Текст книги "Майя (СИ)"
Автор книги: Галина Юст
Жанры:
Роман
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)
* * *
В подтверждение слов Майи , можно лишь добавить, что окончательным решением «еврейского вопроса» на Востоке занимались четыре айнзацгруппы: «A, B, C, D», в каждой из которой состояло от 600 – 900 сотрудников CD, около 3 тысяч. Из них 600 человек составляли обслуживающий персонал: связисты, шофера, переводчики. Им помогали батальоны немецкой полиции порядка и тысячи добровольцев. Количество коренных граждан в карательных отрядах: русских, украинцев, белорусов и других, превышало немецких карателей в восемь раз. Из их числа были организованы 170 полицейских батальонов местной вспомогательной полиции и крестьянских отрядов самообороны.
К примеру: 29.09.41 года командование украинской полиции в Киеве издало распоряжение № 5, в котором обязало всех комендантов домов в течении 24 часов сообщить о проживающих в них евреев, коммунистов и сотрудников НКВД. Этот документ был подписан комендантом украинской полиции ОУН в Киеве «Орликом». Прибывший вслед за немцами в город Буковинский курень, в котором насчитывалось 700– 800 человек, созданный из ОУН Мельника под командованием П. Войновского, стал хребтом Киевскому куреню – организованному в сентябре 1941 года подразделению украинской вспомогательной полиции во главе с мельниковцем Петром Захвалынским. В Бабьем Яру на них возлагалась самая грязная часть задания: полицаи раздевали несчастных, срывали с них украшения, отрывали детей отродителей, гнали палками к яру, добивали живых и составляли
70 % «штата».
В первые дни казни, часть киевлян стояло у выставленного немецкого кордона и, видя, огромные кучи сваленной одежды,ранее снятой с гонимых на расстрел евреев, клянчили у солдат то юбку, то жакет, и те, раз за разом, бросали в толпу охапки вещей. Следуя простому принципу: «зачем же добру пропадать», практичные людишки выхватывали их и дрались между собой, вырывая друг у друга. По-видимому, такое понятие, как «совесть» у этой части населения полностью отсутствовало. Вдобавок, исконные жители повсеместно трудились старостами, бургомистрами и членами местных управ. Многочисленное количество желающих сотрудничать с оккупантами, доносило на своих еврейских сограждан и воровало их имущество. Отступничество и содействие фашистам носило повальный характер. В рейхскомиссариате «Осланд» в полиции порядка служили 4428 немцев и 55562 местных уроженцев, а в рейхскомиссариате «Украина»– 10194 немцев и 70759 местных. Эти страшные цифры говорят сами за себя. Вместе с тем, многие люди сочувствовали евреям, иные хотели бы помочь, но боялись или не имели возможности.
* * *
Майю беспокоила судьба Остапчука и она вернулась в лагерь. Некогда ровная поляна от взорванных гранат превратилась в месиво рыхлой земли с частями человеческих тел. У разрушенной землянки лежали изрешечённые пулями тела командира и ещё троих партизан, с лёгким потрескиванием догорала повозка и собранная поленница дров. Поле брани стало для отряда братской могилой. Вдруг ухо девочки уловило глухой стонущий звук, за ним ещё один. Стонал лежащий на склоне мужчина, придавленный свалившимся на него молодым клёном, освободив его из-под завала, она с трудом узнала в этом закопчённом, припорошенном землёй человеке Остапчука. Отдышавшись и окончательно придя в себя, он стал рассказывать, как услышав выстрелы, все, включая больных, заняли круговую оборону и дрались до последнего патрона, как немцы вначале открыли сильный огонь, забросали лагерь гранатами, а потом пошли в атаку и о последнем, что запомнил, как ударной волной его отбросило в сторону и, как на него свалилось, сбитое гранатой дерево. Лежащего без движения бойца гитлеровцы сочли убитым. Майя в свою очередь рассказала о том, что с ней произошло, о захваченных в плен и о судьбе Панченко и Коркуленко.
-Спасибо тебе дочка,– сказал Остапчук-если бы не ты, так и помер бы я в той куче. Вот ведь деревцо, на вид не тяжёлое, а приложило меня так, словно катком по телу проехало. Майя, никак сам Бог, надоумил тебя за мной вернуться!
-Просто вы единственный, кто за последние дни отнёсся ко мне с сочувствием. Вас не было среди пленных. Я волновалась и рада, что нашла вас живым.
-Как-то не по людски бросить так убитых, надо бы их похоронить, да вот беда, ослаб я. Уж не знаю справлюсь ли сам?
-Не тревожьтесь , Иван Петрович, я вам помогу.
Они стащили тела погибших в одно место и засыпали их землёй.
«Знаешь Майя, – продолжал Остапчук– я в НКВД всю жизнь конюхом прослужил, когда немцы подошли, меня в этот отряд призвали. Мы оружие и продукты в две ямы заложили, когда пришли к первой забирать, а там огромная воронка, вот, что со второй ямы вынули, да на двух подводах привезли, то и ели всё это время. Плохо без связи, люди поболели, другие от безделья пить да грызться стали, а Павлюка с Коркуленко побаивались, не любили. Командира нашего уважали, того и не разбежались. Ты, Майя, не таи на него обиду в сердце, за-то, что в отряд тебя не взял. Вона, как всё обернулось: мы его схоронили, а ты жива. Жаль, лошади испугавшись взрывов, разбежались. Пойдём к ручью, больно пить охота, да и голова гудит, словно обухом прибита. Отдохнём малость, да потихоньку к Дусе пойдём.»
Совершенно измотанные и выбившиеся из сил, они сидели у ручья, поделив пополам скромный ужин из котомки. Майю знобило, крутило всё тело, рвало спину от палочного удара, успокаивало лишь сознание того, что теперь она не одна, так и сидела, опустив голову, смахивая на понуро – нахохлившуюся курицу на насесте.
Впервые, за прошедшую страшную неделю, ей приснился Илюша. Они бегали по зелёному лугу на берегу Днепра, срывали одуванчики и, раздувая их белые головки-шары на десятки маленьких парашютов, весело смеялись. Откуда-то из далека слышался голос Остапчука, тормошившего её за плечо:
«Вставай дочка, ты вся горишь, тебе в тепло надо, пойдём пока дождь не начался. Я сходил назад к лагерю, откопал оружие, вот нашёл кусок брезента, укутайся, всё же теплее.»
Бедняжке, так не хотелось расставаться с любимым, всё не могла понять, во сне это с ней происходит или на самом деле, но пока она раздумывала над этим, Илья, ничего не объяснив, пропал в одночасье вместе с лугом. Открыв глаза, Майя окончательно проснулась. Было темно, наконец закончился этот длинный, такой неоправданно жестокий, день.
Обвесившись ружьями и автоматом, стволы которых торчали в разные стороны, Иван Петрович шагал размашистым шагом и казался в темноте гигантским ежом. Закутавшись с головой в брезентовую накидку, девочка не шла, а еле тащилась за ним. Моросило, дул пронизывающий ветер, она чувствовала, как по телу «бегали мурашки» и зуб на зуб не попадал. Боже праведный, как она тосковала по родным, ей хотелось кричать на весь белый свет от боли, рыдать, биться в истерике от творящегося повсюду зла, прижаться к Илюше и, только ему, всё-всё рассказать, чтобы обнял, пожалел, приласкал, больше ведь некому! Ей, идущей по этому ночному, встревоженному ветром лесу, отчего-то вспомнились строки из Булгакова:
»Это были времена легендарные, те времена, когда в садах самого прекрасного города нашей Родины жило беспечальное, юное поколение. Тогда-то в сердцах у этого поколения родилась уверенность, что вся жизнь пройдёт в белом цвете, тихо, спокойно, зори, закаты, Днепр, Крещатик, солнечные улицы летом, а не холодный, не жесткий, крупный ласковый снег... и вышло всё наоборот: легендарные времена оборвались, и внезапно, и грозно наступила история...» принеся смерть, сея страх и одно безутешное горе, добавила Майя от себя.
Её измученное сердце то плакало о родных, то пылало гневом к обидчикам, то обливалось горечью и сомнениями, ведя какой-то внутренний спор с самим собой, задаваясь вопросом, и, пытаясь найти на него ответ. Она спрашивала себя:
«Почему столько людей, не один, не два, а тысячи, послушно пришли на то, проклятое место? Почему поверили всем этим объяснениям о переписи и переселении?» Но тут же отвечала:
«Во– первых: не явившимся угрожал расстрел, во вторых: после подписания мирного договора с Германией советская пресса писала о ней только положительные вещи. Евреи Советского Союза понятия не имели о том, что гитлеровцы сотворили с евреями Польши и люди, полагаясь на благопристойность «культурных немцев», которых помнили старожилы с Первой мировой войны, даже в самом страшном сне, не могли себе представить, что их ждёт. Многие остались в городе, так, как не имели брони на выезд, осаждали пропускные пункты, но так и не смогли уехать.»
«Да, и, что могли сделать эти оставшиеся беззащитные старики, инвалиды, женщины и дети против вооружённых до зубов фашистов?» Не находя покоя, продолжала она спрашивать себя:
«Взбунтоваться и напасть– безоружным на вооружённых, значить всё равно погибнуть; ослушаться и не прийти? К огромному сожалению, тех кто не пришёл, выловили и расстреляли впоследующие дни. Так, что же, что они должны были сделать?!»
На этот вопрос, пожалуй, должны ответить те, кто оставил их на произвол судьбы. Её боль была невыносимо сильной, жгла и рвала всё изнутри, звеня погребельным перезвоном в ушах.
Часть четвёртая. Дорога выживания.
Эпиграф:
«Среди чёрных туч расового безумия, среди ядовитого тумана, человеконенавистничества сверкали вечные, неугасимые звёзды разума, добра, гуманизма.»
Василий Гроссман.
«Как бы трудно вам не было – никогда не меняйте красоту своей души на мёртвый холод камня! Даже если вас сломали – прорастайте заново.»
Владимир Фролов.
Глава 1 Праведники мира.
Идя впереди, Иван Петрович в какой-то миг осознал, что не слышит шагов Майи позади себя. Вернувшись, он нашёл её без сознания, лежащей на мокрой земле и, уложив девочку под ель, где было суше, пошёл за помощью к Евдокии Андреевне.
В каком-то отдалённом уголке сознания, словно в тумане, Майе запомнилось, как её подхватив под руки и за ноги, несли через лес к дороге, как тряслись куда-то на подводе, как уложили на скамье в тёплой хате. С самого утра, решив устроить банный день, хозяйка дома растопила печь и нагрела два больших чугуна воды. Сидя, как во сне, в большой жестяной лохани, Майя отмокала от налипшей на ней грязи и сгустков крови, слипшиеся комками волосы невозможно было расчесать и их просто коротко постригли. Дуся, осторожно моя мочалкой избитое, в лиловых кровоподтёках тело девочки, глотала слёзы и всё приговаривала:» Что же это за нелюди такие?!»
Теперь вымытая, одетая в платье и кофту хозяйки, великоватые ей по размеру, она сидела за столом и поддерживала, согнутыми в локтях руками, странно отяжелевшую, повязанную белым платком голову. Дуся вынула чугунок с печи и открыла крышку, стойкий, опьяняющий запах борща разнёсся по дому, но Майе совсем не хотелось есть, у неё закружилась голова и, закрыв глаза, она провалилась в темноту. В этой кромешной тьме иногда появлялись видения: то какой-то мужчина в летах осматривал её и встревоженный голос Дуси всё выспрашивал у него:» Доктор, что с ней?», то слышался шёпот испуганных детских голосов.
Майя пролежала без сознания, в тифозной лихорадке, три долгих недели. Открыв глаза, она увидела две детские черноволосые головки, робко выглядывающие из-за печной занавески и с любопытством смотревшие на неё.
-Смотри, Лея,– сказала одна голова другой– девочка проснулась.
-Не шуми, ты её совсем разбудишь, посмотри какая она худая и слабая, ей надо много спать.– отвечала вторая голова.
Лёжа в своём углу и, ещё не совсем понимая, где она находится, Майя поглядывала на этих двоих и, решив проверить не снятся ли они ей, спросила тихим, странно просевшим голосом:
-Вы кто?
-Мы Перельманы, – отвечала девочка– я Лея, а это мой младший брат Миля, ему три года, а мне исполнилось семь.
-А как вы здесь оказались?– вновь спросила удивлённая больная.
-Наш дедушка работал учителем в сельской школе – продолжала рассказывать Лея – и мама, как каждый год, привезла нас с Киева на всё лето к своим родителям, но началась война, папу призвали в армию и мы все остались у бабушки с дедушкой. Когда нас гнали полицаи, мама сказала:
«Сейчас, за поворотом будут густые придорожные кусты, спрячьтесь в них и сидите тихо до темноты, а затем задворками вернитесь в село к дому священника, он вам поможет.»
Миля, устав сидеть, стал плакать и громко звать маму. Мимо проезжала женщина на телеге, увидев нас, она ахнула, всплеснув руками, и, оглянувшись по сторонам, позвала:
»А ну, дети, быстро полезайте под рогожу»– и привезла нас к себе. Тётя Дуся очень хорошая женщина, добрая.»– заключила, совсем по-взрослому, Лея.
Раздался хлопок закрывающейся входной двери и волна холодного морозного воздуха заполнила дом. «Дети, это я.»– возвестил моложавый голос Дуси. Миля быстро сполз с печи и в одной рубашке, босой побежал ей навстречу с громким криком:
»Тётя, тётя, девочка проснулась!»
-Горюшко «луковое», что же ты босиком– то по холодному полу, а ну марш бегом на лежанку– взволнованно сказала хозяйка дома и поспешила к углу, где лежала больная, приговаривая:
»Милая моя, а я уж не чаяла дождаться, когда ты очнёшься. Слава Богу, жар спал, теперь мы тебя быстро на ноги поставим. Вот молочком парным сейчас тебя напою, глядишь и силёнок прибавиться.»
Её простое открытое лицо светилось добротой. Майя подумала, какой чистой души человек, не побоялась спрятать у себя партизана и троих еврейских детей. Если, кто– то из евреев ещё остался в живых, то только благодаря таким порядочным людям, как Евдокия Андреевна, считавших своим долгом помочь ближнему, спасти его от неминуемой гибели, рискуя при этом собственной жизнью. И ещё, подумалось Майе, что на плечах именно таких праведных людей, ценящих человеческие добродетели и держиться земля наша!
Дверь вновь распахнулась и впустила Ивана Петровича с огромной охапкой дров, столкнувшись взглядом с смотревшей на него Майей, он тоже обрадованно произнёс:
»Слава Богу, дочка, что ты проснулась, как же ты нас напугала!»
Майя медленно приходила в себя, потихоньку ходила по дому, качаясь от слабости из стороны в сторону, подолгу, молча, сидела у окна. Пришла зима и враз, приукрасив всё вокруг, прикрыла все изъяны белым, пышным покрывалом хрустящего под ногами снега. Стало холодно. Пара снегирей уселась на оголённую ветку, растущей под окном яблони, щеголяя красным оперением грудок. Они шумно обсуждала между собой тему зимовки, где сытнее: в лесу или возле человеческого жилья и, решив остаться, умолкли. Сразу на подъезде к дому росли молодые ёлочки, одетые по случаю в белые шубки, и, словно по заказу, ставшие в хоровод, вокруг большой ёлки-мамы. За ними выглядывали, застывшие в белоснежной бахроме, берёзы и великаны сосны со склонёнными верхушками под тяжестью мохнатых снежных шапок. На миг, слабый солнечный луч коснулся припорошенных снегом шишек, висящих на их лохматых ветвях, и они засверкали, заискрились, будто новогодние гирлянды. В застывшей суровой тишине слышалось только, как потрескивают от мороза ветки деревьев или, неожиданно, нарушив покой леса, раздавался крик голодного клеста, а вот белый пушистый зайчонок, петляя, отчаянно пытается убежать, от почти догнавшего его, огненно-рыжего лиса. Короток зимний день. Небо снова заволокло туманом и с него полетели белые хлопья, и закружились в дикой пляске вьюги, и замели пути-дороги колючие ветры и намели за ночь сугробов по самые окна.
Стоявшее на отшибе лесничество, никто из посторонних не посещал. Немцы без надобности в лес не совались, да и зима в том году выдалась суровой, стояли крепкие морозы и в этой атмосфере временного затишья и уединения, двое взрослых, спасая детей, пытались наладить быт. Иван Петрович помогал Дусе по хозяйству управляться со скотиной, мастерил в подполье схорон, где мог бы спрятаться сам вместе с детьми в случае прихода незваных гостей. Майя, выкроив с куска полотна детские рубашки, занималась то их шитьём, то подгоняла для себя, ставшие не в пору хозяйке дома, вещи. Со временем, окрепнув, она научилась вместе с Дусей печь хлеб и доить корову.
В один из дней, холодным, ранним утром, Евдокия Андреевна уехала в село к мельнику, перемолоть зерно. Она вернулась с мешочком муки и газетным свёртком, разворачивая его, позвала детей:
»Майя, малыши, пойдите-ка сюда, смотрите, каких гостинцев я вам привезла. Вот выменяла у торговок на базаре за мёд, вам дети по паре валенок, чтобы ножки не мёрзли, а это тебе Майя»– и протянула девушке красный вязаный жакет. Увидев его Лея, а вслед за ней Миля, остолбенели.
«Лея, Лея!» – теребя сестру за рукав, закричал Миля– «Смотри, жакет нашей мамы»– и уже обращаясь к Дусе-«Тётя, где наша мама,?Почему, ты, не привезла её?»
-Тётя Дуся, если вы обменяли жакет на базаре, значит нашей мамы больше нет? И бабушки с дедушкой тоже нет? – тихо– тихо спросила побледневшая Лея.
-Боже праведный, деточки, простите меня, старую дуру, я же хотела, как лучше!»– обнимая детей, виновато ответила Дуся и собравшись с духом, сказала:
«Ох, милая, беда с ними большая случилась, погибли они, а души их на небо вознеслись, теперь смотрят оттуда на вас и оберегают!»
-Тётя, их убили за-то, что они евреи?– вновь спросила Лея
-Да, моя девочка!
-Но почему? Разве мы виноваты в том, что мы евреи?
-Нет, дочка, не виноваты-ответил гневно Иван Петрович– это фашисты – звери виноваты, но поверь моему слову, они ещё ответят за всё, что натворили!
Майя взяла жакет и стала одевать его на Лею, утонувшую в нём, как в длинном, до пола пальто, и закатывая такие– же длинные рукава, сказала девочке:
»Хорошо, что Евдокия Андреевна привезла вам такую память о маме. Теперь он будет согревать вас, словно мамины тёплые объятия.» Лея и Миля, закутавшись в жакет своей мамы, просидели так весь вечер.
Газета, в которую были завёрнуты привезённые Дусей вещи, называлась: »Украинское слово». Это был ноябрьский номер, издававшийся в Киеве, в котором была напечатана статья под кричащим названием:» Жиды– самые большие враги человечества.» Прочитав за Майей заголовок, Иван Петрович обратился к ней:
»Ты, дочка не бери к сердцу, то о чём каждый гамнюк пишет, да бумагу марает. Я ещё от наших, служивших в западной Украине, слышал, как ОУН накануне войны определился в отношении к евреям, мол:
»Долгим будет обвинительный акт, короткой будет расправа». Так, что недаром они с немцами в этом вопросе спелись, а мы с тобой эту пакостную газетёнку на растопку пустим и, скомкав её, бросил в тлеющий огонь печи, после чего, она, вспыхнув в миг ярким пламенем, тут же превратилась в пепел.
Когда потрясённые дети наконец уснули, Дуся рассказала последние новости, услышанные на базаре: о взорванной ещё в ноябре Лавре, о продолжающихся расстрелах в Бабьем яру, где покончив с евреями, немцы уничтожили пять цыганских таборов, а затем взялись за остальных. Каждый вторник и пятницу яр пополнялся убитыми коммунистами, подпольщиками, тысячами военнопленных Красной армии. 10.01.42 года в нём расстреляли 100 матросов Днепропетровского отряда Пинской военной флотилии. Этой вакханалии зла не было конца.
«Зашла я в церковь за души убиенных свечу поставить, за мужа моего Колю помолиться, чтобы живым домой вернулся– всё рассказывала Дуся– а батюшка наш, Мефодий, тихонько мне говорит:» Видел я Евдокия, как ты сироток подобрала. Богоугодное дело тобой сделано. Не перевелись ещё добрые люди на земле нашей, вот и друг мой протоиерей Покровской православной церкви, что на Подоле в Киеве, Алексей Александрович Глаголев с женой Татьяной Павловной и детьми Магдалиною и сыном Николаем немало евреев приютили, кого крестили по подложным документам, кого так спрятали, спасая. Воистину праведники мира! Это душевное благородство у Алексея Александровича наследственное, его батюшка, отец Александр, ещё во время процесса по делу Бейлиса, решительно выступал в защиту обвиняемого, удивительный был человек! Ты, Евдокия, если, что– нибудь понадобится обращайся ко мне, а я уж помогу, чем смогу.»
Глава 2 Звезда наших мам.
Стоявшие лютые февральские морозы, рисовали на окнах причудливые, замысловатые узоры. Хата к утру остывала так, что тонкой корочкой льда покрывалась вода в ведре. Электричества не было, керосина тоже, потому и спать ложились рано и вставали чуть свет. Дуся не разрешала детям выходить при дневном свете из дома, всё приговаривая:» бережёного и Бог бережёт» и Майя гуляла с ними вокруг дома, когда темнело. Лея приглашала брата поиграть в догонялки, но тот побегав немного, останавливался и смотрел в небо, выискивая там свою маму.
-Майя, смотри я её нашёл, звезду наших мам, расскажи мне о ней.
-Но ты уже слышал эту историю много раз и знаешь её наизусть.
-Ну и что, расскажи ещё раз, пожалуйста.– просил мальчик.
-Ладно– говорила Майя и начинала рассказывать с самого начала:
-В столице одного небольшого королевства, жил молодой и бедный сапожник Эмиль.
-Меня тоже так зовут– вставлял малыш– а Миля – это уменьшительное от Эмиля, правда Майя?
-Правда– отвечала ему рассказчица и продолжала дальше.– С утра до позднего вечера он шил и чинил башмаки горожанам, напевая при этом забавную песенку. Была она такой заразительной и милой, что приходившие к нему люди тут же подхватывали её и разносили по всему городу. Вскоре весёлый напев можно было услышать из окон дома портного или зеленщика, торгующего на рынке, эту простую мелодию насвистывали охранники у входных ворот и играющие в пыли ребятишки. Однажды, песню услышала юная Ани, дочь бургомистра, и она так ей понравилась, что девушка пела и пела её, не переставая. Ей вторил любопытный дрозд, усевшись на подоконник, размахивали в такт хвостами сидящие на ветке ласточки, мурлыкал, подпевая и важно расхаживая, любимец хозяйки, кот Арнольд. У этой песенки была одна особенность – она вселяла в сердцах терпимость и люди становились приветливее и добрее друг к другу.
-Майя, пой– настаивал мальчик.
-Ты же знаешь, что на улице нельзя, я спою в доме.
-Тогда пойдём в дом, я замёрз– хитрил малыш.
-Ещё чуть-чуть и вернёмся.– отвечала ему Майя. В доме их встречала Дуся, держа в руках лучину, со словами: »Ой, как же у нас на морозе щёчки-то раскраснелись, сейчас поужинаем, молочко тёплое попьём, да хлеб с медком поедим и спать пойдём.» Поев, Миля спрашивал:
»Майя, а сейчас можно петь?»– и она начинала петь, ей тут– же вторили звонкие детские голоса Леи и Мили:
Аисты на крышах
Немало гнёзд свели.
Коты, вспомнив о мышах,
Сыр им принесли.
И с собачьей сворой,
Сидя за столом,
Распевали хором:
«Трим-пом, трим-пом-пом!
А богатый лекарь
Отдал бедным дом.
Угольщик и пекарь. Поселились в нём.
Вельможи с трубочистом,
Сидя за столом, Распевали хором: «Трим – пом, трим– пом– пом! *
Наверное, этот незатейливый стишок с такой– же мелодией, действительно был песенкой-прилипалой, так как Миля просил Майю спеть ещё раз и на этот раз к ним присоединялась Дуся, а в последней строчке гремел басом Иван Петрович.
«Летнее утро началось с дождя – вернулась к рассказу Майя– Ани скучала у окна за вышивкой. Но вот выглянуло солнышко, яркая разноцветная радуга зависла над ратушей. Наша славная барышня сразу повеселела и вышла прогуляться по товарным лавкам нагородской площади. Каблук её туфельки застрял между булыжниками и обломался. Ковыляя, она добралась к лачуге
сапожника и, открыв дверь, услышала знакомый напев.
Ани и Эмиль посмотрели друг на друга и вдруг запели эту песенку вместе. Будто по волшебству, в серой лачуге всё зацвело и заиграло яркими красками. Они так непосредственно смеялись и болтали, словно были знакомы с незапамятных времён, и, как
* Песенка автора Г. Юст.
настоящие влюблённые, совсем не считали времени. Близился вечер, Ани боясь, что её будут искать, обула починенную туфельку и ушла, унося с собой всё очарование красок.
Бургомистр страшно разозлился, не такого мужа – оборванца
представлял он рядом со своей единственной дочерью, и приказал страже выгнать Эмиля из города, а Ани закрыл в комнате на замок. Девушка отказывала всем, кто к ней сватался, всё ожидая любимого. В то же самое время, коварные соседи напали на королевство и старый король, собрав войско, повёл его на войну. Эмиль, не имея постоянного заработка, кочевал по стране. Выйдя из леса, он увидел понуро отступающих солдат и раненого короля на носилках.
«Ваше Величество, разрешите мне попытаться исправить положение– обратился к нему Эмиль.
-Кто ты?-спросил король.
-Я ваш верноподданный – отвечал сапожник.
-Почему бы нет. Хуже уж быть не может– подумал вслух король.
-Тогда позвольте мне обменяться с вами плащами.»– заявил сапожник и, надев вдобавок к королевскому плащу его шлем с забралом, он, не переставая размахивать мечом, вскочил на коня и со всех сил заорал:
»Мои храбрые солдаты, случилось невиданное, небеса освятили меня и вернули мне силы. Не дадим врагу захватить наши земли и надругаться над нашими жёнами. Вперёд, за короля и отечество!»
Вдохновлённые чудом солдаты сплотились за предводителем и, с невиданным ранее подъёмом, набросились на не ожидавшего их неприятеля. Они сражались так храбро, что конечно победили и с богатой добычей вернулись домой. Благодарный король посвятил Эмиля в рыцари и даже подарил ему земли, сказав при этом, что ему очень понравилась песенка сапожника. Бургомистр, скрепя сердце, выдал Ани замуж за Эмиля и они счастливо зажили в новом доме. Своего новорождённого сына родители назвали Эндрю, когда ему было три года, как тебе, Миля, Ани упала с лошади и больше не встала. Убитый горем Эмиль оплакивал свою любимую. Маленький Эндрю, прижавшись к отцу, спросил:
»Папа, куда пропала моя мама?– Поглаживая сына по голове, Эмиль грустно ответил:
-Она улетела на далёкую и яркую звезду, куда улетают все мамы, когда умирают, её так и называют:» Звезда наших мам». Оттуда, с высоты, она будет сиять для нас, пока мы живы, оберегать и освещать дорогу в жизни, чтобы мы не сбились с пути. Сын мой, даже тогда, когда небо заволокут тяжёлые тучи и звезда скроется из вида, она никогда не покинет тебя и незримыми лучами будет всегда согревать твоё сердце!»
Засыпая, Майя слышала, как Дуся сказала Ивану Петровичу:
»Какие хорошие дети! Бог не сподобил меня своими, зато подарил этих и я привязалась к ним всем сердцем. Скорее бы кончилась эта треклятая война и Коля домой вернулся. Если родные за детьми не придут, мы их усыновим.»
Как-то, Иван Петрович занялся своим арсеналом, разобрал, почистил, смазал маслом всё подобранное им оружие. Майя уселась рядом помогать, а потом попросила научить её стрелять. Петрович спорить с ней не стал, расставил за домом ржавые жестянки и стал объяснять, как правильно целиться, так и научил. Морозы незаметно отступили, солнце пригревало всё сильней. Капель, со свисавших с крыши сосулек, собиралась в лужи, таял снег и под его рыхлым покровом расцветали подснежники.
«Переждал я зиму, теперь по весне, пора мне к партизанам пробираться.» – встав утром, сказал Иван Петрович и стал собираться в дорогу. Прощаясь, он оставил Майе завёрнутый в тряпицу пистолет и со словами:» Не поминайте лихом, даст Бог, свидимся», ушёл. « Берегите себя!»– напутствовали его оставшиеся.
Майя помогала Дусе то в хлеву, то по дому, то они подготавливали ульи для проснувшихся пчёл, то копались в огороде. Всё враз зазеленело вокруг, прилетели птицы и громко ссорились, отстаивая свою территорию, в лесу зацвели ландыши, как невеста в бело – розовой фате цвела под окном яблоня. Дуся успела развесить простыни и полотенца, когда увидела выехавшую из леса телегу с полицаями и крикнув на ходу:
»Майя, прячься, полицаи!»– бросилась в дом к детям. Закрыв люк за спустившимися в подполье малышами, она прикрыла его старым потёртым половиком и передвинула поверх него стол, покрытый вышитой скатертью, а сама побросав в таз готовое к сушке бельё, вышла с ним на крыльцо. С подъехавшей телеги спрыгнули два полицая, Дуся знала обоих, одного звали Василий, а другого всегда угрюмого и малоразговорчивого-Никодим.
– Ну здравствуй, Евдокия, давно не виделись. – поздоровался первым Василий.
-И вам не хворать.– настороженно ответила Дуся.
-А Колька твой где? Воюет небось или в плену? А может к партизанам подался?– допытывался полицай.
-Не знаю где он, жив ли, с дня призыва о нём ни слуху, ни духу.-горестно развела руками Дуся.
-Что же ты, хозяйка, в дом нас не приглашаешь. Так и будешь на крыльце держать?– набивался в гости Василий.
В этот момент Майя, не услышавшая предупреждения Дуси, подоив корову, открыла со скрипом дверь хлева и появилась в проёме с ведром молока в руках. Увидев полицаев, она от неожиданности опешила, едва не выронив ведро, но затем медленно подошла к дому и тихо поздоровалась.
«А это кто такая? – уставившись на подошедшую девочку, спросил Василий.
-Племянница Коли из Киева, Майя Гнатюк– нашлась Дуся.
-Похожа, на Колькино кодло, ничего не скажешь, такая же рыжевато-веснушчатая. Вот только больно худосочная, Колька-то твой здоровяк.– продолжал разглядывать Майю Василий.
-Так она, бедняжка, ещё от тифа не отошла– объяснила Дуся, забирая у девочки ведро.
-А документ какой-то у девчонки имеется?– не унимался полицай.
– Ей Богу, Василий, какой там документ, она же из киевских погорельцев, случайно живой осталась, у подружки была, а мать и бабка в пожаре погибли. Так, что в чём была, в том ко мне и добралась. А потом в тифозной лихорадке месяц провалялась– била на жалость хозяйка дома.
-Документы оформить надо обязательно, я за неё слово старосте замолвлю, а вы завтра приезжайте к нему за справкой.– заявил Василий и, повернувшись к Майе, спросил:
«А может, ты, добровольно в Германию на работы подашься?»
-Какая Германия? Какие работы? Что ты к девчонке привязался, совсем с ума сошёл!– не выдержав, возмутилась Дуся.
– А ну, хватит на меня орать, сидят здесь две дуры от всего мира отрезанные и ни о чём не знают. Ещё с февраля всю молодёжь старше шестнадцати лет на работу в Германию отправляют. Кто добровольно не хочет, того отсылают силком.
-Так Майе ещё четырнадцати нет – выпалила в замешательстве Дуся и торопливо пригласила незваных гостей в дом. Щупленькая девочка действительно выглядела гораздо моложе своих лет, вновь оглядев её с ног до головы, Василий согласился с Дусей и махнув напарнику рукой, поспешил за хозяйкой дома.
Глава 3 Бесплатный концерт.
Зайдя в дом, и, пошарив глазами по всем углам, не забыв при этом заглянуть под занавеску на печной лежанке, Василий похвалил хозяйку:» Чистенько у вас тут, уютно.» Его напарник продолжал так же угрюмо молчать.
Дуся, со словами :» Милости просим»– пригласила непрошеных посетителей к столу, подав на тарелке тонко нарезанное сало с луком и хлебом, вынула из печи чугунок с варёной «в мундире» картошкой и поставила на стол бутыль самогону.
