Текст книги "Путь Короля. Том 1"

Автор книги: Гарри Гаррисон

Соавторы: Джон Холм
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 51 страниц)

– Этого заберет Ингульф.

– Но он же туда еще не дошел. Я вижу, у него на шее был хомут. Отдай мне его. Прослежу, чтобы он не шпионил.

Шеф вдруг почувствовал, как нога его поднимается и делает шаг вперед. От ужаса тут же свело живот. Разумеется, сопротивление бессмысленно. Перед ними дюжина человек, все при полном вооружении. Он и моргнуть не успеет, как один из этих длиннющих мечей отсечет ему какую-нибудь конечность, а то и голову с плеч снесет. Но только не мог же он смотреть, как уводят его друга. Рука его потянулась к рукояти короткого меча.

В то же мгновение верзила отпрыгнул, уже занося руку к плечу. Не успел Шеф пошевелиться, как перед самым его взором клинок рассек воздух. Тут же и слева, и справа заблистали обнаженные мечи. Воины приняли боевую стойку.

– Ни с места! – раздался чей-то властный окрик.

Во время разговора Торвина с человеком в пледе их группа привлекла к себе со всех сторон самое живейшее внимание. Их окружили кольцом человек шестьдесят-восемьдесят любопытных. Из кольца отделился могучий человек, равного которому сложением Шеф еще не видывал: сам Шеф был ему едва по плечо; даже человек в пледе уступал ему ростом, а уж объемами да весом и подавно.

– Торвин! – проговорил он. – Муиртайг! – кивок в сторону чудно одетого незнакомца. – Что здесь за шум?

– Я увожу с собой этого трэля.

– Ты его не уведешь. – Внезапно вцепившись в Ханда, Торвин подтолкнул его к проходу в огороженное пространство и впихнул внутрь. – Тор взял его под свою защиту.

Подняв меч над головой, Муиртайг решительно шагнул вперед.

– Стой там, где стоял, Муиртайг, – вновь раздался властный голос, на сей раз с недвусмысленным оттенком угрозы. – Ты не имеешь на это права.

– Какое тебе до этого дело?

Великан помедлил с минуту, потом, с явной неохотой запустив руку под накидку, нащупал и извлек на свет серебряный амулет на цепочке. То был молот.

Муиртайг выругался, водворил меч на место и сплюнул на землю.

– Бери его! Но ты, паренек, – повернулся он к Шефу, – ты, кажется, хотел вытащить меч. Ничего, скоро мы с тобой поговорим наедине. Тогда тебе конец, малышка… А на Тора я плевать хотел. – Он перевел взгляд на Торвина. – Так же, как на Христа и на его потаскушку-мать. Меня ты не облапошишь, как его.

Он показал пальцем на великана, развернулся и, высоко задрав голову, горделивой поступью проигравшего, который ни за что на свете не обнаружит этого, зашагал прочь. Его товарищи потянулись следом.

По-видимому, на все время перепалки Шеф затаил дыхание. Теперь из груди его исторгся глубокий, шумный вздох.

– Кто эти люди? – спросил он.

Торвин на сей раз отвечал не по-английски, а на диалекте родного норвежского, стараясь использовать общие слова, которых у двух языков в избытке.

– Их называют gaddgedlar. Христиане-ирландцы, которые отвернулись от своего Бога и своего народа. Теперь они викинги. Многие из них вошли в дружину Ивара Рагнарссона. С их помощью он не прочь стать королем Англии и Ирландии. Это они с братом Сигурдом наметили сделать еще до того, как возьмутся за собственную страну…

– Которую они, быть может, никогда не увидят, – добавил спасший их великан. На удивление почтительно, даже смиренно склонил он голову перед Торвином. – Смелый поступок, пастушок. Но ты бросил вызов могущественному человеку. Да и я тоже. Впрочем, мне давно уже пора было это сделать. Если опять потребуется помощь, Торвин, смело зови меня. Ты знаешь, что после того, как я привез в Бретраборг вести для Рагнарссонов, они дают мне стол и кров. Теперь, когда я показал свой молот, это может закончиться в любую минуту. Однако я уже не в силах больше выносить выкормышей Ивара.

С этими словами он зашагал восвояси.

– А это кто? – осведомился Шеф.

– Великий ратоборец из Галогаланда, что в Норвегии. Зовут его Вигой-Брандом. Это означает – Бранд-Убийца.

– И он – твой друг?

– Он – друг Пути. Друг Тора. И потому – друг всем кузнецам.

«Ума не приложу, куда меня занесло, – подумал Шеф. – Это неважно. Я должен помнить, почему я здесь нахожусь». Взгляд его непроизвольно скользнул от ограждения, за которым по-прежнему стоял Ханд, на юг, где четвертой стеной заслонили лагерь ладьи викингов, где поставили свои шатры Рагнарссоны. «Она там», – с внезапной ясностью осознал он.

Глава 6

В течение многих последующих дней Шеф не знал ни одной свободной минуты, когда бы он мог задуматься о поисках Годивы. И если на то пошло, думать ему вообще было некогда. Уж слишком изнуряющей была его работа. Торвин поднимался с рассветом, а спать порой ложился глубокой ночью. И все это время громыхал молот, несколько раз перековывались заготовки, лязгала пила, закалялась сталь. Среди этого несметного полчища каждый день находились десятки людей, которым хотелось укрепить расшатавшийся топор, или срочно требовалось поставить заклепку на щит, или же сменить древко у пики. Порой от дверей кузницы до самого заграждения выстраивалась очередь человек в двадцать, а бывало, что люди стояли и на соседней дорожке.

Но случалась работа еще более изматывающая и муторная. Несколько раз воины приносили им искромсанные, окровавленные кольчуги. Приходилось их чинить, иногда распуская колечки, перекраивая на нового владельца. Каждое колечко тщательнейшим образом пригонялось к четырем соседним, его окружавшим; каждое из тех четырех, в свою очередь, – к четырем следующим. «Кольчуга удобна для носки, руки в ней свободно двигаются, – заметил Торвин, когда Шеф наконец не выдержал и зароптал, – но против славного удара она не убережет, а в кузнице с ней одна тягомотина и морока, и жарища, как в преисподней».

Мало-помалу Торвин передоверил Шефу всю будничную часть работы, стараясь выкроить себе время для выполнения редких или особенно сложных заказов. Впрочем, далеко он не отлучался. Говорил он сплошь по-норвежски; когда было необходимо, не ленился повторить фразу дважды, а на первых порах, случалось, прибегал к жестам и не успокаивался, покуда подмастерье в точности не понимал, чего он от него хочет. Шеф знал, конечно, что Торвин неплохо говорит по-английски, но тот так ни разу и не воспользовался его родным языком. Более того, он настаивал, чтобы и ученик отвечал ему по-норвежски, иногда заставляя его повторять фразу, которую он только что услыхал. Как бы то ни было, оба языка и по составлявшим их словам, и по строению своему были весьма меж собой схожи. Через какое-то время Шеф уловил особенность норвежского говора и пришел к выводу, что язык этот – не более чем редкостный, причудливый диалект английского, которому важно лишь научиться подражать, но никак не браться за него с азов. После этого дела с общением пошли на лад.

Беседы с Торвином, в свою очередь, были отличным средством против тоски и уныния. От него, а также от ожидавших своей очереди людей Шеф узнал много любопытного, о чем ранее рассказать ему было некому. Оказалось, что викинги превосходно осведомлены о всех делах, которые готовились затеять их вожаки, и не стеснялись вслух обсуждать и даже порочить их.

Очень скоро выяснилось, что Великая Армия язычников, приводившая в трепет весь христианский мир, отнюдь не является сплоченным организмом. Ядро ее и, возможно, половину от общей численности, составляли Рагнарссоны со своими дружинами. Но помимо них в дележе награбленного добра изъявили желание поучаствовать множество воинских ватаг, от самых крупных, как, скажем, отряд оркнейского ярла, в распоряжении которого находилось двадцать ладей, до снарядивших по одному кораблю мелких шаек из поселений Ютландии и Сконе. Из среды этих последних и раздавались по большей части недовольные голоса. В начале похода все делалось правильно, считали они. Была удачная высадка в Восточной Англии, затем – строительство укрепления, которое должно было стать отправной точкой для дальнейших завоеваний. И все-таки сам замысел этой войны заключался не в том, чтобы околачиваться за крепостными стенами. Следовало разыскать лошадей, набрать проводников и, внезапно снявшись с насиженного места в Восточной Англии, ударить по главному врагу и самой лакомой цели – по Нортумбрии.

– Почему же тогда нельзя было сразу и высадиться в Нортумбрии? – спросил как-то раз Шеф, отирая со лба пот и подавая знак следующему заказчику. Приземистый плешивый викинг, который предъявил ему свой продавленный шлем, громко, но беззлобно расхохотался.

– Настоящее горячее дельце всегда должно с чего-то начинаться, – объяснил он. – Ведь сначала надо подняться вверх по реке. Потом приглядеть место, куда бы можно вытащить корабли. И попробуй-ка найти сразу лошадей для оравы в несколько тысяч человек! Дальше начинают подтягиваться отряды, которые по ошибке вошли не в то устье, что остальные. Да будь у христиан хоть немного извилин в голове, – внушительно произнес он, приправляя слова плевком, – они бы, пока мы каждый раз раскачиваемся, запросто могли спихивать нас обратно в море!

– Змеиного бы Глаза они так просто не спихнули, – вмешался другой викинг.

– Его бы, пожалуй, нет, – согласился первый. – Со Змеиным Глазом у них могло бы не выйти. Но с другими воеводами – сколько угодно. Помнишь, как нам франки дали по шапке с Ульфкетилем?

В общем, перед тем как ударить, надо первым делом иметь твердую почву под ногами, согласились оба. Это мысль толковая. Только в этот раз все пошло наперекосяк. Слишком долго они торчат здесь. «А все из-за короля Эдмунда, – закивали головами воины в очереди (они называли его Ятмундом), – все из-за него, и никто не знает, почему он ведет себя как последний дурак. Страну его пощипать и заставить его самого просить пощады ничего не стоит. Но жуть как не хочется возиться с Восточной Англией, – пожаловались викинги. – Времени на это уходит много, а толку с нее мало. Какой же дьявол мешает королю заключить сделку и столковаться с нами о цене? Ведь один раз его уже предупредили».

«Похоже, вы немного переборщили с предупреждением», – подумал Шеф, вспоминая потухший взгляд посаженного в лошадиную кормушку Вульфгара и тот неизъяснимый дух ярости, что всколыхнул все королевство и витал над ними на всем пути через леса и поля Восточной Англии. Но когда он спросил викингов, почему они так рвутся в Нортумбрию, самое большое, но, пожалуй, не самое процветающее из английских королевств, хохот, который грянул в ответ на этот вопрос, не унимался особенно долго. Когда же наконец ему открыли глаза на сцену с участием Рагнара Лотброка и короля Эллы, когда напомнили слова о старом борове и о поросятах, которые вскоре захрюкают, когда рассказали о Виге-Бранде, не побоявшемся в Бретраборге глумиться над Рагнарссонами, – тогда пробежал по спине его зловещий холодок. Он помнил слова, что слетели с посиневших, набрякших уст в змеином погребе архиепископа; он помнил, как чувство подсказало ему, что против всех них было обращено проклятие…

Теперь он знал, что свершается возмездие. Но этого было еще мало, чтобы утолить его любопытство.

– Почему ты заговорил о Преисподней? – спросил он как-то вечером Торвина, когда, покончив с работой, они поставили на остывавший горн высокие кружки с пряным элем. – Разве ты веришь в то, что существует место, где люди после смерти расплачиваются за земные грехи?

– А с чего ты взял, что «преисподняя» – слово христианское? – спросил его Торвин. – Тебе известно, что значит «рай, Царствие Небесное, Небеса»? – Торвин употребил английское слово – Heofon.

– Рай? Небеса? Ну… Это на небе… – смущенно пролепетал Шеф.

– Христиане считают Небеса местом вечного блаженства своих праведников. А слово это существовало задолго до того, как пришли христиане. Они его просто позаимствовали. И придали новое значение. Такая же история со словом «преисподняя». Ты ведь знаешь уже, что такое huldal – На сей раз он воспользовался норвежским словом.

– Это означает укрывать, прятать. То же самое, что по-английски – helian.

– Вот именно. Преисподняя – это то, что под покровом, то, что скрыто. То, что находится под землей. Простое слово – как и Небеса. Так что можешь теперь сам наделить эти слова еще каким-нибудь смыслом… А теперь отвечу на второй твой вопрос: да, мы верим в то, что существует место, где грешников после смерти наказывают за совершенные грехи. И кое-кто из нас это видел.

С минуту Торвин не проронил ни слова, словно бы обдумывая, насколько разумно с его стороны будет углубляться в объяснения. Когда же он нарушил молчание, с уст его сорвались звуки, напоминающие пение, звонкое, тягучее, наподобие того, что когда-то давно слышал Шеф в исполнении монахов из церкви при монастыре в Эли на рождественской службе.

 
Чертог стоит на брегу морском,
Вратами на север: в нем вечный сумрак.
С кровли стекает яд.
Стены – гроздья сплетенных змей.
Мертвецы там стенают в скорби и муке:
Волки-убийцы и те, что нарушили клятву,
С лжецами, возлегшими с ложью на ложе…
 

Торвин потряс головой:

– Да. Мы верим в наказание грехов. Правда, у нас другие понятия о грехе, чем у христиан.

– Кого ты называешь «мы»?

– Выслушай меня, и ты все узнаешь. Я не раз уже думал о том, что я должен тебе это поведать… – Они потягивали приправленный травами эль. Затухающее пламя отбрасывало слабые блики на их тела. Жизнь в лагере замирала. Торвин, перебирая в пальцах свой амулет, вел свой рассказ: – Вот как это было…

Все это началось, – сказал Торвин, – в стародавние времена, быть может, лет сто пятьдесят до нашего рождения. Народом фризов, что живут напротив англичан на берегах Северного моря, правил один великий ярл, бывший в ту пору язычником. Но из-за сказок, которые нашептывали ему миссионеры из стран франков и Англии, а также во имя древнего родства, что связывало его народ с народом принявших христианство англов, он решил креститься.

Как велел обычай, крещение должно было свершиться прилюдно, под открытом небом, в огромной лохани, которую миссионеры соорудили для такого действа. После того как ярл Радбод окунулся бы в эту лохань и принял крещение, примеру его должны были последовать все знатные люди его двора, а за ними – все графство и весь фризский народ. Графство, а не королевство, ибо фризы слишком горды, чтобы удостоить кого-то из смертных титулом короля.

И вот ярл, облаченный поверх белых крестильных одеяний в пурпурную мантию и горностаевые меха, ступил на лестницу, что вела к краю лохани. Торвин утверждал, что нога его почти коснулась воды, когда внезапно он обернулся и спросил главного из миссионеров – родом тот был из франков, и франки звали его Вульфрамном, иначе – Волчий Ворон, – верно ли то, что коль скоро он, Радбод, примет сейчас крещение, предки его, ныне мятущиеся в пламени Преисподней вместе с другими нечестивцами, получат освобождение и будут ожидать появления своих потомков, чтобы взойти с теми в райские чертоги.

Нет, отвечал ему Волчий Ворон, они были язычниками, не принявшими крещение, и, стало быть, не заслужили спасения. Нет спасения, помимо того, что исходит от Святой Церкви. Для пущей убедительности он привел это изречение на латыни: Nulla salvatio extra eccesiam. И к тому же для попавшего в ад дорога обратно заказана. De infernis nulla est redemptio.

Но предкам моим, возразил ярл Радбод, никто не говорил о необходимости крещения. У них даже не было случая отвергнуть его! Они не выполнили то, о чем не имели ни малейшего понятия, и разве правильно после этого обрекать их на вечные муки?

Такова воля Господня, отвечал франкский миссионер и даже, возможно, пожал при этом плечами. И тогда Радбод поставил на ступень занесенную над лоханью ногу и во всеуслышание поклялся, что никогда не станет христианином. И уж если выбирать, то он лучше отправится в Преисподнюю к своим безвинным предкам, чем будет жить на Небесах вместе со святыми и епископами, которым неведомы честь и истина. И по всей Фризии начал он свирепо гнать и преследовать христиан, вызвав великий гнев франкского государя.

Торвин долго пил из своего кубка, затем тронул маленький молот, что свисал у него с шеи.

– Так это и началось. Ярл Радбод был мудрейшим из мужей. Он предвидел, что если только у христиан будут свои священники, они одни будут владеть книгами и письмом, тогда их проповеди в конце концов будут приняты всеми народами. В этом-то и есть сила и в то же самое время порок христианства. Христиане никогда не признают, что кто-то другой, помимо них, владеет хотя бы маленькой толикой истины. На полумеры они не идут. Шага навстречу никогда не сделают. А стало быть, для того, чтобы одолеть их, или по крайней мере приструнить и не пустить дальше, Радбод решил, что народы Севера должны иметь своих священников, которые будут нести слово истины. Тогда и был основан Путь…

– Путь, – напомнил ему Шеф, когда ему показалось, что Торвин, потерял желание продолжать.

– Ты спрашивал, кто мы такие. Мы – жрецы Пути. Перед нами стоит тройная задача. Такой она была всегда, с того самого дня, когда Путь пришел на северную землю… Первая наша забота состоит в том, чтобы проповедовать почитание старых богов, Эзира, Тора и Одина, Фрейра и Улля, Тюра и Ньерда, Хеймдалля и Бальдра. Те, кто верит в этих богов, носит амулет, подобный моему, во славу бога, более прочих любимого этим человеком. Меч носят люди Тюра, лук – Улля, рог – Хеймдалля. Молот же носят во славу Тора, как это делаю я и еще очень многие люди… Следующая обязанность наша – добывать себе хлеб трудом или промыслом. Я кормлю себя кузнечным ремеслом. Ведь нам не позволено уподобляться священникам-христианам, освободившим себя от труда, а вместо того принимающим подати и подношения от других людей, дабы обогащались монастыри их, пока вся земля стенает от их ненасытной алчности… Третье наше предназначение объяснить не так-то просто. На нас лежит ответственность за грядущее, за то, что произойдет с этим миром, – с этим, а не потусторонним. Видишь ли, христианам кажется, что этот мир – только вынужденная стоянка по дороге в мир вечный, и, стало быть, подлинная цель человека может состоять лишь в том, чтобы тронуться в дальнейший путь, сохранив в неприкосновенности душу. Иной ценности они за этим миром не числят. Ни заботы о нем, ни интереса к нему не питают. Они попросту отмахиваются от него… Но мы, люди Пути, верим в то, что настанет день, когда завяжется великая битва. Никто сейчас не может представить, насколько кровавой она будет. И разразится она именно в этом мире, так что долг всех нас – укреплять нашу армию, армию богов и людей, чтобы выдержать решающий бой… Вот почему, помимо занятия делом и ремеслом, возложен на нас долг совершенствовать свое мастерство. Ежечасно должны мы спрашивать себя, что нового, необычного можем мы привнести в свой труд. Наивысшей же похвалы удостоится меж нас тот, кто сумеет талант свой направить на ремесло, которое не было до того известно среди людей… Я сам бесконечно далек от того, чтобы стяжать подобную славу. И все же за время, что отделяет нас от ярла Радбода, люди Севера успели научиться многому… Даже на Юге прослышали о наших делах. В городах мавров, в Кордове и Каире, в городах, где обитают люди с голубой кожей, идет молва о людях Пути, о северных огнепоклонниках, majas, как они нас называют. И теперь они засылают к нам своих лазутчиков, чтобы те, глядя на нас, обучались… Но христиане никого к нам не шлют. Они по-прежнему уверены, что никто, кроме них, не владеет всей полнотой истины. Что только им ведомы путь к спасению и понятие греха…

– Вы не считаете грехом сделать человеку heimnarl – перебил его Шеф.

Торвин встревоженно покосился на него.

– Я никогда не учил тебя этому слову! Впрочем… Наверно, ты знаешь гораздо больше того, о чем я решался тебя спрашивать… Да… Делать heimnar – это грех, независимо от того, какова вина этого человека. Так поступают люди Локи – бога, в память о котором разжигаем мы костер в нашем капище, рядом с копьем его отца Одина. Но мало кто из нас берет себе знак Одина, и уж никто не возьмет в покровители Локи… Сделать человеку heimnar… Нет. Я чувствую, что здесь поработал Бескостный, даже если это и не его собственных рук дело. Для того, чтобы одолеть христиан, существует немало способов, а самый глупый – тот, которому следует Ивар Рагнарссон. В конце концов он останется у разбитого корыта. Да и ты уже сам должен был заметить, что я не слишком жалую Иваровых прихвостней и выкормышей… На сегодня хватит. Пора спать. – Торвин поднялся, опорожнил свой кубок и направился к спальному шатру. Шефу не оставалось ничего иного, как в глубокой задумчивости поплестись следом за учителем.

* * *

Работа в кузнице Торвина не оставляла Шефу ни малейших надежд на занятие поисками Годивы. Ханда почти немедленно по их прибытии препроводили к знахарю Ингульфу, также жрецу Пути, в свою очередь пользующемуся покровительством Идуны-исцелительницы и разбившему свой шатер в некотором отдалении. С тех пор друзья еще ни разу не встречались. Обязанности помощника кузнеца, которых Шефу с лихвой хватало на целый день, становились особенно тягостными из-за невозможности выйти за пределы ограждения Тора: в его распоряжении была сама кузница, небольшая спальная палатка и пустырь с глубокой сточной ямой. Все это было обнесено веревками с быстроцветом, который Торвин называл рябиной.

– И не вздумай выходить за ограждение, – напутствовал его Торвин. – Внутри ты находишься под покровительством Тора, и если тебя убьют здесь, то жало мести рано или поздно настигнет убийцу. А выйдешь наружу, – он передернул плечами, – улучшишь настроение Муиртайгу, – стоит ему только увидеть, как ты разгуливаешь сам по себе по лагерю.

Так Шеф и не сделал ни одного шага за ограждение.

Но на следующее утро после разговора с Торвином явился Ханд.

– Я видел ее. Сегодня утром, – горячо зашептал он, как только возник перед сидевшим на корточках Шефом. Торвин вышел наведаться к лагерной пекарне – разузнать, не подошла ли их очередь за хлебом. Шефу же было поручено перемалывать в ручной мельнице пшеничные зерна в муку.

Шеф одним прыжком вскочил на ноги, разом рассыпав по вытоптанной земле и муку, и немолотые зерна.

– Кого? О ком ты говоришь? О… Годиве?! Где она? Что с ней? Она не…

– Прошу тебя, сиди спокойно. – Ханд торопливо стал соскребывать с земли просыпанную муку. – Мы не должны бросаться в глаза. В лагере и так полно зевак. Выслушай меня. Худые новости. Она теперь женщина Ивара Рагнарссона, того самого, которого они зовут Бескостным. Но он ее пока не трогает. Она жива и невредима. Я это знаю, потому что Ингульф, знахарь, свободно расхаживает по всему лагерю. А теперь, когда я показал ему, что умею делать, он часто таскает меня с собой. Несколько дней назад его вызвали к Бескостному. Меня туда не пустили – там на каждом шагу вооруженная стража, – зато я успел ее увидеть, пока стоял снаружи и ждал Ингульфа. Ошибки тут быть не может. Она прошла самое большее в пяти ярдах от места, где я стоял, хотя меня и не заметила.

– И… какой у нее был вид? – спросил Шеф, цепенея при одном воспоминании о том, что пережили мать и Труда.

– Она была весела. Выглядела так… будто счастлива.

Оба погрузились в молчание. Не первый день они уже находились в этом лагере. Было нечто зловещее в том, что человек, доверенный заботам Ивара Рагнарссона, чувствует себя – или кажется – счастливым и довольным.

– Теперь выслушай главное, Шеф. Годива в страшной опасности. Она ничего не понимает. Ивар с ней любезничает, говорит ласково и до сих пор не затащил к себе на ложе. Поэтому она надеется, что ей ничто не угрожает. Но на самом деле у Ивара не все в порядке – то ли с телом, то ли с головой. Время от времени он дает себе роздых. Вот тогда ему и может подвернуться Годива… Шеф, ты должен вытащить ее отсюда, и как можно скорее. Для начала пускай она тебя хотя бы увидит. После этого мы что-нибудь придумаем – я, правда, пока ничего не знаю. Но если она будет знать, что ты где-то рядом, то постарается в нужный момент тебя известить. Я тут еще кое о чем пронюхал. Все женщины Рагнарссонов и их воевод сегодня выйдут из своих шатров. Я слышал, как они причитали. Дескать, здесь им целые недели приходится мыться в грязной речке. Поэтому ближе к вечеру они собираются выйти из лагеря, помыться и постирать свои тряпки. Пойдут к какой-нибудь заводи, а это не меньше мили отсюда.

– Сможем мы ее увести?

– Забудь об этом и думать. В армии несколько тысяч мужчин, и все изголодались по бабам. Так что сопровождать их будут самые испытанные и проверенные, а этих наберется столько, что ты даже никого за шеренгами не увидишь. Можно только постараться сделать так, чтобы она увидела тебя. – И Ханд принялся поспешно описывать товарищу приметы дороги, в случае необходимости приправляя слова жестами.

– Но как мне отсюда выбраться? Торвин…

– Я уж и об этом подумал. Как только женщины соберутся в дорогу, я приду к Торвину и скажу ему, что мой хозяин просит его сделать наконечники для инструментов, которыми он, Ингульф, вскрывает животы и черепа. А может он творить настоящие чудеса, – проговорил Ханд, завороженно поводя головой. – Таких лекарей я еще не видывал… Как

Торвин о том услышит, он тут же пойдет за мной. А ты прогуляешься к стене, перемахнешь через нее и окажешься впереди женщин, так что запросто сможешь случайно повстречать их на тропинке.

Относительно Торвина Ханд не заблуждался. Стоило ему, запинаясь, изложить кузнецу просьбу своего хозяина, как Торвин немедленно согласился.

– Я иду, – просто ответил он, опустив молот, прихватил с собой точильный камень и оселок для правки с маслом и вышел из шатра.

Дальше, правда, все сложилось хуже некуда. Тут же явились двое заказчиков, и пытаться уговорить их отложить дело было бессмысленно: оба прекрасно знали, что Шеф никогда не отлучается за пределы капища. Едва он покончил с первыми двумя, как возник третий, который, казалось, пришел за тем, чтобы обменяться новостями, расспросить о том и о сем, да и просто отвести разговорами душу. Когда же наконец Шефу удалось перешагнуть через рябиновые гирлянды, он уже понимал, что в этом лагере праздных, изнывающих от скуки людей с их неуемным любопытством он сейчас обречен на самое страшное – на спешку.

И все-таки он спешит: вприпрыжку обегает роящихся у него на пути воинов, не отвечая на их недоумевающие взгляды, пролезает под растяжками нескольких пустующих палаток; потом стена с частоколом огромных бревен, руки цепляются за остроконечные вершки вровень с его ростом, мощный толчок – и он кубарем перелетает стену. Откуда-то раздается окрик; его заметили, но погони не будет. Ведь он же не запрыгнул в лагерь, а, наоборот, покинул его, нет повода вопить: «Вор!»

Теперь вся долина перед ним как на ладони: по-прежнему бродят лошади, мужчины изощряются в искусстве ведения боя. В миле от него – рощица, а за ней – заводь. Женщины пойдут вдоль реки, но бежать вслед за ними – это бежать за верной гибелью. Надо оказаться там раньше, чем подойдут они, а после с невинным видом направиться обратно к лагерю. А еще лучше стоять на месте и ждать их появления. К выходу из лагеря тоже приближаться не стоит: там полно стражи, которая несет караул, не смыкая глаз. Выбросив из головы все тревоги, Шеф выпрямился и прямиком через луг устремился к заводи.

Спустя десять минут он уже на берегу, не спеша вышагивает по заброшенной дорожке, проложенной некогда вдоль речного русла. Здесь пока ни души. Требуется всего-навсего сойти за викинга, выбравшего это место для отдыха. Только это и есть самое сложное: есть одна примета, по которой его присутствие здесь сразу бросится в глаза. За пределами лагеря – а чаще всего и внутри него – викинги разгуливали не в одиночку, а сплоченной компанией, составленной, как правило, из команды своего корабля, или, на худой конец, с соседом-гребцом.

Но другой возможности не будет. Надо двигаться им навстречу. И надеяться, что у Годивы хватит зоркости, чтобы заметить его, и сообразительности, чтобы пройти молча.

Впереди послышались голоса, женские возгласы и смех, прерываемые мужскими репликами. Обойдя пышный куст боярышника, Шеф увидел прямо перед собой Годиву. Взоры их встретились.

В ту же минуту вокруг нее всколыхнулось зарево шафрановых пледов. Весь похолодев, Шеф посмотрел по сторонам и тут же в каких-то пяти ярдах от себя увидал Муиртайга, который шагал прямо на него со счастливым выражением победителя. Не успел он пошевелиться, как могучие руки намертво ухватили его под локти. Остальные сгрудились за спиной своего воеводы, на минуту позабыв о своем главном задании.

– Здравствуй, воробушек, – подбоченясь, промурлыкал Муиртайг, – не ты ли тут давеча пугать меня вздумал? Решил прогуляться? Тут есть на что глаз положить, верно? Только это стоить будет недешево. А вы, ребятки, отведите его чуть в сторону. – С жутким лязгом он обнажил свой длиннющий меч. – Мы же не хотим смущать наших леди видом свежепролитой крови.

– Я хочу с тобой биться, – сказал Шеф.

– Ничего не выйдет. Неужто воевода гаддгедларов будет биться с беглым рабом, который еще вчера ходил в своем ошейнике?

– На моей шее никогда не было ошейника, – прорычал Шеф. Его словно бы обдали горячим паром, вмиг избавив от леденящего приступа паники. Да, именно в этом он должен искать надежду на спасение. Только если ему удастся заставить этого человека обращаться с ним как с равным себе, он может сохранить жизнь. Если же нет – его обезглавленный труп через минуту будет брошен вон в те кусты. – По рождению своему я тебе не уступаю. А по-датски говорю гораздо лучше!

– А ведь это правда, – раздался откуда-то из-за спины оранжевых стражников надменный голос. – Муиртайг, ты отвлекаешь своих людей. А они должны не спускать глаз с наших женщин. Или в одиночку тебе с этим парнем не разобраться?

Толпа поспешно расступилась, и говорящий встретился с Шефом взглядом. Глаза его были почти бесцветны. Они были подобны кусочкам льда на вырезанном из тонкого клена блюде, которое долбили так долго, что оно стало почти прозрачным. Глаза эти не мигали, они ждали, когда дрогнут ресницы Шефа. С усилием он оторвал взгляд от этого лица. Его вдруг пронзил страх. Смерть была совсем рядом.

– Он тебя чем-то рассердил, Муиртайг?

– Да, господин. – Ирландец, в свою очередь, опустил глаза.

– Тогда бейся с ним.

– Гм-м… Я ему уже сказал, что…

– Если сам не хочешь – прикажи кому-нибудь из своих людей. А лучше выбери самого молодого. Пусть мальчишка будет биться с мальчишкой. Если выиграет твой, я ему подарю вот это, – с этими словами Ивар стащил с пальца серебряное кольцо, подбросил его в воздух, поймал и вновь водворил на место. – Расступитесь все, дайте им развернуться. И пусть женщины тоже смотрят. Правил здесь не будет. Победителей и побежденных – тоже. – Сверкнул леденящий душу, безжизненный оскал. Ивар усмехнулся. – Будет только одна жизнь и одна смерть.