Текст книги "Майя (СИ)"
Автор книги: Галина Юст
Жанры:
Роман
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)
В июле 1911 года Бейлиса арестовали. Он провёл два года в тюрьме в качестве подозреваемого, где его подвергали пыткам, пытаясь добиться признания. Следователей, сторонников других версий отстранили. Само же дело было грубо сшито белыми нитками, на основании лживых свидетельств, противоречащих друг другу, и выглядело настолько нелепо, что возмутило городскую и мировую общественность и на защиту Бейлиса встал весь прогрессивный мир.
Суд полностью его оправдал, чем крайне раздосадовал готовых к погрому черносотенцев. Выйдя на свободу, Мендель с семьёй покинул Россию, а настоящих убийц бедного мальчика так и не нашли, а может просто не искали.
Глава 6 Любар моего детства.
Любар моего детства был милым провинциальным городком, расположившимся на обоих берегах Случа. Охраняемый тенистыми, плакучими ивами, он тихо, не напрягаясь, нёс свои воды в Горынь. Над речными порогами, воинственно подбоченившись, возвышалась старая мельница. На одном из пологих берегов, строго поглядывая на всех зеницами больших окон и массивными входными воротами, стоял помещицкий дворец Понинских. Из-за крон деревьев выглядывали крыши Георгиевского монастыря и костёла Святого Михаила.
В то время, доченька, в городе была большая еврейская община, около 7 тысяч человек. В ней имелось 9 синагог, талмуд-тора, театр, больница, частное еврейское училище, в котором преподавал папа и начальная школа – в ней работала мама. Евреям принадлежали маслобойный и медоваренный заводы, две фотомастерские, несколько аптечных складов и около 60 лавок. Община пыталась жить своей размеренной жизнью, то зализывала раны после очередного погрома и грабежа, то радовалась театральному представлению пурим – шпилеров. Наш дом стоял на берегу Случа. В саду за домом, на большой смоковнице, папа повесил качели и мы с сестрой часами убивали на ней время. Ещё в Любаре действовал сионистский кружок и отец принимал в нём деятельное участие. Думаю, если бы не сердечный порок, обнаруженный у Дины требовавший постоянного врачебного наблюдения, мы бы тоже уехали на Святую Землю. Но вскоре началась мировая война, завертев всех в сумасшедшей карусели событий, грянувшей затем февральской революцией, падением монархии, приходом к власти большевиков и Гражданской войной. Это было дикое время, когда брат шёл на брата, сын на отца в противостоянии Красной и белой армий, но все вместе они воевали против беззащитных евреев.
С начала 1918 года по октябрь 1920 года власть в городке менялась сумбурной чехардой: то австро– немцы уступали Директории, то последнюю выдворяли белогвардейцы, то красные сменяли буржуазную Польшу, то кто-то из них возвращался вновь. Каждая смена власти не только в Любаре, а по всей полыхающей войной России, сопровождалась разбоем и грабежом евреев. С криками:
»Не будет вам жидовского царства в России!» и « Это вам за совдеповского царя Лейбу Бронштейна!» вооружённые головорезы налетали на безоружные еврейские местечки грабили, жгли, убивали, насиловали женщин, пух от вспоротых перин толстым слоем оседал на землю, прикрывая белым саваном разбросанные трупы убитых. В этом всплеске беспредельной разнузданности, словно зловонный гной из созревшего нарыва, текла по стране ничем не приукрашенная, мутная, людская злоба.
А помнишь, дорогая, я рассказывала о местечке Лысянке, где в своё время жил Авраам с семьёй ?
-Конечно помню, мама.
-В нём, в июне 1918 года, погромщики– крестьяне, обвиняя евреев в том, что это они привели немцев на Украину, убили 40 человек и местный кантор сложил горестный плач по жертвам:
«Пусть глаза мои станут родником слёз, чтобы до конца дней своих, до последнего вздоха оплакивать погибших...»
( Из книги Феликса Канделя).
К нашему соседу из Проскурово приехали два мальчика, осиротевшие сыновья его брата. Они пережили дикий погром 15.02.19 года, когда в город ворвался отряд Петлюровских казаков и за три часа зверски вырезал 1650 человек и грудных младенцев, наверное эти дети тоже несли ответственность за Лейбу Троцкого.
Каждый раз, когда налетали бандиты, мы прятались за поленницей в сарае, оставляя на разграбление дом, но в тот майский день 1920 года, в город вошли красные, бойцы шестой дивизии Первой Конной армии и все свободно вздохнули. Внезапно с улицы донёсся страшный, душераздирающий крик. Прильнув к окну, мы увидели бегущую по переулку растрёпанную соседку, а за ней красноармейца с окровавленной шашкой и, не сговариваясь, бросились к входным дверям, но было поздно, в дом уже ломились! Тогда папа открыл единственное окно на задней стенке дома и пересадил через него Дину, вслед за ней вылезла я. Мама, понимая, что не успевает выбраться, повесила мне на шею мешочек со знаменитыми серёжками и дрожащими губами произнесла:
»Доченька, присмотри за сестрой», а папа добавил:
»Эмма, спрячьтесь за забором на спуске к реке и не высовывайтесь, чтобы здесь не происходило! В случае чего пробирайтесь к тёте Гене в Киев, поторопитесь!»
Ворвавшийся в дом красноармеец, размахивая саблей, стал требовать от дрожащих в страхе хозяев золото и украшения, на что они отвечали грабителю, что всё ценное забрали его предшественники, тогда разозлившись, он избил отца и схватив маму за волосы поволок на кровать в спальню. Её крики до сих пор стоят у меня в ушах! Право не знаю, как папа встал и, схватив кочергу, ударил мерзавца по голове. Вместе с мамой они успели выбежать на крыльцо, где их догнал разгневанный бандит и зарубил!
-Коркуленко, что ты с ними столько возишься?– услышали мы с Диной окрик ещё одного погромщика.
–Кто это тебя так огрел? – продолжал он– неужто этот худосочный жид?
-Не спрашивай, тут чистый облом получился, ...твою мать. Мало того, что в доме кроме ихних жидовских книг и поживиться нечем, так этот дохляк меня ещё кочергой навернул!
-Книг говоришь много, сейчас мы этот лейбовский рассадник ереси с лица земли сотрём, чтоб другим жидам мудрить повадно не было. Давай неси с сарая керосин.»
Охваченный огнём дом, полыхал, как огромный костёр, подымая вверх снопы искр. Тушить пожар было некому и пламя вмиг перебросилось на сарай и забор, вынудив спрятавшихся за ним девочек спуститься к самой воде. Мёртвые хозяева остались охранять вход, в ещё извергающее жар, пепелище своего дома.
Сидя у Случа, мы с сестрой оплакивали погибших родителей, затем стали пробираться к дороге ведущей на железнодорожную станцию Печановку. От Любара к ней было километров 25, такая нагрузка бесспорно была не для сердечка Дины, поэтому увидев телегу, груженую фуражом с восседавшим на ней мужиком, я и сестра, напросились к нему в попутчицы. Может быть он и догадался кого везёт, но виду не подал и молча доставил нас к станции, где забившись в переполненную вонючую теплушку, мы доехали до города Житомира. Поезда в те времена ходили редко и, в ожидании очередного, уставшие и голодные сестры заснули на скамье в привокзальном сквере.
-Мамочка, прости меня, я только сейчас понимаю, как трудно было тебе решиться рассказать мне такое– обняв мать, сказала Майя.
-Да, девочка моя, бередить незаживающие раны всегда не просто. Говорят, что время лечит, но это неправда. Со временем ты просто привыкаешь к боли, а горечь утраты остаётся с тобой навсегда.
Проснувшись первой, я нежно гладила голову сестры, спящей на моих коленях. Когда всё это случилось, мне было без месяца шестнадцать, твоя ровесница, дорогая, а Дине почти десять лет, груз ответственности за неё теперь лежал на мне. Сидя на задрипанной скамейке, у переполненного людьми, загаженного плевками и брошенными окурками вокзала, я мысленно возвращалась к пережитому и ужас произошедшего не укладывался в моей голове. В один момент мы с Диной потеряли родителей, родной дом и оказались совершенно беззащитными в этом враждебном, поглощающем всё живое, царстве тьмы.
Двое, одетых по светски мужчин, стоявших неподалёку, тихо разговаривали между собой. Из долетевших ко мне обрывков беседы, я поняла, что они тоже евреи:
-Никому нельзя доверять ни белым, ни красным. В прошлом году мы с кузеном еле унесли ноги от погромщиков Богунского и Таращанского полков, а вчера, вы слышали, что опять красноармейцы Первой Конной натворили в Любаре? Убили 50 евреев и ранили около 180. Они громят местечки Волыни и ведут себя, как самые настоящие бандиты– говорил полный мужчина худому.
– А кто вы думаете в этой армии служит?– отвечал худой– переметнувшиеся деникинцы, донские и кавказские казаки, некоторые из них отпетые подонки, которые умеют только убивать, насиловать и грабить. Если бы они хотя бы изредка думали, от них не было бы столько бед. А все эти десятки банд с их невменяемыми атаманами, оставившие после налётов сотни евреев, убитых в лесу, в поезде, на пороге родного дома. Боже мой, страшно подумать сколько погибших, 100-200 тысяч, кто может ответить на этот вопрос?!
-Вы правы, такого разгула бесчинств и погромов не имели места со времён резни Хмельницкого, тысячи детей остались сиротами.
Услышав этих двоих, меня обожгла мысль, что теперь и мы с Диной пополнили сиротские ряды. Мужчины постояли ещё некоторое время, горестно поддакивая друг другу, затем, распрощавшись, расстались.
-Эмма, а тётя Геня жива?– спросила, проснувшись, Дина.
-Конечно жива и очень надеюсь, что она не покинула Киев-отвечала я ей, призадумавшись.
Возле нас на скамейку сел тучный, интеллигентного вида мужчина, средних лет. Посидев немного, он занялся протиранием своих очков и неожиданно спросил:
«А вы куда направляетесь, юные дамы? «
-В Киев, к тёте– отвечали мы ему.
-Я за вами давно наблюдаю, почему вы одни?– продолжал он– В наше время маленьким девочкам опасно одним путешествовать без родителей, вы, что потерялись?
-Нет не потерялись.
-Тогда, где же ваши родные?
-Они погибли. Их убили– тяжело вздохнув, добавила Дина.
-Примите мои соболезнования– отвечал мужчина, внимательно поглядывая на нас заключил:» Девочки, вам в Киеве крайне не желательно сейчас появляться. Город в руках поляков и погромы не прекращаются ни днём, ни ночью. Ах да, я не представился, меня зовут Сергей Константинович, директор детского приюта. Полагаю вам следует переждать это смутное время у нас. Обещаю вам свою помощь в розыске тёти, когда всё успокоится.»
Так мы с Диной оказались в детском доме, где было голодно и холодно, но была крыша над головой и относительная безопасность.
Первая Конная, то отступая, то наступая на поляков, продолжала громить Волынь. Осенние погромы 1920 года в Барановке, Чуднове, Рогачеве и снова в моём Любаре унесли несколько сотен человеческих жизней и вынудили Советскую власть принять жёсткие меры к погромщикам. Решением Реввоенсовета Первой Конной была расформирована за погромы шестая кавалерийская дивизия, 153 бандитских зачинщиков были расстреляны. Об этом даже писалось в газете «Красный кавалерист» от 7 октября того же года.
После окончания Гражданской войны, Сергей Константинович, сдержав своё слово, разыскал нашу тетю и она забрала нас к себе.
Через два года, Дина заболела «испанкой» и её больное сердечко не выдержало…
Глава 7 Карточный притон.
-Девочки, что это вы, как две заговорщицы, второй секретничаете? При этом заметьте, что зная мою неодолимую страсть быть вкурсе всех дел, вы сильно рискуете, игнорируя меня, я ведь могу умереть от любопытства – заявила полушутливо, полувсерьёз, вернувшаяся домой Ида Соломоновна.
-Что вы, мама, какие могут быть от вас секреты, я делилась с Майей пережитым в погромы, потерей родителей.– отвечала Иде Соломоновне Эмма.
-Извини, дорогая– сказала Ида, поцеловав Эмму в лоб, и, продолжая– это болезненная тема, для нас всех. Многие семьи, в те злополучные годы, потеряли своих близких. Наш Сёма, ещё один тому пример. В Киеве власть менялась не менее двенадцати раз. Рада вводила новые порядки, но не выстояв в боях, сбежала, сдав город революционным войскам Муравьёва, которые сразу стали насаждать свои: расстреливали элиту видных людей и духовенства, офицеров. Последних, лишь в Марьинском саду положили до двух тысяч.
В чьих только руках не побывал в тот период Киев. Майя, это была настоящая свистопляска сменяющих друг друга режимов, то Директория, то Скоропадский, немцы, поляки, вновь красные. Мы просыпались утром не зная, кто правит городом. Это были годы бесконечных грабежей и убийств. Подол жил в постоянном страхе от налётов банд Ангела и Зелёного. Так в один из дней, бандиты ворвались в квартиру брата моего мужа и, вырезав всех, унесли с собой всё, что смогли. Уцелел только Сёмочка, ему было тогда чуть больше двух лет и он спрятался, среди всевозможного хлама, в маленькой каморке под лестницей, где малыша, по счастью, никто не заметил. Мы взяли его к себе и растили, как родного. Мальчик был настолько напуган, что прекратил говорить. Речь вернулась к нему через год и он стал называть меня мамой.
Воспоминания так растрогали Иду, что у неё вдруг затрясся подбородок и она попросту разрыдалась, к ней тут же присоединились Эмма и Майя.
-Деньги в то время совершенно обесценились– успокоившись продолжала Ида– крестьяне, пользуясь моментом, вздули на всё цены и продукты на базаре стоили втридорога. Всё ценное, что у нас было, мы или обменяли на еду на рынке, или у нас забрали многочисленные искатели лёгкой наживы. Кормить двоих детей было нечем, оставаться в городе стало крайне опасным и мы сбежали из Киева в Подмосковье, к дальним родственникам мужа.
Наряду с тем, что некоторые полки Красной армии были крайне агрессивно настроены против евреев, в целом она единственная, кто нас защищал, поэтому многие молодые евреи вступали в её ряды и когда она отступала, за ней уходили и наши соплеменники, чтобы уберечься от погромов крестьянских и белых отрядов .
-Я слушаю ваши рассказы и всё меньше понимаю, откуда у бедного крестьянина, такая ненависть к нищему местечковому еврею, который в большинстве своём был далёк от политики, что им было делить?– спросила Майя.
-Видишь ли дорогая,– отвечала ей Эмма– я лично думаю, что любой режим, не справляясь с выполнением обещанного, чтобы уйти от ответственности, просто переводит внимание людей на что-то другое и таким «козлом отпущения», как всегда стали евреи, которых совершенно безнаказанно можно было оболгать, без вины обвинить, обобрать и убить. Именно безнаказанность развращает и вызывает желание проделать ненаказуемое ещё раз.
-К тому же, – дополнила Ида– советская власть разрешила евреям служить в государственных учреждениях, что ещё больше подогрело нетерпимость к ним, и, если при царе их не видели на службе, то теперь лишь их замечали, превратив в огромное бельмо во всеобщем глазу. Можно подумать, что украинцы и русские в этих учреждениях не работали.
Мы вернулись в Киев после окончания Гражданской войны. Дом наш был полностью разрушен и нас подселили в коммуналку к Наталье Платоновне. В стране царила разруха, тысячи беспризорников, голод. Чтобы, как-то реанимировать экономику, Ленин ввёл НЭП, еврейские предприниматели, среди прочих других, открыли частные предприятия, но вскоре эту лавочку закрыли и люди вложившие в дело всё, что имели, остались без работы и средств к существованию. Тогда-то и началась компания переселения на новые земли. На юге Украины, в Крыму, создавались еврейские поселения.
От безысходности, многие уезжали из местечек, где можно было умереть от голода, осваивали профессию пахаря, сеяли пшеницу, разводили коров, занимались огородничеством. Чтобы помочь выжить советским евреям, американский Агро-Джойнт выдавал желающим кредит на покупку лошади, коровы, птицы, необходимого инвентаря и на строительство дома. Моя младшая сестра, Соня, вместе с мужем тоже взяли такой кредит и поселились в Калининдорфском районе, в Большой Сейдеменухе. Сам район располагался севернее Каховки между Днепром и Ингульцом и управлялся национальным советом. В нём находились несколько поселений, еврейские школы, была даже агрошкола с преподаванием на идиш, по моему две больницы, народный дом, несколько библиотек, почты и еврейский театр. Там выходила местная газета «Колвирт эмес»– «Колхозная правда». В 1929 году в Америке случился экономический кризис. Наступившая большая депрессия резко уменьшила помощь Джойнта и преуспевающие еврейские хозяйства объединили в колхозы, изменив при этом еврейские названия.
Годом ранее, евреям выделили земли в Сибири, в прежние времена в те места по этапу отправляли ссыльных, а евреев для освоения непроходимой тайги, иными словами, чем подальше от зарубежных глаз, тем меньше шума. Участок этот находился в междуречьи двух притоков Амура Биры и Биджана, так образовался Биробиджан, ставший в мае 1934 года Автономной еврейской областью.
Придя домой, Марк застал своих женщин сидящих в обнимку на диване с красными от слёз глазами:
-Мама, Эмма, почему вы плачете? Майя, что стряслось?– обеспокоенно спросил он.
-Ничего страшного, сынок. Эмма, а за ней и я просто посвятили твою дочь в события предшествующие последней войне и во все сопутствующие ужасы во время и после неё, вследствии чего нам троим захотелось поплакать.– отвечала Ида.
-Да это была страшная– влился в беседу Марк– братоубийственная война. Она унесла тысячи человеческих жизней и, к нашему глубокому прискорбию, сопровождалась истреблением евреев, в котором участвовали все воюющие стороны. Горькое было время, но оно кануло в вечность. Мы живы и здоровы, дом насыщен весьма аппетитными ароматами и признаюсь вам честно, я бы не отказался от обеда.– улыбнулся Марк.
-Ой, прости нас– всполошились женщины и бросились на кухню накрывать на стол.
-Марик, как прошло твоё дежурство?– наливая мужу суп, спросила Эмма и, поставив перед ним тарелку, села напротив.
-Весьма напряжённо, всю ночь оперировали. Но вы не поверите, какое забавное происшествие произошло сегодня ночью в нашей больнице. Эта история началась с дорожной аварии. Так вот, поздним вечером один пожилой мужчина, выгуливая собаку, был сбит насмерть пьяным водителем грузовика.
-Боже ты мой, вот мерзавец!– вскрикнули одна за другой женщины-
-Ещё какой, он даже не заметил, что натворил, просто укатил себе по дороге в ночь– продолжал свой рассказ Марк– Приехавшая на место происшествия милиция, обнаружила неподалёку от трупа убитого старика, ещё одного мужчину не подающего признаков жизни. Милиционеры, будучи уверены, что водитель сбил двоих и не обременяя себя лишними проверками второго пострадавшего, доставили обоих в морг.
К утру, этот второй человек пришёл в себя и понял, что находиться в мертвецкой. Им оказался наш кочегар Матвеич, непросыхающий пьяница. По всей видимости, он так напился, что впал в алкогольною кому и неопытные милиционеры приняли его за мертвеца. Страдая от похмелья, Матвеич, к своей безмерной радости, нашел в стеклянном шкафу припрятанный пузырёк со спиртом. Приняв внутрь содержимое найденной «заначки», он почувствовал себя в рабочем состоянии и в его больной голове созрел коварный план. Для понимания последующих событий, вы должны знать, что от нашего кочегара недавно ушла жена к патологоанатому Куконцеву, бывшему собутыльнику Матвеича, а теперь смертельному врагу. Решив разыграть обидчика, кочегар рассадил мертвецов вокруг стола. Придя на работу, Куконцев обнаружил шесть трупов держащих веером в руках игральные карты, а один из них с криком:
»Братва, ложи карты на стол,» даже привстал со стула. Побледнев от страха, патологоанатом в ужасе выбежал из мертвецкой, вопя во всё горло:
«Люди добрые, спасите! Там ожившие мертвецы в карты режутся– и взимая руки к небу– Господи, отведи и проведи!»
Зная о пристрастии кричавшего к спиртному, проходящие мимо сотрудники, подумали, что у него наверняка развилась «белая горячка», одна медсестра так прямо и сказала:
«Вот ведь козёл старый до чего дошёл, совсем до чёртиков напился, если ему карточный притон в мертвецкой мерещится!»
Но вскоре две санитарки привезли в морг очередного скончавшегося и, зайдя внутрь, остолбенели, увидев всё тех же шестерых мертвецов за карточным столом. Сидящий справа, завёрнутый в белую простынь, пробасил пропитым голосом:
«Хлопцы, играем на вылет, проигравший уступает место новому жмурику!»– повергнув в шок присутствующих.
Когда обе женщины, пронзительно визжа, выскочили из мертвецкой и, присоединившись к Куконцеву, стали вторить ему:
«Люди добрые, спасите!»-в дело вмешалось начальство.
Мои дорогие, что вам сказать, вся больница до сих пор ходуном ходит от хохота.-
Три женщины плакали опять, но теперь уже от смеха. Устав смеяться, все несколько приутихли, как вдруг Майя еле выдавив из себя:» Эта история вполне достойная гоголевского пера!»– снова зашлась звонким смехом.
-Да, розыгрыш этому пропойце удался на славу, но он мог довести Куконцева и женщин до инфаркта.– добавила Эмма.
-А я вам говорю, что оба «шлымазла» должны лечиться у психиатра, причём срочно, а обе женщины обратиться к окулисту, пусть выпишет им по паре очков, может так они смогут отличить живого от трупов. – поставила свой диагноз Ида.-
-Не волнуйся, мама, всех отправили по назначению– смеясь, отвечал матери Марк.
Глава 8 Жизненные сюжеты.
«Бабуля, а я помню, нашу поездку в Сейдеменуху»– сказала Иде за завтраком Майя.
-Как ты можешь помнить, тебе было всего три года
-Ну, и, что. Вот помню, как мы ехали на поезде в Херсон. Это ведь была моя первая поездка, наверное поэтому я запомнила. А ещё помню, как папа с мамой катали меня на лошади, а ты их бранила:
«Вы просто пара ненормальных, что вы делаете с ребёнком. Бог дал вам дитя, чтоб вы над ними издевались.»
-Не может быть, чтобы ты такое помнила, наверняка слышала об этом от кого-нибудь из нас.
-Как на лошади каталась помню, как ты ругалась, помню со слов папы. Предлагаю боевую ничью.
-Ладно,– озорно поглядывая на внучку, согласилась Ида.– А, как на свадьбе танцевала помнишь?-
-Нет, этого я не помню– отвечала Майя.
-Ну, как же, мы ведь в Крым на свадьбу ездили. Соня выдавала замуж свою дочь Асю. Стоило только музыке заиграть, как ты сразу стала гвоздём программы, такие пируэты выписывала, ни дать, ни взять прима-балерина. Неизвестно, кому все больше умилялись, тебе или молодожёнам. Соня по сей день, если о тебе в письме спрашивает, не иначе:» А, как там наша танцовщица?»
-Нет, бабуля, мне это не запомнилось, а вот, как ты тоненько тоненько нарезала и делила нам хлеб, а я просила у тебя ещё, помню хорошо.
-Конечно, милая, ты уже была семилетней девочкой, естественно, что ты помнишь такое. Это происходило в 1932-1933 годах, когда в стране наступил голод, названный в народ голодомором. Больше всех пострадала тогда Украина. Люди вымирали целыми семьями, говорят, что такой страшной голодной смертью погибло больше трёх миллионов человек. Не дай, Бог, кому-то из живущих перенести подобное бедствие!
-Как же такое могло случиться?
-Не знаю, детка, но будучи молчаливым свидетелем тех событий, могу лишь сказать, что в то время правительство проводило жёсткую программу коллективизации, объединяя частные крестьянские хозяйства в колхозы. Если крестьянин обладал более крепким хозяйством, его считали кулаком и ссылали в Сибирь или бог знает куда ещё, где он рыл каналы и котлованы для строек. Весь собранный урожай шёл государству, у крестьян ничего не оставалось для себя, даже тот, кто вырабатывал много трудодней, получал мало хлеба. Ко всему, в том же 1932 году, была засуха и неурожай, а затем вышел закон за кражу зерна и собирания колосьев оставшихся после сбора урожая на поле. Подобравший несколько колосков, мог получить до десяти лет заключения. Так, оставшись без крестьян, умевших вести хозяйство, с опустошенными чрезмерными хлебозаготовками закромами, обнищавшая деревня просто – напросто опухла от голода.
Я помню, как в Киеве с ночи выстраивались километровые очереди к магазинам, где по карточкам выдавали хлеб и подсолнечное масло, как несчастные крестьяне приходили в город с какими-то вещами, пытаясь обменять их на хлеб и умирали от истощения прямо на тротуарах. Особенно пострадали дети и старики, их трупы свозили хоронить в большие ямы на Байковом кладбище, деток возле Лукьяновского, а затем засыпали хлоркой. А по базарам ходила наводящая ужас молва о нередких случаях людоедства.-
-Не может быть! Бабушка, неужели в наше время такое действительно могло произойти?!
-Да, дорогая, голод страшная вещь, способная превратить людей в животных, поедающих себе подобных. Эх, Майя, чего нам только не довелось пережить, дай тебе Бог, солнышко, никогда не познать подобного и пусть у тебя будет сытая и счастливая жизнь!– пожелала внучке Ида, крепко обнимая её.
-Бабуля, а давай вареники с творогом налепим .– предложила Майя
-Что же, я не против. У нас все их любят – согласилась Ида и обе, с увлечением, погрузились в работу.
-Бабушка, как же это евреи, столько веков сохраняли свои традиции, а теперь растворились среди всех?– спросила внучка.
-Видишь ли, Майя, наше молодое государство, сбросив оковы старого мира, пыталось строить новое, свободное от давления религии общество, считая её «опиумом для народа.» Под всесоюзным лозунгом: « Через безбожие – к коммунизму!», разрушались церкви, отправлялись на переплавку колокола, закрывались синагоги, преследовались служители церкви, как священники, так и раввины и массово отправлялись по этапу. Молодое поколение воспитывалось в атеистическом духе, хотя и по сегодняшний день, несмотря на притеснения, есть глубоко религиозные люди. В своё время в стране действовали еврейские секции, яростно боровшиеся со старым укладом, если на еврея донесли, что он продолжает соблюдать традиции и проводит вечерний седер Песаха (Вечер еврейской Пасхи), его легко могли арестовать. Евсекции стояли за идешизацию. В Киеве тоже выходила газета на идиш называлась «Рабочий»-«Дер Арбетер», а также на идиш работал театр юного зрителя и кукольный театр. Но к 1938 году всё еврейское было упразднено: и преподавание в школах, об этом, Майя, ты и сама помнишь, и газеты, и театры, евсекция и национальные советы в Крыму. Начались аресты поселенцев, преследования иностранных специалистов Агро-Джойнта и он прекратил своё существование. Работающие в нём юрист И. Гроер и агроном Любарский были расстреляны за экономическое вредительство и шпионаж, как и сотрудники евсекции во главе с руководством .
Майя действительно помнила эти странные события происходящие в упомянутом бабушкой 1938 году, когда газеты пестрели портретами развенчанных кумиров: плеяды высших военных начальников и политических чинов, оказавшихся врагами народа, как на уроках, вместе с другими детьми, заклеивала эти портреты в школьных учебниках. Она помнила, как родители тревожно шептались, обсуждая арест знакомого, как замолкали, переходя на другую тему, при её приближении. Неужели она могла забыть, как однажды ночью в дверь постучали и два человека в военной форме, перевернув всё вверх ногами в доме, ушли, забрав с собой отца, как бледная, словно полотно, бабушка сновала по квартире, не находя себе места, как до утра поседели виски её мамы. Но Бог внял их жарким молитвам и через сутки отец вернулся домой, раздавленный и крайне уставший, он о чём-то поговорил с мамой и бабушкой и тут же уснул. С тех пор, при каждом стуке в дверь, Молтарновские замирали от ужаса.
-Папа, как там Мирьям?– обнимая пришедшего с работы расстроенного отца, спросила Майя– Илюша страшно переживает
-Плохо, детка, плохо. Позови пожалуйста маму и бабушку.
Когда все собрались, Марк обратился к застывшим в тревоге родным: «Мои дорогие, я хотел бы с вами поговорить именно о Мирьям. Помнишь, Эмма, как я засомневался в правильности диагноза, разглядывая рентгеновский снимок?»
-Конечно помню, ты сразу подумал о чём-то другом.
-Я ведь не рентгенолог, поэтому показал снимок Мирьям специалисту из рентгено-радиологического института. К сожалению, он подтвердил мои опасения, у неё рак. На повторном снимке чётко видна большая опухоль.
-Боже праведный,– всплеснула руками Ида– Что же теперь будет, ведь прошло столько времени? Марик, может всё-таки можно бедняжке помочь?
-Ты, как всегда права мама, упущенное время не работает на нас. Если бы тогда, изначально, был поставлен правильный диагноз, её наверняка можно было бы спасти, но теперь я не знаю. Приглашённый мной на консультацию профессор считает, что единственная возможность– это открыть и на месте посмотреть, нет ли метастаз и конечно же попытаться удалить опухоль.
-Она знает?– вкрадчиво спросила Эмма.
-Да, я ведь обещал сказать ей правду. У неё тоже были сомнения ещё при визите к ним домой, но одно дело догадываться и совсем другое, знать наверняка, что именно ты, а никто либо другой болен смертельной болезнью. Это всегда шок. Она расплакалась, а затем посмотрела в окно и сказала:«А помнишь Марик, как мы бродили с Виктором в сосновом бору? Как бы мне хотелось в нём сейчас оказаться. Да, что уж там, я понимаю, что нас поджимает время и ради мальчиков согласна на операцию.»
– Папа, когда же её оперируют?
– В ближайший вторник, детка.
-Марик, ты мог бы вместе с Виктором организовать грибной поход и пикник в лесу, Мирьям было бы приятно, а мы с Майей помогли бы маме приготовить закуски– предложила Эмма.
-Эмма, ты умница, это замечательная идея– поддержала невестку Ида– давай, сынок, договаривайся с Виктором на воскресенье.
-А можно пригласить ребят?– спросила Майя
-Конечно можно.– целуя её в щёчку, отвечал повеселевший Марк, а затем обняв всех троих женщин разом, добавил:» Мои дорогие дамы, чтобы я без вас делал.»
«Майя, если ты думаешь, что я буду сама тащить кошёлки с базара на приглашённую тобой «гоп-компанию,» то ты глубоко ошибаешься. Сколько можно тебя ждать?»– выговаривала завозившейся внучке Ида.
«Бабуля, не шуми, я уже иду»– отвечала, сбегая по ступенькам Майя.
Купив всё необходимое, Ида и Майя столкнулись на выходе с базара с бывшей соседкой Анной Викторовной.
-Ой, Ида Соломоновна, Майечка, как приятно вас видеть! Ну, как вы устроились на новом месте?– сказала, обрадованная встрече, Анна Викторовна.
-Здравствуйте, спасибо, у нас всё хорошо. А вы как поживаете? Как ваша нога?– поинтересовалась Ида.
-Так всё по старому, поболит, поболит, да перестанет, одним словом по-стариковски.
-А как новые соседи?– спросила Ида.
-Те, что в вашу квартиру вселились? Да вроде ничего, спокойные люди, стараются ни с кем не заводиться. А вы помните Федотовну с первого этажа?
-Конечно помню– отвечала Ида
-Так она к сыну в Омск перебралась, а её комнату молодая дама получила, Лизой зовут.
-По моему, это ещё при нас было– вторглась в разговор Майя.
