Текст книги "Путь Короля. Том 1"

Автор книги: Гарри Гаррисон

Соавторы: Джон Холм
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 51 страниц)

И тогда англичан ждет неминуемый разгром. Укрепление, в котором противник пробил две бреши, само падет к его ногам.

«Зачем же я все это делаю? Почему я помогаю викингам, помогаю Ивару, помогаю людям, которые выжгли мне глаз?»

Из-за сотрясающихся всем телом ворот вдруг раздался чудной дребезжащий звук – будто прогнусавила задетая ногтем струна гуслей. Но звук этот был во много крат громче, он сумел перекрыть рычание брани. И тогда в воздух взмыла исполинская глыба, валун, который не под силу сдвинуть и десяти великанам. «Но ведь такого не бывает», – успел подумать Шеф.

И однако глыба продолжала подниматься все выше и выше; глядя на нее, Шеф вынужден был задрать голову. На одно мгновение, казалось, она замерла в воздухе.

А в следующее оказалась на земле.

Опустилась же она точно в центр тарана, кроша и растирая щиты, раму, перекладину, словно бы их склеил из коры деревенский мальчишка. Боек тарана подпрыгнул и, словно издыхающая рыба, несколько раз успел стукнуться оземь. Изнутри смятого панциря доносились хриплые стенания.

Штурмовые команды тем временем установили лестницы и начали проворно карабкаться на стены; одна из лестниц, впрочем, тут же описала полукруг и рухнула, другим же защитникам не удавалось столкнуть с места. А в двухстах ярдах от места событий, за Узом, на площадке деревянной стены Мэристауна, люди суетились возле какой-то диковинной машины.

На сей раз на викингов летела не глыба. Какое-то продолговатое тело перемахнуло через реку и устремилось к одной из лестниц. Смельчак, ухватившийся было рукой за край зубца и уже переносивший центр тяжести, чтобы ступить в неприятельскую крепость, невольно прервал полет снаряда.

Словно получив пинок великана, викинг на мгновение распластался по стене. Сила удара была такова, что треснула перекладина, на которой он стоял, накренилась и повалилась сама лестница. При падении воина развернуло, руки разошлись в разные стороны, и Шеф увидал огромный болт, выпирающий из его груди. Падал же он медленно, сложившись надвое, но не вперед, а назад, и приземлился на груду тел своих товарищей.

Что же это было? Стрела? Пожалуй, стрелой это не назовешь. Стрелы запускаются в воздух силой человека, а это страшное орудие человеку не запустить. Да и не поднять, не швырнуть ту глыбу. Хотя, говорят, и такое бывает. Шеф сделал несколько шагов и пристально осмотрел валун, не обращая внимания на судорожную возню и стоны погребенных под ним несчастных.

Эти снаряды запускались с помощью машин. Да еще каких машин! Значит, где-то в форте, а может быть, при бенедиктинцах подвизался некий величайший умелец. Он должен его разыскать. И вдруг ему со всей ясностью открылось, отчего он решил помочь армии. Он просто не в состоянии служить неуправляемым силам. Но теперь, похоже, такие силы находили себе применение и у тех, и у других.

Всучив ему в руки «возмездие раба», Бранд сгреб его в охапку могучей лапищей и свирепо отпихнул прочь от крепостной стены.

– …Прилип к месту, как сопли, и ждешь чего-то… Ты что ж, не понимаешь, что они готовят вылазку и будут добивать всех, кто им попадется?!

Только сейчас Шеф осознал, что, не считая мертвых и раненых, кроме них, на пустыре перед крепостью не осталось ни единого человека. Остальные поспешно спускались вниз по холму.

Штурм крепости обернулся для Рагнарссонов кровавым провалом.

* * *

С необыкновенной осторожностью Шеф поднес остро наточенное лезвие ножа к нити. Резкий взмах. Груз падает на свободную лопасть деревянного рычага. С другого его конца взмывает булыжник и, описав дугу, падает в другом конце кузницы.

Шеф устало вздохнул.

– Вот на этом все основано, – сказал он Торвину. – Короткий рычаг – тяжелый груз; длинный рычаг – груз полегче.

– Рад, что ты, кажется, наконец-то доволен, – ответил Торвин. – А то ты уже два дня играешься с этими струнами и дощечками, а я должен выполнять всю работу. Теперь можно рассчитывать на твою помощь?

– Да, конечно, но все, что я здесь делал, – очень важно. Люди Пути должны искать нового знания.

– Согласен. Все это важно. Но мы не вправе забывать и о будничных заботах.

Опыты эти волновали Торвина отнюдь не меньше, чем самого Шефа, однако, пару раз попытавшись принять участие в работе, он сообразил, что служит лишь помехой распаленному воображению своего бывшего ученика. А потому он счел за благо погрузиться в обыденные дела, которых у оружейников Великой Армии было невпроворот.

– Но уверен ли ты, что это и впрямь новое знание? – осведомился Ханд. – Скажем, Ингульф вытворяет чудеса, на какие не способен ни один англичанин. Причем познает он все только через испытания на мертвых телах. И ты также идешь путем пробы, но в конце концов ты выяснишь только то, что давно известно бенедиктинцам. А они это знают, не тратя времени на игру с образцами.

Шеф кивнул:

– Да, я понимаю. Я теряю уйму времени. Сейчас я вижу, как эта штуковина действует, но остается множество неясных вещей. Если бы здесь был не образец, а настоящий груз вроде того, который они запустили, то каким же весом я должен надавить на другой рычаг? Ведь его и дюжина человек не поднимет. А если он окажется так тяжел, как же я закреплю на месте длинный рычаг, с которого полетит снаряд? Значит, они используют какую-то лебедку. Зато теперь я точно знаю, какой звук я услыхал перед тем, как появилась эта глыба. Они перерубали канаты и отпускали рычаг. Но тут есть еще одна хитрость, и меня она волнует даже больше всего остального. Ведь они метнули только один-единственный снаряд, и он расплющил таран. Но не попади они с первого раза, через полминуты ворота бы уже снесли, а людей, которые умеют управляться с этой машиной, прирезали бы на месте. Значит, они почему-то были полностью уверены в том, что не промахнутся.

Внезапным порывистым движением он стер линии, которые до того чертил на земляном полу.

– Все это пустая трата времени. Ты понимаешь, о чем я, Торвин? За всем этим кроется какая-то наука, знание, объясняющее, почему снаряд полетит именно в ту, а не в иную сторону. Они не ставили опыты, как я. Когда я впервые увидел форт, который вы поставили на Стауре, я все время недоумевал – откуда, дескать, Рагнарссоны знают, сколько им понадобится бревен, чтобы укрыть за частоколом всех своих людей? Теперь-то я знаю, как они это делают: берут палку и наносят на нее насечки. Считают, что для каждой корабельной команды им понадобится десять насечек. Потом палки эти поочередно разбрасываются по кучам. Куч может быть три, четыре, сколько понадобится, – каждая куча означает стену. Когда палок больше не остается, они собирают кучи и считают количество палок. Вот так ведут подсчеты величайшие в мире воины и мореплаватели. Делают насечки на палках. Но англичанам, которые засели в городе, помогает римская наука. Мне известно, что римляне числа записывали так же легко, как и буквы. Вот если б я выучился этой римской премудрости, тогда бы и смог построить такую машину.

Торвин положил на наковальню щипцы и задумчиво повертел в руках серебряную пектораль с амулетом-молотом.

– Нельзя же думать, что римляне имели ответы на все вопросы. Если бы это было так, то они бы и до сих сидели бы в Йорке и правили бы оттуда всей Англией. И кроме того, нельзя забывать – они всего-навсего христиане…

Шеф порывисто вскочил на ноги:

– Ага! Как же ты тогда сможешь объяснить другое устройство? То, которое выстрелило в нас гигантской стрелой. Я думаю об этом дни и ночи напролет. И все впустую. Такой огромный лук сделать невозможно. А на меньшем – дерево треснет. Что еще может стрелять, помимо лука?

– Знаешь, кто тебе поможет? – вмешался Ханд. – Тебе надо дождаться перебежчика из города. Из Мэристауна. Только такого, который видел машину в деле.

– Может быть, кто и появится… – промолвил Торвин.

В наступившей тишине вновь загромыхал по наковальне молот Торвина, заухали мехи, раздуваемые яростными движениями Шефа. О перебежчиках не стоило и заикаться. Взбешенные неудачей под стенами Йорка, Рагнарссоны обратили свою злобу на окрестные деревни, на беззащитные поля, сады и угодья. Ведь все до единого вооруженные люди и таны, знать и ратоборцы находились за стенами города, защищали короля Эллу.

– Если уж мы не смогли взять город, – бушевал Ивар, – мы сотрем с лица земли все королевство!

Этим викинги и занялись.

– Я начинаю уставать, – пожаловался однажды Шефу Бранд после того, как ему, в порядке установленной для всех корабельных команд очереди, пришлось прочесывать уже давно опустошенные земли. – Не думай, что я такая тряпка. Или что я уподобился христианам. Я хочу разбогатеть и за деньги готов сделать если не все, то очень многое. Но тем, чем мы занимаемся по милости Рагнарссонов, гаддгедларов и остальных подонков, денег не заработать. Да и удали особой я здесь не вижу. Знаешь, мало удовольствия прогуляться по деревне после того, как они там побывали. Да, понимаю, англичане – христиане, и, возможно, они заслужили свою участь тем, что лизали пятки своему богу и его жрецам… И все равно в этом нет смысла. Мы сотнями берем невольников. Товар здоровый, хоть куда. Но что нам с ними делать? Продавать – а куда? На Юг? Но тогда нужно снарядить сильный флот да набрать востроглазых ребят. Нас здесь не слишком жалуют – и все по вине Рагнара и его отпрысков. Тогда, может быть, в Ирландию? Надо делать крюк, и неизвестно, когда ты получишь навар. А разбегутся рабы – вообще шиш получишь. Церковники все золотишко успели снести в Йорк. А танов или крестьян местных щипать – пустая затея. Одни гроши. Странное дело. Ведь богатая страна – это ясно всякому! Куда ж они подевали все свое серебро? Нет, так мы никогда не разбогатеем. Я иногда начинаю жалеть, что набрался храбрости заявиться на глаза Рагнарссонам в Бретраборг, сообщить им весть о смерти старого Рагнара, послушался жрецов Пути. Не много я с этого получил.

Но Бранд снова и снова выводил своих людей на промысел. Он рыскал по округе, добрался до самой усыпальницы Стеншолла, надеясь там разжиться золотом и серебром. Шеф просил разрешить ему не участвовать в этих походах. Ему невмоготу было переносить картины опустошения и поругания, которые оставляли после себя Рагнарссоны и их пособники, одолеваемые желанием показать другим воеводам, как можно добыть из керлов и трэлей сведения о зарытых кладах и замурованных сокровищах, – из керлов и трэлей, которые не в состоянии были поделиться ни сведениями, ни самими сокровищами. Бранд хмурился и начинал сердиться.

– Мы сейчас в армии, – говорил он. – И воюем в ней все вместе. То, что мы решили здесь сообща, должен исполнять каждый, независимо от того, нравится это ему или нет. Если же кому-то это не по душе, он должен подговорить других созвать общий сход. Но мне-то, малый, не нравится, как ты рассуждаешь. Что-то ты в армии принимаешь, а от чего-то желаешь отмахнуться. А ведь ты нынче зовешься карлом. Карлы всегда должны радеть о благе товарища. Потому-то всем им дан голос на сходе.

– Я порадел об общем благе, когда сломался таран.

Бранд недоверчиво хмыкнул.

– Для своей же пользы… – пробормотал он.

И однако он согласился оставить Шефа, поскольку Торвин задыхался без помощника. В те редкие мгновения, когда ему удавалось оторвать взгляд от наковальни, Шеф видел стены Йорка. Не спускали с них глаз и выставленные часовые – осажденные в любую минуту могли решиться произвести вылазку. Шеф же довольно скоро начал свои опыты с образцами, заменявшими ему огромные луки и метательные пращи. И одну загадку он все же сумел решить – не благодаря, впрочем, опытам или тем более теоретическим выкладкам.

Присыпанная гравием дорожка зашелестела под бегущими ногами, которым вторили натужные вздохи. Все трое разом бросились к открытому настежь дверному проему. В нескольких футах от них Торвин расставил свои колья. Гроздья рябины, свисавшие с натянутой между кольев веревки, обозначали границу его святилища. В один из столбов сейчас вцепился человек, который тяжело ловил ртом воздух. Одет он был в ветхое рубище. Железный обруч, схвативший его шею, заранее оповещал о его положении. Глаза отчаянно блуждали по незнакомым лицам, но вдруг, остановившись на молоте, что висел на груди Торвина, радостно заблестели.

– Sanctuariuml – возопил он. – Молю вас, дайте мне Sanctuariuml

Говорил он по-английски, но слово употребил латинское.

– А что такое Sanctuariuml – спросил Торвин.

– Убежище. Он ищет твоего покровительства. У христиан иной раз беглец может дотронуться до дверей некоторых церквей, и, пока дело его не будет рассмотрено, он будет находиться под защитой епископа…

Торвин медленно покачал головой. Он уже успел заметить отряд преследователей. То были гебридцы, самые рьяные добытчики живого товара. Видя теперь, что улов от них никуда не денется, они даже убавили шаг.

– У нас нет такого обычая, – пробормотал Торвин.

Раб понял его по жестам, а когда обернулся и увидал своих мучителей, взвыл от ужаса и еще крепче вцепился в хрупкий столбик. Шефу вспомнилось, как сам он ступил вслед за Торвином в его капище, не зная, делает ли он этот шаг к смерти или к жизни. По крайней мере, он мог возлагать надежды на свои способности к кузнечному делу. Этот же человек, похоже, в ремеслах толк не знает и годен лишь на подсобные работы.

– Давай шевелись, – коротко бросил вожак гебридцев, сразу награждая съежившегося раба затрещиной по уху и начиная отдирать его пальцы от столбика.

– Сколько ты за него хочешь? – порывисто выступил Шеф. – Я его покупаю у тебя…

Гебридцы зашлись от хохота.

– Кого, вот этого? Зачем он тебе, одноглазый? Захотелось задницей полакомиться? Приходи в загон, я тебе подберу кое-кого получше.

– Я же сказал – я решил его купить. Взгляни – деньги у меня есть. – Шеф повернулся и показал на воткнутую в землю у входа в капище алебарду, свое «возмездие раба». С нее свисал тощий кошель, пополняемый Брандом за счет его доли в скудной военной добыче.

– Ничего не выйдет. Желаешь себе раба – подходи к загонам, продам тебе любого. Но этого я хочу отвести назад. Преподам на его шкуре урок остальным. У нас там много таких, которые сбежали от старого хозяина. Решили, видать, что они теперь будут бегать и от нового. Пора им узнать, стоит это делать или нет…

Раб, по всей видимости, сумевший уловить общий смысл беседы, зашелся пуще прежнего. Когда же стражники, заломив ему руки, потащили его в сторону, пытаясь не нанести урона святилищу, он вдруг принялся яростно упираться и отпихиваться.

– Амулеты!!! – зарычал он. – Говорили, что тем, кто с амулетами, можно верить!!!

– Но мы не можем тебе помочь, – ответил Шеф, вновь переходя на родной язык. – Ты должен был остаться со своим хозяином-англичанином.

– С хозяином? Мои хозяева – бенедиктинцы. Сам знаешь, каково при них рабам живется. А мой хозяин – это изверг, который делает машины. Эркенбертом он зовется…

Один из гебридцев, которому надоела эта возня, выхватил из-за пояса песочную дубинку и ударил свою жертву. Удар, однако, вышел неточным: дубинка скользнула мимо темечка и угодила рабу в челюсть. Раздался хруст, челюсть резко подалась вперед. В уголке рта навернулась кровь.

– Эр… ен… ерт… Он… он – дьяв… Делает дьявольские маш…

Одного мига хватило Шефу, чтобы натянуть свои рукавицы. Оставалось только выдернуть из земли алебарду. Ком сцепившихся тел откатился на несколько шагов вдаль.

– Эй, полегче! – зарычал он. – Этот человек еще может пригодиться. Не покалечьте его.

«Десять слов, – мелькнуло у него. – Десять слов – и этого, может быть, хватит… И тогда мне откроется, что это за волшебный лук…»

Раб, продолжая крутиться и извиваться, словно попавшая в силки ласка, улучил момент и что есть мочи хватил ногой одного из гебридцев. Тот захрипел и с проклятиями присел на корточки.

– Довольно! – крикнул главарь. Шеф метнулся вперед, надеясь, что успеет хотя бы словами помешать ему. Но тот уже вытаскивал из-за пояса клинок. Шаг, скрытый удар снизу. Англичанин, по-прежнему вися на руках поработителей, искривился дугой, дернулся и обмяк.

– Эй ты, куриные мозги! – не помня себя, возопил Шеф. – Ты убил человека, который управлял метательными машинами!

Гебридец повернулся на этот глас с перекошенным от злобы лицом. Но не успел он открыть рот для ответа, как получил страшный тычок в лицо стальной рукавицей. Взмахнув руками, он во весь рост растянулся на земле. Наступила мертвая тишина.

Гебридец медленно поднялся, харкнул на ладонь одним окровавленным зубом, потом другим. Он поглядел на своих людей, передернул плечами. Они бросили труп раба, развернулись и все вместе зашагали восвояси.

– Ну, теперь держись, малыш, – поговорил Торвин.

– О чем ты?

– Теперь произойдет в твоей жизни что-то новенькое.

– Что же это?

– Holmgang.

Глава 3

Шеф валялся на соломенном тюфяке неподалеку от присыпанной песком жаровни, то и дело мечась в тяжелом забытьи. Торвин перекормил его сегодня тяжелой пищей, чему нельзя, казалось, было не порадоваться после долгого житья в лагере, съестные припасы которого пополняются исключительно за счет успеха – или неудачи – разбойного промысла. Однако краюха ржаного хлеба и копченая телятина тяжким грузом лежали в желудке. Еще более тяжкие мысли теснились в оцепеневшем мозгу. Ему были объяснены правила holmgang’a, ничего общего не имевшие с действиями, которым могли следовать воины в драке на смерть, как в случае его боя с ирландцем Фланном несколько месяцев тому назад. Эти правила ставили его в чудовищно невыгодное положение. Но нечего и помышлять о том, чтобы отменить поединок. О нем знает, его с нетерпением поджидает вся армия. Давненько не было у нее таких упоительных развлечений. Он угодил в западню.

И вместе с тем его неотступно преследуют мысли о метательных машинах. Как они строятся? Как создать совершенную? Каким образом пробить брешь в йоркской стене? Пытаясь угнаться за этими мыслями, он соскользнул в дремоту.

* * *

Он стоял посреди какой-то незнакомой долины. Над ним высились стены чудовищного размера, посрамившие бы укрепления Йорка и стены любой земной цитадели. До предела задрав голову, он увидал знакомые ему по прежним грезам – видениям, как называл их Торвин, – исполинские существа с лицами, подобными лезвию топора, на коих написано было выражение суровое и многозначительное. Впрочем, сейчас на их ликах ощущалась и тревога. На переднем же плане передвигалось существо еще более гигантское, чем боги; ростом своим оно было вровень с крепостными стенами, на которых те выстроились. Сложение его, однако, было отлично от человеческого: короткие коренастые ноги, жирные руки, непомерно раздувшийся живот и растянутый до ушей оскал. Оно походило на огромного шута. Выродок, урод, который, появись он на свет в Эмнете, при условии, что отец Андреас не успеет вовремя принять меры, без лишних проволочек нашел бы свой конец в ближайшем болоте. Гигант этот понукал столь же громадную лошадь, размерами вполне под стать ему самому, что тащила телегу, груженную каменной глыбой, огромной, как гора.

Шеф догадался, что глыбой предполагается прикрыть имевшиеся в стене проемы. Стена еще ждала своего завершения. Это должно было случиться очень скоро. В этом чудном мире солнце также знало, где горизонт. И Шеф понял, что если строительство будет закончено до того, как солнце встретится с горизонтом, произойдет нечто ужасающее и непоправимое. Так вот почему так встревожены боги и вот почему гигант понукает свою лошадь – присмотревшись, Шеф понял, что это жеребец, – залихватскими, веселыми прибаутками.

Сзади донеслось ржание. Другая лошадь, размерами поскромнее первой. Это гнедая кобыла с черной челкой, нависающей над глазами. Она повторяет свой призыв, затем застенчиво косится в сторону, словно ей невдомек, какое действие должно возыметь ее ржание. Однако оно услышано. Жеребец поднял голову, запрядал ушами, натянул постромки. И орудие его выползает наружу из ножен.

Гигант рычит, колотит жеребца по морде, пытается прикрыть его глаза. А из ноздрей жеребца веет ветерок бешенства. Но вот еще один призыв кобылицы, она уже совсем близко, копыта выбивают сладострастную дробь. Жеребец пятится, а потом вдруг лягает гиганта, разрывает постромки могучими бабками. Телега мчится вперед, кувырком летит с нее каменная плаха. Гигант заходится в злобной пантомиме. Но жеребец свободен, он несется к кобылице, он готов войти в нее своим неимоверным фаллосом. Но она, скромница, отскакивает в сторонку, дразнит его, а затем устремляется прочь. Они кружатся на месте, потом неожиданно берут полный галоп. Жеребец настигнет ее, но где-то вдалеке, в невидимой дали… А за ними, не помня себя от ярости, продолжает выделывать смехотворные коленца гигант. Солнце наконец садится. Одно из угрюмых существ, стоявших на стене, степенным шагом направляется вперед. В руках у него пара стальных рукавиц.

«Пришла пора расплатиться», – мелькнула мысль.

И вновь он стоит посреди долины. Перед ним – обнесенный стеною город. Он также огромен, ибо стены его намного выше стен Йорка, и однако размеры его поддаются человеческому пониманию. Так же, как и те фигурки, что мельтешат сейчас и за, и под стенами. Последние тащили вперед несуразное чудище – не черепаху, подобную Рагнарссонову тарану, но огромного деревянного коня. Но чего ради тащить такого коня, спросил себя Шеф. Разве можно с его помощью надеяться кого-либо обмануть?

Никакого обмана и не было. Со стен крепости на лошадь обрушился вал стрел и снарядов, захлестнувший и воинов, что крутили могучие колеса. Стрелы сметали толкачей, но на смену им безбоязненно устремлялись сотни новых людей, которых уже было не перебить. Когда же конь приблизился к стенам, они оказались ниже его. Теперь, вдруг с ясностью понял Шеф, разрешится мучительная череда событий, которые в течение многих лет уносили тысячи жизней и будут уносить их впредь. Должно произойти нечто, чувствовал он, что потрясет следующие поколения, будет манить их великой своей тайной. Однако большинство, не в силах разгадать подлинный смысл происшедшего, обречены просто смаковать собственные версии…

Из глубин сознания Шеф услыхал обращенный к нему призыв. То был голос, увещевавший его перед страшным пробуждением на Стауре. В нем по-прежнему звенела нотка холодноватого и насмешливого любопытства.

– А теперь взгляни-ка сюда…

Конь открыл пасть и накрыл языком стену. А изо рта…

* * *

Торвин вовсю тормошил его, нещадно тряс за плечи. Шеф присел на лежаке, не переставая гадать о смысле увиденного.

– Пора вставать, – сказал Торвин. – Впереди у тебя нелегкий денек. Молюсь, чтобы ты увидел его конец.

* * *

Войдя в свою башенную келью, расположенную высоко над крышей обители, архидиакон Эркенберт подвинул подсвечники поближе к своей скамье. Все три свечи были вылиты из воска. Они не коптили, как вонючие сальные свечи, и свет от них шел очень ясный. Смерив их довольным взглядом, он вытащил из чернильницы гусиное перо. Труд ему предстоял долгий, кропотливый и, кажется, не сулящий ничего утешительного.

Перед ним лежали неровные кипы листов пергамента – все исписанные, перечеркнутые, испещренные пометами. Он взял стиль, отобрал нетронутый большой лист и начертал:

De parochia quae dicitur Schirlam desunt hummi XLVIII

Fulford XXXVI

Haddinatunus LIX

Край листа медленно полз наверх. Наконец под столбцом монастырских должников была проведена черта. Архидиакон издал тяжелый вздох и приступил к своей изнурительной миссии. Теперь ему предстояло сложить эти числа. «Octo et sex, – забубнил он под нос, – получается quattordecim. Et novo, sunt… viginta tres. Etseptem». В помощь себе он провел на использованном ранее листе несколько штришков, перечеркивая их с окончанием очередного десятка. Не забывал он и ставить небольшие пометы между XL и VIII, L и IX, дабы впоследствии не спутать, какие части цифр необходимо прибавлять, а какие уже участвовали в сложении. Наконец первый подсчет был завершен; появилось число – CDXLIX. Эркенберт немедля принялся за те цифры, которые пока не были использованы. Quaranta et triginta sunt septuaginta. Et quinquaginta. Centum et viginta… Послушник, который, боясь потревожить архидиакона, за минуту до того припал к дверному «глазку», чтобы узнать, не испытывает ли тот в чем нужду, отпрянул и поспешил поделиться с братьями чудесной новостью.

– Он называет такие числа, о которых я в жизни не слыхивал, – благоговейно произнес он.

– Он великий человек, – подтвердил один из бенедиктинцев. – Будем только молиться, чтобы Господь не наказал его за изучение столь темной науки…

«Duo milia quattuor centa nonaginta», – промолвил Эркенберт и начертал это чудовищное число: MMCDXC. Теперь предстояло прибавить к нему CDXLIX. Снова потребовалось зачеркивать штрихи. Наконец он знал точный результат. MMCMXXXIX. Но он еще не явил свою ученость во всем великолепии. Пока у него есть сумма недополученных податей лишь за один месяц. Во что же она вырастет по истечении года, если Провидению будет угодно, чтобы викинги, этот гнев Господень, и впредь истязали рабов Божиих? Многие ученые мужи, даже те из них, что мнили себя arithmetici, пошли бы по более легкому пути и четыре раза сложили бы это число. Но Эркенберт слишком высокого о себе мнения, чтобы отказываться от своих чудесных навыков. И, насупив лоб, он принимается за решение самой темной из задач, которые когда-либо изобретал дьявол, чтобы потешиться над человеком, – он умножает римское число вчетверо.

Когда же действо было окончено, он, не веря своим глазам, долго таращился на результат. Не скоро он заметил, что за окном уже забрезжил рассвет. Трясущиеся пальцы едва сумели справиться с фитилем свечи. После заутрени он должен будет переговорить с архиепископом.

Это число поистине ошеломляющее. Они не могут позволить себе такие убытки.

* * *

Тот же серый рассвет заставил очнуться и женщину, что, свернувшись калачиком под шерстяными накидками и погрузившись в рыхлый тюфяк, лежала в безрадостном забытьи в ста пятидесяти милях к югу от Йорка. Вздрогнув, она заерзала в своем гнездышке. Рука нечаянно коснулась обнаженного бедра лежащего рядом мужчины и тут же отдернулась, словно дотронулась до чешуйчатого покрова огромной гадюки.

«Он мой единокровный брат, – в тысячный раз начала твердить она себе. – Сын моего отца. Живя друг с другом, мы совершаем смертельный грех. Но кому мне об этом сказать? Даже священнику, обвенчавшему нас, не смела я в том признаться. Альфгар сказал ему, что мы прелюбодействовали, когда бежали от викингов и что теперь молим Господа и Церковь ниспослать нам прощение и освятить наш союз… Теперь они считают его святым. А короли? И в Уэссексе, и в Мерсии короли внимают каждому сказанному им слову – а он разглагольствует о зверствах викингов, о том, как они обошлись с нашим отцом, какие подвиги он совершил, чтобы вызволить меня из неволи… И они считают его героем! Обещают сделать его ольдерменом в шайре, привезти к нему из Йорка несчастного, замученного отца, где тот по-прежнему обличает язычников… Но что скажет отец, когда обо всем узнает? Если бы только Шеф был жив…»

Но стоило ей мысленно произнести это имя, как из-под прикрытых век выступили слезы. Вмиг мокрым стало лицо. Так начиналось каждое ее утро.

* * *

Шеф шагал по грязной дорожке, по обеим сторонам заставленной теплыми шатрами, которые совсем нечасто приходилось покидать викингам во время лагерного зимовья. На плече его подрагивала алебарда, на руках поблескивали стальные рукавицы, но шлем был оставлен в кузнице. Ему намекнули, что кольчугу и шлем для holmgang’a надевать необязательно. Поединок – это дело защиты чести, а потому его телесные последствия, как-то: жизнь или смерть – первостепенного значения не имеют.

Но это отнюдь не значило, что на поединках не убивают.

Holmgang всегда требовал участия четырех человек. Основные виновники поединка осыпали друг друга ударами, однако ж уберечься от них могли лишь с помощью товарища, который, орудуя щитом, отражал удары и выпады. Жизнь основного участника, таким образом, зависела от мастерства его помощника.

Шеф же собирался явиться на поединок без сопровождающего. Бранд со своей командой вновь отправились грабить окрестности. Торвин едва не рвал в клочья свою бороду, но в качестве жреца Пути он не имел права быть участником. Если бы он и решился на это, судьи ему все равно бы не позволили. То же касалось Ингульфа, хозяина Ханда. Единственным, по сути, человеком, к которому он мог бы обратиться с этой просьбой, был сам Ханд, и стоило этой мысли утрястись в голове Шефа, как он немедленно заключил, что Ханд, узнай он об обстоятельствах Шефа, с удовольствием вызовется помочь ему в поединке. И тем не менее Шеф твердо пояснил своему другу, что в его услугах он не нуждается. Помимо всех прочих соображений, он не сомневался, что в самый важный момент, когда противник занесет над ним меч, Ханд будет пристально рассматривать кочку в болотах, где он только что заметил цаплю или вылезшую из топи выдру, чем, возможно, предрешит участь не только Шефа, но и свою собственную.

– Я сам сумею себя защитить, – объявил он жрецам Пути, собравшимся, к его немалому удивлению, в тот день со всего лагеря, чтобы надавать ему советов.

– Не для того мы заступались за тебя перед Змеиным Глазом и вытаскивали из лап Ивара, – пробурчал Фарман, жрец Фрейра, известный своими посещениями загробных миров.

– Как же тогда ты можешь верить в судьбу? – возразил ему Шеф, и жрецы вынуждены были умолкнуть.

Впрочем, сейчас, направляясь к месту holmgang’a, он знал, что тревожит его не сам по себе исход поединка. Он отнюдь не уверен, что судьи позволят ему биться одному. Это-то и волнует его по-настоящему. Ибо если он не получит их разрешения, ему во второй раз придется уповать на милосердие викингов, вновь представ перед их судом на vapnatakr. Стоит вспомнить то клацанье и восторженный рык тысяч глоток, как все внутренности начинает сводить судорога.

Он прошел через проем лагерного вала и направился к притоптанному лугу, где уже собрались воины. По мере его приближения каждый норовил отпустить остроту или приветствие. Толпа расступилась, пропуская его. Он оказался в небольшом кольце из сплетенных меж собой ивовых прутьев. Между дальними его краями было не больше десяти футов. Торвин объяснил ему, что по правилам holmgang должен происходить исключительно на острове в текучей воде. Если же, однако, поблизости ничего подобного обнаружить не удалось, поединок устраивался на суше на условном «островке». При этом никакого передвижения по ходу holmgang’a не допускалось: противники вставали в стойку и бились до тех пор, пока кто-то из них не свалится замертво. Равным образом поединок подлежал прекращению, если один из участников не может сражаться дальше либо же договорился о выкупе, а также если бросит оружие или выступит за пределы огороженной площади. Закончив бой двумя последними способами, приходилось рассчитывать только на милость врага, который вправе был потребовать смерти либо увечья… Если же участник показал себя трусом, то судьи без колебаний подтверждали выбор его противника, а то и назначали сразу обе кары.