Текст книги "Глазами, полными любви"

Автор книги: Галина Ширковец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Галина Ширковец

ГЛАЗАМИ, ПОЛНЫМИ ЛЮБВИ

(повесть)

– Всех провожающих прошу выйти из вагона! – певучим голосом объявила проводница, деловито оглядывая отсеки плацкартного вагона. – Поезд отправляется через пять минут!

После этих слов немногочисленные фигуры новосибирцев, провожавших своих родных в близкие и дальние края, потянулись по коридору к выходу. В проходе возле четы пенсионеров Натальи Алексеевны и Андрея Ивановича Сергачевых, всегда старавшихся брать места в самом начале вагона, торопливо прощалась влюбленная парочка. Долговязый парень, складываясь едва ли не пополам, припадал губами к щеке хорошенькой пышноволосой шатенки и с умоляющими нотками в голосе просил:

– Обязательно звони, с каждой остановки. Здесь везде есть зарядки для телефона, я проверял.

Молоденькая пассажирка капризно-небрежно отмахивалась:

– Да позвоню я, позвоню… Ты же знаешь, зона связи есть не везде. Как смогу, так позвоню. Ты там тоже, смотри… не по полной отрывайся! Мне ведь стукнут, если чо…

Наталья Алексеевна, пока муж устраивал чемоданы под полками, стала невольной наблюдательницей сценки из посторонней молодой жизни. «Молодец девчонка, – мысленно сказала она себе, – сразу строить начинает своего молодого супруга. Только бы палку не перегнула. Мужьями управлять – наука высшего класса. Как хороший стейк приготовить: чуть недожарил – мясо сырое, передержал на огне – получайте вместо отбивной резиновую подметку!»

На безымянном пальце быстроглазой шатенки золотилось новенькое обручальное кольцо, обрамленное крохотными блескучими искорками. «Интересно, – автоматически, чисто по-женски подумала Наталья Алексеевна, – что это у нее так блестит: фианиты или брильянтики?» Потом решила: «Нет, судя по виду новоиспеченных супругов, камешки скорее всего искусственные. К тому же обладательницы брильянтов едва ли путешествуют плацкартой». Ей стало смешно от собственных мыслей: «Словно торговка на базаре, сразу – что почем!»

Наталья Алексеевна машинально взглянула на собственные руки. На правом безымянном пальце мягко отсвечивало тоненькое колечко. Муж надел его ей больше тридцати лет назад. С тех пор скромное ювелирное изделие, традиционный символ супружеского союза, не покидало пальца хозяйки ни разу. Вернувшись мыслями в прошлое, женщина, словно наяву, увидела картинку из прекрасного далека.

Стоял март. День выдался сереньким, но теплым, безветренным. Под ногами прохожих хлюпала каша из полурастаявшего снега. Удрав под каким-то предлогом из редакции, молодые журналисты-многотиражники двинули на дневной сеанс в кино, на новый фильм. В то время они уже перешли грань, отделявшую дружбу от любви, но дальнейшее (тем более серьезное) развитие отношений еще казалось Наташе неясным. После окончания фильма Андрей завел Наташу за угол кинотеатра «Победа», поцеловал, а потом попросил зажмурить глаза.

Поскольку не обделенные чувством юмора коллеги-газетчики частенько подшучивали друг над другом, устраивая всякие прикольные хохмы, Наталья настороженно закрыла глаза, соображая на ходу, что сейчас выкинет ее богатый на фантазию молодой человек. На этот раз Андрей поступил в духе лучших классических традиций – стеснительно и взволнованно протянул девушке небольшой целлофановый пакетик, в котором поблескивало тонкое золотое кольцо.

– Можешь открыть глаза. Нравится? Примерь.

– Какое изящное… – невольно смутившись, ответила Наташа, подставляя палец.

– Да не ту руку, дуреха! Правую давай.

– Кажется, в самый раз. А это кому, одной из поклонниц твоего таланта? – продолжая кокетливую женскую игру, присущую всем временам и народам, поинтересовалась девушка.

– Передовой электромонтажнице Марусе Виноградовой, – подхватив шутливый тон, ответил Андрей.

Потом обнял ее и серьезно спросил:

– Ну, что скажешь? Не побоишься выйти за меня? Я тебе только одно пообещаю: легко со мной не будет, но скучно – никогда!

– А где же клятвы в любви до гроба? – стараясь скрыть волнение, спросила новоявленная невеста. – Дескать, «вместе в горе и в радости»?

– Об этом я тебе на золотой свадьбе скажу. Потерпи немного.

– В таком случае согласна!

Отнюдь не братский поцелуй скрепил договоренность между молодыми людьми, и с того момента понеслась семейная жизнь Сергачевых, будто упряжка вороных: с горки на горку, то по накатанной дорожке, то по буераку и бездорожью. Случалось всякое, но обещание свое муж исполнил. Скучно с ним Наталье Алексеевне не было никогда. Перевалив на четвертый десяток семейной жизни, она, кажется, поняла главный секрет стойкости союза мужчины и женщины. Главное, чтобы между ними не завелось скуки, убивающей все живое в отношениях.

Из небогатых своих возможностей вили молодые новосибирцы семейное гнездо, учились понимать, притираться друг к другу. Родили дочь, любимую «маленькую птичку». Вырастили ее, помогли получить высшее образование и востребованную специальность, пережили, как говорится, и сладкое и горькое. Чего стоил один только пережитый вместе распад страны, в которой им довелось родиться и прожить до зрелых лет. По судьбам скольких людей, по историям скольких семей прошлась тяжелым своим катком «эпоха перемен»…

Через двадцать пять лет в Киеве, в Киево-Печерской лавре муж надел еще одно кольцо на палец закаленной в боях спутницы жизни. На сей раз – серебряное, знак серебряной свадьбы, или, как шутила Наталья Алексеевна, знак отличия «За боевые заслуги». И снова годы закрутились, как спицы в ободе колеса. События следовали за событиями, в волосах мужа появлялось все больше седины, Наталье Алексеевне все труднее становилось сохранять былую легкость походки.

Поутихли шторма житейских бурь, улеглась, устаканилась жизнь, войдя в более-менее нормальные берега. Стабильная работа приносила радость и достаток в дом. Выдали замуж «маленькую птичку». Брак, как нередко случается, продержался всего несколько лет, зато оставил о себе память в виде очаровательного малыша.

* * *

Переезд в Анапу, в связи с которым пенсионеры оказались в вагоне поезда «Новосибирск – Анапа», выбил из седла обоих супругов. Нелегко было свыкнуться с мыслью об изменившейся жизни, приноровиться к наступающим переменам, неизвестности дней грядущих.

Еще за год до этого ни о каком переезде и речи не шло. Оба двигались по накатанной годами колее: дом – работа – дача. Обыденность скрашивали визиты дочери с внуком, живших неподалеку. Казалось, жизнь так и доведет их до последней черты.

Наталья Алексеевна втайне надеялась, что найдется еще хороший человек для дочери, подрастет внук, и будут они с мужем доживать свой век под крылом любящих близких людей. Человек действительно нашелся. Только увез он доченьку с любимым внуком из Новосибирска сначала в «Московию», а затем и того дальше.

На это печальное событие наслоились другие, не менее грустные. Подошел пенсионный возраст. Издательство, в котором супруги трудились последнее время и где, по идее, можно было еще работать да работать, из-за очередного кризиса стремительно теряло заказчиков, скукоживаясь подобно шагреневой коже. В какой-то момент сотрудникам окончательно перестали платить зарплату, вынуждая увольняться по собственному желанию. Новоиспеченные пенсионеры махнули на все рукой и удалились на покой, заранее смирившись с полунищенским существованием, слегка сдобренным скромным дачным приварком.

Оставшись вдвоем во внезапно опустевшем пространстве, супруги на некоторое время как бы впали в оцепенение. Многое делалось по инерции. Перестала радовать даже горячо любимая дача, где на склоне дней проводят свои долгие досуги российские пенсионеры. К чему корячиться над грядками, если вечером не стукнет калитка, и никто ликующе не закричит:

– Баба, мы приехали! А пирожки есть?

Мысль о перемене обстановки стала все чаще посещать обоих. Прожив всю жизнь «во глубине сибирских снегов», любуясь теплым морем пару недель в году, супруги внезапно поняли: оказывается, люди могут лакомиться благами южной жизни не только во время отпуска, но просто жить среди этих роз и магнолий в шаговой доступности от каменистых и песчаных пляжей. Это внезапно пришедшее понимание изумило своей простотой, заставило биться сердца в учащенном ритме.

– Слушай, – словно рассуждая сам с собой, сказал однажды за чаем муж Андрей Иванович. – А почему бы нам действительно не махнуть к самому синему морю? Будем жить, как старик со старухой из сказки. Я начну ловить неводом рыбу, ты станешь стирать мои рубахи в корыте. Помнишь, сколько мы мечтали переехать под старость лет в теплые края. Вот и пришло время. Наши уехали, что нас теперь здесь держит?

– Ты серьезно? – спросила Наталья Алексеевна, поперхнувшись от неожиданности горячим чаем.

– А что? Продадим дачу, добавим немного из сбережений, на избенку, глядишь, насобираем. Только не требуй от золотой рыбки, чтобы она сделала тебя владычицей морскою. Одна такая пробовала, сама знаешь, чем это обернулось…

– Во владычицы я как-то не слишком гожусь. Малюсенькой начальницей за всю жизнь стать не удосужилась. Кстати, про «немножко добавим» анекдот вспомнила. Сын-кавказец приходит к папе и говорит: «Слушай, отэц, у нас на курсе все ребята на занятия на троллейбусе ездят. Только я один на такси. – Не переживай, Вано, продадим немножко фруктов, купим тебе троллейбус, будешь как все!»

– Этому анекдоту знаешь, сколько лет?

– Да хоть сто. Нам-то добавлять откуда? Если продадим ведро смородины, то и на руль, наверное, не хватит от троллейбуса, не то что на избенку..

– Не прибедняйся. Золотых гор мы, разумеется, не нажили, но если правильно перераспределить ресурсы, может и «выкружим» чего.

Словечко «ресурсы» (проще говоря, деньги), довольно редко встречающееся в словаре среднестатистической российской семьи, в жизнь Сергачевых вошло благодаря деловому общению Андрея Ивановича с руководителем одного крупного новосибирского университета. Ректор Юрьев данное выражение очень любил. Он не только часто его произносил, но и на практике оперировал вузовскими ресурсами поистине виртуозно. Благодаря этому университет прирос внушительным новым корпусом, несколькими спортивными сооружениями, двумя кирпичными высотками с квартирами для преподавателей и сотрудников.

Себя умелый администратор также не обделил. Справедливости ради надо отметить: двухуровневая квартира Юрьева в одном из престижных домов в центре города по нынешним нуворишеским временам смотрелась все-таки довольно скромно для особы столь высокого статуса. Однако вузовские коллеги ректора посчитали иначе. Чем на более высокую ступень экономического развития поднимался университет (и параллельно его глава), тем изощренней становились интриги и подкопы академических братьев по разуму против своего патрона. В один прекрасный день обстоятельства в лице городских властей заставили Юрьева покинуть высокий, но небезопасный пост и перебраться в более пригодное для проживания место, нежели бескрайние сибирские просторы.

С ректором после произошедших с ним пертурбаций супруги более не встречались, но слово «ресурс» прочно вошло в их домашний лексикон. Из всех, с кем доводилось встречаться Андрею Ивановичу на жизненном пути, экс-ректор солидного новосибирского вуза являлся самым житейски умным и смышленым. В сложных ситуациях, требовавших здравого смысла и недюжинной сообразительности, муж Натальи Алексеевны говаривал:

– Интересно, как в таком случае поступил бы Юрьев?

Вот и на этот раз, когда Сергачевы обдумывали свое дальнейшее пенсионерское житье-бытье, вновь всплыла знакомая фамилия.

– Зашел я однажды в ректорат, принес материалы по готовившейся книге, – рассказал муж. – Вижу, сидит усталый, замотанный. Пошла беседа о том, о сем, Юрьев и говорит: «Только бы дотянуть лямку. Бросил бы все, купил небольшой домик в Болгарии и провел остаток жизни в саду под шум морских волн!»

На самом деле после проигранного сражения за университет Юрьев уехал отнюдь не к волнам и плодам, а в Питер. Но идея опального ректора отложилась в памяти и в нужный момент сработала.

При мыслях о южной жизни Наталье Алексеевне тоже время от времени приходили на ум Болгария и Турция – страны, где доводилось проводить отпуск. По серьезному размышлению такие варианты все-таки отпадали. Заграничное житье было не для них. Во-первых, российских пенсий за рубежом просто-напросто не хватило бы на жизнь. Во-вторых, от одной мысли, что под старость лет придется остаться в чужой стране «без языка», без друзей и знакомых, при господстве неизвестных чужих законов, щемило сердце.

Сочи и окрестности этого фешенебельного курорта отпадали по той же причине – несусветная дороговизна. Не у многих российских пенсионеров есть возможность платить втридорога за красивую жизнь.

Подумывали супруги и об Одессе. Но причуды истории сделали этот солнечный город, некогда легендарно-юмористический для всех граждан страны Советов, чуть ли не враждебной территорией. Последние несколько лет известия с родины многих знаменитых писателей-сатириков напоминали сводки с фронта. Там без конца бурлили политические страсти, ожесточенно выясняли отношения два еще недавно братских народа.

Кроме того, побывав в Одессе в те времена, когда Украина и Россия еще мирно, по-соседски шли к светлому капиталистическому будущему, Наталья Алексеевна испытала чувство огромного разочарования. Чудесная легенда об искрящемся, самобытном, полном очарования городе оказалась мифом, или, как бы сейчас сказали, плодом многолетнего пиара. К сибирякам Одесса повернулась совсем не привлекательной стороной своей дородной фигуры. На знаменитой Дерибасовской блеск и нищета смешались в одном флаконе в таких невообразимых пропорциях, что из этого самого флакона несло не утонченным амбре, а помоечным зловонием…

Рядом с лоснящимися новодельной роскошью зданиями гостиниц, гостевых домов и торговых центров понуро смотрели на мир скопища разваливающихся от ветхости домов с пятнами облезшей штукатурки и следами былой роскоши. То и дело на глаза попадались какие-то темные подворотни, переплетения проржавевших металлических лестниц, полусгнившие ступени, ведущие в подвалы… Судя по номерам, указывающим на принадлежность к квартирам, вся эта фантасмагорическая подвальная и полуподвальная ветхость тоже являлась жилым фондом достославного города.

Существовала, понятное дело, и другая Одесса, не из анекдотов – город обычных «спальников» с хрущевскими пятиэтажками и панельными девятиэтажными «брежневками». Но эти стандартные микрорайоны были «одинаковы с лица» для всех городов страны, не представляя интереса ни в малейшей степени.

Да и сами одесситы запомнились не остроумием и артистизмом, как приписывало им сложившееся общественное мнение, а беспардонностью, перетекавшей иногда в откровенное хамство. На городском пляже в Аркадии Наталью Алексеевну поразил вид обрюзгших теток необъятных размеров. Не обращая ни на кого внимания, они принимали солнечные ванны в застиранных, бывших когда-то розовыми, атласных лифчиках, плохо скрывающих пудовые груди, и в вылинявших панталонах.

Знаменитый Привоз, о котором одесситы придумали целый воз баек, на деле оказался обычным рынком, торгующим турецкими помидорами и персиками. Пытаясь отыскать на прилавках необычный сувенир, образно говорящий о характере города, супруги не смогли найти ничего оригинальней, чем керамическая пепельница, выполненная в виде открытой консервной банки с бычками в томате. Бычков, кстати, на Привозе Наталья Алексеевна также не обнаружила.

Уже много позднее, вспоминая ту поездку, она осознала, что мифология Одессы густо замешана на дрожжах блатной культуры. А более, увы, ничего за этим не кроется. Достаточно вспомнить небезызвестного бандита Беню Крика или любую из песен, звучавших некогда в кабаках бывшего СССР. Их героини, разнообразные Сонечки, Розочки и Мурочки, были просто-напросто «марухами» – подругами воров и бандитов. Такие вот объекты поэтизации…

Впрочем, в стране, где огромное количество мужчин прошло через мясорубку тюрем и лагерей, блатная романтика въелась в плоть и кровь. Достаточно проехать в любой маршрутке, чтобы уже через пару остановок выйти оттуда оглохшим от ора блатного «шансона». Каковы сами, таковы и сани.

Знаменитый натуралист и писатель Джеральд Даррелл, приехав в Россию, услышал народную песню о Стеньке Разине, после чего изумленно сказал своему другу биологу Николаю Дроздову:

– Эта пьяная скотина, сначала обесчестившая девушку, а затем выбросившая ее в воду, является у вас героем песен? Странные вы люди, русские…

* * *

После многодневных разговоров о перемене жизни, взвешивания всяческих доводов «за» и «против» муж как-то вечером вдруг сказал:

– Слушай, а почему бы нам, например, про Анапу не подумать? Жизнь там явно дешевле, чем в Сочи, все-таки не такое пафосное место. Вдобавок город курортный, климат целебный, подлечим свои болячки и все такое. Сколько можно в сугробах барахтаться! Хоть под старость лет погреемся.

– А в самом деле, – оживилась Наталья Алексеевна. – Я там ни разу не была, ты тоже. Давай дачный сезон завершим пораньше, купим билеты на поезд да и махнем. Хоть на целый месяц! Мы теперь люди вольные. Посмотрим на все своими глазами, в море покупаемся, а там уж поймем, наше это или нет.

Позависав на анапских интернет-форумах, сибиряки неожиданно для себя узнали много нового и интересного о далеком южном городе. Жизнь в нем, судя по рассказам местных жителей, оказалась не столь уж дорогой, цены на квартиры, к удивлению супругов, были вполне сопоставимы с новосибирскими.

Поездку наметили на сентябрь. Основная масса отдыхающих с детьми к тому времени должна схлынуть, да и билеты, возможно, хотя бы немного упадут в цене. В «высокий» сезон даже бюджетная поездка в плацкартном вагоне оказывалась довольно накладной, если подсчитать все расходы на путешествие. Поскольку южные города наполнены гостевыми домами на самые разные вкусы и кошельки, остановиться Сергачевы решили в одном из них. Наталья Алексеевна прошерстила сайты пансионатов, мини-гостиниц, изучила предложения частного сектора, выбрав несколько адресов, на которые имелись положительные отзывы отдыхающих.

Поездка по железной дороге, помимо дешевизны, имела еще несколько дополнительных плюсов. Не требовалось пересадок, прямой поезд, утром отходивший из Новосибирска, удобно прибывал в Анапу в дневное время. Не надо было скитаться с вещами по аэропортам, а, прилетев, долго добираться до города. Да и вообще оба супруга любили поезда. Раньше ездить не получалось. Пока они работали, включать в двухнедельный отпуск неспешную поездку железнодорожным транспортом не получалось. Кроме того, в последние годы у них появилась возможность отдыхать хоть и не на дорогих, но заграничных курортах, поэтому вольно-невольно приходилось пользоваться самолетом.

Порой, спеша на дачную электричку, Наталья Алексеевна мечтала, глядя на проходящие мимо скорые поезда, как они с мужем выйдут на пенсию. У них будет много времени, и они смогут не спеша катить от одного города к другому, попивая у окна чаек с печеньками.

Забавно, но когда сроки исполнились (причем как-то неожиданно), оба супруга не слишком обрадовались наступившей пенсионной свободе. Тревожила мысль, что они оказались никому не нужными, вроде как на обочине жизни. С другой стороны, здравый смысл подсказывал: перед ними распахивается новое широкое окно возможностей. Жизнь дарит на склоне лет самое важное преимущество – не зависеть ни от кого, иметь возможность организовать свою жизнь так, как нравится. Двух пенсий хватало для скромного существования, а сделанные за жизнь небольшие накопления играли роль подушки безопасности – на случай серьезной болезни или иных негаданных неприятностей.

Поездка в Анапу, занявшая трое суток, оказалось, как и ожидалось, совершенно не обременительной. В пути оба много читали, решали кроссворды, общались с попутчиками. Пассажиры плацкартного вагона – публика простая, непритязательная. В основном, в вагоне ехали пенсионеры, следовавшие к своим взрослым, выпорхнувшим из родного гнезда детям, да мамочки с детьми, отправившиеся в гости к бабушкам и дедушкам.

На одной из станций, сразу после Новосибирска, в соседний отсек сели трое ребят, ехавших на заработки в Белокаменную. Один всю дорогу жаловался друзьям, как его кинули с оплатой, когда он вкалывал где-то под Питером. Парни напоминали встревоженных воробьев: постоянно обсуждали подробности предстоящего дела, звонили по телефону какому-то Николаю, пересказывали друг другу страшные истории про работодателей.

– Не, ты прикинь! – горячился невысокий, плотного сложения темноглазый парень. – Договорились обо всем, с вокзала позвонили прорабу. А тот говорит: встретить вас не можем, добирайтесь сами. Ни фига се! Денег в обрез, куда подаваться – непонятно. Пришлось до самой Балашихи пешком топать!

Со времен Александра Блока, писавшего о том, что в вагонах первого класса пассажиры высокомерно молчали, а в зеленых плакали и пели, мало что изменилось. Купейные вагоны, где цена билетов почти равнялась стоимости полета на воздушном лайнере, везли в себе народ более состоятельный, респектабельный. Многие отправлялись в путь по рельсам из-за обычной высотобоязни. Со своими попутчиками они предпочитали не общаться и, едва усевшись на полку, тут же утыкались носами в гаджеты.

В более демократичных плацкартных всё так же, по Блоку, плакали и пели. Хныкали младенцы, измученные дорогой, носилась по коридору неугомонная пацанва, кто-то включал музыку в смартфонах. Тишина наступала разве что после обеда, когда, насытившись «дошираком» и растворимым супом из пакетиков, народ отправлялся на боковую. Правда, в скором времени вагонное пространство заполнял многообразный, разной степени интенсивности храп.

Заоконные виды, любоваться которыми предполагала Наталья Алексеевна, на деле оказались скучно однообразными. Вначале долго ехали по бесконечной Барабе с ее степной пустотой, изредка перемежаемой поселками. Мелькали в низинах мелкие, похожие на чайные блюдца озера, темнели бурые языки солончаков, сжигавшие под собой все живое. Потом потянулись березовые колки, сосновые боры.

Волшебница осень раскрасила пейзажи в меру своих возможностей, но вид разваливающихся полузаброшенных деревень, поселков, выморочных полустанков рождал в душе чувство безнадежной апатии. Невольно на память приходили лермонтовские слова о немытой России или строчки того же Блока: «Россия, нищая Россия, мне избы серые твои, твои мне песни ветровые, – как слезы первые любви!»

Подобные слова мог написать, пожалуй, только еще не старый, не остывший душой человек, подумалось Наталье Алексеевне. Серость, неприбранность, убогость Родины еще заставляют его испытывать сильные чувства. Но проходит определенное количество лет, человек все глубже понимает: изменить на этих необъятных просторах ничего нельзя в принципе. И начинает тупо отбывать отмеренный судьбой срок, все глубже погружается в семейные и служебные дрязги, пьянство, бессмысленное «кидание понтов», словно бы пытаясь доказать самому себе, что и он не тварь дрожащая, а право имеет.

В свое время большевики ценой миллионов сломанных судеб пытались изменить привычное течение жизни. На каком-то этапе казалось, что это удалось. Из общества исчезла вопиющее социальное неравенство, народ получил доступ к медицине, образованию, из подвалов и коммуналок перебрался пусть в тесные, но вполне пригодные для жилья «хрущевки». Что бы ни плели в наши дни защитники во многом абсурдного, полного нелепости и жестокости постсоветского строя, но именно при Советах страна добилась наиболее впечатляющих успехов в науке, культуре, смогла победить в тяжелейшей войне, в считанные годы восстановить разрушенное фашистами.

Но не прошло и восьмидесяти лет после революции, как все вернулось на круги своя. Люди старшего поколения, чье детство и юность пришлись на хрущевско-брежневскую эпоху, так и не смогли понять, каким образом произошла метаморфоза в обществе. Жулье, ворье, мерзавцы и прохвосты всех мастей смогли снова захватить власть и вновь принялись набивать карманы – да с такой прытью, что прежние господа только подивились бы хватке и цинизму так называемых «новых русских».

Как из-под земли выскочили откуда-то откормленные рожи с бычьими загривками. Поверхность земли, подобно язвам на теле прокаженного, усыпали особняки, коттеджи и дворцы-«шубохранилища», обнесенные высоченными заборами. Людям, не обладавшим талантом облапошивания и обдирания ближнего своего, оставалось только выживать, трудясь на новых хозяев жизни, набивая животы соевой колбасой да лапшой «доширак».

Самое удивительное, все произошло как бы само собой, без лишнего шума и крика. Хотя нет, как раз наоборот – с шумом и криками. Криками о свободе, справедливости, о том, что так дальше жить нельзя. Над городскими стадионами и в скромных квартирках слышалось оглушающее: «Мы хотим перемен!» Пока одни жаждали перемен, толком не понимая, каких, другие, более умные, наглые и циничные, осуществляли эти перемены на деле. Как крысы, внезапно дорвавшиеся до головки сыра, они жадно «дербанили» ослабевшее, расползающееся государство, растаскивая все, что попадалось на пути.

Вначале газеты писали о ворюгах, укравших сотни тысяч рублей. Потом никого не стали удивлять сообщения о хищении миллионов рублей, затем миллионов долларов. Дальше – больше. Через два десятка лет после смены строя за миллиардные хищения чиновный «деловой человек» получал каких-нибудь пару лет заключения, а то и условное наказание. Парень, по пьянке укравший пару кроссовок, попадал в лагерь всерьез и надолго и ни на какое условное надеяться не мог.

Еще до начала перестройки в народе гуляла простенькая мудрость: кто что охраняет, тот то и имеет. В конце концов бывшие стражи и кураторы заполучили шестую часть суши в полное владение и начали творить на ней кому что заблагорассудится, позабыв не только о справедливости, но хотя бы об элементарных приличиях.

Произошедшую в стране деградацию Сергачевы увидели собственными глазами во время поездки на юг. За окнами проплывали редкие безликие поселки, в свое время наспех построенные целинниками. Состоящие из двух-трех улиц, заставленных одинаковыми двухквартирными домами и неизменным клубом, где когда-то по вечерам «крутили» кино, останки былых совхозов являли собой жалкое зрелище. Штукатурка на домах облупилась, облезла. Едва живые, потемневшие от времени шиферные крыши были похожи на неказистые шапчонки мужичков-работяг. На некоторых домах крыши обновили, но блестевшие под степным солнцем металлопрофильные покрытия казались яркими заплатками, настроченными на ветхие порты. Чахлые деревца и кустарники, кое-где торчавшие в палисадниках у домов, только усиливали ощущение унылости, тупой безнадежности. Казалось, жизнь покинула эти места, когда умолк в полях рев тракторов, ушли в небытие трудовые подвиги строителей новой жизни.

* * *

Давным-давно отца Натальи Алексеевны, директора одного из первых степных совхозов Алексея Михайловича Черновца, наградили медалью «За покорение целинных земель». Медаль не считалась слишком уж ценной. В те времена подобными наградами в Сибири и Казахстане государство снабдило, наверное, каждого второго труженика села. Наталья Алексеевна помнила, как такими «цацками» играли многие ребятишки в их поселке. Не стала исключением и их семья. Вместе с медалью она с сестрами «заиграла» десяток серебряных советских полтинников (целое состояние по нынешним временам). Женщина и сегодня прекрасно помнила, как выглядели те серебристые монеты. Тяжелые, увесистые, на одной стороне был отчеканен мускулистый рабочий в комбинезоне, надетом на голое тело. Перед ним стояла наковальня, и он взмахивал над ней тяжеленным молотом.

Как оказались монеты в их семействе, почему взрослые столь небрежно относились к несомненным ценностям, явным семейным реликвиям – кто бы сейчас сказал. В дни, когда космические корабли начинали бороздить просторы вселенной, легковесное отношение к материальной стороне жизни являлось типичным. Мало того, некоторые им бравировали. Лозунг «Раньше думай о Родине, а потом о себе» для многих советских граждан становился не фальшивой формальностью, а способом жизни. Во всяком случае, государство вдалбливало этот лозунг в сознание людей с раннего детства.

Возможно, все было куда проще: кто там думал о каких-то корнях, семейных памятных вещицах! Народ выживал, как мог, живя одним днем. Наталья Алексеевна отчетливо сохранила в памяти эпизод, как родители едва не развелись из-за мешка муки. По своему драматическому накалу эта сцена ничем не уступала эпизоду из какого-нибудь фильма вроде «Павел Корчагин» или «Коммунист».

Где-то в середине хрущевского правления, когда в стране начались перебои в снабжении хлебом, однажды, как всегда затемно, отец вернулся с работы домой и увидел в сенях большой серый мешок. Смывая под рукомойником грязь и пот, смешно отфыркиваясь, тряся головой, как недовольный кот, он спросил:

– А что это за мешок в сенях стоит?

Мать спокойно ответила:

– Мука.

– Откуда она у нас?

– В столовую сходила, у баб попросила. Мне ее привез их шофер. Я за нее рассчиталась, ты не думай. Теперь полегче будет. Лепешек напеку, блинов. Сама хлеб научусь печь. Девчонки уж замучились каждый день в очередях стоять. Иной раз до вечера у магазина торчат, ждут, покуда хлеб привезут.

Пока мать произносила эти слова, лицо отца меняло выражение и словно каменело. Молча вытершись полотенцем, он прошел к столу, сел на табурет и сказал медленным тихим голосом:

– Завтра снова пойдешь в столовую, найдешь заведующую и скажешь ей, чтоб забрала муку назад. Ты меня опозорить перед всеми решила? Раз директор, значит можно по блату все доставать? А если меня в райком вызовут и партбилет на стол заставят положить?

Лишение партийного билета для любого коммуниста в то время являлось тяжким наказанием. Сразу можно было ставить крест на дальнейшей карьере, прощаться с надеждой на нормальную жизнь и доживать остаток лет полным изгоем общества, работая в лучшем случае где-нибудь скотником на ферме.

– Ты подумала, – набирая обороты, продолжал отец, – как я людям в глаза буду смотреть, о чем они станут говорить за моей спиной?

Мать, тоже не повышая голоса, встала перед отцом и негромко сказала:

– Теперь послушай меня. Завтра своих детей будешь кормить сам. Когда хочешь и чем хочешь. С меня хватит – и принципиальности твоей, за мой счет, и того, что вижу тебя дома только рано утром да поздно вечером. Того, что я и за бабу и за мужика в доме. Копейки считаю от получки до получки, не зная как всех одеть-обуть, чем накормить всю эту сборную команду.