Текст книги "В субботу рабби остался голодным"

Автор книги: Гарри Кемельман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

– Ну, я-то сам из большого города, про пластиковые баки мне ничего не известно. Но мои аргументы еще отнюдь не исчерпаны. Как насчет того, что машина доехала точнехонько до задней стены гаража? Уж больно ловкий трюк для парня, который так нагрузился, что забыл выключить зажигание!

Шеф посмотрел на рабби в ожидании ответа, но тот словно не слышал. Похоже было, что он вообще забыл об их существовании: откинувшись на спинку стула, он вперил взгляд в потолок.

– Что вы скажете на это, рабби? – спросил Бим.

Рабби проигнорировал и этот вопрос.

– Есть еще один прием талмудистского рассуждения, – сказал он отстраненным тоном, словно разговаривая сам с собой. – Это аргумент им каин – «если… то». По сути это что-то вроде reductio ad absurdum[39]39
  Reductio ad absurdum (лат.) – доведение до абсурда (как способ доказательства).


[Закрыть]. В данном случае это будет выглядеть так: если машина стояла так близко от стены гаража, то как он мог выйти со стороны водителя? А если она стояла так близко от бака, то как он мог выйти с другой стороны?

Лэниган удивленно посмотрел на рабби.

– Но вы уже ответили на этот вопрос. Вы доказали, что бак не был препятствием.

– Он не был препятствием для машины, но был препятствием для Хирша.

Лэниган не мог скрыть раздражения.

– Черт возьми, рабби, уж что-нибудь одно: вы сказали, что пустой пластиковый бак не являлся препятствием, а теперь заявляете, что являлся.

Рабби кивнул.

– Именно так. Он не мешал человеку, который вел машину, но мешал Хиршу, который собирался опустить гаражную дверь.

– Почему? Ему достаточно было отпихнуть его ногой.

– Но он этого явно не сделал, потому что когда вы обнаружили Хирша и сделали свою фотографию, бак стоял на месте.

– Я не уверен, что понимаю, к чему вы ведете, – сказал Лэниган.

– Я тоже, – добавил Бим.

– Очень хорошо. Хирш заводит машину в гараж. Он не может выйти со стороны водителя – некуда. Поэтому он выходит со стороны пассажира. Он откидывает с дороги бак, идет к входу и опускает дверь. Прекрасно! Потом он возвращается на переднее сиденье машины и при этом проходит мимо бака. Что он делает? Ставит бак на прежнее место? Зачем?

– Действительно, зачем? – воскликнул Лэниган. – Может, он в первый раз оттолкнул его так сильно, что бак перевернулся и… Нет, это тоже бессмысленно. – Он взглянул на рабби. – Черт, мы знаем, что он не мог выбраться из машины с водительской стороны. Это мы знаем точно: это физически невозможно. А теперь получается, что он не выходил и с другой стороны. Но выйти из машины можно было только двумя способами, значит…

– Давайте-давайте, продолжайте. Если он не выходил ни с той, ни с другой стороны, значит, он вообще не выходил из машины. Но гаражная дверь была опущена – значит, ее опустил кто-то другой. И по всей вероятности, этот человек и был водителем. А Хирш сидел на месте пассажира, потому что он и был пассажиром. Что, в свою очередь, может объяснить, каким образом человек, выпивший пинту спиртного, сумел проехать на своей машине десяток миль и поставить ее в гараж: с этим не было проблем, потому что он не был за рулем – его везли. И когда они заехали в гараж, водитель – человек намного худее Хирша – вышел из машины с водительской стороны, опустил дверь гаража и ушел. И Хирш ничего не мог поделать, потому что он был либо слишком пьян, чтобы понимать, что происходит, либо – что более вероятно – уже мертв.

Лэниган уставился на рабби.

– Но это же убийство!

Рабби кивнул…

Час спустя они все еще обсуждали эту версию.

– Это безумие, рабби.

– Но это соответствует всем фактам. Есть очевидные возражения против версии самоубийства и не менее убедительные доводы против смерти в результате несчастного случая, но против убийства нет никаких логических доводов. Наоборот – убийство объясняет все.

– А я-то думал, что мне все ясно, – удрученно сказал Лэниган.

– Вы доложите об этом окружному прокурору? – спросил рабби.

– Сразу я не могу. Я должен сначала все проверить.

– Как проверить?

– Мне надо поговорить со своими ребятами: может быть, они не сразу сделали фото, когда подняли гаражную дверь; может, сначала обошли машину… не знаю, но у меня куча вопросов, – расстроенно сказал Лэниган. – Черт, мне нужны какие-то законные основания. Я не могу пойти к прокурору, а он – к следственному жюри с этим… с этими вашими софизмами, рабби. Я даже не уверен, что смогу их повторить. Мне нужно что-то определенное. Я должен представить неопровержимые доказательства того, что бак не сдвигали с места. Я должен неопровержимо доказать, что Хирш не мог протиснуться мимо этого бака. Я должен иметь точные замеры.

– Вы сказали, что Хирш был невысокого роста – пять футов три дюйма. Возможно, водитель был выше, – предположил рабби, – и положение сидения, если оно было откинуто назад, может указывать на то, что за рулем был кто-то другой.

– Могло бы, – мрачно сказал Лэниган. – Но проблема в том, что полицейский, который нашел тело, мог изменить положение сидения. А если не он, так мы, когда вытаскивали Хирша. И в любом случае сержант Джефферс, у которого рост около шести футов, должен был откинуть сиденье, чтобы привезти машину в участок, и даже если он это вспомнит, я не смогу принять это в качестве доказательства. Нет, мы там здорово напортили, конечно. Но мы ведь были практически уверены, что это либо явное самоубийство, либо несчастный случай!

– А отпечатки пальцев? – подсказал Бим.

Лэниган удрученно покачал головой.

– Мы не снимали отпечатков. Какой смысл? Патрульный, который его нашел, открывал дверцу машины, да и потом мы все там толклись, когда вытаскивали его наружу. Все отпечатки должны были быть на ручках дверцы, на руле и на переключении передач, и все они уничтожены.

– А на переключателе света? – спросил рабби.

– Вы имеете в виду фары?

– Ну да, кто-то же выключил их в тот вечер.

– И что?

– Если машину отвозили в полицейский гараж днем, то не было необходимости их включать.

– Господи, правильно, рабби! Им незачем было трогать этот переключатель. Это шанс! Машина с тех пор стоит опечатанная.

Лэниган схватил телефонную трубку и набрал номер.

– Я звоню лейтенанту Дженнингсу – он у нас специалист по отпечаткам пальцев, – пояснил он. – Эбан, это Лэниган. Подъезжай через пять минут в участок. Нет, я не там, но когда ты приедешь, я уже буду. – Лэниган положил трубку. – Поедете со мной, рабби?

– Я думаю, ему лучше остаться, – сказала Мириам.

– Да, может, вы и правы. Я позвоню вам.

– Я поеду – вы не против, шеф? – спросил Бим.

– Давайте, если вы уверены, что здесь уже все закончили.

Бим улыбнулся, и его глазки почти исчезли.

– Рабби убедил меня, что это убийство. Но я еще останусь в городе. Есть несколько пунктов, которые я хотел бы прояснить. Когда я разговаривал с миссис Маркус, она сказала, что они тогда звонили домой, чтобы сказать, что задерживаются, и им никто не ответил. Они попробовали еще раз дозвониться от своих друзей, и телефон звонил очень долго, прежде чем миссис Хирш взяла трубку. Она сказала, что задремала.

– Ну и что?

– Так может, она не отвечала не потому, что заснула, а потому, что ее там не было?

– Миссис Хирш? – воскликнул Лэниган. – Но она-то тут при чем? Она не умеет водить машину.

– Ей и не надо уметь. Ей надо было только опустить дверь гаража.

– Вы считаете, что она могла это сделать? Миссис Хирш?

– Сделать или помочь сделать.

– Почему вы хотите повесить это на нее?

Бим улыбнулся.

– Потому что закон гласит: убийца не должен извлекать выгоду из своего преступления.

– Рабби? – Это был Лэниган, он звонил из участка.

– Да? – Все это время в ожидании звонка рабби нетерпеливо шагал по комнате и, как только телефон зазвонил, схватил трубку.

– На переключателе света нет отпечатков.

– Нет отпечатков? Но они должны там быть! На машине ехали ночью, так кто-то же должен был выключить фары?

– Они стерты начисто, – мрачно сказал Лэниган. – Знаете, что это значит?

– Думаю… думаю, да.

– Не может быть и речи о водителе, который якобы вышел и забыл выключить мотор. Он прекрасно знал, что делает. А это значит – убийство первой степени.

Глава XXIV

Преподобный Питер Додж стоял в дверях, упираясь руками в косяки, словно Самсон, разрушающий храм.

– О, смотри, кто пришел, Дэвид! – воскликнула Мириам. – Заходите!

Входя, Додж инстинктивно пригнул свою красивую голову.

– Я слышал, вы немного приболели, Дэвид, так что решил включить вас в свой пасторский обход.

– Очень любезно с вашей стороны, но это была всего лишь небольшая вирусная инфекция. Завтра я уже собираюсь на службу.

– Ваша беда, Дэвид, в том, что вы мало двигаетесь. Я не стану рекомендовать вам ничего такого, что потребует больших усилий, но вам следовало бы по крайней мере выкроить время для ежедневной приятной пешей прогулки. Это повысит ваш мышечный тонус. Я вот каждый вечер обязательно совершаю прогулку по одному и тому же маршруту. Это ровно четыре и шесть десятых мили, и я прохожу их примерно за час – в зависимости от того, встречаю ли кого-то по дороге. И еще я во второй половине дня, когда удается, играю пару сетов в теннис.

– Где вы играете?

– У нас позади приходского совета есть корт. Позвоните мне, когда захотите, и мы немного покидаем мячик. Вам это пойдет на пользу.

Рабби рассмеялся.

– Как, вы думаете, мои прихожане отнесутся к тому, что их рабби ходит в англиканскую церковь играть в теннис?

– Наверное, примерно так же, как мои, если бы они услышали, что я хожу в вашу синагогу. – Додж помолчал. – Я слышал, у вас были в последнее время кое-какие проблемы с ними?

Рабби с женой не могли скрыть удивления. Додж коротко рассмеялся.

– Вы ведь из Нью-Йорка, да? А я из Саут-Бенда. Мы с вами выходцы из больших городов и, наверное, никогда не привыкнем к тому, как быстро распространяются новости в городишках вроде Барнардс-Кроссинга. Я был какое-то время капелланом в федеральной тюрьме, и могу сказать: с этим можно сравнить только тайную систему передачи сообщений между заключенными.

– А что вы слышали, Питер? – спросила Мириам.

Додж помедлил.

– Ну, что-то вроде того, что бедняга Айк Хирш покончил с собой, и вы не должны были его хоронить. С моей точки зрения это не совсем справедливо – откуда Дэвид мог знать, что он самоубийца, тем более что официальное полицейское заключение – смерть в результате несчастного случая? Ваша конгрегация не может требовать от вас, чтобы вы исполняли роль детектива всякий раз, как кто-то отправится на тот свет.

– Вы были знакомы с Хиршем? – спросил рабби. – Ну да, конечно, – вы ведь были на похоронах.

– С Хиршем? О, да. Он участвовал в движении.

– В каком движении?

– В Движении за гражданские права. Он как-то сделал небольшое пожертвование, и я зашел к нему. Я стараюсь нанести личный визит каждому, кто делает подобный вклад. Вы удивитесь, но часто жертвуют даже намного больше… Так вот, я как-то проходил мимо дома Хиршей во время вечерней прогулки и решил воспользоваться случаем – просто взял и позвонил в дверь. И открывает мне – вот уж действительно мир тесен! – не кто иной, как миссис Хирш, которая оказывается Пат Магвайр – мы вместе ходили в школу в Саут-Бенде. После этого у меня вошло в привычку время от времени к ним забегать, а один раз я с ними обедал.

– Что за человек был Хирш?

– О, очень неплохой человек. Я думал сначала, что он вступил в движение из-за своей неприязни к Югу и южанам – он жил там какое-то время. Но потом, когда узнал его лучше, я понял, что он действительно сочувствует угнетенным. Однажды он даже сказал что-то вроде того, что собирается в Алабаму – присоединиться к демонстрантам. Я не думаю, что это было всерьез, но не сомневаюсь, что им двигали самые добрые побуждения.

– Вы вербовали демонстрантов для Алабамы? – спросила Мириам.

– Это делается постоянно. Но теперь, Мириам, я участвую в этом по-настоящему. Я – уполномоченный СБРР по всему Северному побережью.

– Как-как?

– С-Б-Р-Р, рабби – «Служители Бога за расовое равенство». Эта организация состоит из священнослужителей всех конфессий. Большинство, правда, протестанты, но есть и священник греческой православной церкви, а сейчас мы ведем переговоры с епархией архиепископа об участии католических священников. Есть у нас и несколько раввинов. Не хотите ли присоединиться, Дэвид? – спросил Додж как бы невзначай.

Рабби улыбнулся.

– Подумайте об этом. – Додж пододвинул свой стул поближе. – Я уверен, что это даже поможет разрешить вашу маленькую проблему с конгрегацией.

– Каким это образом?

– Как я слышал, вы запретили им строить некую дорогу, а они все равно собираются ее строить. Если вы при этом присутствуете, не имея возможности вмешаться, это ставит вас в довольно неловкое положение, так ведь? Но если вы в это время находитесь в Алабаме, то совершенно очевидно, что вы не могли ничего сделать. А когда вернетесь, у вас будет такой престиж, что вам уже легче будет ставить условия своей конгрегации.

– Если он вернется.

– Что вы говорите, Мириам? А, я понимаю, о чем вы. Вы имеете в виду опасность. Но она на самом деле меньше, чем вы думаете, по крайней мере для нашей группы. В нас легко будет узнать священнослужителей, духовных лиц. Мои ребята – и католики, и лютеране, – мы все будем в пасторских воротничках, а раввины, насколько я знаю, должны быть в ермолках… Как вы их называете?

– Кипа.

– Вот-вот, на каждом раввине будет кипа и, думаю, молитвенная накидка.

– Талес?

– Точно. Даже если им неизвестны все эти регалии, они поймут, что это как-то связано с религией. Ну, инциденты, я думаю, будут. Но по сравнению с возможностью принять участие в демонстрации ради славы Господней…

– Я думал, это делается ради негров.

Додж улыбнулся, показывая, что понял сарказм рабби, но способен оценить шутку.

– Это одно и то же, Дэвид. Ведь слава Господня проявляется в человеке, во всех людях – как черных, так и белых. Ну, что скажете?

Рабби покачал головой.

– Вы еще не в состоянии? Но группа отправится туда не раньше, чем через несколько дней.

Рабби снова покачал головой.

– А, вы из-за Мириам? Это будет уже довольно скоро, да?

– Это тоже не главная причина, – сказал рабби. – Понимаете, Питер, на самом деле я не служитель Бога – по крайней мере, не больше, чем любой другой человек. И что я там скажу? Мы редко просим о чем-нибудь в своих молитвах. Кто меня поймет, если я буду молиться на иврите? А если буду читать какую-нибудь из наших обычных молитв на английском – «Шма», или «Кадиш», или «Шмонэ-эсрэ», – так они, в общем-то, не подходят к случаю. Нет, боюсь, я не смогу поехать туда в качестве раввина. Я мог бы, конечно, принять участие как частное лицо, вместе со студентами, скажем. Но вам же не это нужно.

– Ну конечно, вы нам нужны как раввин. С нами уже ездили раввины, и многие из них давали потом свидетельские показания.

Рабби пожал плечами.

– У нас нет церковной иерархии в области пропаганды веры. Я смотрю на ситуацию так, другие раввины, возможно, иначе. Одни считают это своим долгом духовного лидера конгрегации – в силу мышления, которое они переняли, между прочим, у вас, христиан, или навязанного им их конгрегациями. Другие так движимы сочувствием к неграм, что и не пытаются соотнести свою человеческую и гражданскую позицию со своим положением раввина. Откровенно говоря, так, может быть, и лучше.

– Тут я вас совершенно не понимаю.

– Люди разные: одни тихие, другие штурмуют баррикады. Боюсь, что я отношусь к тихим, хотя и признаю, что мир, вероятно, меняют именно другие, агрессивные. Я уважаю вас за то, что вы делаете, Питер, и уважаю других. Но что касается моего личного, физического участия в этой борьбе, то ввязываться в нее я вижу не больше необходимости, чем ехать в Южную Африку и помогать неграм там. Так что если бы я это сделал, это диктовалось бы какими-то второстепенными соображениями, вроде того, которое выдвинули вы: обеспечить себе престиж в глазах своей конгрегации. А это было бы лицемерием.

– Но речь ведь не только о том, чтобы помочь неграм Юга, Дэвид. Это какое-то новое ощущение, новый дух, который возник в церкви – в вашей церкви так же, как и в моей, – и мы не должны дать ему умереть. Церковь выходит из своей традиционной скорлупы. В ней пробуждается новая жизнь. Она отказывается от своих самодостаточных молитв и псалмопений и выходит на автострады и проселочные дороги, к людям – чтобы служить им, чтобы помочь им реализовать себя. Движение за гражданские права борется не только за негров, но и за самое церковь. Вот почему это касается всех ее служителей – и священников, и раввинов, и пасторов.

– Нам это не в новинку, Питер, – спокойно сказал рабби. – Мы занимались этим несколько тысяч лет – фактически с тех самых пор, как приняли Второзаконие и эту заповедь: «Шесть дней работай… а день седьмой, суббота, – Богу, Всесильному твоему: не совершай никакой работы ни ты, ни сын твой, ни дочь твоя, ни раб твой, ни рабыня твоя, ни бык твой, ни осел твой, ни всякий скот твой, ни пришелец твой, который во вратах твоих, чтобы отдохнул раб твой и рабыня твоя, как ты». Вы, христиане, расстались с нами две тысячи лет назад, когда устремили свой взгляд к Небесам. Для вас небольшое страдание здесь, на земле, не так уж важно, потому что в сравнении с бесконечностью загробной жизни земная жизнь – всего лишь ничтожный миг. Мы же всегда находились в гуще этой земной жизни со всеми ее несправедливостями. Так что, наверное, можно сказать, что мы с самого начала участвовали в Движении за гражданские права.

– А вы ничего не потеряли в ходе этого, Дэвид?

– Например?

– Например, воодушевления, которое двигало блаженными и святыми; вдохновения жизни, посвященной Небесам и Богу, – жизни горстки людей, которые своим примером чуточку приближали людей к ангелам.

– Да, наверное, но мы считали, что оно того стоит. А теперь, похоже, и вы, христиане, пришли к этому.

Глава XXV

– Окружной прокурор мною недоволен, – сказал Лэниган, заехав к Смоллам по пути домой. – И вами, рабби, кажется, тоже.

– Что я такого сделал?

– Окружной прокурор не прочь пойти в суд с ясным делом и выиграть его – так же, как бейсболист не прочь сделать меткий удар. Но вывалить ему вот такое дело об убийстве – без подозреваемых и без уверенности, что мы вообще найдем убийцу, – нет, такого он не любит. Поэтому он недоволен вами. А мною он недоволен, так как считает, что я тут схалтурил: не предположил возможность убийства и не принял обычных мер предосторожности с отпечатками пальцев и…

– Но ведь отпечатки пальцев были стерты.

– На переключателе света – да, но есть еще руль, ручки дверцы, ручки на двери гаража. Казалось бы, если убийца не забыл стереть отпечатки с переключателя света, то сотрет и остальные, но это не обязательно. Просто удивительно, как часто они дают маху: заботятся о всяких мелочах, а на самых очевидных вещах прокалываются. Если бы мне пришло в голову, что это может быть убийство, я бы отнесся к делу иначе. А я должен был учесть такую возможность. Боюсь, что пока в этом деле я выгляжу не очень хорошо.

– Тем лучше будете выглядеть, когда найдете виновного, – сказала Мириам.

– Не так это просто. Это дело не совсем типичное.

– Что вы имеете в виду? – спросил рабби.

– В каждом преступлении есть три главных пункта, три направления расследования, если хотите. Это орудие, это возможность, и это мотив, – перечислил Лэниган по пальцам. – И там, где они сходятся, – там и ответ. В данном случае что было орудием убийства? Машина. Это значит, что всякий, кто умеет водить машину, мог иметь доступ к этому орудию. А если брать шире, то ему даже не надо было уметь водить.

– Боюсь, тут я вас не понимаю.

– Ну, скажем, Хирш заехал в гараж и там отключился. Любой проходящий мимо, увидев его, мог просто опустить дверь гаража – и готово.

– Но тогда Хирш был бы за рулем, а не на месте пассажира, – возразил рабби.

– Да, верно. Ну, хорошо, пусть убийца – или сообщник – это кто-то умеющий водить машину. Все равно получается масса народу. Так что рассмотрим теперь возможность. Учитывая доступность орудия, это мог сделать любой, кто был в тот момент возле дома Хирша или проходил там около восьми часов вечера. – Лэниган усмехнулся. – Это вроде как исключает ваших, рабби. Им просто повезло, что был Йом-Кипур и все они были в синагоге. Это обеспечивает им коллективное алиби.

Рабби вяло улыбнулся.

– Итак, переходим к мотиву. С этой точки зрения случай особенно тяжелый, потому что для этого убийства, понимаете ли, не нужно особых мотивов.

– Почему это?

– Потому что для него не требуется ни тщательного планирования, ни особого хладнокровия. Вот смотрите. Предположим, вы видите тонущего человека и, хотя вы хороший пловец и вам ничего не стоит доплыть до него, вы просто отворачиваетесь. Понимаете, что я имею в виду? Для того чтобы утопить человека умышленно, нужны решительность и хладнокровие, и вы пойдете на это только в том случае, если ненавидите его или имеете все основания желать ему смерти. Но просто отвернуться – для этого достаточно всего лишь испытывать к нему антипатию. Зачем мне надрываться, скажете вы, особенно если без него жить станет легче?

Возьмите меня, к примеру. Я считаюсь вполне приличным, законопослушным гражданином, хорошим мужем и отцом, и даже те, с кем я сталкиваюсь по службе, – преступники и правонарушители – отзываются обо мне как о человеке справедливом и честном. Но и мне нет-нет, да и придет в голову мысль…

– Это со всеми случается.

– Вот именно. Важно не то, что ты думаешь, а то, что ты делаешь. Но что, если возможность сделать нечто в этом роде представляется как раз тогда, когда эта мысль приходит мне в голову, и это не требует от меня ни большого риска, ни даже реальных действий? Все, что нужно – это просто отвернуться, то есть вместо того чтобы что-то сделать, не делать ничего. Понимаете, что я имею в виду, рабби?

– Да, я улавливаю вашу мысль. Вы хотите сказать, что для подобного убийства – почти случайного и совсем не трудного – не требуется глубокого умысла.

– Именно.

– И что это вам дает?

Шеф пожал плечами.

– Чертовски мало для того, чтобы двигаться дальше.

– А что, если дать эту историю в газеты? Может, что-то выплывет.

Лэниган покачал головой.

– Боюсь, что с этим придется несколько дней подождать. Окружной прокурор считает, что мы выйдем на что-то, только если будем держать все в секрете.

– Значит, у вас все-таки есть какая-то версия?

– По-настоящему нет. Идея Бима? Прокурор считает, что ее стоит проверить. И, заметьте, на основании простой логики это можно допустить. Он вбил себе в голову, что это сделала вдова. Почему? Потому что в этом случае его компании не придется выплачивать страховку. Его довод состоит в том, что она, насколько нам известно, – единственная, кому это выгодно. Во-первых, она становится богаче на пятьдесят тысяч долларов, а во-вторых, избавляется от мужа, который не только годится ей в отцы, но и во многих других отношениях не подарок.

– Она вышла за него, когда он был алкоголиком. Что же, Бим считает, что теперь, когда он по крайней мере отчасти исправился, он стал менее подходящим мужем?

– Я только передаю вам его мысль, рабби. И это еще не все. Он считает, что вся эта история с похоронами на еврейском кладбище по иудейскому обычаю была с ее стороны просто спектаклем – чтобы продемонстрировать свою преданность, вроде того как женщины падают в обморок или рыдают, когда знают, что на них смотрят. Бим думает, что если бы тут все было чисто, она не стала бы хлопотать о погребении на еврейском кладбище, потому что Хирша при жизни это совершенно не волновало.

– Такой сложный психологический анализ… – сказал рабби. – Никогда бы не подумал, что наш друг Бим на него способен.

– Ну, он, конечно, насмотрелся на такие вещи, – сказал Лэниган примирительно. – Так что я могу понять, что всякое необычное проявление горя со стороны вдовы кажется ему подозрительным. А если добавить сюда тот факт, что она не подошла к телефону, когда Маркусы звонили домой…

– Но это было после десяти, а вскрытие показало, что Хирш был мертв уже в девять или даже раньше.

– Как считает Бим, тот факт, что она не ответила на звонок, доказывает, что ее не было в доме. А если она вышла в тот момент, то могла выходить и раньше. Предположим, она видит, что он заехал в гараж, но не видит, чтобы он выходил. Она переходит через улицу. Может быть, пытается его разбудить. Может быть, у нее внезапно меняется настроение, и она говорит: ладно, оставайся здесь. Ей вдруг приходит в голову, что без него будет легче. А потом, уже после десяти, как раз перед тем, как позвонили Маркусы, она выбегает посмотреть, как обстоят дела. Работает ли еще мотор? Жив ли он еще? Она находит его мертвым, бежит обратно и как раз поспевает ко второму звонку. Затем она обдумывает, что делать дальше. Идет домой, делает вид, что не заметила закрытой гаражной двери, и звонит в полицию, чтобы полицейские вместо нее обнаружили тело.

– Это все версия Бима. А вы сами что думаете?

– Лично мне кажется, что миссис Хирш не тот человек, но по собственному опыту я знаю, что мое мнение о людях ни черта не значит. С другой стороны, дает ли это мне что-то? Да – это логичный исходный пункт: она единственная из известных нам людей, кому выгодна его смерть.

– Понятно.

– Так что несколько дней посидим тихо – по крайней мере, пока не проверим миссис Хирш.

– Ну, а если это не миссис Хирш? Есть у вас другие версии?

– Мы сейчас проверяем всех, кто хоть как-то был связан с Хиршем. Это все, что мы можем сделать. Вчера я съездил в Годдардовскую лабораторию – поговорить с самим боссом.

– С Годдардом?

– Нет, Лемюэль Годдард уже несколько лет как умер. Он был местный – фактически из Барнардс-Кроссинга. Основал эту лабораторию, когда ушел на пенсию из «Дженерал Электрик» – они там отправляют на пенсию в шестьдесят пять лет, хочешь ты этого или не хочешь. Лем Годдард не хотел, поэтому завел свою собственную лабораторию и разместил ее в бывшем складе в Линне. Потом сделал из нее открытое акционерное общество и выпустил акции на рынок. Они расширились и купили это место на 128-м шоссе. Когда он умер, совет директоров решил, что возглавить организацию должен не ученый, а опытный администратор, и пригласил армейского генерала, Эймоса Квинта. Он один из тех генералов-канцеляристов из интендантской службы – в Вашингтоне его называли Квинт Железная Задница. – Лэниган глянул на Мириам. – Простите, миссис Смолл, нечаянно вырвалось.

Она слегка улыбнулась.

– Ничего, я слышала это слово.

– Нет больших любителей армейской дисциплины, чем эти канцелярские генералы, – продолжал Лэниган. – Его секретарша, которая впустила меня в его кабинет, только что не отдала честь. Стояла почти по стойке «смирно». – Он рассмеялся. – Когда я спросил его, насколько хорошо он знал Хирша, генерал ответил: «У меня принцип – своих людей близко не знать». Как вам это?

– Кто это знал всех своих солдат по имени – Цезарь? Или Наполеон?

– Очевидно, это вышло из моды. Квинт объяснил мне: чтобы эффективно управлять организацией и не утонуть в куче всяких мелочей – он именно так выразился, да еще рукой отмахнулся, – нужно действовать строго по инстанции: «Я их вижу, когда принимаю на работу и когда увольняю. Все». Так что с момента приема на работу все идет по инстанции. Он беседует с ними, когда нанимает, а когда увольняет, говорит, за что. И если Хирш хотел довести что-нибудь до сведения старой Железной… Квинта, ему приходилось передавать это через своего начальника, доктора Сайкса.

– Понятно. Лоуэллы разговаривают только с Кэботами, а Кэботы разговаривают только с Богом[40]40
  Лоуэллы и Кэботы – две известные старинные семьи из штата Массачусетс. Кэботы пользовались немалым политическим влиянием.


[Закрыть].

– Тот самый случай, рабби. Но, конечно, у Квинта было досье Хирша, и хоть что-то он о нем знал. Я пришел к выводу, что в последнее время Хирш был не ахти какой работник. Раньше, может быть, да, но не у Годдарда. Как я понял, он допустил немало довольно серьезных ошибок, и последнюю – как раз за несколько дней до смерти.

– Почему же они его не уволили?

– Я задал тот же самый вопрос. Судя по всему, на этот раз Квинт действительно собирался его уволить – то ли потому, что ошибка была очень уж серьезная, то ли потому, что у генерала лопнуло терпение. Знаете, рабби, это могло бы послужить еще одним доводом в пользу версии самоубийства, если бы я тогда знал об этом.

– Странно, что Квинт не уволил его раньше. Судя по вашему описанию, он не из тех людей, которые потерпят больше одной ошибки от подчиненного, тем более если он стоит так низко на служебной лестнице, как, судя по всему, стоял Хирш.

– Это все Сайкс. Я задал Квинту этот вопрос, и он сказал, что доктор Сайкс каждый раз чуть не дрался за него, вот это и тянулось. Даже в тот раз, как у Хирша случился запой, Сайксу удалось его отмазать. Причем это началось прямо в лаборатории. Они работали над каким-то особым методом ускоренного получения выдержанного виски – как-то там пропускали через него электрический ток, что ли. Химик, который участвовал в этом проекте, приготовил одну порцию и принес ребятам на пробу, чтобы они высказали свое мнение. Хиршу тоже предложили, ну, его и понесло. Химика, кстати, уволили.

– За что?

Лэниган рассмеялся.

– Тут еще кое-что с этой лабораторией. Вы думаете, они там все дружно работают, чертят диаграммы, схемы, формулы и тому подобное на скатерти за ленчем? Ничего подобного. Понимаете, большая часть их работы делается для промышленности, и если наружу просочатся какие-то сведения, это может сказаться на акциях их клиентов. Как я понял, в прошлом кое-кто из научных сотрудников не гнушался делать на секретной информации свой маленький бизнес. Поэтому в лаборатории было установлено строгое правило: каждый трудится, как муравей, на своем рабочем месте и дальше этого никуда не сует нос. Внутри отдела люди могут советоваться друг с другом, но контактировать с другими отделами им запрещено – только в случае крайней необходимости, да и то только через руководителей.

– Интересно. Значит, вы не много узнали от Квинта. А еще с кем-нибудь из служащих говорили?

– Да, но тоже ничего полезного не узнал. Я же сказал – там каждый старается держать рот на замке. А Хирш к тому же сам был человек сдержанный, даже замкнутый.

– Значит, выходит, что у вас почти ничего нет…

– Похоже на то. – Лэниган с любопытством посмотрел на рабби. – Есть какие-то идеи, рабби? Осенило что-нибудь?

Тот медленно покачал головой.

– Ну, что ж, даже просто поговорить с вами – и то польза. – Было видно, однако, что шеф разочарован. Он посмотрел рабби прямо в глаза.

– Кстати, вы знали, что Бен Горальский знаком с Хиршем?

– Нет, не знал, хотя и видел его на похоронах.

– Вот так-то. Дело в том, что именно Горальский устроил Хирша на работу в Годдардовскую лабораторию.