Текст книги "Путь Короля. Том 1"

Автор книги: Гарри Гаррисон

Соавторы: Джон Холм
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 51 страниц)

С другой стороны квадрата отозвался голос:

– Все так, Бранд. Все так, как ты сказал. Я видел Ивара, видел и англичанина. Этого мальчишку. Я-го думал, они его кончили в этой сваре, и мне его даже жаль стало. Он славно бился.

– Вот видишь, Ивар, в похищении он не виноват. Вина в измене – тоже отпадает. Он же спас тебе жизнь! Не знаю, что у него там было с Ятмундом, но скажу одно: если этот парень так хорошо умеет красть девчонок, я ему приищу место в своем отряде. Нам нужно подкрепление. А если ты, Ивар, не можешь уследить за своими бабами, то какое это имеет отношение ко всему войску?

Ивар медленно подался вперед. Взгляд его застыл на Бранде. Словно змеиная кожа, лоснился бледный язык. Возбужденный гул прокатился по рядам войска. В нем не было ни на гран ненависти. Просто здесь страсть как любили развлечения. А начало этого разговора было многообещающим.

Не сдвинувшись с места, Бранд коснулся ладонью навер-шия меча. Когда расстояние между ними сократилось до трех шагов, Ивар воздел перевязанную руку так, чтобы ее увидели все воины.

– Когда рука у тебя выздоровеет, я вспомню об этих словах, Бранд, – промолвил Ивар.

– Когда у тебя срастется плечо, я тебе о них напомню.

И тогда за спиной Ивара пророкотал холодный как камень голос. Голос Сигурда Рагнарссона, Змеиного Глаза.

– Нам надо многое успеть сделать. Войско не может тратить время на болтовню о каких-то мальцах. Так я сказал, и так будет. Мой брат Ивар должен свести счеты за украденную женщину. За спасенную жизнь он расплатится с мальчишкой, оставив его в живых. И не будет его калечить так, что жизнь ему станет не нужна. Но помните – мальчишка был одним из нас. Когда же на нас напали, он вел себя не как настоящий товарищ, а бросился обделывать свои делишки. Если он войдет в команду Бранда-Убийцы, то пусть усвоит один урок. Нет, руку мы ему не отнимем – ему нечем тогда будет воевать. И не яички, потому что его нельзя обвинить в краже женщины. Войско требует у него глаз!

В один миг грянули восторженные вопли. Шеф едва стоял на ногах.

– Не оба глаза! Только один. Что скажет на это войско?

Рев ликования. Клацанье стали. Шефа подхватывают, тащат в сторону чьи-то руки, но не туда, где стоит плаха, а в противоположную. Люди расступаются, и он видит перед собой жаровню, мерцание углей, раздувающего мехи Торвина. Со скамьи ему навстречу поднимается Ханд, бледный, с трясущимися губами.

– Только не дергайся, – бормочет он по-английски, и в ту же секунду кто-то бьет Шефа сзади по ногам, оттягивает назад голову. Краем сознания Шеф вдруг понимает, что мускулистые руки, словно скобой захватившие его голову, принадлежат Торвину. В бешенстве он пытается освободиться, крикнуть ему в лицо, что он – предатель. В рот ему втыкают кляп, и язык закатывается к нёбу. Медленно тянется к нему раскаленная добела игла, ближе, ближе; он начинает визжать, пытается вертеть головой, закрыть намертво глаза, но палец растягивает его веко…

Захват, сжимающий его, вдруг становится еще жестче. Огненное жало застывает напротив его правого глаза. Боль, судороги, белый всполох, застилающий весь глаз, проникающий в каждый уголок мозга. Океан крови и слез. И, кажется, где-то вдалеке шипение испепеляемой плоти и опущенной в лохань стали…

* * *

Он висел в воздухе. В глаз его было воткнуто что-то острое, наполнявшее все его существо неубывающей, пронзительной мукой. Стараясь унять ее, он то и дело подергивал лицом, напрягал желваки на шее. Боль не отступала, даже не притуплялась. Она желала остаться там, где была. Но странное дело – она, казалось, не мешала ему. Сознание его не было затуманено; он продолжал думать, размышлять, вовсе не отвлекаясь на телесные страдания.

Ничто не мешало и его другому глазу. Он держал его все время открытым. Немигающий глаз прозревал с того диковинного возвышения, где он сейчас находился, величавую картину. Под ним россыпью виднелись горы, долины, реки, там и сям по морям сновали цветные лоскутки – ладьи викингов. На полях же зыбились облака пыли – то шли армии христианских государей Европы с ордами степных кочевников, всегда готовых броситься в бой. Если же теперь сощурить глаза – нет, только один глаз, – особым приемом, вот эдак, – то он мог увеличить размеры фигур и предметов. Он мог по губам прочитать сказанное военачальниками, окружавшими их всадниками, внять смыслу слов, слетевших с уст византийского императора или татарского хана…

Между ним и остальным миром парили птицы. Громадные твари, которые гордо реяли, не тратя усилий на взмахи крыльев, на ненужное порхание, – лишь легкий трепет пробегал по перьям их крыл. Совсем рядом с ним оказались две птицы. Своими изысканными и пронзительными желтыми зрачками они буравили его; сверкнули, вздернулись их грозные клювы. Вороны. Они прилетают, чтобы выклевать глаза висельникам. Человек и птицы не отводили друг от друга немигающего взгляда. Потом, вдруг ударив крылами, они в тот же миг сгинули.

Шип, воткнутый в глаз. Неужто он висит только на нем? Похоже, что так. Но ведь тогда он должен был давно умереть; если человеку проколоть глаз, мозг и прибить его к дереву, он, ясное дело, умрет! Сквозь слой коры отдавалось в его голове биение животворных соков, мощный поток, который расположенные на немыслимой глубине корни посылали ветвям, раскинувшимся в заоблачной выси, – так высоко, что ни одному человеку никогда не хватит сил до него доползти.

Проколотый глаз вновь заставил его скрючиться от боли. Руки же по-прежнему болтались внизу, как руки висельника. И вновь явилось воронье – прожорливое, жадное, умное, выжидающее первый же признак слабости. Они вновь подобрались к нему, захлопали крылами. Вдруг они метнулись вперед и тяжело опустились на его плечи. Но он знал, что на сей раз ему нечего бояться их клювов. Они прильнули к нему, желая вселить в него мужество. Ибо к нему приближался король.

Взмыв в небо из того места на земле, от которого он отвернул взгляд, перед ним возвысилось некое существо. Было невозможно смотреть на него без омерзения. По обнаженной человеческой плоти струилась кровь, лицо было изуродовано выражением непереносимой боли. Спина же была разъята от поясницы надвое, в подражание распахнутым крыльям ворона. Грудь осела и сморщилась, над сосками свисали комки пористого мяса. В руке же оно сжимало собственный хребет.

На мгновение чудовище зависло перед ним, пожирая его взглядом. «Оно узнало меня, – подумал повешенный. – Ему жаль меня». Но оно сейчас отправлялось странствовать за пределы девяти миров, следуя иному своему уделу, который суждено повторить немногим, а быть может – никому.

– Помни, – промолвило чудовище. – Помни тот стих, что услыхал от меня.

* * *

Мука в его глазу удвоилась. Он испустил вопль, другой, завертелся на острие, что пронзило его насквозь, что не давало ему сдвинуться с места. Он забился в путах, что лишили движения его одеревеневшие руки. Он открыл глаз и увидел перед собой не девять миров, но склоненное лицо Ханда. Ханда, держащего в пальцах иглу. Он вновь взвыл и попытался поднять руку, чтобы заслонить себя от иглы. Рука, к его удивлению, подалась и судорожно сжала запястье Ханда.

– Эй, потише, – отозвался Ханд. – Все теперь позади. Никто тебя не тронет. Теперь ты карл в отряде Бранда с Га-логаланда. И прошлого никто не помянет.

– Но я-то должен помнить! – воскликнул Шеф.

– Что ты должен помнить?

Влага оросила обе глазницы – целую и зиявшую теперь пустотой.

– Но я забыл, забыл, – прошептал он. – Забыл тайну короля…

Часть втораяГлава 1

Уже долгие мили дорога тянулась через плоскую, добротно осушенную от болот равнину, занимавшую южную часть огромной Йоркской долины, что берет начало в топях Гембера. Но даже такую колею нелегко было одолеть Великой Армии, чьи восемь тысяч воинов, такое же количество лошадей, а также сотни сопровождающих, рабынь-наложниц, предназначенных к продаже рабов дорого обходились английским дорогам. Ибо даже те из них, что мостили еще славные римляне, превращались после прохода войска в жидкое месиво, обдающее грязными брызгами лошадиные крупы. Если же войско это шло по пастушьим тропам да по крестьянским просекам, которыми полна Англия, оно оставляло за собой трясину.

Ратоборец Бранд приподнял руку, с которой еще не снимал повязки, и следующие за ним воины – три корабельных экипажа, сто двадцать пять человек – все, как один, осадили лошадей. Тыловой дозор, замыкавший всю Армию, в мгновение ока встрепенулся. Пытливые взгляды устремились в расстилавшееся повсюду серое, сырое марево, через которое теперь начинал просачиваться тусклый свет.

А двое возглавлявших отряд всадников не менее пристально смотрели вперед, где усеянная грязными рытвинами дорога, шириной в четыре размаха, кривой петлей спускалась вниз – по-видимому, к пойме очередной речушки. Еще дальше, в нескольких сотнях ярдов от наблюдателей, начинался подъем, на котором виднелась все та же дорога. Но между подъемом и спуском, там, где должно было быть русло реки, расположилась небольшая ложбинка, густо поросшая дубом и орешником. Раскачивая на крепчавшем ветру высокими коричневыми кронами, деревья теснились у самого края дороги.

– Что скажешь, воевода? – спросил Бранд, расчесывая бороду пятерней левой руки. – Бывает, что человек одним глазом увидит больше, чем все остальные – двумя.

– На кое-что мне и полглаза хватит, – невозмутимо возразил Шеф. – Вон от того лошадиного дерьма у края дороги пар больше не валит. Все ушли далеко вперед. А мы еле плетемся. У йоркширцев куча времени, чтобы забраться им в хвост или нам устроить встречу…

– И что бы ты стал делать, юный женокрад?

– Я бы увел людей с дороги и зашел бы в ложбину с правой стороны. С правой – потому что они, пожалуй, могут подумать, что мы ударим по ним слева, так нам легче будет пройти под щитами на случай, если они устроили нам засаду. Когда подойдем поближе, прикажи дуть в рог. Навалимся на них так, словно нашли брешь в частоколе. Если там ни души – мы, конечно, будем глупо смотреться, но если там и впрямь засада – мы их возьмем голыми руками… Только если делать это – надо делать это живее.

Бранд недовольно повел своей огромной головой.

– Ты, паренек, совсем не дурак… Ответ дал правильный. Только это ответ шайки твоего одноглазого покровителя Одина, предателя воинов, а не карла Великой Армии. Мы здесь для того, чтобы подобрать отставших, чтобы ни один из наших не угодил к англичанам. Змеиный Глаз не придет в восторг, если мы начнем каждый вечер сваливать в лагере свежие трупы… Люди от этого теряют покой. Они-то полагают, что армия печется о каждом, и если уж посылает воина на смерть, то по веским причинам, а не по чьей-то прихоти. Если мы сейчас свернем с дороги, то можем потерять чью-то жизнь. А потом рано или поздно явятся друзья этого человека. Придется отвечать на их вопросы. Так что мы никого не испугаемся и пойдем по дороге, не сворачивая.

Шеф кивнул, скинул с плеча щит и, продев под ремнем руку, ухватился за рукоять под набалдашником. Тут же бряцание и громыхание оповестило его, что сто двадцать пять викингов за его спиной изготовились к бою. Лошади тронулись трусцой. Шеф не сомневался, что разговор этот Бранд затеял для его выучки, показывая, как должен рассуждать военачальник. Он с легким сердцем простил ему пренебрежение своим мнением.

И тем не менее глубоко в душе он продолжал терзаться мыслью, что эти хитрые, коварные военачальники, искушенные в сражениях люди – ратоборец Бранд, Ивар Бескостный, даже сам несравненный Змеиный Глаз, – совершают ошибку за ошибкой. Ошибки эти отнюдь не мешали им растирать в порошок армии королевств, против которых они решали ополчиться, и не только армию крошечного королевства восточных англов. Пусть так. Но его, Шефа, – в недалеком прошлом трэля, убившего-то всего пару человек и десять ударов сердца не стоявшего в строю, – его не покидает чувство, что он бы с большим толком сумел распорядиться движением и построением войска.

Что, опять его посещали видения? Или, быть может, то была тайная весть, посланная ему его высочайшим покровителем из Вальгаллы, Одином, – Одином Вероломным, богом висельников, предателем воинов, что постоянно пытается внушить ему Бранд?

«Какова бы ни была причина, – подумал Шеф, – будь я во главе отряда, я бы велел шесть раз на дню останавливаться, трубить в горны, чтобы те, кто идет слева и справа, или же замыкающие знали, где я нахожусь. И я бы не тронулся с места, пока не услышал ответного сигнала».

Конечно, важно, чтобы все точно знали, когда именно ожидать подачи сигнала. Но как этого добиться, коль скоро все отряды находятся друг от друга за пределами видимости? А откуда же бенедиктинцы в своих монастырях узнают час своей молитвы? Шеф не перестал бередить себе душу этими вопросами и тогда, когда лошадь его подошла к рощице и на дорогу упали тени. В последние дни он только и делал, что пытался доискаться нужных ответов, – но каждый раз вынужден был отступать. Казалось, мудрость его века была не способна помочь ему. У Шефа уже чесались ладони по кузнице, по родному делу. Иногда ему являлась чудная мысль, что однажды он сумеет выковать решение прямо на наковальне, а не станет впустую будоражить свой ум.

На дороге их меж тем поджидал человек. Услыхав стук копыт, он живо развернулся, но, по-видимому, узнав своих, спокойно опустил руку с мечом.

– Меня зовут Стуф, – сказал он. – Я в отряде Хумли, из Рибе…

Бранд кивнул. Небольшая шайка, за порядком в ней никто не следит. Запросто могут позволить человеку отбиться и начинают беспокоиться тогда, когда уже бывает слишком поздно.

– Лошадь захромала, вот я и отстал. Потом решил сам навьючиться, а ее отпустил…

Бранд вновь понимающе кивнул.

– У нас есть лошади без седоков. Сейчас приведу тебе одну кобылку. Это будет тебе стоить марку серебром.

Стуф открыл было рот, собираясь оспорить такое предложение, поскольку там, где речь заходит о четырехногом добре, воин не заключает сделку, не сказав своего слова, но внезапно, так и не издав ни звука, закрыл его и подобрал врученные ему Брандом поводья.

– Цену ты заломил высокую, – пробурчал он. – Но, смекаю я, сейчас торговаться не время. Англичане тут на каждом шагу рыщут. У меня на них нюх.

Уголком глаза Шеф вдруг уловил какое-то едва заметное шевеление в чаще. Дрогнула ветка? Нет, вот уже все дерево стремительно накренилось книзу, изящной аркой повисая над дорогой. Мелькнули и тут же струной натянулись привязанные к его макушке канаты. Мгновением позже весь лесок по левой стороне дороги пришел в движение.

Шеф едва успел вскинуть руку. Глухой стук, и наконечник стрелы, продырявив липовую основу щита, вынырнул в дюйме от его запястья. Сзади послышались суматошные вопли; пятились и били копытами лошади. Одним махом слетев с седла, он приник к лошадиной шее, глядя из-за нее на нападавших.

Англичане дождались, пока удалится основная часть войска, и решили перекрыть им дорогу. Впрочем, замыкающий отряд отстал даже больше, чем они рассчитывали. Ударив по викингам слева, они попытаются загнать их в густой орешник по правой стороне дороги. Через поваленное дерево не перепрыгнешь, повернешь назад – свои же затопчут в сутолоке… Лошади стали неуправляемыми, люди замешкались. Англичанам только этого и надо.

Шеф выскочил из-под своего живого укрытия и, прячась под щит, а другой рукой нащупывая копье за спиной, бросился к крутой насыпи, откуда градом сыпались стрелы. Три прыжка, ни единой передышки, чтобы не скользнула под стопой грязная жижа. Сваленные в подобие вала сучья; над ними – устремленные на него глаза. Англичанин лезет рукой в колчан, судорожно вцепляется в стрелу. Шеф бьет копьем через охапку сучьев, целясь врагу в пах. Глаза искажаются мукой и ужасом; человек скрючивается и пятится назад. Не отпуская копья, Шеф волочет его к себе и обрушивает англичанина на его же укрытие. Потом он втыкает копье в землю, перескакивает через тело и поваленные сучья, тут же принимает стойку и, выхватив меч, делает два разящих выпада. Он проник в самую сердцевину засады.

Внезапно он понимает, что глотка его надрывается от истошного вопля. И что ей вторит еще более грозный рык. То оставшийся с одной здоровой рукой Бранд, не решаясь сам принять бой, посылает еще не пришедших в себя викингов вверх на насыпь, в пробитую Шефом брешь. Только что около дюжины человек взяли его в тиски, вынуждая для острастки свирепо рассекать мечом воздух перед их лицами. А в следующий миг кто-то задевает его локтем, он едва не падает, успевая заметить железный веер кольчуг, который, разворачиваясь, заставляет англичан бежать без оглядки, даже не делая попыток принять бой.

«Керлы, – мелькнуло у Шефа. – Керлы в кожаных жилетах, с охотничьими луками и секачами. Война – это не их работа, их дело – загнать борова». Вот если бы викинги, как от них ожидалось, стали бы пятиться в лес, – тогда бы они живо угодили в подготовленные для них ямы и сети, где они беспомощно барахтались бы, пока их не угомонил бы добрый удар пики. Но они вовсе не воины, чтобы насмерть застыть в строю и рубить головы поверх поставленных щитов.

А потому нет и никакого смысла бросаться им вдогонку. Пусть уходят в свои леса. Викинги огляделись, деловито добили не успевших скрыться врагов, чтобы некому и нечем было потом хвастаться. Шефа тяжело хлопнула по плечу чья-то рука.

– Все правильно, малый. Никогда не топчись на месте, коли угодил в засаду. Либо удирай так, чтоб пятки сверкали, либо иди прямо на них. Только не могу понять, откуда ты все это знаешь?.. Может, и прав Торвин…

Бранд на мгновение стиснул амулет с молотом, а затем таким же зычным голосом начал отдавать людям новые команды: пошустрей обойти поваленное дерево, снять снаряжение с мертвых и сбрую с раненых лошадей. Потом он мельком оглядел человек десять или двенадцать, раненных во время стычки.

– С такого расстояния, – веско сказал он, – даже с коротких луков можно пробить кольчугу. Но это не страшно. Ребра такая стрела не продырявит, живот не распорет. А вообще луками и стрелами еще ни одно сражение не выигрывалось…

Отряд не спеша тронулся с места и, выбравшись в быстро наступавшей осенней ночи из сумрака ложбины, стал взбираться вверх по склону, что начинался на другом берегу речушки.

Однако вскоре на их пути вновь возникло препятствие. Нет, на сей раз – препятствия. Когда викинги подобрались ближе, Шеф понял, что видит лежащих вповалку двоих викингов, по-видимому таких же отставших воинов, как Стуф. Как все участники дальних походов, облачены они были в груботканые дерюги; и, однако, что-то в их облике заставило его содрогнуться, обдало ледяным ужасом. Что-то, виденное им прежде…

И однажды уже испытанная в Эмнете, явилась жуткая догадка – воины эти неестественно малы ростом… Руки их были отрублены по локоть, ноги – по колени; ударивший в ноздри запах обожженной плоти служил объяснением тому, что люди эти до сих пор могли быть живы. Ибо это и впрямь было так: когда всадники приблизились, один из них приподнял лежавшую на земле голову и вгляделся в перекошенные гневом и ужасом лица.

– Берси, – прохрипел он. – И Скули из команды Бальда… Fraendir, vinir… вы должны сделать это… Помогите нам умереть как воинам…

Бранд, потемнев лицом, спрыгнул с седла и левой рукой вытащил кинжал. Правой перевязанной рукой он дружески похлопал один из живых трупов по щеке, потом придал ему устойчивость и одним ударом вонзил ему кинжал под ухо. То же самое он проделал и со вторым воином, который так и не пришел в сознание.

– Выкиньте-ка их с дороги, и двинемся дальше, – проговорил он. – Это называется – heimnar, – пояснил он для Шефа. – Не пойму только, кто их этому мог научить…

Шеф не ответил. В далекой дымке, на невысоком холме, выхваченные последними лучами заходящего солнца, что едва ли не вровень с землей струились теперь через просвет в облаках, сверкнули выложенные желтым камнем стены, скопление домов, поднимавшиеся над тысячами труб столбики дыма… И эту картину ему также приходилось видеть. Вновь тайна – узнавания.

– Юфорвич, – промолвил он.

– Йоврвик, – неуклюже пробубнил стоящий поблизости викинг, не справившись с непривычным сочетанием согласных и гласных.

– К дьяволу все это, – сказал Бранд. – Зовите его просто Йорком…

* * *

Перед людьми, собравшимися на городской стене после наступления тьмы, открылось мерцающее море огней. Великая Армия стряпала себе ужин. Зрелище это явилось их взору с круглого бастиона в северо-восточном углу старинного, массивного укрепления, построенного, по римскому обыкновению, квадратом, для размещения Шестого легиона, дабы тот держал Север в страхе и повиновении. Триста двадцать акров обнесенного стенами пространства вмещали громаду обители Св. Петра, в свое время самого прославленного центра просвещения и учености Северного мира, королевские покои, дома сотни знатных семейств, прилепившиеся друг к другу жилища королевских танов, дружинников, наемников. А также кузницы, арсеналы, оружейные мастерские, сыромятни – опоры власти и военной мощи. Город, впрочем, перешагнул крепостные стены. По берегам Уза имелось множество причалов и складов. Но обо всем этом можно было сейчас забыть. Подлинную ценность представляло лишь то, что лежало внутри римского укрепления, а также крепости, поставленной напротив него на другой стороне Уза, над которой возвышался шпиль церкви Св. Марии. Ко-гда-то выслужившие свой срок римские легионеры основали здесь колонию, не преминув отгородиться стенами от смуты и мести местных жителей.

Король Элла безрадостным взором обвел мириады огней, что пламенели у стен города. Рядом с ним находился его верный страж, Кутред. Неподалеку застыли архиепископ Йоркский Вульфир, облаченный, как и подобает, в пурпурно-белую сутану, и архидиакон Эркенберт в своей черной рясе.

– Они не слишком задержались в пути, – промолвил Элла. – Я полагал, что они на некоторое время увязнут в топях Гембера, но они сумели их проскочить. Потом я надеялся, что они за время похода порядком поистратятся. Однако похоже, они и с этим как-то управились…

Он с тем же успехом мог бы добавить, что надеялся на падение их боевого духа после той трепки, которую задал им король Эдмунд со своими восточными англами. О ночной битве при Стауре теперь ходило множество историй. Но при этой мысли сердце короля сжалось в холодный комочек. Как бы ни сказывались эти истории, кончались они всегда описанием лютой казни короля Эдмунда. У Эллы же не было сомнений – и понял он это в тот миг, когда услышал вести о появлении Рагнарссонов на берегах Англии, – относительно намерений викингов подвергнуть его, Эллу, подобной же, а возможно, еще более жуткой участи. Те восемь тысяч головорезов, что присели сейчас на корточки у своих костров, явились сюда за ним. Если он попробует бежать, они будут преследовать его. Если попытается скрыться – предложат награду за его выдачу. Вульфир мог лелеять надежды остаться в живых. Он, Элла, должен уничтожить Великую Армию или погибнуть.

– Но они потеряли много людей! – воскликнул архидиакон Эркенберт. – Даже керлы начали против них войну. Нападают на отставшие части, отрезают фураж и обозы… Они, пожалуй, перебили несколько сотен человек, а может быть, и тысячи. Каждый мужчина сейчас желает встать в строй.

– Что правда, то правда, – согласился Кутред. – Но только не забудь, кому мы этим обязаны.

Все разом повернули головы, устремив взгляд на стоявшее неподалеку диковинное приспособление. То был небольшой ящик, снабженный длинными ручками, позволявшими тащить его, как носилки. Меж одной парой ручек держалась ось с колесами, с помощью которых ящик этот можно было катать по земле, словно телегу. Внутрь же ящика помещено было человеческое туловище. Теперь, когда ящик был поставлен торчком, и тело стояло прямо; таким образом, перед ним так же, как и перед остальными, открывался широкий обзор поверх зубчатых стен укрепления. Обхватившая грудь широкая лямка, а также ремни, продетые под мышками, принимали на себя большую часть его веса. Под пах обрезанные конечности покоились на мягкой прокладке. Почувствовав на себе взгляды, тело дернулось на культях.

– Моя миссия – предостерегать, – пророкотал Вульфгар таким низким голосом, что было страшновато слышать его от казавшегося малорослым человека, – но однажды я начну мстить… За то, что вы видите, и за все остальное, сотворенное против меня язычниками.

Ему никто не ответил. Все были прекрасно осведомлены о том воздействии, которое оказывал вид его изувеченного тела, о его чуть ли не триумфальном пути из дому во главе армии, когда, останавливаясь в каждой деревушке, он рассказывал керлам о том, что уготовано для них и их жен, если они так и не решатся взяться за оружие.

– И что же, как они преуспели, встав в строй?! – горестно воскликнул король Элла.

Кутред состроил недовольную мину.

– Викингов не задержали. Перебили совсем немногих. Заставили их держаться поплотнее. Может, даже сделали их более бдительными. И вот теперь их собралось тут тысяч восемь…

– Мы можем вывести против них войско в полтора раза их превосходящее! – возразил архидиакон. – Мы живем не в Восточной Англии. Только в одном Юфорвиче две тысячи мужчин, годных к ношению оружия. И к тому же на нашей стороне все Небесное Воинство…

– Не думаю, чтобы нам этого хватило, – спустя минуту ответил Кутред, – даже с учетом Небесного Воинства… Конечно, приятно сознавать, что трое наших приходятся на двух викингов. Но когда армии сходятся, воины всегда бьются один на один. И хотя у нас есть такие же великие бойцы, как у них, числом они меньше. Поэтому думаю, что если мы выступим против них, они нас разделают.

– Ты не советуешь королю принять бой?!

– Мы останемся здесь, в крепости. Пусть попытаются достать нас в этих стенах. Но сначала их нужно будет перелезть.

– Но тогда они уничтожат и растащат наше добро! – воскликнул Эркенберт. – Перережут целые семьи, молодых парней и девиц уведут, вырубят сады. Сожгут запасы урожая. Но это не самое страшное. До Михайлова дня церковные подати не предусмотрены; и никто сейчас не подумает их платить. Керлы складывают деньги в кошельки, прячут их в погребах. Но если они увидят, что хозяйства их отданы на разорение, тогда как господа отсиживаются в крепости, они ломаного гроша нам не заплатят!

И он, как юродивый, затряс кулаками.

– Этого нельзя допустить! Храмы Господни по всей Нортумбрии придут в упадок, служители святой веры будут обречены на голод…

– От потери податей за год они с голоду не умрут, – заметил Кутред. – Сколько вы припрятали в сундуки Минстера с прошлогодних сборов?

– Но есть и другое решение, – вмешался Элла. – Я уже предлагал его. Мы можем пойти с ними на мировую. Предложим им дань – можем назвать это вергельдом за убитого отца Рагнарссонов. Чтобы умиротворить их, сумму надо собрать крупную. Но у каждого человека в Нортумбрии, призванного в армию, должно быть по десяти земельных наделов. Десятком наделов керла можно откупиться от карла. Десятком наделов тана – от одного их ярла. Положим, некоторые из них не захотят принимать деньги, но если мы заявим о своем предложении открыто, другие язычники принудят непримиримых. Мы попросим у них перемирия на год. А за этот год – ибо через год они явятся вновь – мы обучим военному делу каждого способного держать меч мужа. Мы так вышколили каждого керла, что он не побоится сразиться и с Иваром Бескостным, и с самим дьяволом. А уж тогда втроем против двоих мы с ними повоюем. Как думаешь, Кута? Да и один на один справимся, если понадобится!

Дородный страж издал удивленное урчание.

– Смело сказано, государь… И намерение твое отменное. Мне-то оно по душе. Но загвоздка в том, что… – Он распустил тесьму на кошельке, подвешенном к перевязи, и высыпал содержимое в ладонь. – Взгляни-ка сюда, государь. Тут несколько серебряных пенни, которые я выручил, продав на Юге свою лошадь. Все остальное – подделка, которую чеканят из свинца, а то и из меди на монетном дворе архиепископа. Ума не приложу, куда подевались наши запасы серебра. В свое время недостатка в нем не было. Но вот последние двадцать лет с серебром на всем Севере туговато. Теперь мы перешли на монеты архиепископа, но южане даже смотреть на них не хотят, и приходится предлагать им мену, иначе дело теперь не сладишь. Так что ты зря надеешься, что эти ребята захотят взять наши деньги. А зерном да медовыми сотами ты от них не откупишься.

– Но уж раз они здесь, – вскричал Элла, – неужто мы не найдем то, что им нужно? Церковь скопила немало золота и серебра…

– И ты собираешься отдать святыни Церкви викингам, чтобы только откупиться от них?! – едва не задохнулся Эркенберт. – Чтобы только не выступить против них, не принять бой в открытом поле и уклониться от своего долга защитника христиан? То, что ты говоришь, – это святотатство, поношение Церкви! Если керл умыкнет из самой захудалой церквушки серебряную чашу, его должны заживо освежевать и приколотить его шкуру гвоздями ко входу в церковь. А то, что ты предлагаешь, в тысячу раз хуже!

– Даже помыслив о таком, ты совершаешь грех против своей бессмертной души! – прогнусавил архиепископ.

– Не для того мы сделали тебя королем, – словно ядовитая гадюка, прошипел архидиакон.

Зычный рык Вульфгара заставил умолкнуть их обоих.

– И ты, кроме того, забываешь, с кем собрался вести дело. Они ведь не люди. Это порождение геенны. Нет, говорить с ними нам не о чем. И нельзя нам уговаривать их убраться отсюда на несколько месяцев. Мы должны уничтожить их всех до единого… – В уголке его рта начала вскипать слюна, и он, казалось, попытался приподнять свои обрубки, чтобы смахнуть ее. – Государь, язычники – это не люди. Они не имеют души.

«Шесть месяцев тому назад я бы собрал всех нортумбрийцев и повел бы их куда угодно, – подумал Элла. – Сейчас они готовы мне об этом напомнить. Если же я решу по-своему, с их помощью легко прослыву трусом. А труса никто не поддержит. Эркенберт слов на ветер не бросает: если я не приму бой, они снова призовут этого своего простака Осберта… Он ведь по-прежнему прячется где-то на Севере. А он-то с радостью полезет в драку… Но Эдмунд однажды уже показал всем, что случается, когда пытаешься сразиться с ними в открытую, даже если удается застигнуть их врасплох. Встречу бой по старинке в открытом поле – положу всю армию. Я это точно знаю. Положу воинов и сам погибну. Надо придумать что-то другое. Но чтобы и Эркенберт согласился. А на открытую сделку с викингами он не пойдет».

С внезапной решимостью, с нотками королевского величия в голосе Элла произнес: