Текст книги "Глазами, полными любви"

Автор книги: Галина Ширковец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Единственное обстоятельство, отчасти мирившее учеников с физкультурой, заключалось в том, что мадам Дугальская не особо их терзала. Казалось, ей важно было продемонстрировать перед публикой собственные спортивные умения, ну а школяры… – чего уж от них требовать! Мадам и не требовала. Понаблюдав с невозмутимым видом, как корячатся подопечные, пытаясь повторить ее кульбиты, физручка столь же невозмутимо ставила всем четверки. Иногда на нее находила некая блажь, и тогда Дугальская заставляла класс шагать вслед за собой по периметру спортивного зала «гусиным» шагом, на корточках.

Натка не знала подробностей биографии этой странноватой немолодой одинокой женщины. Она гадала, каким образом судьба забросила мадам Дугальскую в их глухой угол. По причине нелюбви к физре сблизиться с объектом любопытства не представлялось возможным. Зоя Максимовна тоже хранила молчание – либо ничего не знала о новой коллеге, либо не хотела распространяться.

Обсуждение учителей в семье директора совхоза не приветствовалось. Разве что по-соседски комментировалось иногда житье-бытье молодых специалистов Скворцовых, постигавших основы деревенского хозяйствования. Когда у физички родился первенец, крепенький белобрысый байбачок Данилка, в его воспитании приняло участие все семейство Черновцов. Молодые учителя при любом удобном случае подкидывали младенца соседям, будто своим родственникам.

Как только малыш подрос, научился крепко стоять на ногах, он частенько сбегал от матери и мчался через огород прямо к «бабе Зое». У той для беглеца всегда имелось в запасе какое-нибудь лакомство. Особенно ребенок уважал газировку «Буратино» и «Дюшес». Если в доме соседей оказывался желанный напиток, Данилка мог, не останавливаясь, самозабвенно выдуть целую бутылку. Однако процесс питья то и дело прерывался обратным процессом писанья. Поэтому Зоя Максимовна сразу усаживала гостя на горшок, вручала ему «Буратино» и спокойно занималась готовкой обеда для своей семьи.

Когда Данилка научился говорить, перед тем как отправиться в Новосибирск к родной бабушке, он гордо заявлял Зое Максимовне:

– Мы все моложены, мы все пиложены, мы всё в этом голоде созлем!

Кто из взрослых научил его такой присказке, неизвестно, но, глядя на тугие щеки-булочки соседского мальчика, в это легко верилось. За судьбу «пиложеных и моложеных» можно было не переживать: залежаться на прилавках торговых точек им не грозило.

Если малыша спрашивали: «Данька, что делают твои родители?» – тот, не задумываясь ни на секунду, спокойно отвечал:

– Водочку пьянствуют.

Вот уж действительно, устами младенца…

Разумеется, никакими пьяницами его папа с мамой не были, но по праздникам у них иногда собиралась компания молодых одиноких педагогов. Появлялся повод распить бутылочку-другую, вспомнить про однокурсников, побренчать на гитаре. Кто-то из великовозрастных шутников и научил ребенка отвечать про «водочку пьянствуют».

По прошествии времени Наталья Алексеевна вспоминала об убогости школьной жизни времен своего детства не с насмешкой, а, скорее, с симпатией и жалостью. Ограниченность педагогов узкими рамками школьной программы, их затюканность бытом, неумение разбудить в учениках интерес к своему предмету во многом объяснялись нищетой существования, ежедневной борьбой за элементарное выживание.

Уважения заслуживало хотя бы то, что никто из них не спивался от тоски и безнадеги. Каждый, кто как мог, нес свой крест, по мере способностей все же не уставал сеять разумное, доброе, вечное. По крайней мере, пытался. Даже постоянно находившийся подшофе трудовик Егор Иванович вносил свою лепту в воспитательный процесс, обучая питомцев выбивать зубилом из куска жести выкройки детских ведерок, а потом при помощи молотка и плоскогубцев превращать полуфабрикаты в готовые изделия.

…«Такая жалость!» – подумала с теплой улыбкой Наталья Алексеевна, подъезжая к очередной станции и вглядываясь в те м ные строения, смутно маячившие за окном. Этот навык так и не пригоди л ся ей в жизни. С тех замечательных пор зубило больше ни разу не доводилось держать в руках, даже на даче, где порой прих о дилось выполнять весьма заковыристые р а боты…

* * *

В монотонном потоке обыденности происходили время от времени события, озарявшие серенькую деревенскую жизнь ярким светом. Родители Натки, несмотря на огромную занятость, делали все возможное, чтобы по мере возможности приобщать детей к культуре. В семье старались читать, смотреть серьезные фильмы, обсуждать их сообща. Иногда Черновцы всей семьей отправлялись в Новосибирск, совмещая культпоход в театр с визитом к городским родственникам.

Иногда в Новосибирском академическом театре оперы и балета давали спектакль для всего района. В такие дни из Курундуса отправлялась электричка, которую от первого до последнего вагона заполняли жители сел Тогучинского района. Представление (чаще всего это был балет) начиналось часов в двенадцать дня. Перед увертюрой на сцену выходил представитель театра и объявлял: «Постановка посвящается нашим замечательным хлеборобам, животноводам и механизаторам!»

В наши дни представить себе такое, конечно, невозможно. Во времена Наткиного детства спектакли для тружеников села давались один-два раза каждую зиму, причем бесплатно. Единственно, приходилось расплачиваться в буфете за съеденное и выпитое. Впрочем, робеющие от непривычной роскоши сельчане в антракте бросались вовсе не в буфет. Они степенно расхаживали по фойе Оперного, длиннющим коридорам, рассматривая богато украшенный интерьер, портреты артистов, висевшие на стенах. В театре царила атмосфера настоящего храма искусств. Это ощущали все, даже люди, весьма далекие от служения музам.

В отличие от большинства других сельских детей с театром Натка была знакома с раннего детства. Сначала ее, совсем маленькую, приводили в Театр юного зрителя на спектакль «Кошкин дом». Из увиденного в памяти отложилась пышных форм женщина в обтягивающем розовом платье, игравшая свинью Хавронью. Хавронья возлегала на столе и отчаянно чесала одну ногу другой. Оборки юбки задирались при этом до самых панталон.

Затем произошла встреча с детским балетом «Доктор Айболит» в Оперном театре. Впечатления от великолепного зала с бордовыми бархатными креслами, гигантской люстрой, тяжелым занавесом завораживали детскую душу. Сказка начиналась уже здесь, под этим огромным куполом…

Особенно поразили юную зрительницу белоснежные статуи античных богов и богинь, которые горделиво возвышались в специально отведенных нишах вдоль стен зрительного зала. Грациозно наклонившаяся вперед Венера, непринужденно-естественный в своей древнегреческой наготе Аполлон – все это было из другого, сказочного мира, и когда открылся занавес, волшебство происходившего на сцене казалось продолжением того, что началось сразу после входа в зал.

Спектакль, выпущенный в 1947 году, стал жемчужиной детского репертуара театра. Уже через год, в 1948-м, его наградили Сталинской премией, и шел «Доктор Айболит» на сцене Оперного целых сорок лет. Несколько поколений новосибирцев было знакомо с приключениями добрейшего доктора и его друзей.

Вылазку в театр родители превращали в праздничное мероприятие по полной форме. После окончания утреннего спектакля глава семьи задавал риторический вопрос:

– Ну что, дорогие мои… А не пообедать ли нам сегодня в кафе?

Ответ был понятен сам собой, и все семейство торжественно отправлялось в сторону кафе «Спутник», находившееся рядом с театром. В отличие от неказистых забегаловок, числившихся в ранге кафе чисто номинально, «Спутник» представлял собой заведение почти ресторанного типа. Посетители сдавали одежду в гардероб, в зале сияли столики, покрытые накрахмаленными скатертями, на них красовались рюмки и бокалы тонкого стекла. Заказы принимали аккуратные официантки в красивых фирменных передниках.

Обед превращался в настоящее действо. Алексей Михайлович, у которого в кои-то веки появлялась возможность почувствовать себя настоящим мужчиной, демонстрировал своим дамам верх галантности. Он раскрывал перед каждой твердые лакированные корочки меню, предлагая выбрать то блюдо, которое им хотелось бы заказать.

«Спутник», хоть и отличался приличным видом, но ассортиментом своим до ресторанного не дотягивал весьма существенно. Из первых блюд, кроме привычных щей-борщей, в наличии имелись солянка и окрошка. Венцом вторых блюд являлись котлеты по-киевски и какое-то варево в горшочках.

Вкуса всех этих кулинарных изысков Наталья Алексеевна не запомнила. В памяти осталось только, как Зоя Максимовна, истомленная ожиданием заказа, начинала нервно поглядывать на часы, опасаясь опоздать на электричку.

– Надо было зайти в обычную столовую, – выговаривала она отцу. – Давно бы уже поели и денег меньше потратили.

– Ладно, мать, не расстраивайся. И заказ сейчас принесут, и на электричку успеем. Зато девчонкам какой праздник будет!

– Ну да, – соглашалась мать, – пусть хоть поучатся себя вести в приличном месте.

И тут же добавляла:

– Девчонки, слышите? Всем выпрямиться, убрать локти со стола. Положите по салфетке рядом с собой. И прекратите, наконец, вертеться!

Не вертеться было куда как сложно. Всё в нарядном зале вызывало интерес: картины, висевшие на стенах, раскидистые пальмы в огромных квадратных кадках, женщины, одетые по-городскому. А главное, не терпелось узнать, что папа закажет на сладкое – мороженое или трубочки с кремом?

Поскольку выезды в театр совершались в зимнее время, и опасность простудить горло перевешивала все другие аргументы, к чаю Алексей Михайлович обычно заказывал хрустящие слоеные трубочки с нежнейшим заварным кремом. Так они и слились в Наткином сознании – театральные спектакли и трубочки с кремом. Первые давным-давно стали воспоминаниями, а вторыми Наталья Алексеевна иногда позволяла себе побаловаться. И всякий раз, надкусив невесомо-нежную плоть кулинарного лакомства, вставал у нее в памяти образ ее замечательного папы и его голос:

– Учите сегодня уроки пораньше, и в постель. Завтра едем в театр.

Что за волшебные слова!

* * *

В свое время, более полувека лет назад, городская пресса утверждала, что слава НГАТОиБ – Новосибирского государственного академического театра оперы и балета – гремит на весь белый свет. В подтверждение газеты описывали триумфальные гастроли театра в Китае, Индии, других дружественных и не очень странах. Согласно тем писаниям, нашей блистательной балетной труппе рукоплескали столицы многих государств мира. Соответствовало ли это истине – кто сейчас возьмется утверждать? Но фамилии известных балерин, оперных певиц и певцов были действительно известны большинству мало-мальски образованных жителей города.

Особенно любили новосибирцы музей театра. Став взрослой и превратившись в заядлого балетомана, Наталья Алексеевна помнила, как в антрактах там всегда толпился разновозрастной народ. Небольшое помещение, подобно волшебной шкатулке, разноцветно переливалось удивительными экзотическими вещами и вещицами – роскошными китайскими вазами, веерами, уменьшенными до кукольного размера копиями сценических балетных костюмов… Среди прочего в числе экспонатов (в большинстве своем они были подарками официальных делегаций, посещавших город в разное время) находилась копия комплекта украшений дочери фараона, подаренная театру правительством Египта для спектакля «Аида».

Тяжкая пора началась для Оперного после смены политического строя в стране. Вначале столичные и местные сильные мира сего, занятые важными делами по дележке заводов-газет-пароходов, словно бы забыли об объекте культуры. Здание заметно помрачнело, осунулось, пообветшавшие интерьеры и декорации к спектаклям также не придавали ему шарма. Тем не менее, цены на билеты оставались вполне доступными, и каждая премьера становилась, как принято говорить, событием в культурной жизни города. Завзятые театралы продолжали исправно посещать балетные и оперные постановки, педагоги водили на представления школяров в призрачной надежде разбудить в юных оболтусах тягу к прекрасному.

Спустя некоторое время кто-то ушлый сообразил, что на ремонте знакового учреждения культуры можно недурно «попилить» бюджетную денежку. Храм искусства накрыла волна тошнотворных мутных историй. НГАТОиБ закрыли на реконструкцию, затем на следующую. Одного директора театра нашли мертвым в минской гостинице. Другого, в чью бытность на сцену вышла крамольная опера с упоминанием Христа, обвинили в оскорблении чувств верующих. Музей потихоньку растащили. Уникальные вазы, веера, поражавшие воображение фараонские украшения осели в чьих-то вместительных коттеджах.

В конце концов столица прислала «на воеводство» совершенно феерический персонаж – обанкротившегося оптового торговца фруктами с внешностью сильно исхудавшего Карабаса-Барабаса. Банановый король отличался поразительной наглостью и совершенно исключительным запасом энергии. Первым делом, естественно, он затеял в своей новой вотчине очередной грандиозный ремонт. Сколько средств действительно освоили, а сколько прилипло к загребущим рукам, не знает никто, но через некоторое время перед изумленными меломанами и балетоманами предстало обновленное здание театра.

Многих оно повергло в шок. Интерьеры, напоминавшие о благородно-сдержанном сталинском ампире, изменились с точностью до наоборот. Стиль «дорого-богато» с голубыми коврами и белой мебелью в коридорах второго этажа, ярко-оранжевыми стенами в холле первого этажа и таким же режущим глаз ковролином на полу превратил внутреннее убранство Оперного в подобие средней руки казино.

Перекроив форму, новый директор столь же рьяно взялся за содержание. Репертуар подчинили главному: максимальному извлечению прибыли с каждого квадратного метра театральных площадей. Основное место заняли красивенькие балеты. Оперу как основательный и, следовательно, затратный жанр отодвинули на второй план. Премьеры следовали одна за другой со скоростью пирожков, извлекаемых из печки. Цены на билеты взлетели до небес; по коридорам и в фойе выросли столы с выпивкой и закуской по зашкаливающим ценам… Процесс пошел, причем очень быстро.

Директор театра предоставил возможность новосибирским нуворишам праздновать свои трудовые юбилеи прямо на прославленной сцене. Сцена, видевшая постановки великого Григоровича, хранящая незримые следы пируэтов Лидии Крупениной, Татьяны Зиминой, Владимира Гершунова, пустилась во все тяжкие. Вместо величественных арий прославленного баса, народного артиста страны Валерия Егудина, дававшего уроки вокального мастерства по всему миру, зазвучали гитарные переборы Леонида Агутина, услаждавшего денежных мешков и их гостей исполнением лучшей на данный момент попсы.

Воспоминание о посещении обновленного, отталкивающего аляповатой бесвкусицей театра отозвалось в Наталье Алексеевне приступом головной боли. Чтобы успокоиться и отвлечься, она снова вернулась к умиротворяющим воспоминаниям о своих школьных годах.

* * *

На школьном, казалось бы, наглухо затянутом хмарью небосклоне временами вспыхивали яркие звездочки. В шестом классе у них появилась новая классная руководительница. Эмма Валентиновна вела в средних классах русский язык и литературу. Появление в унылой школьной среде новой преподавательницы можно было сравнить с лучиком солнца, пробившимся сквозь тяжелые неподвижные тучи. От прочих учительниц Эмму Валентиновну отличали красивая современная прическа и огромные, в пол-лица, карие глаза, в которых светились ум, задор и азарт. Невысокая полноватая фигура излучала энергию, стремительность, готовность к действию.

Нерадивых школяров молодая литераторша отчитывала как-то весело и совсем не обидно. Обладая прекрасным чувством юмора, Эмма Валентиновна на многие выходки подопечных реагировала соответствующим образом. К ней, как к своей, они обращались с любыми вопросами, обсуждали какие угодно проблемы. Словом, живая, лишенная фальши и привычного учительского ханжества «Эммушка» с первых же дней стала любимицей класса.

Ее уроки литературы, казалось, могли расшевелить любого лодыря и тупицу. Тем не менее, находились непробиваемые особи, коим Тарас Бульба (или, скажем, Чичиков) были совершенно до лампочки. Вызвав подобного обалдуя к доске и выслушав невнятное мычание вместо ответа, раздосадованная Эмма Валентиновна в сердцах могла произнести:

– Ну, паразит, если к следующему уроку не выучишь – убью!

«Паразит» виновато ухмылялся, теребя концы замусоленного пионерского галстука. Тем не менее, задание в следующий раз отвечал – конечно, через пень-колоду, корявенько, запинаясь на каждом слове. Но умная учительница понимала: от данного экземпляра большего ей все равно не добиться.

Новой классной легко удалось взбаламутить болото пассивности и полного пофигизма, привычно царивших в классе. Накануне Дня Победы школьники ходили на кладбище, приводили в порядок могилы неизвестных им людей. У одного бывшего фронтовика, похороненного в их селе, удалось разыскать родственников, проживавших где-то в европейской части страны. Они прислали благодарственное письмо за то, что ученики помогли узнать, где похоронен их близкий человек. Раньше, до поисковой работы, выполненной классной руководительницей и ее подопечными, фронтовик числился без вести пропавшим. Произошедшее очень воодушевило шестиклассников, ощутивших причастность к настоящему взрослому делу.

В седьмом или восьмом классе накануне дня космонавтики неугомонной «Эммушке» пришла в голову идея инсценировать пресс-конференцию первой женщины-космонавта Валентины Терешковой с иностранными журналистами. На роль главной героини назначили Натку. Незадолго до этого она как раз посетила местную парикмахерскую, где оставила свои не бог весть какие богатые косички. Короткая стрижка придавала девочке-подростку вполне взрослый вид, а серьезное выражение, редко сходившее с ее лица, указывало (по всей видимости) на наличие некоторого интеллекта.

Из числа старшеклассников выбрали несколько ребят поприличнее, заставили их погладить брюки, нацепить на шеи взрослые галстуки и доверили исполнять роли иностранных журналистов.

В клубе, куда набилось полным-полно школьников, на сцену поставили журнальный столик, вокруг него разместили несколько стульев. Началась игра в «брифинг». Якобы журналисты задавали заранее вызубренные вопросы якобы космонавтке. Та выдавала такие же заученные, идеологически выверенные ответы, чувствуя себя при этом если не звездой экрана, то близко к тому.

Артистическая карьера девицы продолжала бы набирать обороты, не вмешайся в дело ее строгая маман. Эмма Валентиновна, окрыленная успехом действа под названием «Пресс-конференция В. Терешковой», на следующий год решила замахнуться на большее – не на Вильяма нашего Шекспира, безусловно, но на постановку пьесы одного из советских драматургов. Речь в спектакле шла о войне. Натке предстояло сыграть роль партизанки, попавшей в логово к фашистам.

В сцене допроса, по замыслу постановщицы, партизанка должна была попросить сигарету у немецкого офицера, а затем демонстративно пустить тому дым в лицо. Тем самым выразив презрение и ненависть к врагу. Потом партизанка произносила нечто вроде «все вы гады, победа будет за нами, ничего я вам не скажу». Естественно, после таких обидных слов фашист выстреливал в героиню из пистолета, и та эффектно валилась на пол. Так, по крайней мере, должна была бы выглядеть сцена, не вмешайся в творческий процесс непредвиденные обстоятельства.

Репетиция проходила в кабинете биологии, свободном на тот момент от занятий. Когда Натка стояла перед одноклассником-гестаповцем, дымя воображаемой сигаретой, в класс заглянула Зоя Максимовна. Застав дочь за непонятным занятием, она несколько оторопела, а потом начала допрос с пристрастием. Выяснив, что «артистке» предстоит стоять с сигаретой в руке на сцене сельского клуба перед всеми школьниками и односельчанами, женщина вынесла безоговорочный вердикт: этому не бывать!

– Еще чего выдумали! – возмутилась она. – Позориться перед всеми. И как ваша Эмма Валентиновна только додумалась до такого?

Напрасно Натка пыталась объяснить матери, что так требуется по роли, что искусство требует жертв и так далее. Суровая женщина, работавшая к тому временем завучем и обладавшая крайне реалистичным взглядом на вещи, осталась непреклонной. О чем Зоя Максимовна поговорила с пылкой литераторшей, отличавшейся богатым запасом фантазии, Натка так и не узнала. После беседы у постановщицы, видимо, опустились руки, и дело с подготовкой спектакля постепенно сошло на нет.

Так, едва начавшись, завершилась артистическая деятельность школьницы. Справедливости ради следует отметить: Натка не особо переживала по этому поводу и не рыдала ночами в подушку. Кроме того приближались экзамены – хоть и не выпускные, но довольно серьезные.

Куда драматичнее сложилась судьба ее наставницы. Образованная, красивая, душевно развитая женщина по неведомым Натке причинам была вынуждена жить с настоящим домашним тираном, время от времени напивавшимся до стеклянного состояния. Работал этот, с позволения сказать, муж главным агрономом совхоза. В промежутках между запоями это был приличного вида молодой человек, высокий, симпатичный, улыбчивый, элегантно одетый.

Все разом менялось, едва главному специалисту доводилось поднести рюмку ко рту. Воспитанность и культурность слетали с него вместе с каждым опрокинутым стаканом. Из личности изо всех щелей начинала выползать личина: отвратительное мурло, сыпавшее матами и угрозами. В такие моменты агроном хватался за топор, и несчастная «Эммушка», прихватив с собой обоих малышей, была вынуждена проводить ночь где-нибудь в сарае. Обращаться за помощью к соседям не позволял стыд.

Как известно, от людей на деревне не спрячешься. Через какое-то время о «художествах» специалиста по выращиванию яровых и озимых стало известно широкой общественности. Наткин отец периодически приводил подчиненного в чувство, грозя лишением партбилета. На какое-то время внушение действовало, но затем все повторялось сначала.

В итоге все пришло к логичному финалу. Из очередного запоя агроном так и не вынырнул. Дети к тому времени подросли, старший окончил военное училище, женился. Тут бы и пожить для себя, но судьба приготовила новый удар: парень погиб в Афгане. Матери доставили «груз двести». Невестка и свекровка вместе оплакали потерю, а потом принялись растить маленькую синеглазую (генетический подарок непутевого деда) девочку. Кто знает, может быть, за такие небесно-голубые очи-озера и любила «Эммушка» своего жуткого на посторонний взгляд мужа, прощала ему все, надеясь всякий раз, что он рано или поздно образумится. К тому времени Натка жила уже в другом месте, родители тоже переехали. О судьбе своей любимой учительницы она узнала от других.

* * *

«Отстрелявшись» на экзаменах, получив в ведомости ожидаемые четверку за контрольную по алгебре и пятерку за сочинение, Натка с легкой душой отправилась на летние каникулы.

Часть ее одноклассников в девятый класс решила не идти, предполагая осенью направить стопы в разнообразные профтехучилища, которые в советские времена исправно делали свое дело, готовя рабочие кадры по множеству специальностей. Одурев от школы и насильно вталкиваемых в голову знаний, многие неокрепшие юные души устремились на свободу. Натка также была не прочь влиться в их ряды. Но едва она заикнулась, что хочет бросить школу и поступить учиться на парикмахершу, как получила дома решительный отпор.

– Ты что, – негодующе вопрошала Зоя Максимовна, – хочешь быть похожей на эту дурочку Тому Орлову? Та дважды два сложить никогда не могла, родила в четырнадцать лет и на этом завязала с учебой. А ты для того книжки умные с утра до вечера читаешь, чтобы грязные головы мыть, варикоз зарабатывать? Знаешь, как ноги у парикмахеров в старости болят? Сама подумай, им же с утра до вечера приходится на ногах стоять. Попробуй ради интереса, сколько сможешь выстоять!

Наткины возражения насчет трудностей с постижением математических наук мать взять в расчет не пожелала.

– Уж как-нибудь ты осилишь эту математику несчастную. Никто от тебя не ждет успехов Софьи Ковалевской!

На этом «как-нибудь» пришлось смириться. Имело ли смысл думать о следующих учебных днях, когда впереди ждало длиннющее лето. На каникулы отправилось все семейство за исключением Алексея Михайловича. Для него летом как раз наступала самая горячая пора. Маленькая Валюшка окончила первый класс, строптивая Маришка – с легкостью свой пятый, ну а Натке через «не могу и не хочу» предстояло осенью тянуть лямку в девятом.

Зоя Максимовна, отпуск которой обычно растягивался на все летние месяцы, с ловкостью дирижера управлялась со своим семейным «оркестром». По утрам ее и сестер ожидал огород, где работы хватало на всех. После обеда девчонки с подружками убегали купаться на речку. В ненастную погоду все разбредались с книжками по разным углам.

Спокойная размеренная жизнь вносила в жизнь семьи благость и умиротворение. Иногда, если разбушевавшаяся внезапно гроза пугала раскатами грома и вспышками молний, женское население дома угнезживалось вместе на одном диване и вело тот неспешный, ничего не значащий разговор ни о чем и обо всем, который оставляет такой теплый след в душе.

Зоя Максимовна в такие минуты рассказывала дочерям о детстве, о том, как училась в пединституте, как проводила первые уроки в школе рабочей молодежи в Прокопьевске.

– После войны, – вспоминала она, – в пятидесятых годах, знаете, какая преступность везде была? На трамвайных остановках нередко случалось: пока какая-нибудь женщина в хорошей шубе лезла в трамвай, уголовники в давке всю спину у шубы вырезали бритвой. Дамские сумочки все женщины в транспорте крепко держали перед собой. Чуть зазеваешься, ремешок в руках останется!

– В то время, – продолжала Зоя Максимовна, – много хороших вещей на женщинах можно было увидеть. В магазинах пусто, зато барахолка кишела всякими заморскими тряпками. Из Германии чего только солдаты не привозили… Наши бабы никогда такого и не видывали. Некоторые девчонки на танцы приходили в комбинациях – шелковых, кружевных. Думали, это сарафаны такие. Никому и в голову не могло прийти, что такую красоту нужно под платье надевать.

На барахолках, известное дело, жулья было не меньше, чем продавцов. Не зря тогда говорили: «На толкучке два дурака – один продает, другой покупает». Шпана блатная крутилась везде, особенно на вокзалах, около магазинов. Могли отобрать не только деньги, но и сумку с продуктами. Голодать-то в то время люди еще продолжали.

Наша школа была на окраине. Район рабочий, хулиганья полно. Зайдешь в класс, парни за партами сидят здоровенные, хмурые. Некоторые финки достанут, ножи такие бандитские, и демонстративно на парту перед собой положат. Вот и думай, что хочешь. Ничего, я как-то находила с ними общий язык. Вечером после занятий несколько учеников ходили меня провожать до остановки, как бы шефство надо мной взяли…

Девчонки, затаив дыхание, слушали рассказ матери. Натка пыталась представить, как выглядела их уютная, домашняя, несколько располневшая с годами матушка, когда без страха заходила в класс, где на партах рядом с тетрадками лежали бандитские ножи. Видимо, в те суровые годы и сформировался ее стойкий, не склонный к компромиссам характер. Однажды Зоя Максимовна рассказала дочерям, что в молодости мечтала стать хирургом и даже окончила медицинское училище. Натка ничуть не удивилась. Она была уверена: хирург из матери получился бы первоклассный.

…Наталья Алексеевна не знала, почему ее приемной матери пришлось перейти на другие рельсы, приобрести учительскую сп е циальность. Возможно, просто забыла со временем какой-то из рассказов Зои Максимовны. Но память о тех уютных минутах, к о гда они все вместе пережидали грозы под крышей их просторного деревенского дома, женщина хранила в самых заветных уголках д у ши и смотрела на эти фрагменты минувшего глазами, полными любви…

* * *

Лес находился неподалеку от деревни, сразу за прудом и прилегавшим к нему лугом – выгоном. С наступлением ягодно-грибного сезона походы в лес становились для жителей не просто прогулкой. Все добытое в нем – грибы, ягоды, целебные травы – заготавливалось на зиму и разнообразило довольно скудное меню сельчан.

С наступлением ягодного сезона Зоя Максимовна в любые свободные от домашней работы часы отправлялась со своим девичьим отрядом на заготовки. Особенно все радовались поспеванию лесной клубники. Слаще и вкуснее этой ягоды в полях было не сыскать. Первый день ягодницы занимались непосредственно сбором ягод. На открытом солнце, на жаре, под стрекот и укусы насекомых приходилось проводить на лесных полянах по многу часов. Однако азарт добытчика, существующий в людях на уровне древнего инстинкта, заставлял забывать не только о дискомфорте, но и о времени. Особенно, если посреди лесных зарослей неожиданно открывалась никем не тронутая полянка с крупной, сочной полевой клубникой. Тут уж только успевай наклоняться: одну ягодку примечай, вторую в корзинку кидай, третью в рот отправляй.

Кстати сказать, сборщицы особо не наклонялись. По ягодным полянам ползали на коленках, а то и вовсе елозили по траве на «пятых точках», обрывая клубнику с невысоких стебельков. Емкости начинали наполняться довольно споро. Кажется, крупные алые бусины только-только начали заполнять дно, а глядишь, уже и к половине подвигается!

После небольшого перекуса ломтем хлеба с огурцом и нескольких глотков взятого с собой молока трудовой процесс возобновлялся. Когда солнышко начинало клониться к закату, семейство возвращалось домой с приятной тяжестью в руках – плетеной корзинкой, жестяным ведром, эмалированным бидончиком.

На веранде, на полу, заранее расстилались старые простыни, на них тонким слоем рассыпалось лесное богатство, наполнявшее воздух головокружительным ароматом солнца, лета и абсолютного счастья. На другой день предстоял не менее кропотливый процесс переборки ягод. От каждой клубничины предстояло оторвать зеленоватый чашелистик и хвостик. Занятие было довольно утомительным, но за разговорами, припоминанием разных случаев из жизни семьи, из вчерашнего похода за ягодами время пролетало незаметно.

К вечеру Зоя Максимовна ставила на огонь большой эмалированный таз, шаманила над ним некоторое время, помешивая сироп, снимая пенки, то прибавляя, то убавляя огонь. Готовность лакомства определялась просто. Следовало капнуть чуточку сиропа на ноготь большого пальца и наблюдать. Если сироп начнет растекаться – значит, варенье еще не доварено. Если застынет густой каплей – пора снимать таз с огня. На ужин варенье, еще горячее, выставлялось на стол. Домочадцы макали в него хлеб, запивая лакомство парным молоком.