетти. У них с рабби была общая комната для облачения, и кантор настоял, чтобы на дверь повесили зеркало в полный рост. Еще в позапрошлом году он служил в одной ортодоксальной конгрегации и, нанимаясь на свою теперешнюю должность, послал вместе с резюме одну из афиш, которые использовал для рекламы сольных концертов. Там он фигурировал как Йоселе Цимблер. С тех пор он заказал новые афиши, на которых был представлен как «его преподобие Джозеф Цимблер».

– С вашим голосом, кантор, усилитель, по-моему, не нужен.

– Вы так думаете, рабби?

– Даже не сомневаюсь. И потом, вы ведь по своим воззрениям ортодокс?

– Ну и что?

– Ну и я думаю, что вы вряд ли захотите воспользоваться каким бы то ни было усилителем. Это ведь электрическая система, как я понимаю, и ток там возникает и прерывается вследствие модуляций вашего голоса.

– И что?

– А то, что это вроде того, как если бы в течение всей службы вы включали и выключали свет.

– Ну-у-у… – Кантора это явно не убедило.

– Именно поэтому многие ортодоксальные конгрегации не пользуются усилителями в субботу, а Йом-Кипур – это ведь вообще суббота суббот.

– Это правда, рабби, – задумчиво сказал кантор. – Но мы же пользовались ею в прошлый Йом-Кипур, – добавил он тут же.

– Это потому, что мы консервативная конгрегация, а в консервативной синагоге это разрешено. Но в этом году праздник приходится на субботу, так что получается «суббота – суббот – суббот», – сказал рабби, медленно описывая круги свободной рукой на манер талмудистов, чтобы показать, как наслаивание суббот увеличивает святость праздника. – Так что можно считать, что если это правило действует в субботу для ортодоксальной синагоги, то в Йом-Кипур оно должно действовать и для нас, консерваторов, а в субботу третьей степени, как в этом году, его следует применять даже к реформистским конгрегациям.

Кантор удовлетворенно крякнул, что засвидетельствовало победу рабби, и он вернулся к столу. Мириам с улыбкой покачала головой.

– Ну и пилпул[14]14
  Пилпул – диалектические рассуждения, казуистика (прием, применяемый при изучении Талмуда).


[Закрыть] ты выдал!

– Может быть, – нехотя признал рабби. – Но все же, если учесть, что пилпул – это выявление тончайших, как волосок, различий, и раввины не одну тысячу лет пользовались им для доказательства своей правоты, в которой их уже убедил собственный здравый смысл, то своей цели он достигает. В данном случае я обратил во благо то, с чем так или иначе пришлось бы смириться. Благодаря этому кантор почувствует себя богобоязненным и благочестивым, а не обиженным. – Он рассмеялся. – Эти канторы, как дети, – почти все. Может, это из-за того, что они всегда называют себя уменьшительными именами: Йоселе, Мотеле, Ицекель?

– А если я буду называть тебя Довидель, удастся мне удержать тебя за столом, пока ты не кончишь есть? Не забывай – впереди долгий пост.

Телефон больше не звонил, и рабби без помех выпил свой кофе. Мириам убрала со стола, вымыла посуду и переоделась.

– Ты уверена, что прогулка пешком тебе не повредит? – заботливо спросил рабби.

– Конечно, не повредит. Доктор велел мне как можно больше двигаться. Пошли скорее, а то опять начнутся эти дурацкие звонки.

Была половина седьмого, и хотя солнце должно было сесть только через час, служба сегодня начиналась на пятнадцать минут раньше. Дорога до храма занимала всего двадцать минут пешком, но сегодня было желательно попасть туда заблаговременно. Супруги уже направились к двери, когда раздался телефонный звонок.

– Пускай звонит, Дэвид.

– И весь вечер гадать – кто это был? Не волнуйся, я постараюсь коротко.

– Рабби? – раздался в трубке низкий, хриплый и настойчивый голос. – Это Бен Горальский. Можно вас попросить об услуге? Не могли бы вы по дороге в храм заехать к нам? Это чрезвычайно важно. Отец очень болен.

– Но мы как раз собрались выходить, чтобы дойти пешком. Времени у нас не очень много, да и дом ваш не по пути.

– Рабби, вы должны зайти. Это вопрос жизни и смерти. Я пришлю за вами машину, а потом могу отвезти вас в храм. Это ведь не страшно, если вы проедетесь? Вы же только после служб не пользуетесь машиной? А времени все это займет не больше, чем если бы вы пошли пешком, так что не волнуйтесь.

– Ну…

– Машина уже выезжает. Она будет у вас через несколько минут.