Текст книги "Глазами, полными любви"

Автор книги: Галина Ширковец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Неприятности с чистописанием и арифметикой вполне искупало горячо любимое чтение. Выходя к доске, Натка бегло скользила глазами по строчкам букваря, потом складно пересказывала содержание прочитанного. Девочка не просто много читала. Она обожала домысливать истории, переиначивая их по-своему. Когда на улице собиралась ребятня из окрестных домов, стоило ей появиться, сразу начиналось:

– Натка, расскажи сказку!

Упрашивать долго не приходилось. Плести словесные кружева выдумщица могла до тех пор, пока у бедных слушателей не иссякало терпение. Нередко она соединяла несколько сюжетов в один, и тогда Кот в сапогах свободно парил в небе на ковре-самолете, а Красная Шапочка отважно сражалась не с волком, а со злющим Бармалеем. Было от чего разинуть рот…

Ее школьный класс особой сплоченностью не отличался. Ребята дружили улицами, на которых проживали. Поэтому у Натки в подругах имелось всего две девочки. Одна, серьезная и обстоятельная Тома Голованова жила далеко, девочки общались только в школе. Дом второй подруги, миловидной круглолицей Людки Кайгородцевой находился неподалеку от директорского. Дружить с ней было проще простого. Маленькая, как пуговка, первоклассница отличалась пронырливостью и не по-детски недоброй сообразительностью. Она могла втихушку устроить какую-нибудь провокацию, а потом злорадно хихикать над угодившейся в ее сети жертвой.

К чести Натки, рассеянной и витающей в облаках, проделки подружки она не замечала. С Людкой так здорово было обшаривать улицы и проулки в поисках цветных стеклышек от разбитой посуды! По весне, когда снег сходил с дорог и мусорных куч, всегда увеличивался шанс отыскать что-нибудь интересное. Найденные осколки фарфоровых тарелок, чайных чашек и вазочек становились для девочек настоящими сокровищами. Они внимательно рассматривали «коллекции» друг друга, обмениваясь наиболее ценными экземплярами, игравшими роль кукольной посуды.

Однажды Натке несказанно повезло. На мусорной куче, высившейся на задах их огорода, она нашла осколок темно-синего прозрачного стекла, украшенный изображением золотистой виноградной кисти. Радость не имела предела! Обладательница драгоценной находки разглядывала замечательное стеклышко со всех сторон, подставляла к солнцу, заставляя переливаться разными гранями и сразу поспешила показать находку своей верной спутнице по обшариванию помоек. Людка сначала изобразила полное безразличие, но через какое-то время начала канючить, предлагая обменять живописный осколок на два или три менее красивых. Но со своей драгоценностью Натка не рассталась бы ни за какие богатства. Увы, на дорогах дальнейших странствий, предстоявших семейству Черновцов, стеклянное сокровище бесследно исчезло, оставив в душе память о себе нежную, как яблоневый цвет.

* * *

Иногда Людка просвещала подругу по разным сторонам взрослой жизни. Понизив голос, она рассказывала анекдоты, загадочно хихикая в некоторых местах. Из сказанного слушательница почти ничего не понимала, переспрашивать стеснялась, но каким-то чутьем понимала, что об услышанном лучше никому из взрослых не говорить.

Однажды Людка спросила:

– У вас гулянки дома бывают?

Не зная значение слова, Натка, чтобы не ударить в грязь лицом, утвердительно кивнула:

– Ясное дело, бывают.

– А там самогонку пьют?

– Наверное, пьют, – неуверенно ответила Натка, понятия не имея, что такое самогонка и что делают на этих самых «гулянках».

– А у нас, – продолжала подружка, – гости сначала самогонку пьют, потом пляшут и плохие частушки поют. Потом мамка с папкой дерутся, а я убегаю в сараюшку и сижу. Они утром, как проспятся, добрые становятся, мне деньги дают. У меня в копилке уже знаешь, сколько? Почти не гремит! Как совсем полная станет, я ее разобью и всего-всего накуплю.

Постепенно общение с не по годам развитой девочкой сошло на нет. Натке становилось все менее интересно слушать о времяпровождении ее родителей, их удивительных гостях, пьющих каждые выходные «огненную воду». К тому времени она уже уяснила, что самогонка – вовсе не разновидность газировки. Куда интереснее было следить за приключениями Робинзона Крузо или гадать, кто такой всадник без головы.

В семье Черновцов убежденных трезвенников не водилось, но посиделки с гостями случались достаточно редко, как правило, по праздникам. Да и проходили они несколько иначе. За накрытым столом у родителей собирались их сослуживцы, такие же молодые специалисты, недавние выпускники вузов. Пили, конечно, не самогонку, а магазинную водку, в то время стоившую два рубля восемьдесят семь копеек. Для дам покупались более изысканные напитки. Из вин в то время котировались крепленые «Лидия» и «Южная ночь». Сладковатые на вкус, густые, темные до черноты, они, очевидно, хорошо давали по мозгам, потому что некоторые участницы застолья говорили:

– Мне налейте беленькой. От вина утром голова болеть будет!

Накануне праздника женщины сообща «строгали» винегрет. Отец заранее варил холодец, матушка колдовала над селедкой, укладывая ее в продолговатую селедочницу и посыпая сверху лучком. Кроме этого на стол выставлялись домашние заготовки – соленые огурцы, крупные мясистые помидоры, хрусткая квашеная капустка.

Самым главным в этих замечательных застольях, вне всякого сомнения, являлось общение. Народ обсуждал дела в совхозе, в школе, где работала мать, рассказывал разные истории, случаи из жизни. После двух-трех выпитых рюмок затягивали песню. Старинные протяжные «Запрягайте хлопцы кони, та й поедем працювать» или «По диким степям Забайкалья, где золото роют в горах». К солисту присоединялись остальные, и вот уже красивая мелодия заполняла помещение, а лица поющих принимали проникновенное одухотворенное выражение.

Обладая сильным красивым голосом, отец нередко включал его на полную мощность. Зоя Максимовна в такие моменты легонько толкала мужа в бок и шептала:

– Ты других-то не забивай, сдерживай себя немножко.

Нередко малышню вместе с детьми гостей сажали за один стол с взрослыми. Они с интересом слушали рассказы старших, антипедагогично чокались со всеми рюмками, наполненными напитком «Буратино» или смородиновым компотом. Когда веселье заканчивалось и гости собирались расходиться, на прощанье всегда пели одну и ту же песню: «Бывайте, здоровы, живите богато, а мы уезжаем до дому до хаты. Еще пожелать вам немного осталось, чтоб в год по ребенку у вас прибавлялось…» Пожелания, надо сказать, сбывались – если не по части богатства, то по части детей. В редкой семье тех лет подрастало меньше трех ребятишек.

Что касается Наткиной дружбы с Людкой Кайгородцевой, последнюю точку поставило одно событие. Время от времени подружка рассказывала о том, какое красивое красное бархатное платье есть у ее мамы, какие драгоценные брошки она носит и, оказывается, играла в театре. Слушать такое Натке было завидно и обидно. Воображение рисовало эффектную красавицу в удивительном платье, украшенную драгоценностями. А ее, Наткина, мама выглядела обычной женщиной, не снимавшей дома халат и кухонный фартук. Зоя Максимовна даже губной помадой пользовалась крайне редко. Бархатное платье, кстати, у нее тоже имелось, но строгого покроя, скучного черного цвета, а о драгоценных брошках и говорить не приходилось. Подобного в директорском доме в глаза не видывали.

Естественно, девочке хотелось взглянуть на удивительную маму подружки, но та под любым предлогом избегала приглашать Натку к себе домой. Наконец свершилось. Однажды Людмила заболела и несколько дней не посещала школу. Ирина Александровна, узнав, что ученицы живут на одной улице, попросила навестить больную и передать ей домашнее задание. Не без робости Натка ступила на крыльцо обычного типового двухквартирного дома и постучала в дверь. Ей открыла женщина с испитым лицом и растрепанной «химкой» на голове. Затрапезное вылинявшее платье бесформенно болталось на костлявой фигуре. При всем богатстве Наткиной фантазии представить эту дамочку в вечернем платье и с драгоценностями в виде нагрудной броши было трудновато.

Узнав, зачем девочка пришла, хозяйка безразлично махнула рукой в угол комнаты, где лежала на кровати утопающая в соплях дочь. Появление подруги девочку больше сконфузило, нежели обрадовало. Она сразу поняла: ее отчаянное вранье разоблачено. Убогая обстановка комнаты, застиранные лохмотья, наваленные на спинку кровати и на стулья, гора немытой посуды на столе, замызганная женщина в некрасивой одежде – все это напрочь разрушало образ замечательно красивой и талантливой мамы, который Людка так убедительно рисовала перед одноклассницей.

Перекинувшись несколькими словами, оставив листок с записанными номерами задач, которые нужно было решать, Натка отправилась восвояси. Дома она спросила:

– Мам, а вправду тетя Катя Кайгородцева артисткой была?

Мать недоуменно посмотрела на нее:

– Откуда ты взяла? Она телятницей на ферме работает. Что-то я не слышала, чтобы из артисток в телятницы попадали… Знаешь, не водилась бы ты с этой Людкой. Не думаю, что такая дружба тебе нужна.

Натка уже и сама это понимала.

* * *

Куда интересней оказалось дружить с пацанами. Рядом с домом Черновцов жила семья Семеновых, где росли двое мальчишек. Старший, Николай, учился в седьмом классе и в напарники для игр явно не годился. Зато его брат, второклассник Вовка, сразу же начал водить с Наткой и ее сестрой Маринкой компанию. Играли в основном на улице. С Вовкой и группой мальчишек, живших неподалеку, сестрички строили разнообразные укрытия, штабы, штурмовали огромные горы снега, появлявшиеся по обочинам дороги, после того как бульдозер расчищал последствия очередного бурана. После каждого такого штурма девчонки являлись домой подобные снежным колобкам. Матушка вытряхивала их из стоявших колом шубеек, валенок, штанов с начесом, поила горячим какао, а иногда кипяченым молоком, которое Натка ненавидела всей душой – особенно скользкую противную пенку.

С Семеновыми дружили не только девочки, но и родители. Дядя Коля работал главным бухгалтером в совхозе. Тихий интеллигентный человек, Николай Иванович никогда ни на кого не повышал голос, в том числе на своих сыновей-оболтусов. Бразды правления в семье принадлежали его жене Анфисе, или, как ее звали ребятишки, тете Физе. Уютная, как колобок, энергичная подвижная женщина во время войны служила санитаркой на фронте, выносила раненых с поля боя, а потому знала цену жизни и смерти. Она стала для Зои Максимовны, впервые столкнувшейся с трудностями деревенского житья-бытья, главной советчицей, утешительницей и помощницей. Семеновы некоторое время продавали семье директора совхоза молоко, затем тетя Физа начала говорить своей новой подруге:

– Зоя, уговаривай Алексея Михайловича купить корову. Ты без нее с детьми здесь пропадешь. Я тебя всему научу – как доить, как ухаживать.

Слова соседки пали на благодатную почву. Мать исподволь начала «артподготовку». Естественно, хозяин семьи, думавший в первую очередь об общественном, а не о личном благе, ни о какой корове слышать не хотел. Но хозяйка не отступала, упорно стоя на своем. В конце концов в сарае появилась бело-рыжая красавица Майка со звездочкой во лбу.

Семенова, работавшая ветеринаром на ферме, помогла родителям купить хорошую молочную животину, научила премудростям ухода и устроила Зое Максимовне мастер-класс по варке домашнего сыра. Забот по уходу за животными (вслед за коровой появились пара хрюшек, куры, гуси) значительно прибавилось, зато в семье стало сытнее. Домашнее молоко, сметана, сливки, творог, сыр – все это потреблялось без ограничений. Никаких излишков не оставалось. Вечером матушка ставила одну из двухлитровых банок с молоком в теплое место, к утру оно сквашивалось, и отец, уезжая ни свет ни заря на работу, залпом, прямо из банки выпивал почти всю простоквашу, щедро сдобренную густыми сливками.

Глядя на это, мама Зоя довольно говорила:

– Ну вот, а ты корову не хотел покупать.

– Прости, мать, не знал, – отвечал Алексей Михайлович, уже находившийся мыслями на рабочем месте. – У нас-то никогда коровы своей не было.

Уход за «зоопарком» лежал в основном на плечах хозяйки. Ей приходилось кормить, поить живность, чистить места ее обитания. Муж, понятно, вносил свою лепту, но, будучи перманентно занятым сверх меры, делал это только по мере возможности. Нередко зимой он на несколько дней уезжал в Новосибирск на разные пленумы и совещания, и Зоя Максимовна оставалась один на один с работой, печкой, детьми, скотиной, домашней птицей.

Бураны в поселке, стоявшем посреди голой степи, являлись обыденым делом. Нередко они достигали огромной силы. Днем становилось темно, все погружалось в плотное белое марево, сквозь которое ничего не было видно. В такие дни детей забирал с учебы кто-нибудь из родителей, оказавшийся свободным. Школу от дома отделяло всего несколько сотен метров, но в метельные дни преодолевать это расстояние приходилось едва ли не по часу.

Сугробы заметали дороги, тропинки; почти каждую зиму за кухонным окном Наткиного дома вырастала огромная снежная гора, застившая белый свет. Отец прокапывал между стеной дома и горой узкий тоннель, чтобы в помещение попадали хотя бы крохи света. В сугробе ребятня выкапывала просторную пещеру, становившуюся излюбленным местом для игр. В нее стаскивался всякий хлам типа сломанных табуреток, полузасохших елок с обрывками новогодней мишуры, отслуживших свое чайников с отбитыми носиками и прочего хозяйственного барахла. В зависимости от фантазий юных голов пещера становилась то штабом, то жилищем первобытного человека, то космической станцией. Тема космоса в те времена в стране была чрезвычайно популярна. Почти каждый день по радио звучали песни вроде «Заправлены в планшеты космические карты» или «Утверждают космонавты и мечтатели, что на Марсе будут яблони цвести».

Особенно неприютными казались вьюжные зимние вечера, когда Алексей Михайлович надолго уезжал в Новосибирск. Натка долго без сна лежала в кровати, слушала, как за окном воет вьюга, воображала, будто она одна-одинешенька на всем белом свете. Сердце сжималось от сладковатого ужаса, еще уютнее казалась кровать, в которой посапывала под боком сестрица Маринка. Зоя Максимовна в такие часы тоже чувствовала себя не в своей тарелке, особенно если отец должен был вернуться поздно. Она то и дело подходила к окну, вслушивалась в завывание пурги, пытаясь уловить шум машины.

А когда (нередко за полночь) хозяин появлялся на пороге дома, студеный с мороза, засыпанный снегом, радость детей не знала предела! Они срывались с постелей, наперегонки мчались ему навстречу, висли на шее. Зоя Максимовна торопливо шла на кухню, грела чай, гремела тарелками. Наступал праздник. Отец доставал из сетки-авоськи «городские» подарки: румяные яблоки, тугие оранжевые апельсины, хорошие шоколадные конфеты… И хотя часы показывали отнюдь не детское время, сестер никто не гнал спать.

Мать говорила:

– Алеша, мы так волновались за тебя.

– Ничего, – устало отвечал тот, – мужики бульдозер к станции пригнали. Он дорогу расчистил. Кое-как пробрались…

* * *

Ко всему прочему, на ту первую и, наверное, самую тяжелую зиму, пришлась беременность Зои Максимовны. В апреле 1961 года она подарила семейству очаровательную сестренку, которую назвали Валюшкой. Рождение третьей папиной дочки стало событием незаурядным не только в масштабе семьи, но и всего целинного поселка. Чтобы доставить жену, находившуюся на последнем сроке, в районную больницу, директору совхоза пришлось вызывать медицинскую авиацию. Бурное таянье снегов, вызванное дружной ранней весной, превратило все дороги в непролазные топи. Связь с Большой землей осуществлялась только с помощью винтокрылых машин.

Вертолет, приземлившийся на пригорке, единственном сухом пятачке земли, произвел фурор среди местного населения, особенно среди самой юной его части. Мальчишки гроздьями облепили невиданное чудо. Пока Зоя Максимовна, тяжелая, неуклюжая, в черной кротовой шубе и толстой пуховой шали, пыталась втиснуться в кабину рядом с пилотом, ребята шмыгали, как мыши, под колесами, покуда их не отогнали подальше из соображений безопасности.

Когда тяжелая машина с тарахтением и гулом взмыла в воздух, бабушка Оля, мамина мама, временно вызванная на подмогу, перекрестилась и громко вздохнула:

– Ох, Господи, прости! Вот учудила моя дочь! Где такое видано, чтобы рожать на вертолете возили? Мы всю жизнь дома рожали, и ничего.

Вызов вертолета в категорию «причуд» не укладывался. Причины для беспокойства имелись серьезные. Первые роды в тридцать с копейками лет – не шутка и в наши дни, а при том уровне медицины, который существовал в шестидесятых годах прошлого века, ситуация требовала особого контроля. Нервничали не только мама и бабушка. Алексей Михайлович, трагически потерявший первую жену, места себе не находил до тех пор, пока ему не позвонили из райцентра и не сообщили, что роды прошли нормально. Он даже смирился с тем, что третьим ребенком в семье снова оказалась девочка.

Рождение Валюшки почти совпало с удивительным событием для страны и всего мира. Двенадцатое апреля, позже названное днем космонавтики, Наталья Алексеевна помнила так хорошо, словно оно махнуло ей рукой только вчера. Утром бабушка Оля отправила Натку в школу и осталась с маленькой Маринкой на хозяйстве. Чтобы облегчить ей заботы, первоклассницу на время определили на «продленку». В школе Натке приходилось оставаться до самого вечера. В тот богатый событиями день, как и в любой другой, после уроков продленщикам предстояло идти в совхозную столовую, где их ожидали накрытые столы. Откушав первое, второе и компот, ученики возвращались в школу, где под наблюдением дежурной учительницы надлежало заниматься выполнением домашнего задания – «домашки».

Щедро льющийся с небес поток солнечного апрельского света рождал в душе ощущение беспричинного счастья. Звенели ручьи, пели птицы, бесились мальчишки, стараясь столкнуть друг друга в глубокие лужи. Когда всей толпой ребятня ввалилась в столовую, там уже стоял шум. Взрослые что-то радостно говорили друг другу, то и дело слышалась незнакомая прежде фамилия: Гагарин.

Наконец кто-то включил репродуктор. После нескольких минут вещания о каких-то местных событиях в эфире ненадолго воцарилась тишина. Затем четкий, размеренный, торжественный голос Левитана произнес:

– Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза! Передаем сообщение ТАСС!

Далее Левитан взволнованно зачитал текст о том, что двенадцатого апреля 1961 года советский гражданин, летчик-космонавт Юрий Алексеевич Гагарин совершил первый в мире космический полет на корабле «Восток», проведя на орбите Земли 108 минут. Полет прошел нормально.

Все слушали, замерев. Научная и ненаучная фантастика на глазах обретала реальность. Никто не представлял, как выглядит космический корабль, сам космонавт, но всех завораживали слова «впервые в мире» и «советский». Когда радио, выдав радостную весть, затрещало и захрипело, люди, собравшиеся в столовой на обед, бросились поздравлять друг друга, начали обсуждать услышанное. Один дядька в толстом вязаном свитере, измазанном мазутом, пододвигая к себе тарелку с борщом, убежденно сказал, обращаясь неизвестно к кому:

– А что? И коммунизм построим! Вот увидите!

После услышанного по радио сообщения Натке не терпелось попасть домой, к телевизору. К тому времени в семье появился довольно неуклюжий, «самопальный», собранный «на коленке» мужем тетки Дины дядей Вадимом представитель бытовой электроники. В степном поселке обладателей чудо-техники можно было пересчитать по пальцам.

Вадим Васильевич Чепурной, или, как его звали близкие, Вадик, не мыслил жизни без технического творчества. Получив в еще строящемся новосибирском Академгородке просторную трехкомнатную квартиру, одну из комнат он превратил в настоящую домашнюю мастерскую. Огромный обшарпанный рабочий стол, притащенный из какой-то лаборатории, топорщился проводами, осциллографами, паяльниками и тому подобным добром. Собранные полностью и наполовину телевизоры громоздились вдоль стен, по углам, а то и вовсе нагло захватывали место в самой середине комнаты.

Всю продукцию дядя Вадик изготовлял безвозмездно, в порядке хобби – для родственников, друзей, родственников друзей… Если с ним и рассчитывались, то, скорее всего, какой-нибудь услугой. Молодые ученые были полны идей, но насчет денежных знаков… – в достаточном количестве купюры водились далеко не у всех. Заглядывая в логово супруга, пропахшее табачным дымом и канифолью, тетушка Дина только обреченно вздыхала, а когда реалии телевизионного производства допекали ее особенно сильно, грозилась, что «выкинет все когда-нибудь из комнаты к чертовой матери!»

* * *

Молодая семья Чепурных во многом являлась олицетворением свободного творческого духа новосибирского Академгородка периода хрущевской оттепели. Тетя Дина и дядя Вадик знали всех обитателей городка, и все знали их. Вечерами в квартире не умолкал телефонный трезвон, по выходным молодые, заводные, искрившиеся юмором физики-химики-математики собирались то в одной, то в другой квартире. Стада их малолетних отпрысков, будущих юных вундеркиндов, перемещались из одной детской в другую или вольготно бродили с ключами на шеях по зеленым лужайкам городка.

С катушек пленочных магнитофонов неслись лихие напевы тогда еще мало кому известного Высоцкого: «Нету мочи, нету сил, – Леший как-то недопил, Лешачиху свою бил и вопил: «Дай рубля, прибью а то, я добытчик али кто?! А не дашь – тогда пропью долото!» Среди мужиков правилом хорошего тона считалось объясняться фразами Остапа Бендера и прочих персонажей Ильфа и Петрова.

Молодые мамки устраивали свою тусовку. Детская одежда и обувь, из которых младенцы вырастали с космической скоростью, как по конвейеру, переходила от одной молодой семьи к другой. Неугомонная сверхэнергичная тетушка Натки то и дело что-то доставала, что-то меняла, кому-то что-то устраивала, привозила заказы из московских командировок. Ей ничего не стоило напечь в воскресенье целое ведро пирогов и притащить их в понедельник в лабораторию мужа: питайся, народ!

Не меньшей известностью отличался и ее муж, работавший в Институте автоматики. Дядю Вадика звали на помощь все кому не лень. Он все умел, все знал, любое дело горело у него в руках, причем делалось весело, с юморными присказками, шуточками, каким-то артистическим шиком. Чепурной мгновенно становился неформальным лидером в любой компании. Никто не знал больше него анекдотов, баек, не мог так «вкусно» рассказать любую, самую скучную на первый взгляд историю.

Тетушка Дина специализировалась в основном по части снабжения и организационных мероприятий. Ее способности в этом плане отличались уникальностью. В компании дядя Вадик не раз живописал разнообразные коммерческие операции супруги, результат которых оказывался равным яичному навару, а то и вовсе выходил в минус. Дорогое платье, например, в результате цепочки сложных обменов и манипуляций, превращалось в никому не нужную овощерезку, третью или пятую по счету. Хорошо еще не в астролябию!

Тем не менее, во времена брежневского застоя и всеобщего разложения нравов, когда тетя Дина работала в президиуме Сибирского отделения Академии наук СССР, ее умение находить общий язык с любым начальником, в том числе московским, способность «подмазать» кого нужно сослужили добрую службу многим людям. Собираясь в очередной поход по московским чиновничьим кабинетам, тетушка везла с собой богатую дань в виде даров сибирской тайги – меда, орехов, клюквы и меховых шапок, до которых тогдашние бонзы были весьма охочи.

Старания энергичной сибирячки не пропадали даром: принимались какие-то нужные научному содружеству решения, выбивались ставки, добывалось необходимое оборудование. Интересы семьи тоже не оставались в стороне. Сын, окончивший Новосибирский госуниверситет, вместе с дипломом получил направление на работу в Москву, в Останкинскую телестудию.

Предпринимательский дар и светлую голову, полученные по наследству от предков, тетушка Дина (пусть и не всегда) смогла использовать должным образом. Общаясь в восьмидесятилетнем возрасте «на ты» с компьютером, сканером, «Скайпом», заказывая семена для дачи через интернет-магазин и оплачивая посылки через электронный кошелек, бабуся время от времени вздыхала:

– Эх, не в то время я родилась. Будь помоложе, я бы сейчас развернулась!

Ее мужа перемены, произошедшие в стране в начале девяностых, сразили под корень. Дядя Вадик настолько сильно переживал развал науки, хаос, воцарившийся везде и всюду, происходившую на каждом шагу несправедливость, что заработал инсульт. В общую картину невзгод внес свой вклад и развод любимой дочери, оставшейся в неспокойное время с двумя мальчишками на руках. Сломав в довершении ко всему шейку бедра, добропорядочный, умный, веселый дядя Вадик, едва достигнув пенсионного возраста, почти год тяжело и мучительно уходил из жизни. Летом 2007 года его не стало.

Наталья Алексеевна никогда не могла понять жестокую иронию судьбы. «Почему, – не раз спрашивала себя женщина, – она бьет на лету наиболее ярких, смелых, удачливых представителей «хомо сапиенс», оставляя тлеть и безобразничать всяческую гниль? До преклонных лет просиживают на высоких постах свои чугунные задницы прохвосты всех мастей, годами скрипят из последних жизненных сил выжившие из ума старые перечницы и клюшки, отравляя жизнь близким, а настоящие, обладающие мощной энергией и харизмой мужики уходят в неизвестность в самом расцвете сил? Может быть, там, за неведомой чертой, они действительно нужнее? Но как же горько их терять!»

Веселая, насыщенная, несколько безалаберная жизнь новосибирских родственников Натку всегда восхищала. Всякий раз, побывав у них в гостях, она мечтала: «Стану взрослой, тоже смогу делать что-то такое же интересное, начну общаться с умными яркими людьми, научусь разговаривать, как они...» Отчасти мечтам удалось сбыться, но все случилось гораздо, гораздо позже. А тогда, апрельским днем далекого 1961 года маленькая взволнованная первоклассница не могла дождаться часа, чтобы отправиться домой. Так хотелось посмотреть по телевизору на первого в мире человека, побывавшего там, где до него еще никто не бывал!

* * *

…Узнав о рождении сестренки, Натка начала с нетерпением ждать прибытия мамы из роддома. Несколько дней, предшествовавшие этому событию, оказались заполненными размышлениями: какая она, эта младшая сестренка? Какие у нее волосики, глазки, что она умеет делать – словом, девочку волновала встреча с еще не виданной игрушкой, новой куклой, только живой. Переполненную радостью юную душу в некоторые моменты тревожило сомнение: вдруг сестричка не понравится?..

Процесс ожидания скрашивали обычные школьные и домашние дела, игры, а также телевизор. Сейчас трудно вообразить, каким праздником являлся для людей всех возрастов просмотр скупых черно-белых кадров. Оживление мертвого темно-серого экрана первоклассница начинала предвкушать уже с утра. Ей было совершенно неважно, будут показывать уборку урожая, проход Юрия Гагарина по красной ковровой дорожке или фильм про разведчиков.

На просмотр художественных фильмов часто напрашивались соседи, своих телевизоров не имевшие. В эти дни небольшой домашний зал превращался в филиал местного клуба. Со всех комнат стаскивались стулья, табуретки. Не хватало лишь тетеньки для проверки входных билетов. Если фильм предназначался для разновозрастной категории, взрослые прихватывали с собой ребятишек, которые обычно ютились на полу. В такие вечера становилось особенно весело. Появлялась возможность во время просмотра незаметно пошалить: щипнуть друг друга, засунуть за воротник мятую бумажку – да мало ли чего мог придумать юный изобретательный ум. Самое главное заключалось в умении побезобразничать втихушку, не привлекая внимания взрослых. Куда хуже дело обстояло с просмотром кинокартин, помеченных грифом «до шестнадцати лет». Взрослые безжалостно выставляли детей из комнаты и, отправляя в постель (запретные зрелища приходились на довольно позднее время), плотно закрывали дверь в зал.

Ах, как манил сестер «запретный плод»! Иногда им удавалось незаметно приоткрыть дверь и в течение нескольких минут любоваться мельканием кадров, понять содержание которых не представлялось возможным. Праздник непослушания продолжался недолго. Заслышав сопение и возню за дверью, отец выходил в коридор и строгим голосом провозглашал:

– Немедленно в постель! Застану еще раз, полночи будете стоять в углу!

Глотая слезы, огорченно вздыхая, волоча за руку полусонную, но, тем не менее, упорно упиравшуюся Маринку, Натка тащилась в детскую комнату. Здесь имелась одна особенность. Для равномерного снабжения комнат теплом строители вмонтировали в топившуюся из коридора печку две трубы, выходившие концами в разные помещения – зал и спальню детей. Диаметр труб равнялся примерно десяти-двенадцати сантиметрам. Однажды сестрички обнаружили удивительную вещь. Оказалось, если прильнуть глазом к трубе в их комнатушке, то через другой конец трубы можно увидеть довольно приличный кусок зала, в том числе часть телеэкрана. Целиком рассмотреть кадр не представлялось возможным, но, покорячившись перед отверстием, можно было подобрать более-менее сносный обзор, позволяющий понимать суть происходивших в фильме событий.

И тут началось! Всякий раз, когда деток загоняли в их «стойло», между ними начинались жестокие битвы за доступ к желанной трубе. Совсем как между современными нефтяными магнатами. До отстрела, понятное дело, не доходило, но шантаж и подкуп использовались беззастенчиво. Не сумев оттолкнуть Натку от наблюдательного пункта по причине маловозрастности и маломощности, Маринка начинала угрожающе шипеть:

– Сейчас пойду и скажу папе, что ты кино смотришь!

Лопаясь от злости (в кадре происходило самое увлекательное: герой приближал губы к героине, и через секунду им предстояло слиться в страстном поцелуе), старшая сестрица приступала к торгу:

– Марин, а хочешь, я тебе куклу красивую нарисую? Хочешь, почитаю?

Настырная младшенькая, не соглашаясь ни в какую, требовала лишь одного: доступа к запретному зрелищу. Натке не оставалось ничего другого, как уступить или начать рукопашную схватку. Биться с сестрой в полную силу она не решалась никогда. Маринку ей было просто жалко. Но та несмотря на свой невеликий возраст сражалась как тигр – кусалась, царапалась, вцеплялась в волосы. Поэтому в любой заварухе она почти всегда одерживала верх.

Некоторые коррективы в отношения между сестрами внесло рождение третьей девочки. Ее в семье обожали все. Наталье Алексеевне всегда было удивительно, насколько близки они оказались с младшей сводной сестренкой, родившейся на восемь лет позже. Особенно на фоне того, насколько всю жизнь отталкивало друг от друга в разные стороны их с Мариной, родной и довольно близкой по возрасту. Всю жизнь старшая и средняя сестры вели себя, как два магнита, подставленные друг другу одинаковыми полюсами. В конце концов, родственная связь свелась к чисто формальному обмену любезностями.