Текст книги "Майя (СИ)"
Автор книги: Галина Юст
Жанры:
Роман
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)
Протяжённость линии обороны превышала 85 км. Всего этих линий было три, последняя проходила по окраинам Киева. Жителями города и пригородов было вырыто около 30 км. противотанковых рвов и сооружено 750 древесно-земляных огневых точек.
От Марка не было никаких вестей и все три женщины, волнуясь, не находили себе места. Вскоре пришло, так жданное Майей, письмо от Ильи, в котором он писал, что жена отца, Вера, приняла их тепло, относится к ним, как к родным, конечно им всем вместе тесновато в маленькой квартире, но как говориться «в тесноте, да не в обиде», ещё он писал, что записался в авиационный клуб, передавал всем ребятам привет и просил Майю ему обязательно ответить и она, описав вкратце все горестные события последних дней, отправила Илье ответное письмо.
На двоих иждивенцев в финансовом отделе военкомата Эмма получила 200 рублей, купить за эти деньги было нечего. С начала боёв с прилавков исчезло всё, а население города стало голодать.
Эмма, Ида и Майя вначале не собирались уезжать. Все трое были уверены, что Киев не сдадут, ведь об этом всё время твердили в средствах массовой информации, но с приближением немцев к Киеву людей охватила паника. Видя реальную картин происходящего: нехватку боеприпасов и оружия, тысячи раненых и убитых, страшный дефицит продуктов питания, мыла, соли, которых на базарах спекулянты перепродавали втридорога, они решились уехать. Но, как оказалось, эвакуация была для избранных. В первую очередь эвакуировали семьи работников НКВД, ЦК, командного состава и партийных органов, квалифицированных рабочих 3-х и выше разрядов, учёных, артистов с пяти железнодорожных станций: «Дарница», »Киев-Пассажирский», «Киев– Московский», «Киев-Товарный», «Киев-Лукьяновка». Желающих уехать было много, но к сожалению не многие могли. Все пять вокзалов были оцеплены, где на входе в каждый функционировали специальные пропускные пункты. То же самое было и у речного вокзала. За ограждение пропускали только тех, у кого была бронь, около 325 тысяч человек.
У Молтарновских брони не было, один знакомый Эммы предложил, понятно за деньги, попытаться поехать с ним на его машине, но на это предложение не согласилась Ида:
«Девочки, что вы будете делать со мной и моим немощным позвоночником, после того, как я проеду пару десятков километров по нашим ухабистым дорогам?»– спросила она невестку и внучку– «Не хочу быть вам обузой, вы молодые, поезжайте сами, я останусь здесь ждать вестей от Марка. Езжайте, не волнуйтесь, вы же слышите, что неустанно твердят по радио, мол не сдадим Киев, но если, не дай Бог, случится непоправимое и город сдадут, что уже могут сделать немцы, такая культурная нация, старой больной еврейке? Многоуважаемый Айзек рассказывал мне, что в прошлую войну немцы вели себя очень корректно по отношению к евреям. Собирайтесь, мои дорогие, со мной всё будет хорошо.»
Разве Эмма и Майя могли оставить Иду одну в такое лихое время? Конечно же не могли и они никуда не уехали.
Теперь оборонительные и противотанковые сооружения устанавливали по всему городу: то возле гастронома на пересечении Брест-Литовского проспекта и 2-го дачного переулка, то на углу улиц Ленина и Лысенко. Вдоль бульвара Шевченко, возле улиц Саксаганского и Дмитриевский тоже установили противотанковые ежи и бочки с водой для тушения пожаров, строили земляные укрепления поперёк улицы Энгельса в районе Крещатика, готовя город к уличным боям. Раненых привозили в Киев сотнями. Легко пострадавших оставляли в Центральной поликлинике оборудованной под госпиталь, тяжёлых везли на Пушкинскую.
8 августа десантники 212-ой воздушно –десантной бригады выбили немцев с Голосеевского леса и отбросили их от города, киевляне повеселели в надежде, что теперь фрицев погонят обратно.
Глава 3 Лицо войны.
Марк был направлен в отдельную роту медицинского усиления в качестве врача – хирурга, развернувшую пункт оказания помощи на подступах к передовой и, увидя творившуюся повсюду неразбериху, сразу потерял свой оптимизм. Знакомство с главным хирургом, Павлом Ивановичем, произошло прямо в перевязочной палатке, где он накладывал швы очередному раненому и, подняв на Марка красные от усталости глаза, сказал:
«Голубчик, я ждал вас, словно «манны небесной», будьте так добры, разберитесь с партией вновь прибывших.»
-Но там человек пятьдесят, мне понадобится помощь ещё одного врача– отвечал ему Марк.
-Марк Александрович, до вашего прихода я несколько часов работал один, так как оба ваши предшественника погибли под артобстрелом, теперь нас двое и вряд ли в ближайшее время нам пришлют кого-то ещё. С боевым крещением вас коллега! Не волнуйтесь фельдшер и сёстры вам помогут. Марк не первый день работал хирургом, но одно дело стоять у стола в чистенькой, выкрашенной белой краской, больничной операционной и совершенно другое, осматривать раненых под открытым небом в сопровождении непрекращающейся канонады орудий, которую ранее слышал только в кино. Когда перед тобой лежит на носилках молодой парень с открытой раной живота, из которой торчит половина кишечника присыпанного землёй и он, пытаясь удержать его руками, шепчет сухими губами: «Пить, доктор, пить!»А рядом здоровенный мужик, с наложенным жгутом поверх оторванной ноги, рыдает, как малое дитя: «Помогите, доктор, помогите, я жить хочу!» и только ты должен решить, кому из них первому необходимо оказать помощь, так, как второй может не дождаться своей очереди, пока ты будешь заниматься первым, лишь тогда начинаешь понимать, как уродливо до омерзения настоящее лицо войны!
Основной задачей роты было оказание немедленной, главным образом хирургической, помощи раненым, которых выносили санитары и санинструкторы прямо с поля боя, ведь если бы их пришлось сразу вести в медсанбат, как правило расположенного 5-7 километров от передовой, многие бойцы просто не дожили бы. Пока санитары устанавливали для него перевязочную палатку, Марк сортировал раненых: первая, вторая, третья очереди, «безнадёжные,» на каждые носилки санитары клали соответствующую бирку и подносили в очередь к столам.
Разобравшись с сортировкой, Марк сменил Павла Ивановича, дав ему возможность поспать час-другой. В перевязочной стояло три стола: на первом раненого готовили к операции, на втором столе непосредственно оперировали, а на третьем бойца перевязывали сёстры, затем его уносили. Это был своего рода живой, отлаженный конвейер, где каждый выполнял свои функциональные обязанности. В основном производили операции на внутренних органах без общего наркоза, используя от болевого шока хлорэтил или новокаин если был. Количество раненых вдвое превышало возможности роты, но два врача, фельдшер, сёстры и санитары безропотно продолжали работать, пытаясь спасти людей. Дзынь! Очередной вынутый осколок снаряда падал в стоящий рядом таз, затем следовала команда сестре :» Лидушка, зашиваем.»
На шипящем примусе, в большом стерилизаторе, продолжали кипятиться инструменты и шприцы, их катастрофически не хватало, как и необходимых медикаментов, даже формы. Простояв почти десять часов у стола, Марк Александрович совершенно не чувствовал ног, они так отекли и одеревенели, что казалось вот-вот порвут сапоги, забрызганный кровью халат нечем было заменить и ещё ему до смерти хотелось курить…
Прооперированных тяжелораненых санитары погрузили в грузовики для отправки в медсанбат, легко раненые бойцы пошли туда своим ходом.
«Доктор, у вас пятнадцатиминутный перерыв, в котелке ваш обед»– перекрикивая артиллерийский грохот, сказала Марку старшая сестра Даша. Он сидел на ступеньке грузовика, в окровавленных халате и фартуке, вытянув уставшие ноги и жадно докуривал сигарету, напоминая мясника с бойни, но ожидавшие своей очереди бойцы, смотрели на него, как на Бога. Тоненькая, совсем юная санинструктор, тащила на плащ-палатке очередного раненого солдата и Марк поспешил к ней на подмогу. Сколько героизма и неподдельного мужества было в этих маленьких женщинах, выносящих на себе с поля боя мужчин, порой вдвое тяжелее их самих. Под свист пуль и разрывающихся снарядов, находясь в самой гуще сражений, они оказывали раненым первую помощь, приговаривая: «Потерпи, милый потерпи!» и гибли наравне с бойцами. Это их, невиданному ранее, подвигу многие выжившие обязаны своим спасением.
Шли тяжелейшие бои и поток раненых всё возрастал. Оба врача не отходили от операционных столов вторые сутки. Марк Александрович начал сложную операцию, в ходе которой оказалось, что кровь нужной группы закончилась и тогда он вспомнил о себе, ведь у него такая же группа крови. Доктор лёг рядом с раненым и произвёл прямое переливание крови, а затем встал и продолжал оперировать, попросив лишь санитара приготовить ему кружку кипятка с сахаром.
Санитары несли на носилках бойца с тяжёлым лёгочным ранением. Марк бросился к пострадавшему на помощь и к огромному ужасу узнал в нём своего двоюродного брата, весельчака и балагура , Якова. Доктор так и не успел, что-то предпринять, у Якова обильно пошла горлом кровь и он тут же скончался.» Прости брат!»– только и смог сказать Марк, прощаясь.
Снаряды рвались просто над головой, когда один из них упал и прямым попаданием разнёс в щепки грузовик, все поняли, что наши вновь отступают. Получив команду свернуть ОРМУ, весь медицинский персонал под нарастающие звуки приближающегося боя, стал грузить тяжелораненых и оборудование в грузовики, крытые брезентом, для доставки в медсанбат. Легко раненые бойцы, не успевшие уйти, помогали санитарам, чем могли. Отступать пришлось в спешном порядке, под постоянной угрозой окружения, под непрерывно падающими бомбами.
Трясясь в кабине машины по ухабистой дороге, Марк пытался осмыслить происходящее вокруг, оно крайне отдалённо напоминало ту красочную театральность, с какой Красная армия легко и победоносно громила врага на его территории, показанную в кинопрокате в многочисленных фильмах о войне. Истинное положение дел было столь ужасно, что не поддавалось описанию, армия не просто отступала, она драпала семимильными шагами, уступая напористому натиску противника, неся тяжёлые потери, оставляя немцам город за городом. Армия, которую все советские люди считали сильной и которой так гордились, попросту оказалась не готова к войне. Безалаберность военного руководства, полное отсутствие радиосвязи и согласованности действий между фронтами, непонятный простому смертному паралич высшей партийной власти отличал эти первые дни войны и обошлись в миллионы человеческих жизней.
Марк был поражён ещё тем, что многие люди совершенно не хотели воевать и массово сдавались в плен. Немецкие самолёты разбрасывали над окопами агитационные листовки призывающие солдат сохранить свои жизни и сложить оружие и они сдавались, держа эти листовки в руках, целыми отрядами. В те дни, нередко случалось, когда командир с криком:» В атаку!» бежал вперёд, а за ним следовало десяток патриотов, так и не успевших добежать до цели и павших смертью храбрых под огнём неприятельских пулемётов, остальные бойцы отсиживались в окопах, а затем толпами сдавались врагу. Вследствии крайне стремительного наступления немецких войск и немее стремительного отступления советских, сотни тысяч солдат оказались в окружение. Многие из них пытались пробиться к военным частям, но были и такие, которые просто возвращались в свои сёла.
На западном фронте число пропавших без вести и попавших в плен в 1941 году превысило число убитых более чем в семь раз.
За тридцать два дня, своего существования летом того же года, Центральный фронт потерял:
-Убитыми бойцов и командиров – 9199 человек.
-Пропавшими без вести и пленными – 45824 человек.
-Проходящих по графе «небоевые потери» – 55985 человек.
Этих данных Марк знать не мог, их гораздо позже раскопали историки, изучающие тему трагедии первых дней войны, как не мог знать и того, что в последующее лето 1942 года, поднимать советскую пехоту в атаку будут пулемёты заградотрядов НКВД, уютно расположившись за спинами бойцов.
Простые крестьяне не хотели воевать, не спешили погибнуть за правительство отнявшее у них землю. Они не простили ему, изымавшую последнее, продразверстку, не забыли страшную безысходность голодомора и то глубокое отчаяние, постигшее многих, во время массовых репрессий.
Марк раздумывал о колоссальных потерях и ошибках в организации медицинского обеспечения войск на военный период. «Как могли допустить, чтобы основные склады материально-технического имущества, мобилизационные запасы медицинской службы были размещены в районах, которые подверглись нападению противника и, из– за быстрого продвижения немцев, были безвозвратно потеряны в первые часы войны?»-задавался вопросом Марк и сам себе отвечал: «По видимому, стоявшие у руля настолько были уверены в себе, что случившийся расклад событий не представлялся им возможным.»
Ведь такой острой нехватки медицинских кадров: военных врачей, медицинских сестёр, санинструкторов, специалистов по развёртыванию частей и подразделений медицинской службы можно было избежать– продолжал занимать себя Марк– если бы этим занялись всерьёз и подготовили людей ещё в довоенный период. Несомненно– считал он– теперешнее положение дел это и последствие репрессий в отношении представителей медицинской службы. Марк хорошо помнил, как был арестован и расстрелян первый главный санитарный врач, а затем первый народный комиссар здравоохранения Г. Каминский, вслед за ним народный комиссар здравоохранения Украины С. Канторович и начальник военно-санитарного управления округа военный врач первого ранга Н. Кантер. Обезглавив армию и убрав всё думающее, куда проще принудить огромное государство поклоняться одному идолу, за ошибки которого расплачиваться пришлось всей стране.
Грузовик, подскакивая на выбоинах, вёз прикурнувшего от усталости врача. Вой нависших над колонной двух мессершмиттов разбудил его мгновенно, и, заорав водителю: «Дмитрий, сворачивай быстро в лес!»– Марк вылез на подножку кабины и изо всех сил стал махать рукой водителям следующим за ними машин, указывая им направление в сторону леса.
Немецкие лётчики расстреливали мчавшиеся грузовики из пулемётов, словно нашли для себя забаву, играя в догонялки. Первые три грузовика смогли добраться и спрятаться в лесу. Прошитые прицельной очередью водитель и две медсестры, сидящие в кабине четвёртого грузовика, погибли и никем не управляемая машина с разбегу врезалась в дерево. Мессершмитты прострочили остановившийся грузовик ещё несколькими очередями и увидев, как он взорвался, улетели. Языки пламени вмиг охватили деревянный кузов и лежащих в нём, как в братской могиле, погибших бойцов, оставив догорать, в этом страшном, погребальном костре.
Глава 4 Букет ромашек.
ОРМУ разместился в небольшом перелеске, движок генератора барахлил и свет в перевязочной палатке поминутно гас.
«Вашу мать… кто-то может починить этот движок?»– потеряв всякое терпение, взбешённо заорал военврач.
«Павел Иванович, чинят. К сожалению ещё два санитара убиты, после обеда обещали прислать новых и к тому же лекарства закончились «-отвечала ему уставшая Даша, принеся керосинки.
Война никого не щадила, каждый день гибли сотни людей и медицинская служба, среди прочих, несла огромные потери на поле боя. Вчера погибла Оля, та самая молодая девушка, санинструктор, которой Марк помог нести раненого. Её похоронили под берёзой, а на надмогильный холмик возложили скромный букет ромашек, собранный кем-то из сестёр.
Лекарств не было, но надо было как-то обрабатывать раны, чтобы предотвратить заражение гангреной и тогда, для её профилактики, больных стали перевязывать бинтами смоченными в керосин и это приносило результат. От падающих скученно снарядов дрожала земля, армия продолжала отступать, медсанбат вновь менял дислокацию, а вместе с ним и рота усиления, в которой служил Марк. Колонна двигалась по разбитой гусеницами танков дороге и никто из них не знал, что выскочив из «котла» под Уманью, они в скором времени окажутся в «котле» под Киевом.
Ехавшая впереди них «Эмка» забуксовала в луже грязи, загородив всем проезд. Вышедший из неё военный в форме НКВД, тщетно пытался столкнуть её с места. Марк с Дмитрием, подставив плечо, пришли к нему на выручку. Дружно навалившись, они сумели освободить дорогу. Уже усевшись в грузовик, доктор вдруг вспомнил, где ранее видел этого энкавэдэшника и ему стало не по себе. Накатившая волна воспоминаний унесла его в далёкий декабрь злополучного 1938 года...
В пасмурный зимний день, на амбулаторный приём к Марку Александровичу, обратился один из партийных функционеров города, Васильченко Сергей Владимирович, с очередным обострением язвы в желудке. Крайне внимательно осмотрев пациента, доктор направил его на необходимые анализы и рентген, дав при этом несколько советов по поводу правильной безалкогольной диеты. Через неделю, товарищ Васильченко принёс ответы исследований и, ознакомившись с ними, Марк высказал своё мнение:
»Сергей Владимирович, у вас большая язва. Вы дважды длительно лечили её в стационаре, всеми известными на сегодняшний день консервативными методами и к сожалению безуспешно, к тому же на снимке хорошо видна рубцовая деформация желудка. Имеет смысл, чтобы язва не осложнилась прободением, удалить её хирургическим путём».
Наверное, заключение врача было для пациента крайне неожиданным, так как он воскликнул возмущённо:
«Вам, хирургам, лишь бы резать! Коновалы!» и выскочил из кабинета, резко захлопнув дверь.
Далеко за полночь, в квартиру Молтарновских громко постучали, открыв дверь, Марк увидел двух мужчин в форме НКВД. Устроив в квартире обыск, и, ничего не найдя, они со словами:» Пройдёмте с нами!«, увели его с собой, оглянувшись, он навсегда запомнил испуганные, белые, словно полотно, лица мамы, Эммы и Майи.
В камере, куда посадили Марка, уже сидел полный, пожилой мужчина, инженер с вагоноремонтного завода. Он был крайне взволнован и, несмотря на холод в неотапливаемой камере, бесконечно вытирал носовым платком вспотевшее лицо и затылок.
-За что вас, арестовали ?– спросил мужчина вновь поступившего. -Не знаю– прозвучало в ответ.
-И я не знаю– продолжал мужчина– сижу здесь уже несколько часов в полной неизвестности. Ко мне в дом вломились, всё вверх тормашками перевернули, испугали мою бедную жену, а у неё ведь сердце слабое. Вот сижу и думаю, как она там? – и тихо добавил– А знаете, они ведь прямо здесь в подвале и расстреливают. Оба надолго замолчали.
Дверь со скрежетом открылась и прозвучал окрик тюремного надсмотрщика: » Прохоров, на выход!»
Тучный мужчина, поменявшись в лице, встал и пошёл к двери. Дверь с таким же шумом закрылась и Марк остался один. Вся жизнь пролетела у него перед глазами. Почему– то вспомнилось, как в детстве, ещё до мировой войны, гостил с родителями у родственников в Одессе и покойный отец катал его на катере вдоль побережья. Восьмилетний мальчик впервые в жизни видел море, оно было бескрайним, бирюзово-синим и, удивившись тому, что все называют его Чёрным спросил об этом папу и тот стал ему объяснять :»Это море, в разные времена, жившие на его берегах люди, называли по разному, например греки дали ему название– Понт Эвксинское, то есть «гостеприимное море», оно было Хазарским морем и Русским. Существует турецкая легенда, что в глубине его, на самом дне, лежит меч бога, заброшенный туда волшебником Али. Воды моря не хотят его хранить и волнуясь становятся чёрными. А помнишь, я рассказывал тебе о замечательном португальском мореплавателе Магеллане? Так вот, приплыв в эти края, его корабль попал в сильный шторм, тёмные воды, пенясь бились о борта каравеллы, пытаясь её опрокинуть, и он тоже назвал море Чёрным.
Татары и турки, набегая на местные поселения, угоняли людей в рабство через море и за ним так и закрепилось название – Чёрное, приносящее горе, оставаясь бессменным напоминанием о человеческой жестокости. Быть может в будущем у людей будет больше знаний объяснить, почему на самом деле воды моря темнеют.»
Это слово «чёрное,» вдруг возникшее в сознании Марка,ассоциировалось в его душе, как злое, недоброе, такими дурными были обстоятельства в которые он, на свою беду, попал. Чего было греха таить, новоиспечённый арестант боялся неизвестности, не понимал, как его, крайне далёкого от политики человека, живущего обычной жизнью обывателя, без вины виноватого, словно отпетого преступника, посадили в тюрьму, даже не объяснив причину. Ему сложно было поверить, что те, ранее репрессированные знакомые, двоих из которых он хорошо знал , действительно занимались тем, в чём их обвиняли, но тень сомнения оставалась и Марк спрашивал себя:«А, что если они действительно виноваты?» Но теперь речь шла о нём самом и о себе он точно знал, что ни в чём не провинился.» Тогда почему я задержан?»– терялся в догадках доктор, тщетно пытаясь найти ответ .
Через час, два тюремщика затащили волоком окровавленного Прохорова в камеру и бросили на пол. Марк помог ему сесть и напоил водой. Говорить мужчина не мог, он просто плакал.
Под утро растерянного врача повели на допрос. В полуподвальной комнате кроме стола, пары стульев и стоявшей посредине табуретки, на которую ему приказали сесть, не было ничего. Зашли двое: один – здоровый детина, уселся в полумраке в углу, второй – следователь сел за стол. Это был средних лет мужчина с крупным мясистым носом, с чёрной копной волос и двумя большими залысинами спереди. Марк, удивившись, понял, что он тоже еврей. Следователь пробуравил арестованного красными от бессонницы глазами и направил на него яркий свет настольной лампы, затем, прокашлявшись, спросил: -Фамилия, имя, отчество, место работы?
Марк поспешно ответил на спрашиваемые вопросы, следователь, открыв папку, продолжал:
-Нам доподлинно известно, что вы занимаетесь антисоветской деятельностью, вредите здоровью советских граждан и лично покушались на жизнь партийных руководителей города.
-Что вы!– воскликнул, отрицая Марк– я простой хирург и ничего из того в чём вы меня обвиняете не делал.
-У нас имеются точные данные,– гнул свою линию следователь, не слушая арестованного, – что в ноябре этого года, вы намеренно поставили неправильный диагноз и настояли на оперативном вмешательстве двум пациентам: товарищу Головянику и товарищу Писареву, которые вследствии ваших действий умерли прямо на операционном столе. Иными словами, вы, зарезали двух пациентов. С какой целью вы это сделали?
-Я ничего подобного не делал– нервно оправдывался Марк– названные вами люди, действительно наблюдались у меня амбулаторно, но оперировали их разные хирурги, в разные дни и больные, увы, скончались через время после операций от вполне объяснимых осложнений, а не от злого умысла.
Сильным ударом ноги табурет был выбит из-под сидевшего на нём растерянного доктора, стараниями того самого здоровенного детины, находившегося в неосвещённом углу и не принимавшем до сих пор участия в допросе. Не дав опомниться упавшему, энкавэдэшник стал месить его ногами без разбору. Что– что, а развязывать языки, в этом заведении умели!
-Ладно, для первого раза с него хватит, подыми его – остановил детину следователь, затем подошёл к арестованному и со всей силы, ударив его в поддых, продолжил давить на Марка:
«Ты, гнилой, интеллигентный хлюпик, не строй из себя героя, мы не таких ломали, долго ли ты продержишься, если мы привезём сюда твою жену, представь, что мы с ней сделаем у тебя на глазах? Всё очень просто, не хочешь, чтобы тебя били, дорожишь жизнью жены, подпиши признание. Всё в твоих руках.»
Марка отвели назад в камеру. «Никого не интересует правда – подумал он с ужасом– презумпция невиновности отменена!» Увы, те, кто требовал от него нужного по заказу признания, в процессе выбивания такового, не стеснялись в выборе средств. Оба избитых сокамерника, глядя друг на друга, понимали, что обречены.
Дверь в очередной раз заскрипела и арестанты инстинктивно сжались. В проёме стоял мужчина в форме майора НКВД.
-Ты, Молтарновский ? – спросил он Марка
-Да. – горько прозвучало в ответ.
-Руки целы? Оперировать сможешь?
В ответ вновь последовало такое же однословное– «Да.»– с заметной примесью удивления.
-Следуй за мной! – приказал энкавэдэшник и повёл арестованного к выходу. Ещё не осознав происходящее, Марк в сопровождении майора, вышел во внутренний двор и поспешил вместе с ним к машине. Пошёл снег. Крупные снежинки, кружась, падали на разгорячённое лицо и тут же таяли и он непроизвольно улыбнулся. Заметив его улыбку, майор схватил Марка за отвороты пальто и зловеще прохрипел:
»Что-то рано радуешься, докторишка сранный, я ещё не решил окончательно контра, ты, или нет. Сейчас в больнице, в тяжёлом состоянии, страдая от острой боли в животе, находиться мой боевой товарищ Сергей Васильченко. Не ты ли накаркал ему на днях о прободении язвы? Слушай шмок, я вытащил тебя из этих стен, только потому, что друг мой решил доверить свою жизнь тебе, а ни кому нибудь другому. Но если с ним, что-нибудь случится, я собственноручно поставлю тебя к стенке! Ты, всё понял?»
-Да.– отвечал Марк.
Только мысль о судьбе его родных женщин, помогла избитому доктору собрать в кулак волю и стать к операционному столу. На его счастье, он прибыл вовремя и благополучно провёл операцию. После повторного переливания крови, у больного порозовели щёки и, получив порцию обезболивающего, он спокойно спал.
-Как чувствует себя Сергей Владимирович?– спросил нетерпеливо, ожидавший Марка майор.
-Его жизнь вне опасности– докладывал ему доктор– все параметры в норме и ему сейчас необходим покой.
«Слышь доктор, а ты молодец, к тому же везучий, никак в рубашке родился. Знай, советская власть-есть власть справедливая! Мы тут во всём разобрались, ты свободен. Давай, давай, иди домой, пока я не передумал.»– объявил врачу майор и набросив на плечи халат, поспешил в палату к другу. Не веря своим ушам, доктор продолжал смотреть вслед уходящему майору, пока тот не скрылся за поворотом больничного коридора.
Гораздо позже, придя в себя, Марк обсуждал с Эммой случившееся и всё не мог понять, как следователь– еврей из вечно гонимого мог превратиться в палача!
«Я не знаю, дорогой, – отвечала Эмма – но думаю, что в окружающем нас мире нет хороших или плохих народов, есть дурные и порядочные люди среди всех.»
Марк нежно гладил поседевшие волосы жены. Оба понимали, что его освобождение – это крайне редкое отступление из правил.
«Мы отнесём твоё возвращение домой в разряд новогоднего чуда»– осторожно обнимая мужа, боясь задеть его поломанные рёбра, прошептала Эмма.
Медицинская рота продолжала принимать раненых, работая под шквальным огнём. Пуля, пробив брезент перевязочной палатки, ранила санитара, оказав ему помощь, Марк вернулся к операционному столу.
«Марк Александрович, немцы!»– вдруг ошарашенно вскрикнула Даша. Обернувшись, доктор увидел немецкого офицера, направившего на него автомат и, в этот же момент, раздался резкий свист падающей бомбы, накрывшей их всех...
Глава 5 Смена власти.
Наконец, пришла весточка от Марка Александровича, его короткое письмо читалось сызнова по многу раз, каждой из трёх женщин и каждая шептала: « Слава Богу, он жив!» В письме Марк писал:
« Здравствуйте, мои дорогие, мама, Эмма и Майечка!
У меня всё хорошо, я жив и здоров. Идут сильные бои, очень много раненых, часами не выхожу из операционной. Зная, как вы волнуетесь, отлучился на минутку написать вам несколько слов. Как вы, мои дорогие? Вы не представляете, как я за вами скучаю. Думаю вам надо постараться и уехать из города. Поезжайте к Семёну в Москву. Берегите себя.
Простите за краткость письма, меня уже зовут к вновь поступившим бойцам.
Обнимаю вас крепко и целую!
15.07.41 Ваш Марк.»
Эта почти записка Марка несколько успокоила всех, но тревогу не сняла, ведь она была написана больше месяца назад.
В конце августа 1-й танковой группе вермахта удалось захватить крупный плацдарм на левом берегу Днепра у Кременчуга. 25 августа немцы начали наступление в сторону Нежина и Конотопа. Не смотря на кровопролитные бои, Войска Красной Армии не смогли остановить движение танков Гудериана и Конотоп, крупный железнодорожный узел связывающий Киев с Москвой, пал. Драгоценное время для вывода войск из наметившегося окружения было безвозвратно упущено.
Школьные занятия в этом году, в связи с обстановкой, начинались не с первого сентября, а с восьмого. Ида Соломоновна, проводив Эмму и Майю из дома, уселась у окна в гостиной и чтобы не сидеть без дела, занялась починкой вещей: то оторвавшуюся пуговицу на блузке пришить, то дырочку на носке заштопать, но сбежать от своих горьких мыслей не смогла и от стоявшего в горле кома тоски по сыну разрыдалась. Утирая платочком слёзы, Ида заметил идущую по дорожке почтальоншу Клаву с увесистой сумкой наперевес. Странно, подумала Ида, почему она не положила почту в ящик, как обычно, а идёт к дому и, почувствовав сильное беспокойство, направилась к входной двери. Клава вручила Иде свёрнутый треугольником конверт, где в скупых казённых словах сообщалось:
«Ваш сын, Молтарновский Марк Александрович, военврач lll ранга в боях за город Киев 14.08.41 года, пал смертью храбрых с честью выполняя свою гуманитарную миссию врача, защитника своей Родины...»
Не издав ни единого звука, Ида грохнулась со стула на пол. Клава не впервые приносила извещение о смерти, наученная горьким опытом, она носила нашатырный спирт с собой в сумке и подсунув открытый пузырёк под нос лежащей в обмороке женщине, пыталась привести её в чувство. Вернувшиеся домой Эмма и Майя, застали Иду сидящей на том же стуле у окна, крайне бледной, с совершенно отсутствующим видом и одновременно воскликнули : «Что случилось?», но увидя лежащую на столе похоронку, обе осеклись на последнем слове: « мам...»; «бабул...»
Невозможно постичь глубину отчаяния от сознания того, что ничего изменить нельзя и ту, такую нестерпимую, рвущую сердце на куски, боль души от свалившегося на них горя. Это слово «горе», столько раз повторяющееся в этом рассказе, было каким-то ненасытным, всё пожирающим, самодовольным чудовищем, которое, как зараза, кочуя с места на место, поражало всё большую территорию и вскоре, не было дома, где бы оно не поселилось.
В эти сентябрьские дни на улицах было по особенному тревожно и напряжённо. По городу сновали в основном отряды военных, шли и шли войска в сторону Дарницы, а люди шептались, что немцы совсем близко. После эвакуации опустели не только отдельные дома, а целые кварталы, например в Липках, где жили только сотрудники НКВД, не было живой души. Частые бомбёжки и грохот отдалённой канонады тяжёлых орудий не прекращался. Но не смотря на бои, и, не спрашивая у войны разрешения, в Киев пришла осень, окрасив в золотисто –багряные цвета парки, скверы, сады, аллеи, улицы, покрыв их жёлтым шуршащим ковром опадающих листьев, и весь город, одетый в эти жёлто-красные тона представлял собой прекрасный пейзаж кисти великого мастера природы. Майя любила бродить с родителями в листопад по парку, теперь, гуляя сама, она собрала букет из кленовых листьев и поставила их в кабинете отца. От упавшего неподалёку снаряда весь дом задрожал, звеня посудой в серванте, керамический горшок с листьями опрокинулся и разбился вдребезги.
