Текст книги "Путь Короля. Том 1"

Автор книги: Гарри Гаррисон

Соавторы: Джон Холм
сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 51 страниц)

– Хорошо еще, что хоть пару человек мы прихватили…

* * *

– Двоих?! – не веря своим ушам, переспросил епископ Даниил. – Вы убили девять человек и взяли только двоих?!

Никто не знал, как ответить епископу.

– Что же, будем рады тому, что есть, – проговорил Вульфгар. – Как же ты намерен с ними поступить? Ты уверял нас, что собираешься казнить их в назидание всем остальным!

Люди, представшие перед ними, были освобожденными рабами, у которых вместо ошейников на шеях были ремешки с подвешенными на них пекторалями. Даниил остановился напротив одного из пленников, ухватился за ремешок и, резко дернув, сорвал его с шеи. То же самое проделал с другим пленником. Две серебряные подвески, одна в форме молота, свидетельствующая о связи ее хозяина с Тором, другая же, мечевидная, принадлежавшая человеку Тюра, оказались в ладони епископа. Забавные вещицы. Он сунул их в карман. Надо показать их архиепископу. Хотя нет, Кеолнот – ужасная тряпка, бесхребетный, как этот слюнтяй Вульфир…

Нет, пусть на них взглянут другие очи – святейшего их отца Николая. Пусть он тоже ощутит их тяжесть в своей руке. И тогда, быть может, он спросит себя: не пора ли избавить Церковь в Британии от бесхребетных архиепископов?

– Я обещал выжечь эту язву. Свое обещание я сдержу.

Спустя всего час Вилфи из Эли привязали к столбу, несколько раз окрутив крепкими путами его ноги, дабы он не смог затоптать ими огонь. Сухой хворост занялся ярким пламенем, лизнул шерстяные штанины… Чем выше карабкался по телу огонь, тем неистовей оно корчилось, силясь освободиться от страшной муки, тем чаще вырывались из уст несчастного стенания, как бы отчаянно ни старался он их подавить. Мерсийские воины глазели на его муки, желая знать, как встретит смерть столь низкое существо. Керлы же были от этого зрелища в почти нескрываемом ужасе. Повидав на своем веку немало казней, они привыкли к тому, что даже самые отъявленные злодеи, совершившие смертоубийство или грабеж, в худшем случае попадали в петлю; слыханное ли дело, чтобы в Англии так медленно лишали человека жизни! Впрочем, Англия карала по своим законам, а Церковь – по своим.

– Дыши дымом, – вдруг раздался пронзительный вопль Сиббы. – Дыши дымом!

Приступы боли не помешали Вилфи услыхать этот призыв. Он как можно ниже пригнул голову и принялся глубокими вздохами набирать в легкие дым. Мучители его остерегались помешать ему в этом; через минуту тело Вилфи начало перевешиваться над сковавшими его путами. Когда сознание прояснилось в последний раз, он напрягся, поднял голову вверх и прокричал:

– Тюр! Тюр, приди мне на помощь! – И пелена дыма, словно бы повинуясь его призыву, вдруг вздулась и окутала его целиком. Когда же ветер снес ее в сторону, тело Вилфи уже бессильно скрючилось. Наблюдавшие разом затараторили.

– Слабовато твое назидание, – бросил Вульфгар епископу. – Может, позволишь мне показать тебе, как это делается?

Спустя минуту к другому столбу поволокли Сиббу, а по слову Вульфгара воины забежали в соседний дом и вышли оттуда, неся бочонок пива, который сможет нацедить в Англии самый нищий двор. Затем, следуя его указаниям, они проломили крышку бочонка, перевернули его, пробили такое же отверстие в его дне… Владелец бочонка, не смея промолвить ни слова, смотрел, как плещется в грязи его эль с летнего урожая.

– Я долго решал эту задачу, – проговорил Вульфгар. – Мысль – мое единственное утешение. Здесь необходимо создать тягу. Если есть камин, то и труба должна стоять.

Бледного, дико озирающегося Сиббу привязали к столбу неподалеку от бездыханного тела его товарища. Тщательно обложили его ноги хворостом. К приговоренному подошел епископ.

– Отрекись от своих языческих идолищ! – сказал он. – Вернись в Христову веру. Я сам исповедую тебя и отпущу твои грехи. И тебя тут же заколют, не подвергая мучительной смерти.

Сибба покачал головой.

– Вероотступник! – взвизгнул епископ. – То, что испытаешь ты через минуту, будет только началом твоих вечных корчей в пламени ада! Понял ли ты меня?! – Он повернулся и погрозил кулаком кучке керлов. – Эти муки изведает всякий, кто отвернется от подлинной веры, отвернется от Христа и Церкви. От Христа и Церкви, которая владеет ключами от Царствия Небесного.

По команде Вульфгара палачи опустили на приговоренного полый бочонок; один высек огонь и поднес трут к тонким сучкам, а другой принялся трясти щитом, нагнетая потоки воздуха. Первые же зарезвившиеся язычки огня, подхваченные тягой, устремились вверх и начали неистово жалить тело и голову человека. Мгновение, и страшные вопли понеслись над Стенфордом, становясь с каждой минутой все громче и пронзительнее. А на лице похожего на пень существа, поставленного на застеленное дно тачки, проступала довольная ухмылка…

– Он что-то говорит! – вдруг вскричал Даниил. – Он желает отречься! Отведите от него пламя! Разберите костер!..

Палачи нехотя разбросали горящие ветви, обмотали руки тряпками и осторожно сняли со столба тлеющий бочонок.

К столбу лепилась обуглившаяся плоть. На выгоревшем лице, в прорези между сплющенными от жары губами поблескивал белый оскал. На месте глаз образовалась морщинистая корка. Огонь выжег изнутри легкие. Но тело Сиббы судорожно ловило воздух, и даже сознание еще не покидало его: почуяв свежий приток воздуха, медленно поднялась слепая голова. Епископ подошел поближе и прокричал что было мочи:

– Покайся и отрекись от идолищ! Подай только знак, и я перекрещу тебя, а твоя душа, не ведая мук, будет ожидать Судного Дня…

И он пригнулся еще ближе, готовясь внимать каждому звуку, который сорвется с уст умирающего.

Сибба, сотрясаясь пронзительным кашлем, набрал воздух в легкие и смачно харкнул черной слизью в лицо епископа.

Даниил отступил на шаг, гадливо смахивая на изысканное шитье рясы отрыжку раба. Несмотря на видимые усилия сдержаться, его всего трясло.

– Сначала… Все сначала… – выдавил он. – Соберите костер. А теперь пусть взывает к помощи своих богов, пока сам дьявол не заберет его…

Но Сибба больше не издал ни звука. Даниил витийствовал, Вульфгар про себя глумился над его впечатлительностью, воины в очередной раз заваливали оба тела хворостом, не желая, по-видимому, тратить силы на копание ямы, а двое людей, замеченные только своими соседями, отдалялись от толпы поселян в направлении леса. Один из них был сыном сестры Эльфстана, другой же видел, как его лишают дома в битве, где он был лишь сторонним наблюдателем. Молва уже подсказала им, чьи уши должны были первыми услыхать о случившемся.

Глава 4

Когда посыльный, который после бешеной скачки испытывал явную слабость в членах, начал выкладывать новости: мерсийская армия хозяйничает в Уэссексе; король Альфред бежал, и местонахождение его решительно никому не известно; он и соратники его преданы церковниками анафеме, выведены из-под защиты закона, и теперь всякому велено отказывать им в помощи и убежище, – на лице Шефа не дернулся ни один мускул.

Всюду в Уэссексе, лепетал посыльный, жгут людей; но если на казнь не прибыл Вульфгар, наводящий ужас живой труп, то по приказу епископа отступников ожидает распятие на кресте. Далее зачитан был страшный список с именами катапультеров, боевых товарищей тех людей, что молча внимали страшной вести в приемной ярла. Торвин, не в силах говорить, беспрерывно стонал, ибо список казался нескончаемым. Его совсем не утешало то, что убиенные не были ему ни родичами, ни соплеменниками, да и в веру его обращены без году неделя… А Шеф неподвижно восседал на своем складном сиденье, и только пальцы его то и дело прогуливались по свирепым ликам на скипетре.

«Ведь он знал, знал, – твердил себе Бранд, не спуская с ярла глаз и ясно вспоминая сейчас то внезапное противодействие, которое Шеф оказал горячему порыву Торвина самому сеять семена новой веры. – Он знал, что это должно случиться, во всяком случае, допускал нечто подобное. А это значит, что он послал своих соотечественников, да что там – парней, которых своими же руками он вытащил из грязи, – на верную и мучительную смерть! И ведь так же этот человек обошелся с собственным отцом. Не проморгать бы самому, когда ты и на меня посмотришь точно так же – печально и задумчиво… Если раньше я еще хоть немного сомневался в том, что ты – сын Одина, то уж теперь-то я сполна убедился… Правда, не сделай ты этого, я бы сейчас оплакивал своего друга Торвина, а не свору чумазых лапотников…»

От усталости и ужаса у посыльного уже заплетался язык. Но список подошел к концу. Шеф отправил его на кухню, а сам невозмутимо повернулся к членам Совета, рассевшимся в залитой летним солнцем приемной на верхнем этаже ярлова бурга. Здесь были Торвин, Бранд, ведун Фарман и бывший священник Бонифаций, всегда державший наготове перо и бумагу.

– Вы слышали вести, – молвил Шеф. – Что вы мне посоветуете?

– Неужто ты сомневаешься? – вскричал Торвин. – Наш друг попросил у нас помощи, и вот теперь Церковь сделала его человеком вне закона! В таких случаях мы немедленно должны прийти на выручку!

– И это еще не все, – добавил Фарман. – Если мы жаждем необратимых перемен в этом мире, то более подходящего времени не будет! Смотрите – в королевстве этом брожение умов… Нас поддержал его государь – пусть сам он считает себя христианином. Вспомните: в прошлом церковники всегда начинали обращение в свою веру народов с того, что приобщали к ней государя, а тот уже заставлял креститься своих подданных. Стало быть, нас должны поддержать не только рабы, но и керлы, и даже таны. Настал миг, когда начнется откат христианской волны… И не только в Норфолке, но и в великом Уэссексе.

Шеф недовольно оттопырил губу.

– А ты какого мнения, Бранд?

Бранд повел своими необъятными плечищами.

– За убитых товарищей надо мстить. Христиан тут вроде нет… Прошу прощения, отец Бонифаций. Но остальные-то не христиане – отчего ж мы должны прощать причиненное нам зло? Мое мнение – надо выступать.

– И все-таки решать здесь буду я…

Чуть помешкав, наклоном головы присутствующие обозначили покорность.

– Вот о чем я сейчас думаю. Когда мы послали миссионеров, мы разворошили осиное гнездо. Это надо было предвидеть с самого начала.

«Уж ты-то все предвидел с самого начала», – подумал Бранд.

– А на другое гнездо наступил я сам, когда отобрал у Церкви землю. Меня еще, правда, никто за это не ужалил. Но, чувствую я, долго так не продлится. Я даже кое-что предвижу. Короче говоря, давайте сначала убедимся, где нам искать врагов. А потом уже ударим. Пусть сами сначала покажутся.

– А товарищи наши будут гнить в земле неотмщенными?! – прорычал Бранд.

– И упустим возможность создать собственное королевство, королевство Пути! – вскричал Фарман.

– А как же твой друг Альфред? – воскликнул Торвин.

Шеф принялся заново охлаждать их пыл. Приводил собственные доводы, опровергал их посылки. И в конце концов убедил-таки их повременить неделю, подождать свежих известий.

– Надеюсь только, – напоследок промолвил Бранд, – что хорошее житье не слишком тебя расхолодило. Да и всех нас. А тебе, ярл, надо больше времени тратить на армию, а не на уговоры этих тупорылых в твоей судейской палате.

«Чем плох совет?» – насмешливо подумал Шеф. Чтобы унять спорящих, он обернулся к отцу Бонифацию, не принимавшему участия в общем разговоре, а терпеливо дожидавшемуся решения ярла, дабы занести его на пергамент.

– Святой отец, сделайте нам одолжение, пошлите кого-нибудь за вином. Нам бы всем не мешало смочить горло. И помянуть наконец наших убиенных товарищей. А для этого хорошо бы пригубить что-то более приятное, чем эль.

Священник, кажется, не собиравшийся расставаться со своею черной рясой, остановился у дверей передней.

– Вина у нас не осталось, господин ярл. Люди мне говорили, что ждут груза из устья Рейна, но он все не идет… Уже четыре недели ни одного корабля не было. Даже в Темзу никто не заходит. Зато у меня припасен бочонок превосходного тягучего меда. Его-то я и распоряжусь откупорить… И однако странно это, с кораблями… Может, ветер их пугает?

Бранд молча поднялся с кресла и прошествовал к открытому окну. По безмятежному небу неслись легкие перистые облачка. «Ну и ну, – подумал Бранд. – Да в такую погодку я бы из устья Рейна до Яра добрался в кадушке, где мать белье полоскала… А он говорит – ветер им мешает. Что-то им мешает, это точно, да только не ветер это…»

* * *

Занималась заря. Гребцы и шкиперы сотен скопившихся в гавани судов – а были здесь и огромные ладьи с грузами, и небольшие, наполовину перекрытые палубой баркасы, и крутобокие ялики, а также корабли английские, франкские, фризские – с обреченным видом стаскивали с себя одеяла и в который раз – а точнее, каждый день в течение всего месяца – возносили пытливые взгляды к дюнкеркскому небу, убеждались, что и сегодня ничто не препятствует выходу в море, и начинали гадать, соблаговолят ли это сделать их хозяева.

А восточный край неба все больше озарялся солнцем, которое в этот час светило уже почти всей Европе, прокатившись над заставами и дремучими лесами, узкими улочками городов и полноводными реками, шлоссами и кастелями. И всюду с его приходом поднимались на ноги солдаты, начинали снаряжаться обозы, конюхи брали под уздцы запасных лошадей…

Когда же оно пролило свой свет и на Ла-Манш – в ту пору еще называемый Франкским морем, – то осветило небольшой вымпел, венчавший каменный донжон – часовую башню деревянного форта, охранявшего подступы к Дюнкерку. Трубач облизнул и оттопырил губы и прорезал безмятежную тишину летнего утра неистовым скрежетом своей меди. В тот же миг часовые, расставленные по всем бастионам крепости, начали вторить ему. Солдаты гарнизона поднимались со своих постелей. И всюду – в порту и в городе, на уходящих в поля подъездных дорогах и в лагере, разбитом близ Дюнкерка, происходила одна и та же сцена: люди вставали, проверяли и приводили в порядок свои пожитки. И в сотый раз спрашивали себя: что думает себе наш господин? Отдаст ли наконец король Карл приказ своим, а также вверенным ему рекрутам богобоязненных и чтущих волю Папы родичей, покажет ли наконец на столь близкий отсюда английский берег?

А в гавани капитаны то и дело поглядывали на флюгеры, обводили протяжными взглядами горизонт на северо-западе. Владелец небольшой ладьи под названием «Dieu Aide», который добился высочайшей чести перевезти на своем борту самого архиепископа Вульфира и папского легата, легонько подтолкнул локтем своего старшего помощника и показал ему на неподвижно вытянувшийся на ветру флажок… Четыре часа можно будет идти на прекрасной отливной волне. Течение без помех донесет их до самого британского берега. Ветер дует с правого румба и стихать не собирается.

Успеют сухопутные жители спуститься и вовремя взойти на борт? Моряки уже боялись задавать себе такие вопросы. Рано или поздно, но чем-то это положение должно разрешиться. Однако… Если король франков Карл, прозванный Лысым, всерьез вознамерился быть послушным высочайшим повелениям Папы, своего духовного наставника и властелина, в том, чтобы заново сплотить разрозненные уделы могучей Империи прадеда, Карла Великого, а также поживиться, да еще во имя святой цели, британским добром, – то лучшего часа для начала всего этого они этим летом не дождутся…

Они так и не успели оторвать взгляда от застывшего флага, когда со стены форта снова донесся пронзительный звук. Но зорю уже трубили; значит, сигнал относился к чему-то другому. И сначала вялый, но с каждой секундой все более ясный и ликующий, катился, подхваченный юго-западным ветром, победный вопль. То солдаты приветствовали долгожданное решение. Не желая более мешкать, капитан «Dieu Aide» выразительно ткнул пальцем на подъемные стрелы и льняные стропы, постучал ногой по люкам одного из отделений трюма. Открыть люки. Подъемные стрелы – в сторону. Они нам понадобятся, когда будем грузить лошадок. Наших боевых французских лошадок – distriers.

* * *

Тот же самый ветер, и в те же самые ранние утренние часы, нещадно хлестал морды драконов, нависших на четырех десятках ладей, что, выйдя из устья Гембера, пошли вдоль берега левым галсом; вскоре ветер стал почти встречным, так что про оснастку можно было забыть. Но Ивар Рагнарссон, похоже, и не вспоминал о ней. Лучшие гребцы всех морей вытащили весла из уключин; в случае надобности работать таким гребком они могли в течение восьми часов кряду; теперь со свирепым урчанием они отшвыривали за спину толщи воды, с неподражаемой согласованностью переносили весла плашмя и, успевая сказать в продолжение прерванной беседы два-три слова, погружали их в море, начиная следующий гребок.

Лишь на первых шести галерах гребцы Ивара вынуждены были выполнять дополнительную работу: на каждой из них подле мачты разместилось по полторы тонны мертвого веса, который, впрочем, грузился с величайшими предосторожностями: то были онагры Эркенберта, которые Йоркские кузницы успели поставить за те недели, что дал им Ивар. Узнав о весе орудий, Ивар едва не задохнулся от ярости; архидиакону приказано было изыскать способ их облегчить. «Но это выше моих сил, – отвечал тот, – так они описаны у Вегеция». Впрочем, более доходчивым аргументом оказались обломки облегченных онагров, которые Эркенберту все же пришлось изготовить и которые прекращали свое существование после дюжины выстрелов; дело же было в том, что «дикий осел» с такой силой лягаться мог только благодаря удару направляющего бруса о поперечный. Не будь этого удара, не было бы у онагра этой ошеломляющей разрушительной мощи. Облегченная же перекладина, даже вдвойне против прежнего обернутая тряпьем, выдерживала не слишком долго.

Раздумья Ивара были прерваны громкими натужными стенаниями. Каждому из онагров была придана обслуга из дюжины трэлей Минстера, а командовать ими Ивар поставил, разумеется, Эркенберта, наперекор отчаянным возражениям последнего, он-то мечтал наконец уединиться в тиши библиотеки со своими фолиантами. Размеренное колыхание Северного моря пошло не в жилу кому-то из этих слизняков, и теперь его нещадно выворачивало наружу у одного из бортов судна. Причем борт для этого занятия он выбрал, разумеется, неподходящий, и все скудное содержимое его желудка отлетало в лица ближайших гребцов, которые рычали, сыпали бешеными проклятиями и, самое главное, опаздывали с гребком.

Нащупывая рукоять торчавшего из-за пояса огромного ножа для потрошения туш, Ивар направился к недотепе. Но стоило ему сделать шаг, как его оруженосец Хамаль, тот самый, что подвел Ивару коня, когда началось повальное истребление его войска, бросился вперед, ухватил раба за шиворот, оглушил его двумя страшными ударами в лицо и в висок и, взвалив на себя, швырнул через банки на подветренную сторону, чтобы тот смог спокойно предаться своему хлопотливому делу.

– Я сегодня вечером с него шкуру спущу, – пообещал он. Ивар вперил в него свой немигающий взор. Он прекрасно знал, что у Хамаля на уме. Ну что ж, можно и обождать… Ивар вернулся на нос и вновь погрузился в темный омут своих мыслей.

Гребцы исподтишка поглядывали на Хамаля. Зная это, он выразительным жестом вытер с лица несуществующую испарину. Ивар теперь в среднем убивал в день по человеку, в основном трэлей, которые продолжали казаться ему ненужным хламом. При такой резвости ко дню сражения он оставит орудия без обслуги. Да и неизвестно еще, как он поведет себя, когда все рабы будут перерезаны… Впрочем, бывают случаи, способные насытить даже Ивара.

Надо молить Тора, чтобы сражение состоялось как можно скорее. Ибо единственная жертва, которую примет Иварово безумие, – это человек, уже несколько раз посрамивший его. Скьеф Сигвардссон. Пока Ивар не получит его голову и яички, он будет истреблять все, что движется. Потому-то братья и поспешили на время от него отделаться, приставив к нему в качестве няньки Хамаля и приемного отца Змеиного Глаза, которому полагалось доносить в Йорк о состоянии дел.

«Если мы вскорости не выйдем на Скьефа, – думал Ха-маль, – я при первом же случае смазываю пятки. Ивар, конечно, обязан мне жизнью, но помешанный не знает благодарности… А с другой стороны, чует мое сердце, если направить его безумие куда следут, мы вполне можем полакомиться жирным кусочком. На Юге королевства богатые… Как налившиеся зерном колосья – только тронь и сами рассыплются…»

* * *

– Вот ведь гнида, – сплюнул Озви, ранее раб на землях монастыря Св. Этельтрит в Эли, а ныне старшина команды катапультеров, входящей в состав армии Норфолка, Армии Пути. Услышав такое мнение, его подчиненные согласно закивали. Все они уже в течение нескольких минут не отрываясь смотрели на свою любимую, но порой такую коварную игрушку. Перед ними была снабженная колесами вращательница, метавшая гигантские стрелы благодаря мощному натяжению тетивы. Все до единого катапультеры несказанно гордились своей ролью в армии. Даже имя своему орудию они подобрали нежное: «чистая просека». Каждую ее перекладину, перемычку, зубец на колесах они вдохновенно перечищали по нескольку раз за день. Увы – в душе они не доверяли своей любимице.

– Вроде и обороты каждый раз считаешь, когда колесо вращаешь, чтобы она, зараза, не лопнула…

– А я наклоняюсь ухом к канатам и слушаю, как она звучит, – сказал один из его помощников, – как только слышу, что она запела, как струна на арфе, – кончаю крутить…

– А все равно в один прекрасный день она возьмет да и снесет тебе полголовы, – задумчиво продолжал Озви.

Все снова мрачно закивали.

– Надо бы нам промыслить дерево покрепче для рычагов, – сказал Озви. – Тогда она у нас будет как шелковая.

– Может, просто канатами их обмотать?

– Да нет, они все равно плотно рычаги облегать не будут.

– Я сам из кузнецов, – смущенно пролепетал новобранец отряда. – Вот, думаю, если надеть на них железные скобы…

– Тоже не выход, – оборвал его Озви. – Рычаги при вращении должны немного выгибаться. Без этого ничего не выйдет. А если ты на них железо прибьешь, то как они будут гнуться?

– Это смотря какое железо. Можно его так хитро расплавить и закалить, что из железа получится сталь… Сталью эту штуку мой хозяин называл. А сталь эта может чуток гнуться – не как плохой, мягкий металл, а иначе. Она упругой становится. Так что если мы прибьем полоску стали изнутри каждого рычага, она будет спокойно гнуться вместе с деревом, а если дерево вдруг треснет, то разлететься уже не сможет…

Некоторое время катапультеры переваривали услышанное.

– Может, ярла спросим? – робко предложил кто-то.

– Кто тут ярла поминал? – вдруг раздался за их спинами голос. Шеф решил откликнуться на совет Бранда и прогуливался по расположению своей армии, когда увидал сосредоточенные лица катапультеров.

Теперь на них выступили тревога и оцепенение. Еще мгновение, и вся группа приходит в брожение, перестраивается таким образом, что в середине ее оказывается новобранец. Никогда не знаешь, что на уме у господ.

– Тут вот Удду мысль дельная пришла… – промычал Озви, чувствуя необходимость разделить ответственность.

– Давайте послушаем, что за мысль…

Новобранец, поначалу запинаясь и заикаясь, а потом с каждым словом все бойчее и свободнее, принялся излагать способ изготовления мягкой стали. Слушая, Шеф приглядывался к ученику кузнеца. Невзрачный человечишко, ростом еще меньше остальных, глаза смотрят кротко, спина сутулая… Такого Бранд со товарищи выгнали бы из лагеря взашей, посчитав, что он не сможет отработать свою пайку даже рытьем канав. А человек этот меж тем хранит важнейшие сведения. Снова новое знание? Или знание старое, которое использовали в работе многие кузнецы, если были у них на то подходящие условия, но не имели другого способа оставить его после себя, кроме как постараться втолковать его своим подмастерьям?

– Сталь, которая гнется, говоришь, – протянул Шеф. – И к тому же упругая? И ты уверяешь меня, что она не такая, как мой меч… – с этими словами он вытащил из ножен отличный скандинавский клинок, привезенный ему Брандом. Оружейник смастерил этот клинок с помощью той же самой премудрости, какую сам Шеф применил при изготовлении своего первого и ныне давно утерянного лезвия, когда он сплавил меж собой пластинки из негнущейся стали и мягкого железа, – …а сделана из цельного куска? Что она упругая по всей своей плоскости?

Сутулый человечек уверенно кивнул.

– Отлично. – Шеф с минуту поразмыслил. – Озви, скажешь начальнику лагеря, что ты и твоя команда на сегодня свободны от всех дежурств. А ты, Удд, завтра с утра наберешь себе столько помощников, сколько понадобится, пойдешь в кузницу к Торвину и начнешь ковать пластинки так, как ты мне рассказал. Первую пару приладишь к «чистой просеке». Если все пройдет успешно, поставишь пластинки на все машины… Да, еще. Когда закончишь, сделай несколько полосок лично для меня. Хочу поглядеть на них.

Когда Шеф двинулся по направлению к бургу, уже трубили отбой. Один за другим гасли костры. Выходили в дозор часовые. «Что-то в этом есть, – крутилась в голове мысль. – Что-то толковое, полезное». Не за горами тот день, когда армии будет не обойтись без очередного новшества. Ибо, вопреки укоренившейся уверенности Торвина и его друзей, он твердо знал, что если они ограничатся использованием уже испытанных в бою орудий, враг вскоре сотрет их в порошок. Каждое поражение учит. А врагов у него хоть отбавляй – на Севере и на Юге, Церковь и язычники… Епископ Даниил, Ивар, Вульфгар, Альфгар, король Бургред. Они не будут стоять с обреченным видом и ждать, когда их размолотят камнетолкалки или продырявят вращательницы!

Шеф не знал еще, что грядет на смену этим машинам. Но это свежее изобретение обязано было ошеломить врага. Непредсказуемость – великий залог побед.

* * *

Греза ли, видение – и то и другое было весьма кстати. Шеф чувствовал, как начинает теряться в сыпавшихся на него вопросах. И знал, что не ведает, как на них ответить. Если же некая тайная сила взялась ему помочь, он был ей только благодарен. Другое дело, что он не верил в наставничество Одина, принявшего ипостась Бельверка – Сеятеля Зла, хотя Торвин упорно настаивал на том, что ему, Шефу, необходимо повесить себе на шею пектораль в виде копья. Тогда кто же станет руководить им? «Если бы мне было открыто это, – успел подумать в полугрезе Шеф, – амулет такого божества я бы с радостью носил…»

* * *

Заснув же, он немедля вознесся в заоблачную высь. Во всяком случае, так ему показалось, когда спала пелена перед глазами и он устремил взгляд на землю. На месте последней оказалась огромная доска. Точнее – шахматная доска, сплошь заставленная фигурами. Партия была в самом разгаре. За доской же находились два исполинских существа, уже знакомые ему по прежним видениям: то были боги Асгарда – в этом, во всяком случае, уверял его Торвин. Сейчас они нависли над своею священной доской, расчерченной на серебряные и золотые клетки.

И однако, присмотревшись, Шеф понял, что играющих было больше. Просто размеры их были столь грандиозны, что, как бы ни вертел он головой, охватить взором всех он был не в состоянии, как невозможно увидеть целиком горный кряж. Правда, одного бога он мог рассмотреть полностью и подробно. То был не пышущий здоровьем Тор, покровитель Бранда; не чудище с лицом, подобным лезвию топора, и голосом, от звука которого мог надвое расколоться могучий ледник, – то был не Один. Этот бог был на вид более щуплый, вертлявый, с чуть перекошенным ликом. Фигуры он переставлял с затаенно лукавым выражением. Уж не мошенник ли это Локи? Локи, огонь которого всегда горел в капище Пути, хотя никто не знал людей, избравших его своим покровителем.

Но нет. Может, бог этот и мошенник, но на Локи он ничуть не похож. Это был тот самый бог, который смотрел на него как на жеребца на торгах. Да и это лукавое выражение… Да, конечно: только ему мог принадлежать этот вечно насмешливый голос, что уже дважды слал ему предупреждения… «Вот он, мой покровитель. И однако имя этого бога мне неизвестно. Каковы же его свойства и предназначение? Какой знак ему желанен?»

Внезапно Шеф осознал, что доска, на которой они играли, была вовсе не обычной шахматной доской, а маппой. Но то была не mappamundi, а карта Англии. Он весь подался вперед, силясь увидеть расположение фигур на доске. Ведь богам, конечно, известно, где находятся его враги, каковы их устремления. Но вскоре он понял, что, несмотря на все старания, ничего уразуметь не сможет. Ибо был он сейчас не чем иным, как мышкой, притаившейся на каминной полке. Он воспринимал фигуры, ходы, партию, но дальше этого дело не шло. А боги водили по доске фигурами, разражались раскатами то ли хохота, то ли грома. Для него же все происходящее было непостижимо. И коль скоро ему отказано в понимании, зачем он был перенесен сюда?

И тогда он почувствовал обращенный к себе лукавый взгляд. Внезапный ужас приковал его к месту. Он не знал, как быть – попробовать улизнуть или застыть в неподвижности. Этот бог, впрочем, хорошо знал, что Шеф здесь находится. Он протянул руку, раскрыл ладонь. Другие боги не отвлекались от партии.

Он показывал Шефу фигуру. Фигуру, которая в дальнейшем станет решающей.

И фигурой этой была королева. Он напряг зрение пуще прежнего, ибо черты ее лица напоминали ему…

А безымянный бог уже смотрел в другую сторону. Потом, не оборачиваясь, сделал небрежную отмашку. Словно бы подхваченный вихрями бури, Шеф кубарем покатился куда-то вниз, к лагерю, постели, одеялам. В миг, когда он очнулся, он уже точно знал, на кого была похожа шахматная королева.

* * *

Задохнувшись, Шеф вскочил с постели. «Годива, Годива, – шептал он. – Не иначе неутоленное желание послало мне это видение. Какое отношение девица может иметь к ратным подвигам?»

А за окном его спальных покоев было неспокойно. Кто-то кричал, звенели подковами лошади. Суматоха катится к его дверям. Стук сапог. Грозные вопли ключников. Но твердая поступь совсем близко. Успев натянуть рубаху, Шеф настежь распахивает дверь, чтобы встретить пришельца…

И видит перед собой знакомое лицо. На голове юного Альфреда по-прежнему золотой венец, да и сам он почти не переменился. Решительные движения, умные, живые глаза, сейчас чуть подернутые тревогой…

– Когда-то я отдал тебе этот шайр, – начал он без предисловий. – Боюсь, я поступил неправильно: мне нужно было поставить ольдерменом твоего врага Альфгара, сына калеки! Ибо эти двое, а также изменники-епископы объединились с королем Бургредом и травят меня, как бешеного пса.

Вдруг порыв уступил место усталости и разочарованию.

– Я пришел сюда искать крова и защиты. В Уэссексе подо мною горит земля. Мне даже некогда было собрать верных мне танов. На хвосте у меня висела мерсийская армия. Когда-то я спас тебе жизнь. Не хочешь ли ответить мне тем же?