Текст книги "Майя (СИ)"
Автор книги: Галина Юст
Жанры:
Роман
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)
Немцы, в попытке создать очередной «котёл,» 10 сентября выдвинули из района Кременчуга на север, навстречу Гудериану мощную группировку. На всеобщую беду, ей удалось сломить отчаянное сопротивление советских войск и 16 сентября у Лохвицы на Полтавщине, окончательно сомкнуть кольцо окружения.
В сложившейся ситуации удерживать далее оборону Киева не имело смысла и Сталин дал приказ войскам оставить город, уничтожив при отходе все мосты.
Бездарность руководства, ставившего престиж Ставки выше судеб миллионов людей привело к тому, что в этом, одном из самых крупных «котлов», в немецком плену оказались 665 тыс. солдат и офицеров, захвачено: 3718 орудий и 884 танков.
17.09.41 года, на 78 день обороны Киева, советские войска покинули город, взорвав перед уходом электростанцию и водонапорную башню, при этом полностью разрушив водопровод и канализацию. Были взорваны два моста, мост имени Евгении Бош и Русановский. Наблюдавшие отход красноармейцев киевляне видели, как наводницкий мост был подожжён, а затем подорван, когда на нём ещё находились отступавшие ополченцы.
400 тысяч киевлян были отданы на милость врага без воды, без электричества, без продуктов питания, из которых всё, что солдаты не смогли унести с собой, было утоплено в Днепре. Сталинская тактика «выжженной земли» не включала в себя заботу о людях, брошенные в наказанье за чужие ошибки горожане, теперь могли надеяться только на себя. Охваченные паникой они бросились грабить, разбивая витрины магазинов, вскрывая склады и, не зная, что их ждёт, тащили в первую очередь продукты, одежду, разбирали подряд всё, что может пригодиться в хозяйстве от иголок, до громоздкой мебели, в надежде в дальнейшем обменять взятое на еду.
Городской транспорт не работал, Зина и Майя, идя пешком мимо Сенного Базара, были шокированы увиденным: мародёры в остервенении очищали все магазинчики и лавки на рынке, дрались, вырывая друг у друга награбленное. Две толстые, одуревшие бабы, ухватившись за меховую шубу, тянули его пыхтя каждая к себе, не уступая сопернице и при этом злобно шипели между собой:» отдай, гнида, я её первая взяла»-«нет, я.», пока не разорвали пополам и попадали в грязь, держа в руках по своей половине. Майя и Зина от греха подальше побежали по домам.
19 сентября с Подола, по улице Кирова, в город входили германские части. На площади Калинина толпа киевлян в несколько сот человек встречала их с цветами, девушки одетые в национальные костюмы с венками на головах, подносили на вышитых рушниках хлеб с солью, звенели колокола Печерской Лавры. Немцы зашли в Киев тихо, мирно, без стрельбы, грабежей и насилия, словно вернулись к себе домой.
Проходя колонной по улице Саксаганского, новые хозяева заметили, как на оставленном хлебном заводе люди разбирают муку и сухари. Тут же заставили всё вернуть, а на выходе каждого огрели нагайкой. Жизнь в городе теперь была переведена на Берлинское время. Гитлеровская администрация (Генерал Комиссариат) разместилась в бывшем здании Киевского военного округа на улице Орджоникидзе, где у входа был развешан огромный флаг со свастикой, такие же флаги развесили над занятыми немцами домами, а огромный плакат « Гитлер освободитель» разместили на фасаде оперного театра, наклеив его прямо на довоенные театральные афиши опер «Запорожец за Дунаем» и «Наталка Полтавка».
На следующий день, 20 сентября, произошёл взрыв на смотровой площадке Лавры, в результате чего погиб начальник артиллерии 6 германской армии, много солдат и офицеров.
Новая власть диктовала новые правила поведения. 21 сентября по городу были развешаны приказы за подписью коменданта города генерала Эбергарда. В первом приказе всем киевлянам надлежало зарегистрироваться и начать работать. Лица не выполнившие указания, объявляются саботажниками и подлежат расстрелу . Далее, все жители должны немедленно сдать оружие, продукты, радиоприёмники, противогазы, военную амуницию. На углу Крещатика и Свердлова (Прорезной) в магазине « Детский мир» немцы устроили пункт сдачи радиоприёмников. Стоя в длинной очереди, Маня тихо спросила Майю: » Зачем они им нужны?»– «Может быть их изымают, что бы мы не слушали Совинформбюро.»– так же тихо отвечала девушка подруге.
Из-за отсутствия воды, немецкие солдаты качали воду из резервного подземного источника, находящегося на территории бывшего Михайловского Златоверхого собора, разрешили набрать воды и жительницам из ближайших домов. Клава, добрая душа, набрав себе ведёрко воды, подумала о Иде Соломоновне и притащила к Молтарновским, с такой дали, полный чайник.
В два последующих дня киевляне под наблюдением фельджандармов разбирали завалы и оборонительные баррикады на центральных улицах города, а немецкие солдаты и офицеры «осваивали» Киев.
Уехавшие в эвакуацию люди, сдавали ключи от своих квартир дворникам, гитлеровцы забрав ключи, расселялись в пустующих жилищах. На верхних этажах бывшего « Детского мира» разместились высокопоставленные офицеры, а гостиницы и дома на Крещатике превратились в офицерские и солдатские общежития. Бывшую синагогу Бродского, где с 1926 года размещался клуб кустарей, а затем кукольный театр, немцы использовали под конюшню для армейских лошадей.
В первые дни оккупации к новым властям обратился неизвестный рабочий. Он сообщил им о минировании советскими сапёрами целого ряда административных зданий: Верховного Совета УССР, музея Ленина, оперного театра, здание республиканского НКВД, в нём немцы разместили гестапо и других. Немецкие сапёры разминировали эти здания и в комендатуре решили, что город совершенно безопасен.
Ида, Эмма и Майя, болезненно переживая свою утрату, с дому почти не выходили, новой власти побаивались. На сердце у всех троих было, как-то муторно.
Глава 6 Место сбора.
24 сентября во второй половине дня, Киев содрогнулся от серии мощных взрывов. Первым взорвался дом на углу Крещатика 30 и Прорезной в помещении магазина «Детского мира», где была размещена полевая жандармерия. Пока немцы, в сумятице, хватали подозрительных прохожих, стали взлетать на воздух другие здания. От детонации сработало взрывное устройство в соседнем помещении гостиницы «Спартак», где располагалась городская комендатура. В результате чего погибло около 300 гитлеровцев.
Каждую четверть часа, на Крещатике и прилегающих к нему улицах, начали взрываться гостиницы, магазины, жилые постройки.
На крышах домов были размещены большие запасы бутылок с зажигательной смесью, их складировали для бойцов ополчения, на случай предполагаемых уличных боёв за город. У каждой хозяйки на кухне хранился керосин, подвалы и сараи заполнены углём и дровами, при этом перекрытия и перегородки у большей части зданий тоже были деревянными. Вспыхнув, всё враз заполыхало, огненный смерч был настолько мощным, что центр города выгорел полностью. Сгорела гостиница «Националь», разнесён на куски дом Гинзбурга. Немецкие подразделения пытались тушить пожар, но водопровод не работал, а шланг брандспойта протянутый от Крещатика вниз к Днепру дважды перерезали неизвестные.
Пожары и взрывы продолжались до 28 сентября и производились при помощи радиоуправляемых мин тайно заложенных специальными командами НКВД задолго до сдачи столицы. На Крещатике выгорело всё, остались лишь несколько домов в конце улицы. Погибли мирные жители, 50 тысяч киевлян остались без крова, неприкаянных погорельцев можно было видеть во всех парках и скверах. От некогда, самой красивой улицы, столь любимой горожанами, остались руины и пепел. Обгорелыескелеты полуразрушенных строений, похоронив под собой многих, превратились в гигантское кладбище. Зловонный запах гари и едкая пелена дыма, поднявшись высоко, зависли над холмами.
12.09.41 года в ставке Гитлера была издана директива, в которой говорилось:
»Борьба против большевизма требует беспощадных и энергичных действий прежде всего против евреев, которые являются главными носителями большевизма.»
Как следствие этой директивы судьба евреев города была решена. 25 сентября в Киев прибыл высший чин CC на Украине обергруппенфюрер СС Ф. Еккельн. На совещании у коменданта города руководителей СС, полиции безопасности и СД был утверждён сценарий «мероприятия». По согласованному плану, с лёгкой немецкой подачи, по городу стал разгуливать слух и падать на явно благодатную почву, что это евреи во всём виноваты и в страшном пожаре, и в гибели людей.
Сразу же после взрывов на Крещатике зондеркоманда захватила 9 ведущих раввинов и приказала обратиться с воззванием к своей пастве:
«Пройдя санобработку, все евреи и их дети, как элитная нация, будут переправлены в безопасные места.»
Дворники и управдомы распространяли информацию о намерении властей провести перепись и обязательное переселение.
Одновременно на всех углах появились сотни объявлений оккупационных властей следующего содержания:
«Все жиды города Киева и его окрестностей должны явиться в понедельник 29.09.41 года утра на угол Мельниковской и Дегтяревской ( возле кладбища ). Взять с собой документы, одежду, бельё и прочее. Кто из жидов не выполнит этого распоряжения и будет найден в другом месте, будет расстрелян. Кто из граждан проникнет в оставленные жидами квартиры и присвоит себе вещи, будет расстрелян.»
Рано утром, чтобы успеть к назначенному времени, евреи со всего города потянулись к месту сбора, сливаясь в большую многотысячную толпу. Шли неся чемоданы, баулы, узлы в основном старики, женщины и дети, младенцев несли на руках или везли в колясках. Они были здесь все: Бася с Хасей, Зина и Маня с родными, дедушка Айзек, Этель с беременной Дорой. Эмма и Майя, поддерживая под руки тяжело передвигающуюся Иду, шли медленно. Киевляне стояли на тротуарах и наблюдали за этим странным шествием. Одна из наблюдавших, уже немолодая женщина, стала злобно выкрикивать:
«Люди добрые, вы посмотрите на этих пархатых жидов, паразитов на нашем теле, неужели мы наконец от них освободимся, езжайте в свою Палестину, чтобы глаза наши вас больше не видели.» Она продолжала выкрикивать всякие гадости, никто из идущих ей не отвечал, никто из стоявших её не урезонил. Майя не могла понять, почему эти люди продолжают их так ненавидеть?:» Ведь это предки такой, как эта кричавшая женщина и многих подобных ей, из века в век грабили, насиловали, громили и убивали евреев, а не наоборот. Что плохого им сделала она– Майя, кроме того, что училась с их детьми в школе, или бабушка Ида, добрейшей души человек, или мама Эмма, учившая их детей музыке и тем более папа Марк, лечивший их самих и их детей и погибший на фронте, как тысячи других мужчин защищая своё Отечество? Бездушие толпы мало походило на братскую дружбу советских народов. Что же всё таки лежит в основе такой неприязни и нетерпимости к евреям, задавалась вопросом Майя – зависть или бездарность, или то и другое вместе взятые?»
Иде вся эта процессия напоминала исход, вопрос только «куда?», было во всём этом, что– то зловещее, апокалиптическое и её старое сердце сжалось в тревожном предчувствии, наверное Эмма почувствовала, что-то подобное так, как повернувшись к Майе сказала:» Доченька, из нас троих, ты меньше всего похожа на еврейку, не иди с нами дальше, иди к Клаве, она добрая женщина, поможет тебе.»
-Мама, что ты такое говоришь, я ни за что не оставлю вас.– упиралась девочка
-Дорогая, мы с бабулей предполагаем, что вся эта затея добром не кончится, ты ведь не думаешь, что нас действительно отправят в Палестину, наверняка поближе, в какой нибудь лагерь. У тебя, у единственной из нас, есть шанс этого избежать. Оставь сумку, с ней ты будешь выглядеть подозрительно или, что ещё хуже, на тебя нападут, чтобы её забрать. Поспеши!
Поцеловав маму и бабулю, вся в слезах, Майя пошла в обратном направлении. Ей всё казалось, что все смотрят на неё и знают, кто она такая. Завернув за угол, девушка заметила остановившийся у тротуара легковой автомобиль. Открыв заднюю дверь, из машины вышел мужчина в тёмно сером пальто и подобострастно склонившись открыл переднюю дверь немецкому офицеру. Они оба двинулись Майе на встречу и она, непроизвольно замедлив шаг, шла опустив глаза. Поравнявшись с этой парой, девушка услышала воскликнувший, странно– знакомый голос:» Господин офицер, я её знаю, она жидовка!» Подняв глаза, Майя увидела Панасюка.
«Фройлен, вы идёте в обратном направлении, немедленно вернитесь назад»– сказал на ломанном русском офицер. С его холёного, надменного лица на девушку смотрели два глубоко посаженных серых глаза, взгляд которых был так холоден, что у неё озноб пошёл по коже. На какой-то миг этот взгляд задержался на её серьгах, затем вновь тяжело скользнул по лицу и Майя, как покорная овца пошла назад к своим, время от времени подгоняемая пинками Панасюка. Услышав рассказ Майи, Ида в сердцах произнесла:» И почему этот гамнюк не провалился под землю там, где стоял!»
На пересечении улиц Мельникова и Пугачёва плотно стояли гитлеровцы, те, кто перешли эту границу, вернуться назад не могли.
Они пробыли в этом огромном столпотворении, где бесконечно плакали дети, кряхтели старики, рассказывались страшные слухи и их опровержения, лились звуки весёлых вальсов из репродукторов, заглушающие крики, рыдания и молитвы их единоверцев, весь день, сами ещё того не зная, что стоят в очереди за смертью. Смеркалось, из-за ограды вышли гитлеровцы с собаками и полицаи, стали гнать собравшихся, грубо покрикивая своё «шнеллер, шнеллер» в обратную сторону и грузить в подогнанные грузовики. Всех отвезли в гаражи танкоремонтного хозяйства по улице Лагерной и там, под бдительной охраной, оставили ночевать до утра. Кое-как устроившись на земляном полу, уставшие от длительного ожидания и страшившей всех неизвестности, люди забылись в тревожном сне. У многих зародились страшные подозрения об их участи, но ведь надежда умирает последней и они тешили себя мыслью, что может быть этого, самого страшного, всё же не произойдёт.
«Ах, мои дорогие девочки,– горестно сказала Ида– из-за меня вы не уехали, я чувствую себя такой виноватой перед вами, что втянула вас, моих самых родных, в происходящий кошмар!»
«Мама,– отвечала ей Эмма– Вы ни в чём не виноваты. Вряд ли наша попытка уехать увенчалась бы успехом, Киев был почти окружён, кругом бои, все мосты под охраной военных, нас без пропуска всё равно бы не пропустили. Если это наша последняя ночь, знайте, что я вас безмерно люблю и обняв дочь и свекровь, тихо заплакала. « Женщины сидели в своём углу, шептались, вспоминали Марка, снова плакали, так и просидели в обнимку до рассвета. Утром полицаи, подгоняя прикладами, подняли всех на ноги и, затолкав в грузовики, партиями отвозили на вчерашнее место сбора. Молтарновские попали в последний грузовик. Они вновь стояли в огромной толпе с разницей лишь в том, что теперь надежды на спасение ни у кого не осталось. Людей отсчитывали маленькими группами по 30 человек и пропускали внутрь. Эмму, Иду и Майю отобрали в предпоследнюю тридцатку. Здесь начиналась адская мануфактура смерти. Полицаи силой выхватывали у людей вещи и бросали на огромную кучу, заставили сдать драгоценности, затем им приказали раздеться, кто медлил били и избивая дубинками погнали к оврагу. «Шнеллер» и дубинка огрела больную спину Иды, «скорше» прошлась по левому плечу задев щеку, бегущей за ней Майи, обе кричали от боли и рыдали, как все остальные гонимые на заклание, «швидше» и кровь брызнула у Эммы с разбитого носа. Их загнали на дорожку у края оврага и они увидели на противоположной стороне садящегося к пулемёту фашиста. Когда смертоносный огонь приблизился к ним, Ида и Эмма, не сговариваясь, столкнули Майю вниз и секундой позже, прошитые очередью, попадали вслед за ней. Последнее, что увидела Майя – повёрнутое к ней лицо лежащей рядом бабушки, мерцающая искорка жизни в её глазах, словно приказывала внучке: «Не шевелись!», а угаснув, выкатилась крупной слезой девочке на руку. Потеряв сознание, Майя не слышала, как снова строчил пулемёт, как гитлеровцы ходили по трупам, добивая живых, как полицаи присыпали убитых песком.
Придя в себя, лежащая на животе девочка, спасаясь от удушья, осторожно приподняла голову. Вокруг было темно и тихо. Освободившись из-под придавившего её мертвого тела, она сползла с горы трупов и трясясь от холода, босая, в одной окровавленной рубашке, припустилась бегом по дну оврага, подальше от этого страшного места. Урвище было довольно глубоким с почти отвесными песчаными стенами и чем дальше по нему бежала Майя, тем оно становилось всё шире и шире. Споткнувшись о какой-то камень, она растянулась плашмя во весь рост, уткнувшись носом в мирно журчащий ручей. Наверное, в другое время, от подобной комической сценки, девочка заливалась бы своим жизнерадостным смехом, но эта её способность радоваться жизни, куда-то запропастилась, став лишь грустным дополнением в списке непомерно тяжёлых утрат. Отдышавшись, и, напившись воды, она огляделась. Привыкшие к темноте глаза заметили, что на противоположной стороне оврага стена более пологая, то-ли от обвала, то-ли, как следствие частых бомбёжек. Перейдя ручей, Майя стала карабкаться по склону, шаг за шагом одолевая крутой подъём и выбравшись наверх, в изнеможении упала на землю. В нескольких метрах от неё располагались огороды. Девочка подрагивала от холода, словно трепещущий на ветру осиновый лист, время и страх подгоняли её в спину и она двинулась перебежками вперёд, как вдруг, оцепенев от ужаса, заметила в метре от себя стоящего с распростёртыми руками человека с подобием каски на голове. Набежавший ветер расшевелил висевшую на нём гирлянду из пустых консервных жестянок и они, подчиняясь его дирижёрской палочке, ответили оркестровым перезвоном. Это было всего лишь огородное пугало, осторожно, чтобы не шуметь, беглянка сняла с него дырявую дерюгу и надев её на себя, пошла навстречу неизвестности, растворившись в ночной темноте.
Глава 7 Гадалка.
Она шла вдоль дороги, при приближении какого-то транспорта, пряталась в придорожных кустах. На всех выходах из города стояли контрольно пропускные пункты. Увидев, из далека свет костра и услышав долетавшую немецкую речь, свернула в перелесок. Больно босой идти по ночному лесу, но Майя была в таком состоянии душевного напряжения, что боли не чувствовала, не в разбитых в кровь ногах, не в распухшей щеке, не в отёкшем плече, шла всю ночь, шла не зная куда и не зная к кому с единственной, бьющейся, как кувалда мыслью :» Поскорее убежать и спрятаться!» Выйдя из перелеска, увидела совсем рядом контуры сельских строений и подойдя к крайнему дому, присела у забора. В окне загорелся свет от керосиновой лампы и на занавеске появилась тень женского силуэта, затем свет погас, но сразу же со скрипом открылась дверь и на крыльцо вышла дородная женщина с огромным бюстом. Держа пустое ведро в руке, она не спеша прошла к сараю, по-видимому доить корову, через некоторое время, также не спеша вернулась с наполненным ведром в дом. Небо немного посветлело, залаяли собаки, село медленно просыпалось. В преддверии этого нового, Бог весть, что несущего ей дня, Майя, отважившись, открыла калитку и быстро пройдя по двору, постучалась в дверь. На пороге возникла всё та же женщина, смерив девочку пронизывающим взглядом с ног до головы, она впустила незнакомку в дом.
«Ты, кто же такая будешь, с каких мест, да ещё в таком виде?» – спросила хозяйка незваную гостью, задёрнув занавески на окнах. Стоя посреди хаты, облачённая в рубище из мешковины, через дыры которого просматривалась в пятнах засохшей крови рубашка, с опухшей, пунцово синей щекой, вся в грязи, с всклокоченными волосами, девочка конечно же выглядела ужасно и, понимая уместность вопросов хозяйки, поведала ей правду о том, как в Киеве, в Бабьем Яру, расстреляли её дорогих маму и бабушку и ещё множество других людей, а ей вот удалось сбежать. Выслушав рассказ, Параска, так звали хозяйку, как-то натянуто улыбнулась и протянув Майе полотенце послала её к висевшему у двери рукомойнику умыться, а потом, задумавшись многозначительно произнесла: » Надо тебя переодеть, а то от твоих лохмотьев смердит так, что мочи нет стоять рядом.»
Открыв крышку стоящего у окна сундука, она стала перекладывать его содержимое, пытаясь подобрать, что-то подходящее для гостьи. Вынула старую залатанную юбку, подстать ей кофту и отложив их в сторону, продолжала искать, что-то ещё, наконец, обрадовавшись, что нашла, вынула стиранную– перестиранную нижнюю рубаху.
«Вот возьми оденься. Это вещи моей дочери, она, когда за тракториста из соседнего села замуж выходила, с собой их не взяла, наказала мне их выкинуть, а я страсть, как не люблю с добром расставаться, потому и не выбросила, вот они и пригодились.»– приговаривала Параска. Майя от души поблагодарила хозяйку и быстро одевшись, стала подгонять одежду по себе, закатала свисающие рукава кофты, затянула потуже резинку на юбке, а получив вдобавок старые поношенные ботинки, была им крайне рада.
За окном совсем рассвело. Хозяйка налила в кружку молока и отрезав к нему ломоть хлеба, пригласила девушку к столу :
«Пойди, поешь. Мне по хозяйству надо отлучиться. Я дверь снаружи подопру, чтобы никто случайно не зашёл, а когда вернусь, тогда и порешим, где тебя лучше спрятать.»
Есть Майе не хотелось, её тошнило, но молока она попила, отрезанный ломоть хлеба завернула в найденный в кармане юбки носовой платочек и положила назад в карман. Сидела и разглядывала развешанные по углам дома иконы с ликами разных святых, обложенные вышитыми рушниками. На часах с поломанной кукушкой размеренно постукивал маятник, в углу за кадкой стрекотал сверчок и у неё стали слипаться веки.
Дверь резко отворилась и в дом вломились два полицая, наставив на испуганную девушку автоматы, вслед за ними вошёл гитлеровский офицер, а затем лоснящаяся от удовольствия хозяйка дома. Параска, не успев войти, тут же стала рассказывать об утренних событиях:
«Вот полюбуйтесь, господин офицер, на эту жидокомсомолку. Вы всю ночь жидов по округе искали, а эта ко мне своим ходом пришла. Она, хоть и не похожа на своих, но в том, что жидовка сама призналась и что с Бабьего Яру удрала призналась, а в него, как бы попала если б жидовкой не была. Вы только гляньте в чём она ко мне заявилась».– тыча пальцем в угол на брошенные вещи беглянки, продолжала Параска-« Я как увидела, сразу догадалась, кто она такая, играла с ней в заботливую тётю, просто время тянула пока вы с рейда вашего вернётесь»– и, выпалив всё это офицеру, ехидненько засмеялась, тряся своими телесами, он же в ответ похлопал её по плечу, приговаривая :»Гут, матка, гут!»
Майя, смотря на иконы, неожиданно для самой себя, произнесла : «Странно, вы так ненавидите и убиваете евреев, а сами днём и ночью поклоны евреям бьёте, Иисусу и его матери Марие» и лишь краем глаза успела заметить остолбеневшую от её слов Параску, как сильный удар прикладом вытолкнул её на крыльцо.» А ну пошла, сучка, разговорилась тут больно»– заорал полицай.
Её привели к дому бывшего сельского совета, теперь в нём располагалась местная управа. На подворье с загнанным видом сидело около десятка евреев разных возрастов. Пожилая чета, горестно вздыхая, по очереди целовали друг другу руки – прощались, молоденькая девушка всё время плакала. Майя села рядом с ними. Томительно– гнетущее уныние всколыхнуло появление цыган. Их привезли на трёх подводах. Мужчин в широких штанах, в цветных рубашках и жилетах, у одного из них, пожилого, в ухе висела большая серьга и женщин одетых в пёстрые юбки и кофты с цветистыми шалями на плечах, грязных, издерганных и голодных. Они шумно галдели между собой, непонятно кого браня. Одна молодая цыганка, усевшись на землю, при всех подняла кофту и стала кормить грудью годовалого ребёнка. Мальчик постарше всё тормошил её за плечо, плакал и просил кушать. Тут Майя вспомнила о припрятанном куске хлеба и отдала его малышу:
»Возьми, поешь» и он ухватив его, стал жадно жевать. Все сидели в этом поганом дворе, ожидая своей участи, угомонились цыгане, замолчали уставшие дети, кунял на крыльце намаявшись за ночь ловить евреев, молодой полицай, его напарник, пожилой низкорослый мужик, каждый раз будил молодого подзатыльником:
«Не спи, Миколо, сейчас немцы приедут».
Дряхлая, с большим крючковатым носом цыганка, подсев кряхтя к Майе, прошамкала беззубым ртом:
-Красавица, я по глазам твоим вижу, что ты уже побывала, в том «злосчастном месте». Дай мне свою руку я погадать тебе хочу. – Мне нечем вам заплатить – удивившись, отвечала ей Майя.
-Что ты, дорогая, ты уже заплатила, отдав последний кусок хлеба моему внуку, но туда, куда нас хотят отправить, нам всем заплатят небеса – и взяв руку девочки, продолжала– горькая у тебя судьба, но линия жизни длинная, дорога тебе предстоит дальняя, сына родишь и внуков своих увидишь, а с любимым встретишься в конце жизни, уж поверь на слово старой Азизе.
Это было похоже на какой-то циничный анекдот, пожилая цыганка нагадала молодой еврейке о долгой жизни, за несколько часов до расстрела. Но в душе Майя была благодарна этой женщине за столь наивную попытку её утешить.
После обеда ко двору управы подъехал грузовик с крытым верхом. Выпрыгнувшие из него немцы и местные полицаи, затолкали всех ожидавших в кузов, два солдата с автоматами тоже забрались внутрь охранять пленников.
Качаясь от езды по разбитой дороге, люди сидели молча, даже дети притихли, будто понимали, что их ждёт. Приговорённых привезли в Киев, к печально – знакомому месту сбора и присоединили к остальным пойманным по округе евреям. Когда пришла Майина очередь уже серело. Она попала в группу с цыганами. В этот раз не раздевали, видно устали, зло били. От удара палкой по спине, Майе казалось, что её тело разваливается на две половины. Впереди неё бежала цыганка с плачущим младенцем, загоняя её на дорожку для расстрела, озверевший гитлеровец выхватил у неё малыша и живым бросил в яр. Они стояли на этом карнизе смерти, проживая свои последние секунды жизни, такие разные, евреи и цыгане, мужчины и женщины, молодые и старые– беспомощные жертвы чужого изуверства и извращённого ума.
Когда разворот огненного ока пулемёта приблизился к ней, Майя прыгнула вниз. Она упала на спину, но падая подвернула ногу и от острой боли громко вскрикнула, упавший вслед за ней старый цыган, придавил собою ту же ногу девочки и она ,боясь вновь закричать, до крови прикусила губу. Пулемёт затих. Вокруг слышались людские стоны. Через приспущенные ресницы Майя увидела немцев и полицаев. Они ходили по трупам и расстреливали оставшихся в живых людей. Всхлипывая, плакал ребёнок. Гитлеровец наступил на него сапогом и давил пока тот не затих, потом наклонился над телом старого цыгана, лежащего на ноге девушки и вырвал из его уха серьгу. Она узнала в нём того самого офицера с которым был Панасюк и от происходящей жути обомлела. Может быть, именно это, в очередной раз спасло ей жизнь. Уставшие полицаи, побросав на убитых пару лопат песка, решив, что на сегодня хватит, ушли по домам. Над рвом нависла мёртвая тишина.
Глава 8 Собачий сговор.
Дождавшись темноты, Майя потихоньку сползла в овраг, но стать на опухшую ногу из-за боли не смогла. Отодрав от низа юбки полоску, она наложила на голеностопный сустав повязку восьмёркой, как учил её папа, боль немного приутихла, но уйти с такой ногой далеко не представлялось возможным. Девочка то прыгала на здоровой ноге, то ползла на четвереньках и с последних сил добралась до ручья. Она была в полном отчаяньи, совершенно не зная, что ей делать, наклонившись к ручью напиться, задела рукой валяющуюся пустую консервную банку и решила за растущими рядом, у самой стены, кустами вырыть небольшое углубление и схорониться в нём. Остаться в яру, когда вокруг рыщут десятки гитлеровцев и полицаев покажется со стороны настоящим безумием, её обязательно заметят, вновь схватят и расстреляют! Беглянку поймали, далеко от него так, как искали по всей округе и она, на свою беду, оказалась в нём вновь. Быть может спрятавшись у всех на виду, девушка сможет избежать этой участи, что ей было терять, кроме своей жизни? Рыла до утра, песок разбросала вокруг и примостившись в узкой норке, погрузилась в забытье.
Лежащая в нише, то приходила в себя от разносившегося по карьеру эха пулемётной и автоматной стрельбы, то вновь засыпала, её морозило от холода и страха, от сознания того, что её могут найти и она продолжала лежать, боясь пошевелиться.
Проснувшись от странного прикосновения, Майя увидела сидящего рядом рыжего пса, он смотрел дружелюбно, лизнув её в нос, улёгся рядом. Обняв этого бродягу, она подумала: «Вот ведь, как в жизни бывает, люди меня не пожалели, а собака пожалела» и, чуть– чуть согревшись, снова уснула. Открыв глаза, девочка никак не могла понять, где она находится, пёс ушёл, а может он ей приснился? Услышав совсем рядом немецкую речь, она окончательно пришла в себя и, осторожно раздвинув ветки куста, увидела, солдат, натягивающих вокруг оврага колючую проволоку, ей оставалось лишь надеяться, что они не успеют закрыть ров к ночи. Как только стемнело, Майя выползла из своего укрытия, одеревеневшее от длительного лежания в одной позе, тело плохо слушалось свою хозяйку, но надо было спешить и поправив повязку на ноге, попыталась на неё стать, острая боль прошла. «Значит не перелом»-обрадованно подумала она. Напившись впрок воды, хромая, пошла по дну рва и дойдя до незатянутого проволокой участка, осторожно полезла наверх, хватаясь то за кустик, то за выступающий из стены камень и не веря самой себе, выползла. Отдышавшись, разглядела в темноте узкий переулок, упирающийся в улицу, повсюду частные домики, в окнах которых, изредка мелькал свет керосинки. Это была окраина города. С 20.00 вечера до 5.00 утра действовал комендантский час, любого, оказавшегося в это время на улице расстреливали на месте, не имея выбора, беглянка двинулась на встречу судьбе. Дойдя до угла, она повернула на улицу и пошла так быстро, как позволяла ей нога.
Ночное затишье нарушил рокот мотора, затем отдалённые крики и автоматная очередь, повергнув беглянку в панику. Треск мотоцикла приближался ей навстречу. Спрятаться было негде, рядом у самого забора рос тополь и она, втиснувшись между забором и стволом дерева, замерла не дыша. Со стороны двора раздался звон цепи и через секунду большая собачья голова уткнулась в спину едва не заоравшей со страху Майи, обнюхав её, дворовой сторож завертел носом и потеряв интерес, ушёл. У стоявшей был настолько жалкий вид, что даже пёс не стал на неё лаять, наверное решил, что жизнь её хуже собачьей.
