Текст книги "Майя (СИ)"

платье с фартуком, на другом – тоже старая, потёртая женская куртка. Из-под стула выглядывали поношенные ботинки.

День за днём, с раннего утра до позднего вечера, Майя мыла, скоблила, убирала, складывала, гладила, накрывала на стол, работая не покладая рук. Её хозяйка просто физически не могла вынести картину, отдыхающей в 15 минутном перерыве работницы, и всегда находила для неё дополнительное занятие. Сидеть за обеденным столом запрещалось и часто Майя доедала за всеми объедки в своей каморке. Однажды, она почистила картофель, хозяйка тут же полезла проверять в мусорное ведро, не толсто ли срезана кожура. За каждого нанятого рабочего хозяева платили государству страховку и подоходный налог. Фрау Оффенбах вычла эту сумму из заработанной за месяц зарплаты, а также за проживание, питание и даже за домашнюю форму и девушка получила на руки три марки. Увы, во все времена, у рабынь была незавидная участь и Майя не стала исключением.

Остарбайтеры обязаны были носить специальный нагрудный знак и она нашила небольшой матерчатый прямоугольник синего цвета с белыми буквами «ОСТ» на платье и на верхнюю, ветхую куртку. Если кто– то отказывался носить такой знак его, облагали штрафом или применяли дисциплинарные меры. Весной 1944 года немцы несколько смягчили режим. Майя прочла, в выброшенной в мусор, газете о решении властей заменить знак «ОСТ» на национальные символы: для русских предполагалось использовать нашивку с георгиевским крестом, для украинцев– венок из подсолнухов с сине– жёлтым трезубцем в центре, а для белорусов– шестерёнку с бело– красным колосом. «Даст Бог, не успеют!»– подумалось девушке, ни для кого уже не было секретом, что фашисты потеряли своё преимущество на фронте, сдают город за городом, 10 апреля была освобождена Одесса. Советские войска вышли к предгорьям Карпат. Её мысли порхали ввысь, высматривая там любимого, но к сожалению весь небосвод был затянут пороховым дымом.

Союзники бомбили, часто и почти всегда ночью. В основном доставалось трём районам: центру, где в подвалах домов располагались ремонтные мастерские военной техники. Это был спектр деятельности английских лётчиков. Американцы, имевшие тяжёлые бомбардировщики, бомбили на севере танковый завод Мана и на юге заводы Вилли Мессершмитта самолёты истребители. Некогда прекрасный, старинный, баварский город, после каждого налёта всё больше превращался в руины. Особенно массивным налёт был в конце феврале 1944 года, когда удар по Аугсбургу нанесли свыше 500 самолётов союзных войск. Маленький Гюнтер страшно пугался воя противовоздушной сирены и тут же начинал рыдать навзрыд, родители бегом отправлялись с ним в бомбоубежище. Для Майи вход туда был запрещён и она коротала время налёта в подвале. Иногда, девушка ощущала какое– то тупое безразличие к собственной судьбе, вытеснявшее чувство страха и, утомившись за день, просто клевала носом, невзирая на рокот самолётов и на разрывы падающих бомб. В другой раз, сон куда– то убегал, уступая место смешанному чувству тревоги за свою жизнь и ненависти к окружающим. Волна гнева зашкаливала и девушка, сжимая кулаки, шептала:» Так вам и надо! Бегите, прячьтесь, гады ползучие! Страдайте, хороните своих близких, познайте истинную цену потери жизни родного человека, глубину безграничного горя, ибо это то, что вы посеяли на полях соседей . Теперь, пришло время собирать урожай на собственном поле и ответить за всё причиненное зло другим!»

Вытирая пыль в книжном шкафу в кабинете хозяина, Майя увидела том Достоевского « Преступления и наказания», из которого выпала тонкая брошюра «Еврейский вопрос». Слегка опешив, она недоумённо произнесла:

»Вы читаете Достоевского?!-«

-Чему ты так удивляешься? Мы немцы очень любим его произведения. Сам фюрер, всегда считавший для себя непревзойдённым авторитетом Ницше, который в свою очередь, преклонялся перед Достоевским, крайне благожелательно настроен к писателю. А у рейхсминистра народного просвещения и пропаганды Геббельса подобный том является настольной книгой. Особенно все разделяют мнение писателя по поводу еврейского вопроса»– отвечала хозяйка и, дав работнице многочисленные наставления, ушла с малышом в город по делам. Как только за ней закрылась дверь, девушка, бросив всё, села читать брошюру. Она настолько была удивлена прочитанному, что мысленно возвращалась к теме в течении всего дня. Больше всего её задели слова писателя:

»Что если бы не евреев было в России три миллиона, а русских и евреев было 80 миллионов, ну во что бы обратились у них русские и как бы они их третировали? Дали бы они им сравняться с собою в правах? Дали бы им молиться среди них свободно? Не обратили бы их прямо в рабов? Хуже того: не содрали бы кожу совсем, не избили бы дотла, до окончательного истребления, как делывали с чужими народами в старину?»

Как мог её любимый писатель, гений, так тонко описавший глубины человеческой души, будучи столь прогрессивным человеком, остаться глухим и слепым к нуждам и боли еврейского народа и на деле оказаться банальным антисемитом? Майя не теряла уверенности в том, что если бы Фёдор Михайлович жил в чуть другое время и стал бы свидетелем того, что творил его любимый российский мужик в многочисленных еврейских погромах: насилуя, грабя и убивая беззащитных евреев, его гуманизм несомненно преобладал бы над другими чувствами и изменил бы его взгляд на еврейский вопрос. А если бы с Майей под руку прогулялся по Бабьему Яру и заглянул в глаза всем замученным там евреям, то будучи столь религиозным человеком, наверняка воздвиг бы их в лики святых! Самым странным во всей этой истории было другое – после всего, что с ней произошло она всё ещё не потеряла способности удивляться.

Вечером первого июня, хозяйка дома праздновала день своего рождения, чему предшествовали суматоха и бесчисленные приготовления. Приехали её родители и родители мужа и ещё три пары знакомых. Гер Фон Оффенбах подарил жене золотой медальон, который она, на радостях, тут же напялила на себя. Майя моталась между кухней и столовой, не успевая подавать, менять, мыть и ставить на место. Гер Клюге, перебрав шнапса, стал громогласно объяснять присутствующим, что полностью разделяет позицию и мнение гауляйтера Баварии Пауля Гислера, своего товарища по партии, известного остальным, как яростного приверженца подавления инакомыслия, фанатичного и безжалостного нациста. «Наш гауляйтер– продолжал Клюге– сделал всё , чтобы раскрыть и уничтожить этих заносчивых юнцов из антифашистской организации «Белая роза». Я лично присутствовал на его выступлении в Мюнхенском университете. Не буду скрывать, мы все тогда были навеселе и гер Гислер однозначно высказал этим молокососам всё, что о них думает, включая девиц, которым, по мнению гауляйтера, вместо траты времени на бессмысленную учёбу следовало бы « подарить ребёнка фюреру», так что вы думаете, студентики оскорбились и учинили беспорядки, но не волнуйтесь наш гауляйтер быстро с ними справился, арестовав всех зачинщиков.» Майя заметила, как после столь напыщенной тирады Клюге, хозяин дома переглянулся со своими родителями и тут же все трое уставились в свои тарелки.

Гости, наевшись и напившись, приступили к танцам и конечно к обязательному национальному лендеру, напоминавшему вальс. Майю же отослали уложить спать Гюнтера. Сидя у кровати мальчика, уставшая девушка тихонько напевала колыбельную с советского кинофильма «Цирк», не зная подобной на немецком. Малыш всё вертелся и никак не засыпал, Майя пела по новой, поглядывая на этого белокурого ангелочка, сошедшего с рождественской картинки, и думала:

»Вот растёт будущий нацист, ведь в детстве теперешние фашисты тоже были милыми Гансами и Фрицами, а подросли и превратились в свирепых зверей.

«Майя, мне нравится твоя песня, спой пожалуйста ещё раз.» -попросил сонный мальчик и ей стало неловко за свои мысли. Глядя в его доверчивые, голубые глаза, она задалась вопросом: «Разве этот ребёнок в ответе за дурные поступки взрослых?» Гюнтер, тем временем, крепко прижавшись к её руке, спокойно уснул.

Ранним утром, Майя кормила малыша овсянкой, когда на кухню вскочила разгневанная хозяйка с перекошенным красным лицом и стала кричать, как ненормальная:

»Где он? Я тебя спрашиваю, мерзавка! Как ты посмела рыться в моих вещах, немедленно верни мне его, иначе я сейчас же вызову полицию! «– истерически визжала фрау, затем подскочила к недоумевающей Майе и стала трясти её, что есть мочи:

»Слышишь, воровка, Дахау недалеко, немедленно отдай мне его, если не хочешь там очутиться! Где ты спрятала мой медальон?»

«Фрау Фон Оффенбах, я видела его всё лишь раз. В день вашего рождения и не знаю, что с ним дальше произошло.»– взволнованно отвечала Майя.

Маленький Гюнтер, испугавшись крика матери, зашёлся плачем.

«Ну, что же, ты сама во всём виновата, теперь пеняй на себя!» – зло прошипела фрау и вызвала полицию. Два фельдфебеля приехавшие на вызов, вновь допросили девушку, но она продолжала уверять всех, что не брала медальон. Полицейские вместе с хозяйкой тщательно переворошили содержимое каморки и, ничего не найдя, вернулись на кухню к сидящей на табурете поникшей служанке.

«Фройлен, я последний раз предлагаю вам добровольно вернуть украшение, в Дахау оно вам явно не пригодиться, не вынуждайте нас применять силу»– сказал полицейский.

Разгневанная фрау, не обладая его терпением, подскочила к Майе и стала силой срывать с неё платье и хлестать по щекам, крича при этом: «Так ты на себе его прячешь!» Малыш перешёл на крик.

«Закрой рот слюнтяй!» – рявкнула на него фрау и он оцепенел.

Резкий окрик хозяина дома прервал разыгравшийся скандал:

»Лизи, что здесь происходит?!»

Из– за стоявшего крика и плача малыша, никто не заметил вошедшего доктора и его вопрос прозвучал отрезвляющей оплеухой, после которой враз наступила, не менее удручающая, тишина.

«Лизи, ты, ищешь это?»– протягивая медальон, спросил он жену– «Ты ведь сама просила починить у ювелира заедающую застёжку, возьми, теперь всё в порядке.»– затем он повернулся к полицейским:

«Уважаемые офицеры, приношу свои извинения за случившееся недоразумение, жена не прочла оставленную ей записку. Спасибо, что так быстро среагировали!» и обменявшись традиционным: »Хайль Гитлер!» закрыл за ними дверь.

«Фройлен Майя, приведите себя в порядок и весь этот балаган под лестницей. Вот вам две марки, пойдите прогуляйтесь по городу. Вы, свободны до шести вечера»– сказал Отто и, забрав сына, ушёл наверх. Посрамлённая Лизи побежала вслед за ним.

Глава 7 Хлеб войны лёгким не бывает.

Майя наводила порядок в своей коморке и беззвучно плакала. Оказывается можно и так: слёзы не бегут, а всё в середине плачет, рвётся на части, обжигая концы. Она слышала, как хозяин выговаривал жене:

»Где та кроткая и добросердечная Лизхен, на которой я женился? Сегодня, я видел мегеру, устроившую гнусное представление в присутствии моего малолетнего сына, напугав его так, что он до сих пор не может успокоится и я не увидел, в этой чужой женщине, капли сострадания к собственному ребёнку, а тем более к прислуге. Ты не прочитала записку. Не посоветовавшись со мной, пригласила в дом полицию. Что на тебя нашло?»

-Ты отчитываешь меня, как школьницу из– за какой– то тупой работницы, зачем ты дал ей деньги?– прозвучало крикливо в ответ.

-Боже мой, Лизи, тебя волнуют только деньги, а как же наш сын? Сегодня ты преподала ему урок жестокости!

-Ничего страшного, меньше будет нюни пускать по любому поводу, пора ему вырабатывать мужской характер.

-По твоему, Лизи, это по мужски издеваться над неповинным и беззащитным человеком в присутствии полиции? Чему ты учишь ребёнка? Ты стала такой же грубой, как твой отец!

-Да, я дочь своего отца и горжусь этим. – заносчиво отвечала мужу Лизи.-

-Тут уж точно добавить нечего! Бедный, бедный Отто, как его угораздило жениться на такой ведьме?– подумала с жалостью о хозяине Майя.

-Лизи, я более чем уверен в том, что даже такой грубый и циничный человек, как твой отец, сентиментален, как все немцы и очень любит свою дочь. Он никогда бы не позволил себе обидеть тебя и пережить то, что ты позволила пережить своему сыну.

Обескураженная словами мужа, Лизи не нашлась, что сказать. В наступившей тишине вновь прозвучал возмущённый голос Отто :

«Шестого июня англо-американские экспедиционные силы высадились на территории Северной Франции, как ты думаешь сколько мы сможем выстоять воюя на два фронта? Война может кончиться и не в нашу пользу. Прошу тебя, Лизи, не веди себя так, чтобы постыдный груз содеянного, давил на тебя всю оставшуюся жизнь». Тоненький голосок Гюнтера сменил отцовский:

»Мамочка, пожалуйста, не выгоняй мою няню, она хорошая!»

Остальное Майя не стала слушать, ушла любоваться, уцелевшими от бомбежек, красотами, рассудив, что подобная возможность у неё появится не скоро. Она бродила по улицам пытаясь успокоиться. «Какой славный, ухоженный город» – подумалось ей – «Несмотря на ущерб нанесенный войной, он выглядит очень уютным. Стоят, сохранившиеся со средневековья дома, каждый со своей историей, вроде их построили вчера. Интересно сколько ему лет?» Потом вспомнила, как Отто рассказывал Гюнтеру о том, что город построили ещё римляне в 15 году до нашей эры. За всю свою длинную жизнь Аугсбург, столица Швабии, перенёс немало потрясений. Как и сотни лет тому назад, омывая его со всех сторон, плавно несут свои воды Лех и впадающие в него Вертах и Зингольд. Утопая в зелени, город красочно разместился на их берегах соединённых многочисленными мостиками и отведёнными каналами, что придаёт ему особую колоритность и выразительность. Возвышаются к небу заострённые крыши костёлов, а вот и церковь Девы Марии, которая, по рассказу хозяина, наделена особым правом: если преследуемый преступник добегал до её дверей и дотрагивался до дверного кольца, то он обязательно был прощён. Главная городская площадь очень пострадала, здание ратуши со знаменитым золотым залом, было полностью разрушено, как и часть городских зданий, фонтан Меркурия не работал, притих, волнуясь за свою судьбу построенный ещё в шестнадцатом веке для малоимущих людей, Фуггерай. В напоминание о настоящем, группа военнопленных разбирала завал, после очередной ночной бомбардировки.

Многие магазины были закрыты, как следствие индустриального кризиса и полного развала экономики страны, давно представляющего собой трубу, через которую всё уходило в военное ведомство и прилипало к карманам верхушки, элита Третьего рейха не отказывала себе в устрицах. Для остальных, продукты питания выдавались по карточкам ещё с 1939 года, а одежды и обуви не хватало на всех даже по карточкам. Недаром людская мудрость гласит:»Хлеб войны лёгким не бывает.» На неделю, на одного человека выдавали: 1740 г. хлеба; 200 г. мяса; 110 г. масла; 50 г. маргарина; 125 г. мармелада; 150 г. сахара; 40 г. эрзацного кофе; 30 г. сыра и 100 г. бакалейных товаров. На одежду и обувь были отдельные карточки для мужчин, женщин и детей, по каждой выдавались 100 купонов, например новое пальто или костюм стоили 60 купонов, носки или чулки – 5 купонов, но их можно было купить только 5 пар в год. Поэтому женщины великого рейха научились перешивать из старых вещей-новые и штопать носки. Такие же карточки были у иностранных рабочих и военнопленных из западных стран. Остарбайтеры карточек не имели и Майя по своему горькому опыту знала, что в трудовом лагере они получали одну или две порции, так называемого супа и 200 грамм хлеба в день.

Заглянув на базар, где ещё с начала года деньги были отменены и вовсю процветал бартер– обменная торговля, девушка увидела, как пожилая фрау пыталась обменять десяток сигарет, непонятно каким образом попавших к ней, на 50 грамм мяса, а рядом тучный мужчина сторговал большую курицу за две бутылки коньяка. Майе нечего было предложить на обмен и она зашагала по каменной мостовой, спеша вернуться вовремя. Ее старые башмаки, у которых давно стёрлись подошвы и, из– за отсутствия кожи в рейхе были заменены на деревянные, издавали при ходьбе однообразное постукивание.

На площади стоял мороженщик с лотком, у которого толпились дети. Мороженое было в свободной продаже, считалось, что оно успокаивает. Майя вспомнила весеннюю прогулку по Киеву с друзьями в далёком 1941 году, когда дружно подлетев к подобному лотку, они выбирали любимое мороженое и почувствовала, как странное болезненное стеснение подкатило к горлу.

К шести, вернувшуюся домой девушку, поджидала высокомерная хозяйка со словами:

»Ты всё ещё здесь, только потому, что я пошла навстречу желанию моего сына!»

Получив по карточкам недельные продукты, Лизи нагрузила ими Майю и поспешила, с сидящим в коляске Гюнтером, к ожидающей её подружке. Обе немки катили впереди себя коляски с детьми, оживлённо между собой разговаривая. Майя, отстав, плелась за ними. Дойдя до перекрёстка женщины остановились, продолжая болтать. У Гюнтера выпал из рук мяч и покатился на дорогу. Мальчик слез с коляски и побежал за ним. В этот момент, мчавшийся на скорости военный грузовик, возник просто из ниоткуда и ребёнок оказался в метре от его колёс. Подошедшая Майя, вскрикнув, бросила пакеты с продуктами на тротуар и, поражаясь собственной прыти, вихрем промчалась перед грузовиком, подхватив малыша, и в считанные секунды оказалась с ним на противоположной стороне улицы. Резко завизжали тормоза, ругался высунувшийся из кабины водитель, вцепившись в пустую коляску, остолбенело смотрела по сторонам, не понимая, что произошло, испуганная мамаша. Увидев сына она, рыдая, бросилась к нему, в её глазах Майя впервые увидела благодарность.

Лизи, на полдня, устроилась машинисткой в какое– то учреждение. Её отсутствие в доме, было самым счастливым временем дня, хотя по правде говоря, с того памятного случая, она изменилась к лучшему и стала меньше придираться. 17 августа Советская армия вышла на границы Германии в Восточной Пруссии. Каждый день, неумолимо, сжималось кольцо вокруг третьего рейха и, пропорционально этому, всё терпимее становилось отношение хозяйки. Может, где– то в душе, она боялась, что судьба может поменять её с Майей местами?

Стояла бархатная осень, обрамляя золотистой рамкой парки, бульвары и набережные города, не вписываясь в разрушительный пейзаж войны, легкий туман клубился над Лехом и каналами. Майя гуляла с Гюнтером в близлежащем сквере. Рядом группа военнопленных чинила повреждённую канализационную трубу. Два наблюдавшие за ними гестаповца уселись на каменную изгородь покурить. «Эти русские, дикий народ, но крепкий духом. – сказал один другому– Мой брат, Франц, служит в Дахау, он рассказывал, что к ним в лагерь привезли летом партию старших офицеров. Их неделями пытались склонить к сотрудничеству и не смогли, часть из них умерло от пыток, остальных пришлось расстрелять.»

Из люка вылез военнопленный, встретившись с ним взглядом Майя, к своему огромному изумлению, узнала в этом высоком худом юноше, Антона Кравченко. Как им хотелось броситься друг к другу и обняться, но рядом, на страже, сидели два цепных пса!

«Майя, ты жива, а нам сказали, что вы погибли в Бабьем Яру и ты, и Зина, и Манечка, и наши соседи по коммуне Гофманы, все киевские евреи!»– почти прошептал Антон.

-Я сбежала, попалась вновь и мне вторично посчастливилось спастись, но на этом везение кончилось и, вот она я, среди миллионов угнанных сюда на работу.– прозвучал короткий ответ.

-Не знаю, свидимся ли ещё, ты должна знать, мы с Илюшей вместе закончили лётную школу и служили в одном полку. В марте этого года, в боях под Черновцами, наш самолёт был сбит, чуть-чуть не дотянув до своих. В последний момент, мы успели выброситься на парашютах, но немцы стали стрелять по нам ещё в воздухе, меня ранили и взяли в плен, Илюшу отнесло в сторону наших, но я видел, как простреленный, он упал ничком и погиб. Прости, Майя, за печальный рассказ!

«Что это, ты, здесь прохлаждаешься, а ну, работай, русская свинья!» – рявкнул подошедший гестаповец и ударил Антона прикладом автомата по спине, затем повернулся к Майе и сказал зло: «Убирайся, быстро, пока не схлопотала.»

Подхватив Гюнтера на руки, она не помнила, как донесла его к дому, не слышала городского шума и пения птиц, не замечала красоты осени, не видела солнца, оно для неё померкло. Слёз не было. Погрузившись в глубокое оцепенение, девушка потеряла всякий смысл в жизни, она автоматически выполняла всё, что от неё требовали, по ночам, не спала до утра, по-долгу уставившись в дощатый потолок своей конуры. У неё отобрали всё, что так дорого было её сердцу, где взять силы, чтобы жить дальше, да и для чего?! Всё это время, обладая огромной волей к жизни и удивительной способностью удержаться на краю обрыва, не сдаться, не упасть в пропасть, Майя с достоинством принимала свою судьбу. Нет, она не жалела себя, не малодушничала, просто устала нести столь непосильное бремя потерь. Единственный, кто привлекал внимание девушки, был Гюнтер. Любознательный и непоседливый мальчик не оставлял свою няню в покое, забрасывая бесконечными вопросами «почему?» и «зачем?», на которые ей приходилось отвечать, отвлекаясь от тягостных мыслей, и, как– то невзначай, этот маленький немецкий крепыш своей жизнерадостностью, день за днём, согревал её истерзанное еврейское сердце.

Глава 8 Победа.