Текст книги "Глазами, полными любви"

Автор книги: Галина Ширковец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)

Вечером собирались гости обмыть удачную торговлю. Обычно приходила соседка с мужем, жившие на втором этаже, и здоровенный рыжий мужик, служивший надзирателем где-то на зоне. Соседи были земляками Скворцовых, а мужика они почему-то считали кумом. Хватив почти без пауз стакана два мутного пойла, рассказав заплетающимся языком несколько похабных анекдотов, кум обычно выпадал в осадок и дальнейшему застолью уже не мешал. Остальные долго вспоминали «неньку» Украину, спевали мелодичные украинские песни.

Дверь небольшой квартирки на первом этаже почти никогда не закрывалась на замок. Со стуком, без стука ли к Скворцовым постоянно заходили, забегали, заглядывали соседи, знакомые, постоянно приезжали какие-то родственники. Натку они тоже приняли запросто, как свою. Ольга Матвеевна кормила ее жареной картошкой, учила всяким студенческим приемчикам, направленным на привлечение удачи во время сдачи экзамена.

– Билет, – наставляла она, – всегда бери только правой рукой. И в аудиторию заходи с правой ноги. Еще запомни: волосы за день до экзамена не мой.

– А расчесываться можно? – неуверенно спрашивала перманентно мандражировавшая абитуриентка.

– Расчесываться можно. Запросто. Только чужую расческу не бери. Чтобы вошку не поймать.

Всякий раз, когда Натка отправлялась на очередной экзамен, бывшая комендант общежития заботливо интересовалась:

– Пятак под пятку положила? Под правую или под левую? Тогда переложи. Чтобы сработало, нужно обязательно под левую.

Семыч в своих предсказаниях не ошибся. Почти. Его протеже действительно на пятерку сдала литературу и историю, получила четверку по русскому, а вот на экзамене по языку набрать больше трех баллов не получилось. Натка довольно бойко отбарабанила заранее вызубренный топик про «Ай лив ин зэ Новосибирск», но когда дело дошло до перфиктов и континиумов, поняла, что села в лужу. Она проблеяла что-то маловразумительное и удалилась от членов приемной комиссии, как говорят на театре, под стук собственных каблуков.

Как правило, выпускники сельских школ редко демонстрировали по этому предмету основательные познания, поэтому у приемной комиссии «педа» имелось, очевидно, негласное указание зачислять в вуз абитуриентов, у которых по другим предметам набирался проходной балл. Так Натке не без заминки, но все же удалось войти в число первокурсников.

Недавняя абитуриентка чувствовала себя несколько озадаченной, словно не могла поверить в произошедшее. Родители выглядели довольными, а Геша слегка подувядшим. Результат его репетиторства говорил сам за себя. Тем не менее, туманными намеками «англичанин» пытался убедить соседей в своей причастности к зачислению их дочери в институт. Говорил Зое Максимовне, что накануне экзаменов пообщался «с кем надо», плел, как всегда, нечто многозначительное, мало относящееся к делу. Но поскольку Натку можно было уже считать студенткой, его разглагольствования лишь способствовали общей радости.

Для девушки начиналась новая жизнь. Скворцовы-старшие, с которыми она успела сдружиться, согласились взять ее на постой до тех пор, пока не решится вопрос с общежитием. Казалось, все и дальше пойдет без особых проблем. Даже традиционная поездка в неизбежный колхоз обошлась без происшествий. Во время месячного пребывания в местности, традиционно именуемой «куда Макар телят не гонял», девицы-первокурсницы сблизились между собой, научились с шиком носить телогрейки, сапоги и затягиваться отвратительно вонючей «Примой», изысканно оттопыривая мизинцы с траурной каймой под ногтями…

* * *

Для Натки выезд в колхоз ознаменовался еще одним примечательным событием. Там она впервые поцеловалась. Нормальным десятиклассницам (по традициям 60-70-х годов) было положено делать это хотя бы на выпускном вечере, но поскольку на десять девчонок в их классе приходилось всего два мальчика, то девице так и пришлось покинуть стены школы нецелованной.

Как оказалось, первый поцелуй дожидался ее на глухой деревенской сторонушке. Молодой человек был необыкновенно тощ, долговяз, неуклюж и очень походил на персонажа по прозвищу «Кузнечик» из фильма «В бой идут одни старики». Обнаружилось это чудо в перьях в составе колонны солдат-водителей, также засланных в тьмутаракань на уборку урожая.

На первых же танцах между солдатиками и городскими девчонками завязались, говоря по-современному, мир-дружба-жвачка. Каждая скорехонько обзавелась кавалером, какового в кругу подруг гордо именовала «мой». На долю Натки выпал нелепый Кузнечик, другим барышням повезло ненамного больше. Ни особым умом, ни орлиной статью солдатушки, бравы ребятушки не отличались. Одни из них угодили в доблестные ряды воинов СА по причине тупости и неспособности выдержать конкурс в самый захудаленький вуз. Другие, конфликтовавшие с самими собой и целым миром, были демонстративными разгильдяями, по некоторым и вовсе тюрьма скучала.

Пышнотелая ясноокая южанка, уроженка исторического города Измаила, которую почему-то все сразу стали звать Мамой Лорой, подцепила смазливого голубоглазого блондинчика. Плутоватую физиономию этого «кадра» украшали залихватские усики, придававшие ему сходство с дореволюционным приказчиком. Маму Лору такое обстоятельство смущало не очень, она была тоже, что называется, «не из графьев» и в Сибирь приехала поступать потому, что в Новосибирске у нее жила «хрёсная». Экзамены южанка едва сдала, но нужный балл все-таки умудрилась набрать и в «пед» с горем пополам проползла.

Витек, избранник великолепной южанки, косил под белогвардейского офицера. На дружеских пирушках он проникновенно терзал расстроенную гитару: «Здравствуй, русское поле, я твой тонкий колосок!», что выглядело довольно комично. Солдатик обладал ощутимым сходством отнюдь не с тонким колоском – скорее, с кабанчиком средней упитанности. Особенно по части остреньких розовых ушей.

Парочка получилась что надо. «Колосок» редко досиживал до конца посиделок и часто, не выдержав натиска бормотухи, засыпал тут же, на корявых нестроганых нарах. Они служили одновременно кроватями, стульями и столом. Другой мебели в бесхозной халупе, ставшей пристанищем для студенток, попросту не существовало.

Когда обессилевший парень валился кулем набок, на арену выходила развеселая Мама Лора. Она раскрывала косметичку и принималась неспешно разрисовывать своего коханого. От души ваксила черной тушью брови, тщательно красила губы алой помадой – в общем, отрывалась на потеху зрителей по полной. Утром, протрезвев у себя в огромном сарае, служившем временной казармой солдатам, Витек допытывался у соратников, кто его так размалевал. Но соратники, маявшиеся похмельем после похода «по девочкам», также ничего не помнили. Девчата, в свою очередь, свято соблюдали женскую солидарность, крепко держа язык за зубами.

Долгое время Лоре не давали покоя усики кавалера. Всякий раз, когда он впадал в состояние транса, она принималась то щипать их, то раскрашивать разноцветными тенями для глаз. Однажды барышня достала из косметички миниатюрные маникюрные ножнички и, пока ее «зазнобушка» богатырски храпел, по волоску полностью выстригла один ус. Затем вся девичья ватага, давясь от хохота, отправилась в клуб. К полуночи, когда студентки стали возвращаться с танцев, Витек малость пришел в себя и, ощутив некие неполадки на собственном лице, попросил у кого-то из девчат зеркало. Увиденное привело его в состояние такого изумления, что нижняя челюсть отвисла, по щекам покатились круглые, как горошины, слезы.

– Га-а-а-ды! – простонал он, обращаясь ко всем сразу. – Что вы наделали, сволочи? На кого я теперь похож?

– На тонкий колосок, блин! – хохотнула острая на язычок Светка Рязанова. В институт она попала только со второго захода. Год, отработанный на заводе до следующего поступления в вуз, значительно обогатил ее словарный запас. Барышня никогда не лезла за словом в карман и любого могла мгновенно поставить на место.

Уныло взглянув на Светку, Витек, едва переставляя ноги, поплелся к выходу. Мама Лора кинулась следом, утешая и оглаживая кавалера. О том, что лишение драгоценного уса было делом рук коварной Лоры, простодушный солдатик не мог и подумать. Когда он бывал трезвым (время от времени), роскошная дивчина так нежно смотрела на него, так жарко целовала под покровом сельской темноты… На следующее утро несчастному солдату пришлось распрощаться со вторым усом, и он стал еще больше смахивать на белобрысого свинтуса.

Наткин поклонник, если проводить аналогии с миром животных, представлял собой странный гибрид жирафа с теленком. С первым его роднил огромный рост, тонкая длинная шея, нелепо болтавшаяся в гимнастерке, со вторым – губастый рот и пушистые ресницы, обрамлявшие огромные серо-зеленые глаза.

На теленка Толик походил и нравом. Доверчивый, добродушный, он верил любым басням, служа постоянным объектом розыгрышей для собратьев по оружию – вернее, по рулевому колесу. На подначки парень не реагировал, на насмешки не обращал внимания и жил в каком-то своем, никому не ведомом мире. При этом за рулем молодой водитель каким-то образом умудрялся полностью концентрироваться. С огромным самосвалом, возившим зерно с полей на элеватор, он управлялся умело и толково. Натка не раз убеждалась в этом, когда сидела с ним рядом в кабине.

Впервые увидев Толика на танцах, она обратила внимание не столько на его внушительный рост, сколько на унылый вид, с каким он подпирал стенку. Казалось, солдата отправили не развлекаться в клуб, а дали наряд вне очереди. В тот ее выход в свет стенки подпирали многие посетители сельского очага культуры. Отдельной группкой, отчаянно плюясь семечковой лузгой, толпились деревенские парни. В другом углу кучковались военные водители в нарочито небрежном обмундировании. У противоположной стены, постреливая глазками и похихикивая, красовались как сельские, так и городские невесты.

Под быструю музыку выйти в круг никто не решался. Когда поставили пластинку Валерия Ободзинского и зазвучало «Эти глаза напротив чайного цвета», парни лениво, словно через силу, побрели в сторону противоположного пола, приглашая девочек на «медлячок». Натка оставалась у своей стенки почти в позорном одиночестве, когда долговязый отлип, наконец, от дверного косяка и направился к ней. Они неуклюже топтались, едва дотрагиваясь друг до друга одеревеневшими от смущения руками.

После танцев парочки стали нырять в осеннюю темноту, исчезая в ней подобно падучим звездам. Толик отправился провожать Натку. Они долго брели по ухабистой дороге, ведущей от клуба к студенческому стойлу, о чем-то натужно говорили, пытаясь побороть застенчивость. На пути им встретилось огромное поваленное дерево, сдвинутое бульдозером на обочину. Присев на него, начали смотреть на звезды. Девушка, которую кинуло в романтику, принялась декламировать стихи:

– Послушайте! Ведь если звезды зажигают, значит это кому-нибудь нужно?

Кавалер молча слушал ее, потом внезапно притянул к себе и ткнулся ей в губы своими, по-телячьи припухшими. Что испытала девушка в тот момент, сказать трудно, так как от неловкого движения парочка соскользнула с влажного ствола и, опрокинувшись назад, угодила спинами в лужу. Лужа была небольшой, но романтический пыл сняла как рукой. Испытывая взаимную неловкость, молодые люди молча побрели к конечному пункту следования…

После конфузного инцидента с поцелуем и лужей друг к другу они больше не подходили, старательно делая вид, будто не замечают один другого. Роман закончился, едва начавшись. О вхождении во взрослую жизнь Натке долгое время напоминала золотистая металлическая пуговица, оторвавшая от гимнастерки ухажера во время его падения и невесть каким образом оказавшаяся в кармане ее телогрейки. Пуговица как занятный сувенир хранилась в девичьей косметичке среди тюбиков туши, помад и прочей безделицы, а потом исчезла так же незаметно, как появилась.

«Лав стори» других студенток оказались ненамного продолжительнее. К концу сентября девиц отправили в город, в дожидавшиеся их вузовские аудитории. Бравым воякам, вынужденным оставаться среди безбрежных нив до белых мух, пришлось довольствоваться местными красотками. Солдатиков, похоже, это мало огорчило. Ведь самое главное – источник «огненной» воды в виде самогона и браги, щедро бивший из неведомых глубин на подворье любого аборигена, оставался неиссякаемым.

* * *

Начавшаяся после колхоза настоящая студенческая жизнь, продлившаяся для Натки, увы, всего лишь один семестр, по прошествии времени вспоминалась ей как один из кошмаров, периодически выползавших из ночной бездны сновидений.

Началось с того, что языковая подготовка, полученная в школе и слегка сдобренная индивидуальными занятиями с Семычем, на практике оказалась полной чепухой. Когда вошедшая в аудиторию молодая энергичная преподша по фамилии Тарабаровская с первой же минуты затараторила на английском языке, Натка с ужасом осознала простую вещь: из сказанного она не понимает ни единого слова…

Городские ухоженные девочки, с первого класса обучавшиеся в английских спецшколах, речь педагога восприняли с воодушевлением и сразу вступили с ней в непринужденный диалог. Натка и пара таких же бедолаг (типа мамы Лоры) таращились на фасонистую дамочку словно на инопланетянку, верещавшую на неведомом наречии. В стенах их классов все богатство и роскошь английской речи сводились к «стенд ап», «сит даун» и неизменному «стоп токингу».

Мама Лора с ее южной пронырливостью, напором и прирожденным обаянием умудрилась завоевать симпатии Тарабаровской, несмотря на свой чудовищно низкий уровень познаний. Та сквозь пальцы смотрела на «мекание» начинающей студентки, с удовольствием принимала от нее небольшие презенты в виде румяных крутобоких яблок – «Та посылка ж пришла з дому!» – делала скидку на уровень ее подготовки, оставляя нередко на дополнительные занятия. Кроме того, пылкая дочь юга вызвалась стать старостой группы, а Тары-Бары (так за глаза величали свою наставницу студентки) как назло оказалась в ней кураторшей.

С Наткой расклад получился иным. Зажатая, робеющая, бормочущая что-то невнятное себе под нос подопечная сразу возбудила у педагога раздражение, смешанное с презрением. Общаясь в силу необходимости с девушкой, преподша всем своим видом словно говорила: «Таким колхозным валенкам не место в нашем изысканном благородном обществе!»

…Гораздо позже Наталья Алексеевна поняла причину такой странной неприязни. Возможно, в нелепой неуклюжей девчонке Т а рабаровская увидела саму себя, прошедшую в свое время с невер о ятным упорством все ступени от такой же деревенской школы до кафе д ры языкового вуза…

Жесткая, по-восточному бескомпромиссная Тары-Бары с ее скуластым личиком и раскосыми темными глазами сразу вызвала неприязнь группы. Она никому (кроме, пожалуй, мамы Лоры) ни на что не делала скидок, не прощала ни единого пропуска и являлась на занятия со стойкостью оловянного солдатика. Казалось, преподшу не брала никакая хвороба, обходили стороной любые непредвиденные обстоятельства. В сезон простуд, когда половина аудитории исходила на сопли и кашель, подтянутая «англичанка», облаченная в обтягивающее пестрое платье, как ни в чем не бывало прорывалась сквозь джунгли континиумов и перфектов, стараясь заразить своим энтузиазмом несчастных студиозусов.

Когда группе стало известно, что Тарабаровская купается зимой в проруби и, следовательно, обладает живучестью Кощея Бессмертного, Натка поняла: ее гибель в схватке с ненавистным «инглишем» предрешена судьбой. Сколько она ни билась, сколько ни тренировала память, голова напрочь отказывалась запоминать десятки и сотни новых слов, ежедневно диктуемых не менее ненавистной «англичанкой». Способная без проблем выучить наизусть длиннющие вирши любого отечественного стихотворца студентка чувствовала себя перед Тарабаровской беззащитной мышкой, замершей перед могучей коброй, впадая в ступор при написании любого, самого простого иностранного слова. Всякий раз после очередного диктанта, следовавшего из занятия в занятие, получая от англичанки работу, исчерканную красной ручкой, несчастная с тоской понимала: развязка близка и неизбежна. Оставалось лишь гадать, какой она будет.

Все произошло накануне нового года, незадолго перед первой сессией. Натка почувствовала себя не в своей тарелке еще утром. Подташнивало, кружилась голова, перед глазами время от времени начинали вихриться какие-то разноцветные пятна. «Перезубрила, – вяло подумала она, – или грипп подцепила. Половины группы вчера на занятиях не было. Хорошо бы тоже полежать, но первой парой семинар по английскому, от Тары-Бары потом не отобьешься…»

Через силу проглотив мутноватый теплый кофе с бутербродом, приготовленные квартирной хозяйкой, девушка вышла за порог в темное зимнее утро. Впоследствии она еще могла припомнить, как добиралась до института, все остальное происходило будто не с ней. В себя Натка начала приходить уже в больнице, на скрипучей неудобной кровати. Впрочем, «приходить в себя» сказано не совсем верно. Просто, когда она очнулась, перед ней, словно в пестром клипе, завертелись отдельные фрагменты. Вот она что-то отвечает англичанке, потом внезапно медленно сползает на пол. Вокруг суетятся какие-то люди, над ней склоняется женщина в белом халате. Натку везут куда-то в машине, потом все накрывает глубокая плотная темнота, из которой доносятся невнятные звуки.

Что произошло с ее организмом, почему в нем случилось «короткое замыкание», едва не стоившее ей жизни, так и осталось не совсем понятным. В городской клинической больнице ее полубессознательное, внезапно ставшее непослушным тело с глубокомысленным видом крутили-вертели профессора и их ассистенты. Натку лупили по коленкам резиновым молоточком, проверяя рефлексы, делали энцефалограммы, заставляли показывать язык и задирать рубашку перед балбесами-студентами, периодически заполнявшими палаты неврологического отделения.

Поставленный диагноз «нервное истощение» говорил сразу обо всем и ни о чем. Самое неприятное, что не столь уж богатое прошлое пациентки утратило в ее сознании связанность и последовательность. Хаотично, бессвязно в памяти проступали то видения обшарпанных институтских аудиторий, то классов родной школы. Глядя на соседку по больничной палате, Натка видела перед собой учительницу химии и никак не могла вспомнить, как ту зовут. Внезапно из ниоткуда прорезывался облик преподавателя, которого звали «Могила».

Это никоим образом не было прозвищем. Странный тип, читавший у них на курсе древнюю историю, внешним видом как нельзя лучше соответствовал своей говорящей фамилии. Высокая костистая фигура; лицо с глубоко утопленными под нависающий низкий лоб глазами и сжатыми в ниточку губами, как бы говорившее: «Оставь надежду всяк ко мне приближающийся». Лицо не обманывало. Сдать Могиле зачет с первого захода было практически невозможно. Институтские легенды гласили, будто некоторых студентов он сумел довести до обморока. Проверить утверждение на собственной шкуре Натка не успела, отправившись в «отключку» несколько раньше, на семинаре по английскому.

Также внезапно всплывало в памяти лицо еще одной преподавательницы, читавшей у них чудовищный по тенденциозности и фальши курс «История Коммунистической партии Советского Союза». Сухощавая, с изрезанным глубокими морщинами лицом лекторша по фамилии Воландовская стремительно влетала в поточную аудиторию, швыряла на кафедру сумку, до странности напоминавшую офицерский планшет, вынимала из кармана юбки папиросу, смачно затягивалась. Затем усаживалась на любой из ближайших к кафедре незанятых столов и начинала вещать. Ее повествование отличалось пламенностью закоренелой революционерки. Обо всех многолетней давности распрях большевиков, меньшевиков и прочих участников исторического процесса она рассуждала с таким увлечением, будто повествовала о вчерашней сваре со своей ведьмой-соседкой по коммунальной квартире.

Каково же было удивление Натальи Алексеевны, узнавшей много лет спустя, что пожилая леди, отстаивавшая с пеной у рта истинность и благородство идей марксизма-ленинизма, сама была жертвой режима. Воландовская отсидела в одном из сталинских лагерей семь или восемь лет за какое-то мифическое преступление. Прав был поэт: «Гвозди б делать из этих людей: крепче б не было в мире гвоздей»…

В калейдоскопе видений сцены из недавно начавшейся студенческой жизни чередовались со сценами из раннего детства, фрагментами из виденных некогда фильмов, но в мешанине образов, пейзажей, интерьеров, слов, фраз отсутствовали какая-либо логика и последовательность. Когда врач просил пациентку рассказать о том или ином периоде ее жизни, хотя бы о последнем дне, проведенном в больничных стенах, она оказывалась не в состоянии связать воедино несколько предложений. На глаза сразу набегали слезы, начинало неудержимо клонить ко сну.

– Ну-ну, девочка, – утешающе говорил в такие минуты похожий на Винни-Пуха профессор Даниловский, изучавший поведение больной, подобно тому как зоологи исследуют поведение неведомой зверюшки. – Успокойся, все наладится. Поколем тебе витаминчики, отдохнешь у нас, и все будет в порядке. Спать захочется – спи себе на здоровье. Плохо, когда сон не идет, а спать – это очень хорошо!

Наткино сознание в те черные дни напоминало картинку, разрезанную на множество частей, тщательно перемешанных неведомой рукой. Кусочки пазла вертелись перед глазами, доводя до отчаяния, никак не желая выстраиваться в единое целое. Единственным спасением служил сон. Глубокий, плотный, без сновидений он длился иногда почти сутками.

Сон, скорее всего, и помог восстановиться организму. Разумеется, пациентку беспрестанно пичкали таблетками с мудреными названиями, портили вены инъекциями, капельницами, но главным целителем стал именно сон.

* * *

…Фразу ученого доктора «Сон, милая, это хорошо», Наталья Алексеевна запомнила на всю жизнь. Сколько бы трудных моментов ни возникало в ее жизни впоследствии, она твердо знала одно: нужно просто суметь заставить себя заснуть. После этого и недомогания исчезали, и проблемам находилось решение. Вот только сделать это с годами удавалось все трудней.

Прислушиваясь к перестуку вагонных колес, женщина оценивала свою клонящуюся к закату жизнь и невольно улыбалась:

– Нет худа без добра! Два месяца, проведенные в больнице, стали переломными во всей моей дальнейшей жизни. Сейчас уже понятно: правильно я тогда поступила, не поддавшись на уговоры родителей взять академический и продолжить обучение. Оказывается, мне была уготована совсем иная доля. Вовремя помогла мне судьба ступить на другие рельсы. Как бы сложилось все в жизни, не попади я тогда в больницу? Кто знает, возможно, втянулась бы в этот несчастный английский. Особенно, если попала бы к другому преподавателю. Сидела бы сейчас где-нибудь в технической библиотеке, корпя над переводами рефератов или переняла эстафету от своих школьных учителей, вдалбливая в дырявые головы неизменное: «Ландан из зэ кэпитал». Ох, нет, только не это...

Как-то зимой, когда мысли об Анапе еще только вызревали в сознании Сергачевых, Наталья Алексеевна встретила в магазине бывшую одногруппницу по инязу. Одутловатая увядшая женщина, облаченная в выношенную до пределов приличия дубленку и вытертую шапку, сработанную не иначе как из меха шанхайского барса, суетливо рассчитывалась на кассе за молоко, хлеб и пачку кошачьего корма. Некогда модница и форсунья, по полчаса надевавшая фасонистый стильный берет перед зеркалом, покупательница не узнала Наталью Алексеевну. Наверное, и к лучшему. Что они могли сказать друг другу? Нежданная встреча словно поставила окончательную точку в истории, начавшейся много-много лет назад.

После воспоминаний о неудавшейся карьере преподавателя английского языка сон смилостивился, наконец, над Натальей Алексеевной. Погружаясь в его невесомую паутину, она успела подумать:

– Скоро к Анапе подъезжать. Еще одна страница открывается в моей жизни. Что там ждет, за новым поворотом?..

Анапа–Новосибирск, 2019 г.