Текст книги "Глазами, полными любви"

Автор книги: Галина Ширковец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

На новом месте жизнь сразу же началась беспокойная и хлопотливая. Отец с утра до позднего вечера пропадал в полях. Новой матери, жившей до этого с родителями в пристанционном поселке городского типа «как у Христа за пазухой», с ходу пришлось окунуться в деревенскую жизнь. К тому же требовалось налаживать контакт с детьми. Это тоже оказалось непросто. Младшая Маринка то и дело капризничала, а то и вовсе бунтовала, пытаясь настоять на своем. У строгой учительницы Зои Максимовны был не менее твердый характер, поэтому всяких «историй» хватало.

Когда Натке исполнилось семь лет, на ее день рождения (а на самом деле, на смотрины) съехалась многочисленная родня со стороны первой жены отца – ее братья с женами, сестра с мужем. Вторжение родственников первой жены на семейную территорию новой семьи вряд ли порадовало бы любую женщину, но, очевидно, это было необходимо Алексею Михайловичу, всю жизнь пытавшемуся связать две половины своей жизни, прошлую и настоящую.

Отчасти ему это удавалось. Время от времени Черновцы всей семьей приезжали в Новосибирск в гости к холмогоровскому «клану», а его члены, в свою очередь, находили теплый прием в сельском доме директора совхоза. Несмотря на некоторые шероховатости, эта связь продолжалась на протяжении почти всей жизни родителей Наты и Марины.

Еще теснее дружили между собой дети бабушки Нюры: дочь Аля, сыновья Нестор и Михаил. Все они, за исключением старшего брата Алексея, рано оторвавшегося от родного причала, жили под крылом своей неугомонной матушки. К концу ее земного пути они и вовсе поселились со своими семьями на одной улице. Наталья Алексеевна на всю жизнь запомнила веселые родственные посиделки, затевавшиеся по любому поводу.

Хотя жизнь не баловала плюшками ее родственников, у них всегда находилось время пообщаться друг с другом. За праздничным столом, вокруг нехитрой магазинной снеди и вкуснейшей бабушкиной стряпни собирались все – от бабули до самых младших внучат. Когда Натке с Маринкой удавалось попасть в этот мир добра, сердечности и веселья, их радости не было предела. Став взрослой, обзаведясь собственным семейством, кругом друзей и знакомых, Наталья Алексеевна хранила душе память о тех минувших встречах, как одно из самых драгоценных воспоминаний.

Столь же дружелюбно встретили родственники новую жену Алексея Михайловича, приглашая ее войти в их тесный круг. Встречи получались нечастыми, сказывалось разделявшее семьи расстояние. Но когда доводилось увидеться, разговорам, воспоминаниям не было конца. Проницательная, повидавшая виды бабушка скоро поняла: молодая учительница Зоя, хоть и держится несколько сдержанно, но человек исключительно добросовестный и воз семейной жизни тянет честно, ответственно, не жалея ни сил, ни здоровья.

В любом явлении Зою Максимовну больше всего раздражали фальшь, вранье, показуха. От этого в семье всегда царила атмосфера некоторой фронды к официальному курсу, проводимому властями, партией и правительством. Отец, будучи убежденным коммунистом, принимал на веру провозглашаемые партией лозунги. «Баба Зоя», как ее стали звать в старости, с рождением внучек, всегда обладала реальным взглядом на вещи. Когда она слышала, как «большие дяди» обещали людям красивую жизнь в туманном будущем, то оценивала их речи одним коротким словом: «чесуны». На протяжении всей жизни Зоя Максимовна не стеснялась давать яркие характеристики разнообразной дури, сопровождавшей слова и действия власть имущих.

В материальном плане семья директора совхоза не отличалась высоким достатком, находясь на уровне остальных обитателей поселка. Несколько позже, в разгар эпохи Брежнева стало в порядке вещей, если человек, занимавший то или иное руководящее положение, получал ряд определенных привилегий. При этом «блага» строго регламентировались. Например, Алексей Михайлович, ставший к тому времени первым секретарем райкома партии в одном из районов Новосибирской области, получил право пользоваться обкомовским буфетом. Здесь он получал к каждому празднику традиционный набор: палку копченой колбасы «сервилат», пару килограммов яблок или апельсинов, коробку конфет «Птичье молоко», банку растворимого кофе и банку зеленого горошка.

В наше время дворцов, яхт и миллиардных состояний, полученных мутным путем, трудно представить, что именно так выглядели пресловутые «привилегии». Те самые, с которыми начали рьяно бороться на следующем витке жизни государства, когда к власти прорывались «вторые секретари» – новое поколение руководителей во главе с Ельциным.

Изменение морали, нравственности в советском обществе происходило весьма постепенно, почти незаметно. Просто в какой-то период оказывалось: «Вообще-то этого нельзя, но… можно». Назавтра наступала вторая стадия: «Да, можно. Но не всем». Послезавтра все понимали: говорить можно одно, думать другое, а делать третье. От года к году нарастали ложь, фальшь, пофигизм – вплоть до того момента, когда все окончательно прогнило, и страна рухнула в тартарары.

* * *

В целинный совхоз семья, не успевшая оправиться от бед, приехала в разгар хрущевской оттепели, в 1960 году. Страна дышала романтикой, надеждами, была полна верой в собственные силы. Первый человек в государстве – смешной колобкообразный товарищ Никита Сергеевич Хрущев уверял подданных: «Нынешнее поколение людей будет жить при коммунизме!» Многие ему верили. Бесплатный хлеб на столах в столовых казался первым шагом на пути к обществу всеобщего изобилия и счастья.

В каждом общественном здании, будь то клуб, школа, больница или баня, на видном месте висели стенды, на которых огромными буквами было написано: «Моральный кодекс строителя коммунизма». Дальше шло изложение двенадцати принципов, таких как «Каждый за всех, все за одного», «Человек человеку друг, товарищ и брат» и т. д., вплоть до непримиримости к несправедливости и врагам коммунизма.

Натка не знала, как следовали изложенным на стендах заповедям рядовые граждане, особенно в вопросе непримиримости к врагам коммунизма. Пресса же с недругами светлого будущего боролась непримиримо, не щадя живота – ни своего, ни идеологических противников. Особенно преуспели в этом карикатуристы Кукрыниксы. Регулярно на страницах «Правды» они изображали пузатых капиталистов в цилиндрах – с крючковатыми носами, коротенькими кривыми ножками, ракетами и бомбами в корявых руках, грозящих светлому лагерю социализма. Иногда рядом с этими уродцами рисовали статного красавца в рабочем комбинезоне и надписью «СССР» на груди. Мускулистой рукой он сгребал иностранную шелупонь и запихивал в мусорную корзину – очевидно, на свалку истории.

Став много старше, много чего повидав, а еще больше перечитав, Наталья Алексеевна поняла, что неприязнь к Западу сопровождала Россию на протяжении многих веков. До Октябрьской революции неудачи царского правительства привычно объясняли словами: «Англичанка гадит». Злокозненная англичанка «гадила» задолго до Наткиного рождения, затем в годы ее детства, молодости, зрелости, упорно не прекращая своего пахучего занятия ни на миг. Эта странная леди жива до сих пор и, по утверждениям отечественных СМИ, не оставляет своих гадких привычек, хотя никто никогда ее в глаза не видел…

Знаменательные события, исторические решения и свершения, о коих вещали центральные газеты вроде «Правды» или «Известий», происходили, как правило, где-то в столицах. До глухих уголков советской империи доходил лишь слабый невнятный гул. В семье Черновцов с материнской подачи царили деловитость и практицизм. Другими словами, здесь, как в любой среднестатистической сельской семье, велась неустанная борьба за выживание.

На посту директора совхоза Алексей Михайлович получал на первых порах девяносто рублей. Зарплата молодой учительницы, с учетом всех основных и дополнительных часов, классного руководства и т. д., не дотягивала и до этого скромного уровня. Жизнь семьи, где подрастали двое маленьких детей и намечался третий ребенок, начинать приходилось практически с нуля.

Когда семейство въехало в новенький кирпичный дом, какими были застроены немногочисленные улицы юного целинного поселка, обстановка в квартире отличалась крайним аскетизмом. На мебели – дерматиновом диване, книжном шкафе, нескольких стульях – красовались инвентарные номера и синие казенные штемпели. Все это «богатство» относилось к списанному конторскому имуществу.

Из приобретенных в магазине предметов обстановки в жилище имелись лишь две полутораспальные кровати с металлическими спинками и пружинными сетками. Одна предназначалась для родителей, вторая для сестер. Центр так называемого зала занимал круглый деревянный стол, чье происхождение Натке осталось неизвестным. В кухне единственным предметом, помимо печки и умывальника, был небольшой столик со шкафчиком внутри. В нем держали нехитрый хозяйственный скарб и провизию, на нем готовили еду, за ним завтракали, обедали и ужинали, теснясь на неуклюжих табуретках.

Готовую мебель покупать было негде, да и не на что. Дядя Петр (брат первой жены отца), живший в Новосибирске, неплохо столярничал. Он изготовил для сельских родственников пузатый шифоньер для одежды и симпатичный туалетный столик с трехстворчатым зеркалом, так называемый трельяж.

Не совсем ясно, зачем трельяж, этот символ женского кокетства, появился в столь аскетичном жилище. Зоя Максимовна никогда не вертелась перед ним, наводя красоту, не расставляла на нем всякие дамские штучки в виде всевозможных коробочек, баночек и прочих финтифлюшек. Поверхность туалетного столика украшала лишь белая ажурная салфетка. Из всех предметов парфюмерии и косметики в наличии на нем имелись дневной крем «Красная Москва», расческа да флакон одеколона «Шипр» – резко пахнущей жидкости ядовитого темно-зеленого цвета.

Главной заботой для новой хозяйки стало одно: как прокормить и во что одеть-обуть свою «футбольную команду». Собственно говоря, семейный быт начал налаживаться только с приходом Зои Максимовны. До этого сестры вели полукочевой образ жизни. Предоставленные сами себе они болтались по улицам села, где раньше работал отец. Периодически их отправляли то к бабушке Нюре, то к другим родственникам. Привыкнув свободно бродить где вздумается, дети на новом месте на первых порах тоже пытались оставаться в рамках усвоенного поведения. Правда, исчезнуть со двора без уведомления не решались. Отпрашиваясь, сообщали: мы идем к такой-то девочке. Тогда мать начинала выяснять: что за девочка, где она живет, кто ее родители, кто звал их в гости. Не получив внятного ответа, Зоя Максимовна решительно воспрещала намеченное путешествие. Дело заканчивалось долгим недовольным пыхтением, нередко со слезами.

Особенно усердствовала в отстаивании своих прав младшенькая. Однажды мать гладила белье огромным электрическим утюгом. Маринка, которой в ту пору было четыре года, пристала, чтобы гладить разрешили ей. Доверить раскаленный электроприбор маленькому ребенку взрослая женщина не решилась. Тогда дитя ударилось в громкий рев. Устав слушать ее вопли, хозяйка не нашла ничего лучшего, чем поставить упрямицу в угол. Ох, знала бы она, с кем связалась! Упрямое чадо отстояло в углу едва ли не два часа и все два часа продолжало выдавать голосовые модуляции, переходя от рева к всхлипыванию и обратно. Чем закончилась история, Наташа не запомнила. Возможно, злосчастный утюг к тому времени достаточно остыл, и Маринка получила-таки к нему доступ. Зная ее твердокаменный характер, можно с большой долей уверенности предположить, что финал получился именно таким.

Стояние в углу являлось традиционным семейным наказанием, применявшимся родителями едва ли не до десятого класса учебы сестер. За провинность или непослушание предлагалось отправиться в указанное местечко и «подумать о своем поведении». По окончании данной процедуры, естественно, полагалось просить прощение.

Что касаемо Натки, она по этому поводу не особенно заморачивалась. Едва достигнув места лишения свободы, беспринципное чадо тут же начинало канючить:

– Я уже подумала… Я больше не буду…

Родительские сердца, несмотря на строгость, особой жесткостью не отличались. Через несколько минут, повторив для верности еще несколько раз мантру «Больше не буду!», провинившаяся оказывалась вне зоны заключения. Но чтобы добиться извинений от младшей сестры – для этого надо было очень постараться…

Новые правила и порядки, устанавливаемые будущей «бабой Зоей», оказались нацеленными на упорядочение жизни, разумное сочетание дел и отдыха. Будучи хорошей хозяйкой, загруженной уроками учительницей, Зоя Максимовна при этом не замыкалась в тесных рамках своих бесконечных обязанностей. Она много знала, любила читать, интересовалась событиями, происходившими в мире. В семье постоянно разговаривали обо всем на свете, иногда возникали настоящие дискуссии по самым разным темам.

Какие бы ухабы и трения, встречавшиеся на долгом жизненном пути, ни омрачали иной раз дни семьи, Наталья Алексеевна навсегда сохранила в душе чувство уважения и благодарности к чужой женщине, заменившей ей родную мать. Сколько же она сделала для их с сестрой воспитания! Благодаря новой жене Алексея Михайловича в дом вошли детские журналы «Веселые картинки», «Мурзилка», взрослые «Огонек» и «Вокруг света», ставшие для семьи окном в огромный мир. Но в первую очередь Зоя Максимовна воспитывала собственным примером. В ней не было ничего нарочитого, пошлого или вульгарного, что подчас, грешным делом, свойственно так называемой сельской интеллигенции, собранной в том или ином населенном пункте «с бору по сосенке». Сдержанная во всем – поведении, одежде, выборе людей, с которыми вела знакомство, – в одном только Зоя Максимовна иногда давала себе волю: нелестно отозваться о свекрови, безапелляционной всезнающей бабушке Нюре, считавшей своей обязанностью учить всех жить правильно. Впрочем, делалось это за глаза, когда мать, раздосадованная чем-то или уставшая сверх меры, давала выход переполнявшим ее эмоциям.

Невозможно вспомнить, чтобы она ссорилась с кем-то из родственников или коллег, выясняла отношения, сплетничала, кляузничала. Правда, Натке с Маринкой и отцу приходилось время от времени выслушивать ее воспитательные монологи. Ворчание Зои Максимовны являлось традиционным способом психологической разгрузки большинства российских женщин, замученных нелегкой жизнью. Чаще всего касалось оно бытовой безалаберности Алексея Михайловича, его зацикленности на работе и того, что почти все нелегкие домашние заботы он взвалил на нее. При этом, если претензии к главе семьи начинали высказывать сестры, их вольность решительно пресекалась:

– Малы еще отца учить!

В семье бабушки Нюры, имевшей белорусские корни, требовалось, чтобы младшие ко всем взрослым, в том числе к родителям, в знак уважения обращались на «вы». В свое время Алексей Михайлович так обращался к своей матери, те же правила прививал собственным детям. Новая его жена с первых дней совместной жизни стала внедрять новый стиль общения, считая, что «выкают» обычно с людьми посторонними, чужими. Поначалу «тыканье» Натку слегка коробило. Слово «ты» при обращении к родителям она первое время произносила с запинкой, потом привыкла.

Такая притирка по разным мелочам шла многие годы. Время от времени возникали другие недоразумения, обиды. Было трудно как детям, вынужденным с раннего детства постигать искусство дипломатии, так и «мачехе», которую народная молва заведомо обвиняла во всех мыслимых и немыслимых грехах.

Тем не менее, жизнь потихоньку выстраивалась. В первое лето совместной жизни родители решили затеять ремонт. Отец нашел каких-то местных умельцев, полностью передал дело в их руки и устранился от процесса. Приступая к ремонту дома, родители, очевидно, слабо представляли себе, во что ввязались. Ребятушки-шарашники расстарались вовсю. Благодаря их молодецкому задору семейное гнездо, которое мать и отец только начали вить, на несколько месяцев превратилось в место, пострадавшее от довольно внушительного землетрясения.

Первым делом «мастера» покрасили стены просторной кладовки, где семье предстояло обитать, пока будут идти отделочные работы в комнатах. Краска цвета детской неожиданности обладала странной особенностью – совершенно не сохла. Все лето, пока хозяева ютились во временном пристанище, им приходилось боязливо сторониться стен. Тем не менее, многие вещи оказались испорчены. Чудо-краска отличалась не только повышенной липучестью ко всему на свете, но и совершенно не желала отстирываться. Поэтому то локти, то коленки обитателей дома, в первую очередь малолетних, периодически оказывались в коричнево-рыжих пятнах.

Стены кладовки оставались липкими еще несколько лет спустя. Дела с красками в стране победившего социализма, вообще говоря, обстояли как-то странно. В почете в основном находились два цвета, серый и красный. Людям приходилось жить в серых зданиях на фоне вечно-серого неба. Скрашивало эту убогость обилие красного кумача, из коего делались плакаты, призывавшие к героическим свершениям. На демонстрациях, проходивших два раза в год, улицы и площади расцветали алыми флагами и транспарантами вперемежку с портретами выдающихся членов партии и правительства.

Столь же скудными средствами люди обходились в быту. В кухнях обывателей нижнюю часть стен было принято покрывать масляной краской удивительно унылого темно-зеленого или грязно-голубого цвета. Других колеров в магазинах попросту не водилось. Такие же вгоняющие в тоску панели украшали помещения общественных и присутственных мест, от любой конторы до больницы или столовой.

В большом ходу было слово «немаркий». Дети носили немаркую одежду, им покупали немаркую обувь. Игрушки, продававшиеся в магазинах, и те выглядели поблекшими, словно выгоревшими на солнце.

Творческие натуры, тянущиеся к прекрасному, оклеивали стены кухонь и ванных комнат обычной клеенкой. Стоило это дороже, да и пошла такая мода уже позже, в восьмидесятых годах. В своей первой квартире Наталья Алексеевна собственноручно оклеила кухню и совмещенный санузел веселенькой клееночкой в бело-сиреневый цветочек. Произошло это в 1980-м, в год московской олимпиады. В шестидесятых же народ в городах массово переезжал из перенаселенных коммуналок в «хрущевки». Любое жилище, пусть непритязательное, но с собственным сортиром, казалось верхом комфорта. Ощущение счастья не могли испортить даже самые мрачные краски.

Пока строители бурными темпами возводили голубые города, состоявшие из кварталов панельных пятиэтажек, деревни продолжали дремать в тяжелых тесных избах с подслеповатыми оконцами. На целинных землях в центральных усадьбах новых совхозов ровными линями выстраивались коробочки аккуратных одноэтажных домиков, обычно на два хозяина. Они также не отличались особыми излишествами, но за счет молодости и незамызганности выглядели бодренько. Выглядывавшие из-за свежих палисадниковых заборов тоненькие деревца рождали мысли о прекрасном будущем, казалось, уже близком.

Семья Алексея Михайловича Черновца вселилась в дом из трех комнат. Кроме вышеупомянутой огромной кладовки здесь имелась столь же просторная застекленная веранда, пристроенная к противоположному торцу здания. Дверь на веранду выходила из большой комнаты (зала). Зимой от двери нещадно дуло, зато уже ранней весной, как только начинало пригревать солнышко, Зоя Максимовна раскупоривала выход, мыла на веранде пол, и дети блаженствовали, ловя в процессе игры первые золотистые лучики.

* * *

К концу лета эпопея с ремонтом вступила в завершающую фазу. А первого сентября Натка пошла в школу. Ей купили коричневую форму, два фартука, черный и белый, а также замечательный портфель, куда накануне она, волнуясь, переложила содержимое из огромной коробки с надписью «Подарок первоклассника». Такие наборы были в ходу в те времена. В коробке, выполненной в виде букваря, находилось несколько тетрадок, линейка, деревянный пенал с карандашами, ластиком и перьевой ручкой. Еще в набор входила чернильница-непроливашка.

Ох уж, эти чернильницы! Сколько историй, связанных с ними, могли бы рассказать школяры былых времен! Сколько ругательных слов было сказано мамами и бабушками в адрес нерадивых чад, умудрявшихся перепачкать в чернилах все, что возможно, от собственных носов и ушей до школьных фартуков, брюк и ботинок.

Гадские чернила вели себя, как настоящие диверсанты. То и дело стремились плюхнуться на страницы тетрадей или книг в виде отвратительных клякс. Имели обыкновение неожиданно заканчиваться и так же внезапно оказываться там, где их не должно быть в принципе. С появлением шариковых ручек из палитры школьной действительности исчезла яркая сочная краска. Незабвенные фиолетовые чернила служили, например, отличным орудием мести. Недругу можно было втихушку подложить в чернильницу какую-нибудь гадость (дохлую муху или таракана, другие интересные вещи). Можно было толкнуть его под руку во время письма, обеспечив ему приличную кляксу в тетради.

Маленькое стальное чернильное перышко в первом классе послужило однажды Натке действенным орудием самозащиты. Сидевший впереди пацан Вовка Далмин своими приставаниями, нападками и дразнилками однажды довел ученицу до такого состояния, что, не выдержав, Натка с размаху воткнула свою перьевую ручку в его белобрысую башку. Прямо в вихрастую макушку! Удар отличался приличной силой. Прежде чем упасть, ручка, подобно маленькой пике, несколько мгновений качалась между двумя розовыми, как у поросенка, ушами.

Позорно поверженный неприятель ударился в рев. Первоклассница тоже не на шутку испугалась. Дело происходило на уроке чистописания. Случись такое в наши дни, не избежать бы крупных разборок, в том числе между родителями. Но тогда учительнице удалось уладить конфликт малой кровью. С Вовкой Натка позже подружилась – настолько, что ее позвали в числе других девочек на его день рождения.

Конфликт со втыканием ручки произошел спустя всего несколько месяцев с начала учебного года. Первого сентября все первоклашки казались умненькими-благоразумненькими, тихими овечками, с интересом и опаской поглядывавшими на загон, в котором взрослые предполагали держать их следующие десять лет.

С букетом и портфелем, держась за мамину руку, Натка вступила в новую жизнь. Школа-десятилетка была большой, новой, с высокими, еще не успевшими загрязниться окнами. Приятно пахло свежей краской, на подоконниках широкого коридора зеленели комнатные цветы. В огромный, как показалось девочке, класс, находившийся на первом этаже, набилась целая толпа ее ровесников в одинаковых коричневых школьных платьицах и серых мундирчиках, подпоясанных ремнями с пряжками.

Расселись, как придется, наугад, стараясь (о, святая простота!) занять место поближе к учительскому столу. В класс вошла учительница. Молоденькая худощавая Ирина Александровна сразу вызывала к себе симпатию. Натке в ней нравилось все: огромные карие глаза, темные, аккуратно уложенные волнистые волосы, приятный голос. Учительница начала знакомиться с детьми, рассаживать по партам, стараясь посадить мальчика рядом с девочкой.

На долю Наташи мальчиков не досталось, поэтому ее посадили рядом с девочкой-казашкой Катей Шакеновой. Неподалеку от поселка целинников располагалось казахское селение. Ребята, жившие в нем, учились в поселковой школе. В соседку по парте Натка влюбилась с первого взгляда. Эта девочка отличалась от других детей хрупкостью, живостью, врожденным изяществом. На первый день занятий она пришла в узорчатой тюбетейке, из-под которой вились многочисленные змейки тоненьких черных косичек. Поверх школьной формы Катюшу украшала зеленая бархатная жилетка в серебряных узорах, обшитая по краям мелкими белыми монетками. При каждом движении девочки монетки слегка позвякивали. Ирина Александровна тоже отдала должное наряду своей ученицы, но потом сказала: «Так в школу ходить не следует».

Наташа больше не видела соседку по парте в национальном наряде, но заплетать волосы во множество косичек ученица не перестала, хотя пацаны дергали их нещадно. Девчушка, обладавшая ярким восточным темпераментом, красивым звонким голосом, была не из робкого десятка. Она отчаянно отбивалась от обидчиков и не раз ее маленькие твердые кулачки прохаживались по спинам малолетних обалдуев. Учительнице Катя никогда не жаловалась, и это способствовало установлению ее авторитета в классе.

Через несколько дней учительница сказала:

– Всех, кто прилежно учится, хорошо себя ведет, будут принимать в октябрята.

Первоклассники уже знали: октябрята – это ленинские внучата. Им не терпелось получить алые пятиконечные звездочки с изображением маленького Ленина, представлявшего собой ангелоподобного малыша с умилительными золотистыми кудряшками. Первый случай школьного вранья обнаружился именно в момент получения незатейливой идеологической атрибутики. После уроков в класс вошла вожатая, пионерка из пятого класса. Она попросила всех остаться, выложила на стол ворох звездочек и стала быстро раздавать их всем подряд невзирая на успеваемость и заслуги.

Потом вожатая по списку разделила класс на группы по пять человек. Группы назывались «звездочками», в каждой предстояло выбрать командира. Не утратившие непосредственности ленинские внучата тут же принялись неистово тянуть вверх руки и кричать: «Меня! Меня!». Присутствовавшая при этом спектакле Ирина Александровна объяснила:

– Ребята, так не годится. Командиров нужно выбирать. Пусть в каждой звездочке октябрята найдут самого лучшего и проголосуют за него.

Что тут началось! В каждом маленьком коллективе пошло отчаянное выяснение отношений. Мальчишки, проникнутые духом сексизма, кричали:

– Девчонки не могут быть командирами!

Девочки в ответ запальчиво возражали:

– А вы деретесь! И обзываетесь!

Одни кричали:

– Давайте выберем Сашу!

В ответ летело:

– Он вчера двойку получил!

Третьи спорили:

– В нашей звездочке Валя лучше всех учится.

– А она бабушке не помогает! И задачку у меня вчера списала!

Разгул демократии с трудом удалось усмирить классному руководителю. Не без помощи Ирины Александровны командиры, наконец, были выбраны…

Участие в общественной жизни класса предполагало и другие занятия. Натку, например, вместе с двумя девочками – Людой Кайгородцевой и Томой Головановой, ставших впоследствии ее подружками, выбрали в санитарную комиссию класса. По уровню полномочий это было, пожалуй, круче, нежели командовать «звездочкой»! Командирство предполагало некие абстрактные деяния, а перед санитарками ставились вполне конкретные боевые задачи. Им вменялось в обязанность не только поливать цветы в классе, следить за влажностью тряпки у доски, но и главное – инспектировать одноклассников на предмет чистоты рук, ушей и воротничков.

Украшенные белыми санитарными сумочками, перекинутыми на лямках поверх черных школьных фартуков и наполненными ватой, бинтом, зеленкой, новоявленные «Тамарки-санитарки» начали ходить в школу счастливыми, важными от осознания значимости выполняемых задач.

Одноклассницы поддавались осмотру безропотно. Они доверчиво протягивали ладошки, пригибали головы, позволяя убедиться в чистоте воротничков. Да и отчего бы им вставать в оппозицию? Случаи нарушения гигиены у них были довольно редки. Иное дело мальчишки. С чистотой воротничков дела у них, как правило, обстояли неважно, а о состоянии рук и вовсе говорить не приходилось. Поэтому на законное требование показать корявые грабли, изукрашенные цыпками, пацаны отвечали гордым отказом или бросались врассыпную. Блюстительницам чистоты оставалось только докладывать классной руководительнице сводки с фронта: «У Панкратова уши грязные! Федотов отказался руки показать!»

Через несколько месяцев эта (не самая умная) школьная затея сама по себе сошла на нет. Санитарной комиссии надоело гоняться за одноклассниками, получать тычки да щипки, постоянно ябедничать учительнице. Кроме того, в Наткиной санитарной сумке однажды пролилась зеленка, которую не представлялось возможным отстирать. Вате и бинтам вообще ни разу не нашлось применения. Когда санитарки перестали ежедневно докладывать Ирине Александровне о выходках противных мальчишек, та, похоже, изрядно обрадовалась, только просила не забывать поливать цветы. Ну, это было куда проще!

В тот раз Наташа, пожалуй, впервые поняла: любое дело гораздо легче сделать самому, чем заставлять других. Так ее лидерские задатки зачахли на корню, не успев проклюнуться, как следует.

* * *

Серьезным испытанием для бедной первоклассницы стало чистописание. Страницу за страницей почти ежедневно приходилось заполнять нескончаемыми рядами палочек, черточек, колышков, кружочков и прочих элементов, которым впоследствии предстояло стать буквами, а затем словами. Часть закорючек разрешалось выполнять простым карандашом – особой сноровки здесь не требовалось. Иное дело, когда в игру вступали чернила. Тут приходилось держать ухо востро. Противное перо карябало бумагу, нещадно извергало чернильные брызги на кривоватые строчки, а то и вовсе не скупилось на кляксы.

Свою годовую четверку по чистописанию первоклашка выстрадала, потратив немереное количество родительских нервов и часов на переписывание из черновиков в тетрадь. Неизвестно, стоила ли овчинка выделки, но почерк у Натальи выработался вполне приличный. Правда, позже, в студенческие годы, когда приходилось с ходу конспектировать лекции, он изрядно обезобразился. И все же польза от чистописания была несомненной: оно помогло сформироваться усидчивости, терпению, выручавшим в последующей жизни много-много раз.

Некоторые сложные школьные предметы впоследствии Натка вполне сносно освоила «задом» – то есть тупой зубрежкой. Не действовал этот навык лишь в отношении математики, где кроме запоминания требовались еще сообразительность, умение оперировать абстрактными понятиями. Сколько же слез было пролито над всеми этими окаянными иксами и игреками, сколько часов потрачено над размышлениями «сколько вытечет портвейна из открытого бассена»! Поезда, вышедшие из пункта А в пункт Б, землекопы с лопатами, продавцы, отмеряющие метры ткани – вся эта тарабарщина порой снилась ребенку в кошмарных снах, заставляя просыпаться среди ночи с колотящимся сердцем. Когда в старших классах Нтака начинала комплексовать по поводу «неврубания» в тонкости математических наук, ее многомудрая матушка говорила:

– Сдай ты хоть кое-как эту несчастную математику. Потом она тебе никогда в жизни не пригодится, кроме четырех арифметических действий!

Старшеклассница не очень-то верила, но, к ее удивлению, впоследствии так оно и оказалось. Кстати сказать, даже простые арифметические действия Наталья Алексеевна всю свою дальнейшую жизнь совершала далеко не безупречно. Бог миловал, в серьезные переделки из-за этого попадать не пришлось. Для продавцов подобные ей «считальщицы» – настоящий подарок. Благодаря им работники торговли уносят домой в клювиках, как говорил Райкин: «на свой кусок хлеба твой кусок масла». Однако в наши дни считать научились, кажется, все. Жизнь заставила.