Текст книги "Глазами, полными любви"

Автор книги: Галина Ширковец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

…«Господи, – подумалось Наталье Алексеевне, – если бы во з можно было вернуть те сказочные мгновения!..»

При воспоминании о парном молоке она почувствовала, как из туманной дали минувшего на нее пахнуло тепловатым, н а стоянном на травах и солнце запахом. А еще из того же прекрасного далека в ы плыл силуэт рыжего полосатого кота…

Куда ж без него, если он сопровождал хозяйку дома на каждую дойку коровы! Покуда Зоя Максимовна наполняла белый жестяной подойник, кот, подобно благонравной девице, сидел рядышком и ожидал, когда получит свой завтрак.

Когда он появился в доме Черновцов, откуда взялся, толком никто и не помнил. В семье его называли просто котом. Как говорится, это был кот по имени Кот. Во всяком случае, в доме постоянно слышалось то от отца, то от матери: «Надо кота покормить» или «Где это наш кот загулял?»

Обладая гордым, независимым характером и замашками бойцового петуха, рыжий нахально игнорировал всех домашних, но при этом, двуличный бродяга, подлизывался и всемерно подличал перед хозяйкой дома. Каждое утро, когда нужно было вставать на дойку коровы, он с точностью будильника стаскивал с Зои Максимовны одеяло, напоминая, что пора приниматься за дело. Вечером, когда семья собиралась перед телевизором, рыжий с демонстративной покладистостью укладывался подле ног хозяйки. Все же его хватало ненадолго. Едва начинало темнеть, кот направлялся к входной двери и начинал вопить, требуя выпустить его на улицу.

Чем он занимался всю ночь, можно было только догадываться. Под утро котяра возвращался с драными ушами, поцарапанной рожей и боками, вымазанными золой и сажей из совхозной кочегарки. Пробравшись в комнаты через продух в подполе, он немного переводил дух, после чего бежал к кровати своей кормилицы, сообщая о том, что пора вставать и готовить для его светлости свежее парное молочко.

– Э-э-эх, – укоризненно откликалась Зоя Максимовна, оглядывая потрепанную шкуру бойца. – Где ж тебя, бедолагу, так угораздило-то? Опять со всеми котами передрался? Погоди, добром это не кончится…

Рыжий, не мигая, смотрел на женщину и умильно мурлыкал, словно говоря: «А я чо? Я ничо!»

Похождения пылкого вояки продолжались до тех пор, пока однажды его, постаревшего и одряхлевшего, вошедшие в силу молодые соперники не отметелили до такой степени, что бедняге открылся беспересадочный путь в мир иной. В доме директора совхоза оплакали павшего в битвах героя, но других котов или кошек в дальнейшем уже не заводили.

В летние месяцы по селу часто бродили шумные громогласные грозы. Потоки теплой воды пузырились в лужах, и детвора, несмотря на окрики старших, то и дело норовила поплясать в очередном мини-озере под присказку «Дождик, дождик, пуще, дам тебе гущи!» Однажды гроза застала Натку в лесу.

После окончания восьмого класса Натке стали разрешать время от времени отправляться за грибами-ягодами одной или приглашать в качестве напарницы соседку – старушку Поветкину, которую в их семействе величали не иначе как «поветкинская бабушка». Долго упрашивать ее не приходилось, соседка страстно любила лес и знала в нем едва ли не каждый кустик.

В тот памятный день, когда Натке предстояло один на один встретиться с грозой, поветкинская бабушка с утра маялась давлением и составить компанию девушке отказалась. Девочка поколебалась немного, соображая, стоит ли отправляться в лес одной. Накануне она слышала в магазине от местных баб, будто в молодых сосновых лесопосадках вылез первый слой маслят, и решила отправиться на разведку.

– Самое главное, отпустили из дома, – размышляла юная натуралистка. – Погода хорошая. Если грибы пошли, корзинку нарву быстро, если пусто, тоже зря ноги бить не стану. В любом случае к обеду вернусь, мама беспокоиться не будет.

В таком настроении с корзинкой в руках и небольшим перекусом в кармане спортивных штанов она тронулась в путь. Ясное безоблачное небо никаких сюрпризов не предвещало. Натка спокойно дошла до рядов крепеньких пушистых сосенок, где, прорываясь сквозь рыжеватый слой хвои, начали то и дело попадаться маслянисто блестевшие шляпки. Увлеченная сбором грибов, она не заметила, как край неба начал темнеть, а вдалеке погромыхивать…

Гроза приблизилась стремительно. Начал накрапывать дождик, внезапно его сменили резкие холодные порывы ветра. Через несколько минут ветер притих, а из пригнанной им огромной тучи полило как из ведра. Потом и вовсе началось форменное светопреставление. Огромные ветвистые молнии понеслись по небу с яростью восточных драконов.

Шум ливня, грохот грома, сопровождавший каждую вспышку, образовывали немыслимую какофонию звуков. Этот дьявольский оркестр и полыхавшее оттенками синего, серого, фиолетового небо как будто гипнотизировали девочку своей мощью. Она только успевала испуганно вздрагивать, закрывать глаза и зажимать уши.

Когда первый приступ испуга начал утихать, Натка решила двинуться наперерез стихии и принялась выбираться из леса. Намокшая одежда неприятно липла к телу, молнии продолжали полосовать небо, корзина, полная грибов, оттягивала руки. Девочка, стойко преодолевая дождь, ухабы и колдобины, упрямо продвигалась к дороге, ведущей в сторону поселка. Благо, тот находился недалеко, крыши окраинных домов угадывались сквозь водяную стену.

Гроза была страшноватой, но, к счастью, недолгой. Огромная туча, из которой с таким неистовством низвергнулись на землю шум и ярость, вскоре начала скрываться за лесом. Дождь приутих. Выходя на скользкую дорогу, школьница только и смотрела под ноги, чтобы не поскользнуться.

Дома ее встретили встревоженная Зоя Максимовна и перепуганные сестренки. Увидев, как начинает портиться погода, женщина поспешила к соседям, а когда узнала, что поветкинская бабушка сидит дома и Натка отправилась в лес одна, не могла найти себе места до тех пор, пока неразумное чадо не вернулось домой.

После неизбежной «проработки», переодевания в сухую одежду и отпаивания горячим чаем, мать и сестры принялись разбирать трофеи, добытые в сражении со стихией. В лес после этого события школьнице ходить одной запретили – окончательно и бесповоротно. Девушке оставалось лишь одно: молить Бога, чтобы поветкинская бабушка как можно дольше оставалась в полном здравии.

* * *

Несмотря на обилие грибников и ягодников, спешивших воспользоваться дарами природы, добычи хватало всем в округе. Редко кто возвращался с «тихой охоты» с пустыми руками. Несколько раз Натке доводилось встречаться в глухой лесной чаще с женщиной, о которой по селу ходили странные слухи. Звали ее Клавдией, однако народная молва всегда прицепляла к этому имени разные дополнения. Кто-то именовал ее Клавкой-чумичкой, некоторые называли: Клавка-мужичка. В чем граждане были едины, так это в убеждении, что их односельчанка, во-первых, не очень дружит с головой, во-вторых, занимается всякими темными делишками, вроде колдовства и ворожбы.

Внешностью Клавдия и впрямь напоминала мужика: коротко стригла волосы, не выпускала изо рта папиросу. Летом носила кепку с пуговкой, ходила в мужских брюках, заправленных в стоптанные кирзачи, и потрепанном, явно с чужого плеча, пиджаке. Коричневатое, изрезанное резкими морщинами лицо не давало представления о возрасте. Так могла выглядеть и старуха, и женщина средних лет, перенесшая какое-то горе. При этом в темных волосах вовсе не было заметно седины.

В наши дни в городе такую необычную личность легко приняли бы за бомжиху, но на селе так выглядел почти каждый второй мужичок. По своему статусу женщина бомжихой не являлась – трудилась в совхозе на разных нехитрых работах, ее никогда не видели пьяной, и, самое главное, тетенька имела собственную жилплощадь. Малюсенькая избенка с покосившейся крышей стояла на самом краю села, в некотором отдалении от остальных домов. По самую крышу развалюха утопала в густых зарослях крапивы. Крапива скрывала два подслеповатых оконца, и лишь ведущая к крыльцу узенькая, едва заметная тропинка, протоптанная среди жгучих стеблей, говорила о том, что жилище обитаемо.

Держалась Клавдия замкнуто, ни с кем из деревенских баб не общалась. Ребятишки побаивались приближаться к ней самой и ее хибарке. Когда Натка после переезда освоилась на новом месте и начала общаться с одноклассниками, ей, конечно же, не преминули рассказать несколько страшилок про странную чокнутую тетку.

Довольно долго школьница с интересом поглядывала в сторону загадочного жилища. Подойти ближе, естественно, не решалась. Однажды после теплого летнего дождя она сманила свою боевую подружку Нинку отправиться на окраину села искать шампиньоны. По причине невеликого возраста в лес за грибами шестиклассниц одних еще не отпускали, а страсть к грибной охоте проснулась в Натке едва ли не с младенческих лет.

Возле огромных куч перегноя и наполовину перепревшего навоза, окружавших поселок подобно древним курганам, шампиньоны водились в изобилии. Особенно бодро они выскакивали после очередного дождя. Правда, тащиться на край села у Нинки особой охоты не обнаружилось. Не успели они пройти несколько метров, как подружка соврала, будто бабка велела ей сходить в магазин за хлебом. Зная вреднющий характер старой хохлушки, Натка поверила легенде. Она понимала, что, не выполнив поручение, напарница легко может огрести по полной. Поэтому, вздохнув, рассталась с подруженцией и дальше отправилась одна.

Залежи перегноя, возле которых водились шампиньоны, соседствовали с зарослями крапивы, опоясывавшими окруженную легендами и небылицами избушку. Побродив у огромной кучи, наковыряв с десяток крепеньких, похожих на глазурованные пряники грибов, Натка незаметно для себя приблизилась к запретной границе. Прекрасный, тугой, размером с блюдце, шампиньон красовался как раз рядом с тропинкой, ведущей к крыльцу предполагаемой колдуньи. Осторожно, боясь обжечься, она просунула руку меж крапивных стеблей, намереваясь сорвать гриб, и в этот самый момент за спиной услышала глуховатый голос:

– Какая храбрая! Такой густой крапивы не боишься. И что же ты тут делаешь?

От неожиданности и страха Натка едва не ткнулась носом в эту самую крапиву, но удержалась и промямлила нерешительно:

– Грибы ищу… Вот, – и протянула женщине небольшое жестяное ведро, в котором перекатывались беловато-желтоватые шляпки шампиньонов.

– Ну, так чего же, и этот срывай, – показала на гриб-великан хозяйка хатки. – Смотри, какой красавец! У вас что, едят дома такие грибы? – продолжила она расспрашивать смутившуюся девочку.

– Мама их жарит. Вкусно получается. Особенно если с картошкой.

– Вот оно что. А наши деревенские бабы шампиньоны и за грибы не считают, представляешь? Все грузди да рыжики по лесам ищут. Может быть, белые им тоже по нраву бы пришлись, да в наших местах их не водится.

– Я тоже деревенская, – ответила Натка, присматриваясь украдкой к своей неожиданной собеседнице.

– Да вы приезжие! Ты дочка Алексея Михайловича, директора нашего. Я вас в магазине несколько раз вместе видела. Хороший у тебя папа, правильный. У нас его все уважают.

Натке стало приятно, что об ее отце по селу идет добрая молва. Набравшись храбрости, она спросила:

– А почему вас колдуньей считают?

Казалось, женщина не удивилась вопросу. Помолчав некоторое время, она ответила:

– Меня Клавдией Ивановной зовут. Не хочешь ко мне в гости зайти? Посидим, поговорим, я утром печку топила, чайник на плите еще не остыл. Или побаиваешься? – хитровато спросила она. – Вдруг превращу тебя в зверушку какую-нибудь?

– Да вы что! – нарочито громко, словно прибавляя себе уверенности, ответила любительница грибной охоты. – Ничуточку не боюсь. Это все бабушкины сказки. Кто сейчас поверит в такое, когда космонавты в небе летают, ученые одно открытие за другим делают!

– Надо же, – удивилась собеседница, – какая развитая девочка. Вот я и смотрю, не очень-то ты похожа на нашу, деревенскую.

– У меня мама в школе работает, – продолжила польщенная похвалой школьница. – У нас дома знаете, сколько книг! И журнал «Вокруг света» мы получаем. Там про колдунов тоже иногда пишут, но это такие отсталые народы, они в Африке живут, в племенах разных. На фотографиях я их сто раз видела. Страшные такие, лица чем-то белым разрисованы. А вы вовсе и не похожи ни на какую колдунью. Это все придумывают про вас.

Подумав, Натка добавила, желая утешить женщину, пригласившую ее в гости:

– Это потому, наверное, что вы грустная всегда. И загадочная.

– Загадочная? – переспросила женщина. – Ну, ты и придумала! Давай лучше пойдем чай пить. Не боишься ко мне зайти? – еще раз спросила она.

– Конечно, нет, – ответила девочка уже более уверенным голосом.

Они медленно продвигались по тропинке, стараясь не задевать колючие стенки, высившиеся по обеим сторонам. Вскоре показалось крыльцо, кое-как сколоченное из потемневших от времени толстых досок. Несколько ничем не огороженных ступенек вели к небольшой двери, в которую пройти, не сгибаясь, мог бы разве что пятиклассник. Хозяйка дома высоким ростом и пышностью форм не отличалась, потому в дверной проем прошла легко, словно бы проскользнула. Натке же, всегда стоявшей на физкультуре первой в шеренге, пришлось нагнуться.

Пройдя через малюсенькие сенцы, где находилась лишь скамейка со стоявшим на ней оцинкованным ведром с водой, хозяйка и гостья очутились в самой избушке, так долго приковывавшей внимание девочки. С первого взгляда она была похожа на обычную деревенскую избу. Даже герань, росшая в старом чугунке на подоконнике, ничем не отличалась от прочих.

И все-таки убранство комнаты мало напоминало обычное деревенское жилище. Лежанка, стоявшая рядом с печью, выделялась необычным покрывалом. Сделанное наподобие тех, какие шили когда-то бабушки из лоскутков, покрывало отличалось настолько сложным и красивым орнаментом, что Натка не могла оторвать глаз от причудливых цветовых сочетаний. На небольшом столике у окна вместо привычной затертой клеенки белела вышитая черно-красными крестиками скатерть.

Но самое главное, на неокрашенном деревянном стеллаже, прислоненном к одной из стен, пестрели корешки необычных книг, многие из которых, несомненно, перекочевали в современность из дореволюционного прошлого. На одном из корешков имелась полустертая надпись «Повъсть о приключенiи английскаго милорда Георга», на другом, темно-коричневого цвета, светилось тусклой позолотой слово «Библия». На нижней полке стеллажа, отсвечивая бликами, хранилась скудная посуда – несколько непритязательных чайных чашек в горошек да три-четыре тарелки.

Одна чайная пара явно выбивалась из общего строя. На глубоком темно-синем фоне рельефно выделялись белые ласточки. Очевидно, история этой чайной пары также уходила куда-то в иные времена, и было непонятно, как такая изысканная вещь смогла оказаться в столь скромном жилище.

Вообще интерьер комнаты, при всей его скромности, резко контрастировал с внешним видом избушки и обликом хозяйки. Каждая вещь вносила свой вклад в атмосферу уюта, свидетельствовала о наличии художественного вкуса у человека, обставившего жилище. О современной жизни напоминала только черная коробка небольшого репродуктора, приткнувшегося рядом с входной дверью. Оглядевшись по сторонам, Натка решила про себя, что ее новая знакомая тоже не из местных, ее привела в село такая же изменчивая кочевая судьба, какая вела по жизненным дорогам семейство Черновцов.

На плите тихо пошумливал чайник. На полу пестрели домотканые половички, в воздухе пряно пахло сушеными травами. Собранные в пучки, они свешивались с неотесанной березовой жерди, пристроенной к потолку. В атмосфере жилища и впрямь чувствовалось нечто колдовское. Для завершения картины не хватало лишь кота Баюна, лениво пошевеливающего хвостом. Но кота не было.

Клавдия Ивановна сняла пиджак, оставшись в простенькой серой кофточке, молча налила чай в чашку с белыми ласточками и поставила перед девочкой. Потом выложила на тарелку несколько не первой молодости сушек, горсть карамели в простеньких обертках.

– Сейчас мы с тобой запируем на просторе, – сказала она, усаживая гостью за единственный стул и пристраиваясь рядом на табуретке, выкрашенной в ярко-желтый цвет.

– Красиво как у вас тут! – искренне восхитилась Натка, поджидая, пока остынет налитая в чашку жидкость. – И чай так необычно пахнет. У нас дома магазинный покупают, он совсем другой.

– Да я много такого делаю, чего другие не делают. Наверное, потому меня и считают колдуньей. Видишь, курю, одеваюсь не как все, с бабами у магазина языком не чешу.

– Вы ведь и чай не так пьете, – подтвердила Натка, наблюдая, как хозяйка наливает травяной настой из чайника в жестяную кружку с примятым боком. – Сейчас из таких кружек уже никто не пьет. Она дореволюционная какая-то.

– Ох, деточка, – вздохнула Клавдия Ивановна. – Я с этой кружкой до самого Омсукчана добралась. Слышала о таком?

– Нет, – призналась гостья. – А где это? Мы в школе еще про такое не проходили.

– Это, дорогая, на самом севере, почти пятьсот километров от Магадана.

– Здорово! – восхитилась девочка. – Вы там жили или в гости к кому ездили?

– Ездила. Да только не по своей воле. Восемь лет там «отгостила». Не стоит об этом говорить. И в школе вам про это рассказывать не будут.

– А в нашем селе вы тоже не просто так оказались? – высказала предположение любопытная школьница.

Клавдия Ивановна повертела в руках сушку, которую собиралась окунуть в кружку с чаем, и загадочно ответила:

– Какая любопытная! Много будешь знать, скоро состаришься. Ты лучше о себе расскажи: как учишься, что в школе проходите, чем заниматься любишь.

Упрашивать Натку не пришлось. Она готова была рассказать новой знакомой и о себе и обо всем на свете, но та прервала ее словами:

– Знаешь, я тебе хочу дать один совет. Нельзя незнакомым людям все про себя рассказывать, особенно про свою семью.

– Но вы же сами попросили, – смутилась собеседница.

– Я попросила, а ты должна была подумать. Мало ли кто о чем может попросить? Станешь старше, сама узнаешь, почему лучше всего придерживаться светской беседы с чужими людьми.

Огорошенная Натка не удержалась от вопроса:

– Как вы странно говорите. Что такое светская беседа? Я про такое только в книжках читала.

Клавдия Ивановна улыбнулась и помешала чай в кружке:

– Ну, это как мы с тобой сейчас. Сидим, чай пьем, беседуем неспешно. О погоде, о природе, о всяких историях, вычитанных в книгах. Короче, разговор ни о чем личном.

– Да как же, о природе – и это не о личном? Я так люблю лес, растения всякие, грибы, за ягодами ходить. У вас вон трав разных сколько насушено везде. Разве это не личное?

– Наверное, отчасти ты права. И все-таки никому не стоит болтать лишнего. Знаешь поговорку «Разговор серебро, а молчание золото»? Как думаешь, почему?

Беседа, словно споткнувшись обо что-то, начала угасать. Натка засобиралась уходить. Уже на тропинке, выводя ее из глухих зарослей, Клавдия Ивановна сказала:

– Вот видишь, ничего страшного в моей избушке ты не обнаружила. Только больше не ходи сюда. Ни к чему. И не рассказывай никому, что была у меня. Тебе же лучше будет. И помни, молчание – золото.

Удивленный и несколько расстроенный такими проводами ребенок отправился домой, прижимая к себе ведерко, в котором на боках своих сородичей гордо возлежал огромный шампиньон.

…Много лет спустя, став взрослой и прочитав книгу Варлама Шаламова про лагеря заключенных, про колымский белый ад, погл о тивший миллионы советских мужчин и женщин, Наталья Алексее в на поняла, как оказалась в их поселке странная женщина, когда-то поившая ее чаем в своей сказочной избушке. Судя по всему, стра ш ное прошлое несла она за своей спиной, и новой мудростью напо л нилось для Натальи Алексеевны ее напутствие: молчание – зол о то…

* * *

О необычном визите Натка никому не сказала. Первое время ее просто подмывало поделиться новостью дома, но сначала она побоялась, что за несанкционированное гостевание может влететь от матери, потом как-то все забылось в круговерти привычных домашних дел. Вдобавок в июле дом наполнился гостями. Городские родственники привезли на деревенский отдых своих детей. В дополнение к трем своим барышням Зоя Максимовна получила двух племянниц-близняшек, дочек брата, и мужниного племянника. Вся детвора была примерно одного возраста. Недели на три дом директора совхоза превратился в своеобразный филиал пионерского лагеря.

Поскольку с количеством спальных мест в доме наблюдалась напряженка, взрослые решили задачку радикально просто. На просторной веранде матушка положила на пол огромный овчинный тулуп, застелила его сверху старенькими простынями, накидала нужное количество подушек. Вопрос с ночлегом для пионерского отряда оказался решенным.

Взрослым, скорее всего, ночевать на полу понравилось бы не слишком, но детвора от такого расклада оказалась просто в восторге. По утрам Зоя Максимовна кормила всех нехитрой деревенской едой, затем все разбегались кто куда. Племянник мужа спешил на конный двор, где сразу же сдружился с конюхами, учившими его обращению с лошадями.

Девчонкам поручалось пасти выводок домашних гусей. Пернатых выгоняли на берег пруда, находившегося неподалеку от села. Пока они пощипывали сочную травку или важно скользили по водной глади, девочки превесело проводили время в купании, играх, разговорах и прочих затеях. Таким образом, скучное само по себе занятие превращалось в своеобразный пикник на обочине, поскольку к обеду девичий отряд расстилал на берегу клеенку и принимался уписывать захваченные из дома припасы – хлеб, свежие хрусткие огурцы, сваренные вкрутую яйца, домашнее, нагретое солнышком молоко.

Самый веселый момент наступал вечером, после ужина, когда вся юная орава укладывалась рядком на импровизированное ложе. Хохот, оживленные разговоры, внезапное фыркание от невзначай сказанного кем-то остроумного слова не смолкали до глубокой ночи. Начинавшие входить в возраст юные барышни без конца подтрунивали над единственным представителем мужского пола. Двоюродный братец как мог отбивался от подколок и насмешек кузин, но, судя по реакции, такое соседство его вполне устраивало. Лучше он себя чувствовал разве что на конном дворе, среди милых его сердцу лошадок.

Визиты двоюродных родственников продолжались и в следующие годы, но уже эпизодически: то брат заезжал на несколько дней в зимние каникулы, то близняшки появлялись с родителями на пару-тройку деньков. По мере того как все взрослели, их пути расходились все дальше, но память о том лете в деревне у каждого сохранилась накрепко.

* * *

Перед наступлением очередного первого сентября в жизни Натки произошли неожиданные изменения. Тетка, жившая в новосибирском Академгородке, почему-то решила забрать племянницу к себе. Возможно, ее попросили об этом родители, решившие, что учеба в городской школе поможет девочке в будущем лучше подготовиться к поступлению в институт. В какой именно, об этом как-то не думалось ни самой потенциальной студентке, ни ее близким. В доме говорили только одно: «Натка у нас гуманитарий». Большего об ее дальнейшей профориентации не мог сказать никто. В сельской местности издавна велось, что жены главных специалистов работали учителями. Для своей дочери родители, очевидно, предполагали нечто подобное.

Затею с обучением в городской школе едва ли можно было назвать успешной. Оказавшись в одном классе с академгородковскими интеллектуалами и «мажорчиками», Натка ощутила себя, мягко говоря, не совсем в своей тарелке. В соответствии с официальными утверждениями, социального расслоения в СССР не существовало, но уже с первых часов пребывания в новом окружении девятиклассница поняла, что эта чашка чая точно не про ее честь.

Ее никто не травил, не устраивал каверз. Одноклассники просто не замечали новенькую, презрительно и высокомерно. Казалось, даже стол или стул способны были вызвать у них больше эмоций. О стол, например, можно было стукнуться, стулом – сделать затяжку на новых колготках. А как можно реагировать на какую-то там нелепую, неуклюжую деревенскую девчонку? Не обсуждать же с ней тряпки или пластинки, привезенные предками из-за бугра!

…Много лет спустя Наталья Алексеевна вспоминала академг о родковский период жизни как нечто туманное и маловразумител ь ное. Яркий след в памяти оставило лишь одно обстоятельство. У нее почему-то вдруг стали сильно болеть зубы. Кариес, по всей в и димости, вызванный физиологической перестройкой из девочки в девушку и недостатком кальция в организме, обрушился на них ра з рушительным ураганом. Весь девятый класс Натка путешеств о вала из одного стоматологического кабинета в другой, от зубного терапевта к хирургу, из-за чего нередко приходилось пропускать уроки…

Некоторые предметы (в первую очередь ненавистную математику) Натка пропускала сознательно. Иногда она со своей единственной подружкой, похожей на пацана Маринкой Стрельцовой, часами бесцельно бродила по торговому центру. В редкие моменты наличия мелочи в кармане прогульщицы лакомились вкуснейшим мороженым в местном кафетерии.

Маринка жила без отца, вдвоем с матерью, работавшей скромной лаборанткой в каком-то НИИ. У нее не имелось возможности модно одеваться, заводить престижные знакомства, слушать зарубежные пластинки, поэтому в классе на нее тоже посматривали свысока. Только она, в отличие от новенькой, научилась не просто смиряться с таким положением, а гордиться им. Укоротив подол обычной школьной формы «по самое не могу», сверкая ладненькими крепенькими ножками, девчонка любому могла заявить прямо в глаза: «Плевать я на вас хотела, на сволочей!» В том числе и учителям.

Даром ей это, как и следовало ожидать, не проходило. Однажды бунтарку едва не выгнали из школы. Тем не менее, Маринка жила, как вольный ветер. Делала что хотела, хватала двойки, блестяще их исправляла, темпераментно огрызалась на учителей, пытавшихся обуздать ее норов уздой демагогии. А Натке, с которой быстро сблизилась, говорила про одноклассников:

– Да ты посмотри на них, они же все гнилые, плесень! Любая из наших мочалок за импортную тряпку хоть под паровоз уляжется!

Подруга соглашалась с ней и не могла понять саму себя. Раньше, в старом классе, она по собственному желанию держалась наособицу, предпочитая все перемены проводить с книгами. Так почему же здесь, в новом коллективе «игнор», куда ее отправили, так ее задевал?

Особенно доставалось от Маринки Игореше, изнеженному, нарочито расслабленному пижону, косившему под Джона Леннона. Он и очки носил такие же, с нелепо круглыми стеклами, каких в магазине было не сыскать.

«Любовь» отличалась взаимностью. Игореша называл Маринку не иначе как «гегемон», намекая на ее пролетарскую нищету. Та в ответ величала его сосунком. Юноша бледный взором горящим не обладал, премудрости школьных знаний его интересовали мало. Парень прекрасно понимал: чего париться, благодаря папе дорога в универ для него открыта. На уроках анфан террибль демонстративно доставал из объемистого черного портфеля банку сгущенки, протыкал гвоздем и начинал долго, со вкусом высасывать содержимое жестянки.

Все это сходило ему с рук, поскольку папа Игорька, как подхалимажно звали ленивого школяра учителя, имел большой вес в президиуме Академии наук, то есть относился к категории больших людей, перед коими маленьким, навроде школьных преподов, не грех и поподличать…

Важный папа постоянно вояжировал на иностранные симпозиумы, откуда привозил отпрыску все самое модное и продвинутое. Поскольку среди презентов находились свежие западные пластинки, Игореху всегда окружали прихлебатели, готовые на все, лишь бы послушать последний «пласт». Попасть в гости к волосатому недоделанному битнику для всей этой шушеры считалось большой честью.

Те, кто был поумней и похитрей, хотя бы для собственного самоуважения делали вид, будто находится на дружеской ноге с одноклассником. Другие, такие как обалдуй и простак Гена Игнатьев, не гнушаясь канючили: «Игореша, дай жвачку дожевать». Когда Игореша прикладывался к очередной банке со сгущенкой, Гена, сидевший позади него, начинал громко шипеть:

– Игореха, оставь дососать…

Класс корчился от сдерживаемого смеха, а обладатель лакомства, которого днем с огнем нельзя было найти в магазинах, через некоторое время небрежно бросал назад почти опустошенную тару: «Долизывай, плебей!»

Маринку Стрельцову просто плющило от всего этого. Она бормотала сквозь зубы:

– Сталина с Дзержинским на вас нет, буржуи недорезанные! Ну, ничего, дождетесь еще…

…«Не дождались, – подумала Наталья Алексеевна, вспомнив свою непримиримую подругу. – Более того, почему-то получилось так, что власть и деньги в стране прилипли к загребущим ручонкам как раз таких Игор ь ков…

* * *

Житье в семье тетушки казалось Натке комфортным и приятным. Ей нравилась взбалмошная, несколько безалаберная атмосфера, царившая там. Она с удовольствием возилась с маленькими теткиными детьми, хорошо ладила с ее мужем, но вот в городскую школьную жизнь ее продутый деревенскими ветрами и вымоченный в сельских проливных ливнях организм вписываться никак не хотел – хоть убей! Она чувствовала себя нелепой, неуклюжей дворнягой среди породистых догов и мопсов. Хотя всерьез говорить о «породе», пожалуй, не приходилось. Родители городских одноклассников в большинстве своем попросту выбились из грязи в князи. Их деткам оставалось только пожинать плоды этого процесса.

Дело закончилось тем, что, нахватав годовых троек по точным наукам, лягушка-путешественница вынуждена была вернуться домой. Возвратившись в родное болото, в привычное окружение таких же деревенских девчонок и мальчишек, Натка с облегчением вздохнула, и жизнь снова покатилась по накатанной колее. Учеба в десятом классе шла легко, без напряжений. Даже туманные математические формулы стали легче укладываться в голове, а по геометрии она умудрилась заработать пятерку в аттестат.

В принципе, для дальнейших жизненных планов эта пятерка не имела ни малейшего значения. Давно было ясно, с наткиными способностями к точным знаниям поступать придется на какой-нибудь гуманитарный факультет. У самой Натки никаких намерений не имелось вовсе. Ей нравилось читать книги, писать сочинения, учить стихи.

Пописывать романтические вирши она начала и сама. Произошло это не без влияния популярной в то время (в продвинутых кругах) поэтессы и барда Новеллы Матвеевой. Однажды на стареньком магнитофоне своей городской подруги Маринки Натка услышала, как под негромкий перебор гитарных струн трогательный нежный голосок пел:

Набегают волны синие.

Зелёные? Нет, синие.

Как хамелеонов миллионы,

Цвет меняя на ветру.

Ласково цветёт глициния –

Она нежнее инея...