Текст книги "Обитатель лесов (Лесной бродяга) (др. перевод)"

Автор книги: Габриэль Ферри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц)

Глава XV

Но давайте взглянем на берег реки, где утвердились воины Черной Птицы.

Огни, разведенные индейцами по обоим берегам реки, бросали такое яркое пламя и освещали такое большое пространство, что охотники, которых Черная Птица держал в осаде, не могли предпринять никакой попытки к бегству. При каждом костре находилось по одному караульному индейцу, который обязан был поддерживать огонь и внимательно следить за всем, что происходило на острове. У подножия одной из сикомор сидел, прислонившись к дереву, раненый Черная Птица, с плечом, перевязанным какой-то травой и ремнем; лицо его было спокойно – ни самодовольство, ни выражение боли не отражалось на нем.

Индеец сидел неподвижно, вперив огненные глаза в гущу острова, где, как он думал, трое белых людей изнывали в мучительном страхе.

Вначале, несмотря на темноту ночи, индейцам было нетрудно при свете огней различить, что происходило на островке, но по мере того, как пелена тумана скрывала островок и сгущалась все больше и больше, видимость ухудшилась. Вскоре туман сгустился до того, что караульные уже не могли различить противоположного берега, и наконец островок совершенно исчез в пелене.

Индейский предводитель тотчас сообразил, что надлежит усилить бдительность. Подозвав к себе двух воинов, на преданность которых он мог вполне положиться, Черная Птица приказал одному из них перейти вброд реку, а другому велел пройти вдоль берега, у которого сидел сам, поручив обоим передать прочим караульным его приказания.

– Идите, – обратился Черная Птица к обоим воинам, – объявите людям, которым поручено стеречь белых, что дети лесов должны слушать теперь четырьмя ушами, чтобы заменить глаза, ослепленные туманом.

Скажите им, что если сон заглушит их слух, то томагавк Черной Птицы препроводит их в царство духов, где они будут спать вечно!

Оба индейца тотчас удалились для выполнения данного им поручения и вскоре возвратились назад с заверением, что их вождь может быть спокоен.

Индейские часовые, побуждаемые ненавистью к белым и рассчитывая на отличие, удвоили бдительность. Они боялись заснуть не из страха смерти, ибо индеец почти не ведает страха, но опасались пробуждения в царстве духов, где от срама нельзя будет глядеть в глаза славных охотников и предков.

Слух и зрение индейца изощрены до такой степени, что ничто не в состоянии ускользнуть от их чуткого уха и зорких глаз, но туман до того сгустился, что даже плеск воды на нем раздавался глуше, не говоря уже об окружающей жизни, которая замерла ночью.

Закрыв глаза и навострив уши, сидели индейские воины неподвижно у своих огней, стараясь одолеть сон, и лишь по временам подбрасывали они в огонь сухие сучья.

Уже близился рассвет, но на обоих берегах реки и на островке не было слышно ни звука, и лишь слабые отзвуки далекого водопада и шелест камыша нарушали мертвую тишину.

Предводитель апахов находился на левом берегу реки. Сырой ночной воздух бередил его раненое плечо. Пламя от костра освещало резкие черты его лица, казавшиеся бледными от значительной потери крови.

Испещренное воинскими рисунками лицо, обезображенное вдобавок гримасой и болью, сверкающие и дикие глаза придавали ему суровый вид.

Несмотря на удивительное самообладание Черной Птицы, его веки стали мало-помалу смыкаться, в глазах начало темнеть, и, наконец, сон помимо воли овладел апахом.

Сон индейского предводителя был столь крепок, что он не слышал даже, как захрустели под мокасинами сухие листья, не видел, как принадлежавший его племени индеец приблизился к нему.

Неподвижно и прямо, точно какая-нибудь бамбуковая трость, остановился перед ним весь покрытый кровью апахский вестник, с широко открытыми ноздрями и высоко вздымающейся грудью, как бывает у людей, совершивших продолжительный и далекий переход. Некоторое время индеец терпеливо ждал, когда спящий вождь откроет глаза и захочет его спросить о результатах битвы.

Наконец, заметив, что голова военачальника все более и более склоняется на грудь, индеец решился дать ему знать о своем присутствии, заговорив:

– Если Черная Птица откроет глаза, то услышит из уст моих известие, которое далеко отгонит от него сон.

При звуках голоса, поразившего его слух, Черная Птица тотчас открыл глаза и мгновенно овладел своими чувствами. Стыдясь, что он, предводитель, был застигнут спящим, подобно обыкновенному воину, индеец счел необходимым оправдаться.

– Черная Птица потерял много крови, он потерял так много крови, что завтрашнее солнце не высушит ее за день и его тело слабее его воли. Ты, верно, имеешь что-нибудь важное сообщить мне, – продолжал он, обращаясь к вестнику, – а то Пантера не послал бы ко мне своего самого быстрого гонца.

– Пантера ничего не поручал передать тебе, – отвечал вновь прибывший индеец, – копье белого человека пронзило его грудь, и предводитель охотится теперь вместе со своими предками в долине духов.

– Я надеюсь, он умер победителем и перед смертью видел, как белые собаки побежали от него во все стороны? – спросил Черная Птица.

– Он умер побежденным, а мы, потеряв вождя и пятьдесят лучших воинов, должны были обратиться в бегство.

При таком неожиданном известии Черная Птица, несмотря на жгучую боль раны и на все свое самообладание, едва не вскочил с места. Однако он тотчас овладел собой.

– Кто же прислал тебя сюда, вестник несчастья? – спросил он, с трудом сдерживая гнев.

– Воины, которым нужен вождь, чтобы искупить свое поражение. Черная Птица до этих пор был вождем лишь одного рода, теперь же он может стать главой целого племени.

Черные глаза индейца засверкали от гордости. Доверие индейцев даст ему власть, а понесенное ими поражение свидетельствовало о благоразумии его первоначальных планов, которые отверг совет вождей.

– Если бы оружие людей с севера соединилось с оружием наших воинов, белые юга не остались бы победителями, – заметил Черная Птица, потом, указывая на свою рану, индеец продолжал: – Что может предпринять раненый вождь? Ноги его отказываются ему служить, ему даже трудно держаться в седле.

– Его можно будет привязать к седлу, – отвечал индеец. – Вождь – это голова и рука племени, если рука ослабела, то не слабеет голова; вид крови раненого вождя всегда воодушевлял апахов. Совет вождей ожидает Черную Птицу, чтобы услышать его мудрые слова, а боевой конь твой в готовности. Так пустимся же в путь!

– Нет, – отвечал Черная Птица, – нет! Воины мои стерегут на обоих берегах белых людей, которым я предлагал быть нашими союзниками, теперь они сделались нашими врагами. Пуля одного из них надолго изувечила мою руку, прежде безотказную в битвах, и если бы мне предложили начальство над десятью племенами, я отказался бы от этого, чтобы дождаться здесь того часа, когда кровь, которой я жажду, прольется перед моими глазами.

После этого Черная Птица вкратце рассказал о пленении Гайфероса, его освобождении с помощью канадца и отказе, последовавшем со стороны охотников на его предложение, и, наконец, данной им клятве отомстить.

Индейский гонец внимательно выслушал его.

Понимая всю важность новой битвы с золотоискателями в пору, когда они, в упоении одержанной победы, считают себя огражденными от внезапного нападения, индеец предложил Черной Птице назначить вместо себя для наблюдения за охотниками другого начальника. Но Черная Птица остался непоколебим.

Несмотря на то, индеец не отчаивался.

– Хорошо, – продолжал он уговаривать, – недалека минута, когда солнце взойдет. Я подожду до рассвета и до тех пор не решусь рассказать апахам, что Черная Птица предпочитает личную месть чести своего племени. Нашим воинам тогда останется меньше времени для сожаления о потере храбрейшего.

– Пожалуй, – отвечал индеец серьезным тоном, несмотря на то, что оказанная ему честь приятно щекотала самолюбие, – но гонец должен после сражения и продолжительного перехода отдохнуть а между тем я выслушаю рассказ о сражении, в котором Пантера лишился жизни.

Индеец подсел к огню, скрестил ноги и, опершись локтем о колено, положил голову на раскрытую ладонь.

Дав своему сильно бившемуся сердцу немного успокоиться, индеец начал подробный рассказ о нападении на лагерь белых. Ни одна малейшая подробность, могущая усилить раздражение Черной Птицы против мексиканцев, не была им пропущена.

Окончив свой рассказ, индеец прилег подле огня и заснул, или, по крайней мере, притворился, что заснул. Что же касаемо Черной Птицы, то страсти, владевшие его сердцем, не давали ему на этот раз уснуть.

На берегу, где расположился Черная Птица, было все спокойно, как и на острове, окутанном туманом.

Спустя час индеец приподнялся с ложа и, откинув край плаща из буйволиной шкуры, покрывавшего голову, увидел Черную Птицу сидящим в прежнем положении с открытыми глазами.

– Тишина ночи многое подсказала моему слуху, – произнес гонец, – и я убедился, что такой славный военачальник, как Черная Птица, должен еще до солнечного восхода овладеть своими неприятелями и услышать их предсмертную песнь.

– Воины мои не могут идти по воде так же легко, как они ходят по суше, – возразил индейский вождь. – Люди севера не походят на людей юга, в руках которых карабин не что иное, как безобидный тростник. Они разят наповал, если видят цель.

– Кровь, пролитая Черной Птицей, помутила ясность его духа и затемнила его глаза. Бели он дозволит, я готов за него распорядиться, и его мщение исполнится к утру.

– Действуй, – отвечал вождь. – Откуда бы мщение ни пришло, оно будет мне приятно, как желанный гость у моего очага.

– Хорошо! Я скоро доставлю тебе троих охотников и того, чей скальп твои воины должны были тебе доставить.

С этими словами гонец встал и тотчас исчез в тумане.

Глава XVI

Окруженные со всех сторон врагами, скрывающимися на берету за толстыми деревьями, наши охотники не могли рассчитывать, что им удастся во второй раз, как это удалось накануне, распалить ярость дикарей. Розбуа и испанец слишком хорошо знали непримиримое упорство индейцев и не предавались тщетным надеждам на то, что Черная Птица, соскучившись от бесполезной осады, прикажет своим воинам возобновить нападение и таким образом окажется под их убийственным огнем.

Предводителю ал ахов непременно хотелось захватить белых живыми, истомленными голодом и мучениями страха – это намерение не вызывало сомнения.

Под впечатлением столь печальных мыслей трое охотников молчаливо коротали время и, судя по всему, решились скорее перетерпеть свою судьбу, нежели попытаться спастись, покинув несчастного раненого на произвол врагов. Что касаемо Фабиана, то он так же спокойно ожидал смерти, как и оба его товарища: его обманутые надежды и временное малодушие, овладевшее им, представляли ему смерть с оружием в руках гораздо предпочтительнее постыдной и медленной смерти, ожидавшей их всех от рук индейцев.

Он первый решился прервать глубокую тишину, водворившуюся на островке.

Ничем не нарушаемая тишина, царствовавшая на реке и на берегах, служила в глазах опытного канадца и его товарища верным признаком непоколебимой решимости их врагов. Фабиану же это спокойствие казалось добрым знаком, милостью неба, которой надлежало воспользоваться.

– Все вокруг нас погружено в сон, – молвил он, – не только индейцы, но и все живущее в лесу и в степи. Не благоприятна ли эта минута, чтобы попытаться пробраться на какой-нибудь берег?

– Вы думаете, дон Фабиан, что индейцы спят? – проронил с горечью Хозе. – Да, они спят, как вот эта река, которая, кажется неподвижной, во которая, однако же, катит свои волны до самого океана. Вы не успеете сделать трех шагов, как индейцы тотчас бросятся за вами в погоню. Не предложишь ли ты чего-нибудь получше, Розбуа?

– Ничего не могу придумать, – отвечал отрывисто канадец, схватив одной рукой Фабиана, а другою указывая на раненого, который продолжал вертеться на своем ложе не просыпаясь.

Это движение служило ответом на все возражения со стороны Фабиана.

– Если нам не предстоит никакого другого выбора, – отвечал последний, – то все же нам остается возможность умереть с честью, друг подле друга, сообразно нашему христианскому желанию. Если нам удастся победить, то мы будем еще в состоянии пособить этому несчастному, у которого нет других защитников, кроме нас; если же мы погибнем, то, по крайней мере, перед судилищем Всевышнего нас не будут мучить упреки, что мы пожертвовали жизнью человека, доверенного Господом нашей защите.

– Конечно, нет, – отвечал Розбуа. – Итак, возложим нашу надежду на одно провидение, сведшее нас опять вместе столь чудесным образом. Что не случилось сегодня, может случиться завтра, наши съестные припасы еще не так скоро кончатся. Что касаемо возможности дерзнуть переплыть где-то реку, то это значило бы идти на верную смерть, так как число индейцев теперь, вероятно, уже утроилось. Смерть сама по себе пустяки! Но может случиться, что мы попадем в плен, и тогда… я ужасаюсь при одной мысли о страшных муках, которые нас ждут. Единственным утешением для меня в настоящую минуту служит мысль, что я могу еще провести несколько дней вместе с тобой, любезный Фабиан, прежде чем наступит вечная разлука.

Среди приунывших охотников опять водворилось мрачное молчание. Мысль провести еще несколько часов подле своего любезного Фабиана была для старого охотника то же, что отсрочка для осужденного на смертную казнь. Но вскоре гнев до такой степени овладел канадцем, что он судорожно схватился за одно из деревьев, находящихся подле него. Под напором его могучих рук островок задрожал, как будто его основание готово было отделиться от дна реки.

– Ах, собаки! Ах, черти! – воскликнул в эту минуту испанец, не будучи в состоянии удержать крик ярости. – Посмотрите-ка, что за трюк они выкинули!

Сквозь пелену тумана начал постепенно проникать красноватый свет, подобный отражению распространяющегося пожара, приближавшегося, по-видимому, к островку. Огонь этот, казалось, скользил каким-то чудом по воде.

Несмотря на то, что поднимавшийся над рекою туман был до того густ, что его почти можно было хватать рукой, он расступался перед плывшей по воде огненной массой подобно тому, как темнота исчезает перед появлением солнца.

Не успели еще трое охотников оправиться от удивления насчет появления этого внезапного света, как причина этого явления им стала ясна.

Продолжительная жизнь в саванне и связанные с ней частые опасности выработали у канадца твердость характера, чего нельзя было сказать о Хозе, который не успел еще приобрести твердости духа. Вместо того чтобы предаваться гневу, подобно Хозе, Розбуа не изменил своему обыкновенному спокойствию.

Он понимал, что опасность, встреченная с надлежащим спокойствием, может считаться наполовину преодоленной, как бы она ни была страшна, и поэтому при приближении опасности всегда старался быть еще более хладнокровным.

– Да, – объяснил он в ответ на восклицание Хозе, – я вижу, что это такое, и вижу так же ясно, как если бы индейцы объяснили мне это заранее. Ты только что говорил о лисицах, которых выгоняют дымом из их нор; ну, так разбойники затевают с нами кое-что в этом роде: они хотят нас сжечь.

Огненная масса, приближавшаяся к острову, увеличивалась с необыкновенной быстротой. Уже камыш и молодой ивняк, образовавшие окраину островка, были освещены светом горящего топляка.

– Разбойники соорудили брандер, чтобы сжечь наш остров! – воскликнул Хозе.

– Все же лучше бороться с огнем, – произнес Фабиан, – нежели ожидать верной смерти без всякой борьбы.

– Ты прав, – заметил Розбуа, – но как бы нам не изжариться, прежде чем иссякнут наши силы и гнев. Вот если бы можно было пустить им встречный огонь, но, к сожалению, мы находимся не в степи, и все преимущества теперь на стороне индейцев.

Старый охотник подразумевал здесь военную хитрость, часто употребляемую индейцами в степях против неприятелей.

В необозримых степях Америки, где от действия ветра высокая трава колышется, подобно волнам океана, пламя распространяется с быстротою пороха. Но в таких случаях опытный человек, которому грозит подобный пожар, противопоставляет ему другой огонь, спеша со своей стороны зажечь длинную полосу сухой травы, и когда пущенное его рукою пламя истребит вокруг него все доступное горению, тогда первый огонь, дойдя до выгоревшего уже пространства, потухает сам собою за неимением что пожирать.

Но в настоящем случае осажденные не могли противопоставить приближающемуся пламени другой огонь, и поэтому им не оставалось иного средства к спасению, как броситься в воду с островка, которому брандер угрожал сожжением, но тогда индейцам нетрудно было всех их перестрелять или захватить живьем в плен.

На это именно и рассчитывал апах, предложивший Черной Птице одолеть охотников. По его указанию индейцы нарубили сухих сучьев смолистой сосны и, положив их на цельное ветвистое дерево, зажгли всю эту массу и пустили вниз по течению к самому островку.

Хозе, чья мстительность возрастала с увеличением опасности, с тревогой поглядел на своих спутников, но встретил спокойные и веселые лица Розбуа и Фабиана.

Треск горевшего на воде смолистого дерева производил неприятное впечатление. Под балдахином черного дыма, смешавшегося с туманом, берега реки и островка были освещены столь ярко, как если бы взошло солнце. Тем не менее люди на плоту оставались невидимыми, будучи скрыты широколиственными ветвями и камышом. Лишь время от времени показывалось красное лицо индейского часового. Увидев его, Хозе не мог удержаться от внезапного искушения.

– Постой же ты, адский сын! – пробормотал он. – Ты, по крайней мере, не будешь рассказывать своим родным о последних минутах христианской души.

При этих словах можно было заметить высунувшийся сквозь камыш кончик дула пылкого испанца. И в ту минуту, как гром ружейного выстрела нарушил господствовавшую вокруг тишину, пук перьев, украшавший голову одного индейского воина, медленно скатился наземь.

Апахи словно не придавали никакого значения выстрелам своих побежденных врагов, берега реки оставались по-прежнему погруженными в мрачное спокойствие. Вопреки обычаю, ни одно восклицание не сопровождало последний вздох павшего воина.

Пламя зажженной массы, уже приближавшейся к самому островку, ярко освещало искаженное яростью лицо испанца.

– Черти! – кричал он, неистово топая ногой. – Чем больше я отправлю на тот свет этих краснокожих чертей, тем спокойнее умру.

И не успев еще вновь зарядить ружья, он уже искал глазами на берегу новую жертву для утоления своей мести.

Между тем Розбуа совершенно хладнокровно наблюдал за огненной массой, которая вот-вот должна была зажечь сухие стволы, покрывавшие островок.

– Ну что, довольно ли ты нагляделся на эту штуку? – кричал вне себя от бешенства Хозе. – Придумал ли ты хоть какое-нибудь средство, чтобы отогнать этот плавучий костер, который сделает из нас жаркое.

– Возможно, – отрывисто ответил канадец, продолжая наблюдать за плавучим костром.

Хозе принялся с нарочитым видом свистеть сквозь зубы.

– Посмотрите-ка, – начал опять Розбуа, – вон кое-что, что свидетельствует о необыкновенной догадливости этих индейцев. Бели бы я не опасался, что через минуту или две на нас посыплется град нуль и стрел, чтобы заставить нас спрятаться, когда брандер зажжет наш островок и не допустит нас отогнать пылающую массу, то я не стал бы нисколько беспокоиться о всей этой истории.

Не следует забывать, что плывущую массу составляло дерево, между густыми ветвями которого настлан был толстый слой мокрой травы, служившей для поддержания смолистого хвороста. Толщина этого слоя травы была так рассчитана индейцами, что с приближением плота к острову трава должна была просохнуть и загореться сама собою вместе с прочими ветвями. Случилось, однако же, что трава несколько раз опускалась в воду и таким образом не загорелась вовремя. Толстые сучья дерева тоже не успели загореться, и сгорели только ветки со всеми листьями.

Это обстоятельство не скрылось от внимательного взора старого охотника. Он тотчас же решился при помощи длинного шеста разбросать всю сырую траву, но едва он высунулся из камыша, как на него посыпался град пуль и стрел. Впрочем, выстрелы эти, по-видимому, были назначены скорее для того, чтобы напугать охотников, нежели попасть в них.

– Так они хотят захватить нас живыми? – произнес шепотом старик. – Ну так надо решиться на попытку.

Пылающая масса была уже почти у самого островка, еще несколько мгновений – и островок мог вспыхнуть.

Охотников на островке обдавало палящим жаром, и тут Розбуа с быстротой молнии вдруг бросился в воду и совершенно исчез. При виде того, как под могучими усилиями канадца заколебалось плывшее дерево, с обеих сторон реки раздался страшный вой. Исполинский костер осветил окрестность еще более ярким светом, потом вода разом зашипела, огненная масса разделилась и исчезла в пенящих волнах.

Вместо необыкновенного яркого света вдруг воцарилась самая глубокая темнота, и все течение реки погрузилось в прежний мрак и туман.

Столкнутое с первоначального пути дерево с обгорелыми ветками проплыло мимо острова и не повредило даже камышовой окраины. Под яростные завывания пораженных индейцев Розбуа поспешно вынырнул из воды и вернулся невредимым к своим товарищам. От усилий старого охотника вскарабкаться на сушу задрожал весь островок.

– Ревите сколько душе вашей будет угодно, – обронил Розбуа, переводя дух, – ревите, пока глотка не пересохла. Вы ведь еще нас не захватили, но, – прибавил он, – долго ли мы будем в безопасности? Как знать.

Хотя охотникам и удалось отвести от себя опасность, однако им еще предстояли другие разного рода злополучия! Кто мог предугадать все хитрости, которые могли прийти на ум индейцам.

Эти размышления скоро положили конец первому упоению победой.

Вдруг Хозе вскочил со своего места с таким выражением радости, что Розбуа и Фабиан с удивлением уставились на него.

– Розбуа, дон Фабиан, – воскликнул он, – мы спасены, я вам ручаюсь за это!

– Спасены? – повторил канадец дрожащим голосом. – Так говори, говори же скорее! – повторил он.

– Заметил ли ты, – начал Хозе свое объяснение, – как несколько часов назад, когда мы вырывали из земли несколько ветвей, весь островок наш дрожал? Да еще за несколько минут перед этим он дрожал от напора твоего тела, когда ты взбирался на берег? Ну так мне на минуту пришла было мысль устроить из деревьев, вырванных из земли, небольшой плот. Но мне кажется, что это будет лишнее – нас трое, и мы можем, если соединить свои силы, сдвинуть весь островок с основания и пустить его по воде. Туман стоит густой, ночь темна, а завтра, при восходе солнца…

– Мы уже будем далеко отсюда! – воскликнул Розбуа. – За работу, за работу! Ветер начинает свежеть, и утро недалеко, у нас не очень много времени. Я еще не забыл мореходных навыков и думаю, что наш плот будет давать не более трех узлов.

– Тем лучше, – заметил Хозе. – Наше удаление будет не так скоро замечено.

В эту минуту резкий крик всполохнутой ночной птицы прервал слова осажденных. Эти жалобные звуки, внезапно нарушившие ночную тишину и послышавшиеся в ту самую минуту, когда у охотников пробудилась надежда на спасение, произвели на Хозе зловещее впечатление.

Будучи не в состоянии освободиться от суеверных предчувствий, вызванных окружающей опасностью, Хозе печально воскликнул:

– Это крик совы! Он не предвещает ничего хорошего!

– Хотя этот крик действительно очень удачно подражает совиному, – возразил Розбуа, – но все же тебе стыдно так легко впадать в обман. Это индейский часовой подает знак другому караульному. Это, вероятно, одна из дьявольских выдумок, чтобы дать нам понять, что они не перестают стеречь нас. Это род предсмертного пения, которым они хотят нас запугать.

Не успел Розбуа договорить последней фразы, как на противоположном берегу повторились те же крики, с присоединением отчасти насмешливых, отчасти грустных звуков, подтвердившие предположение старого охотника. Значение этих перекликаний было тем не менее страшно и говорило о какой-то новой каверзе, задуманной индейцами.

– Мне хочется им крикнуть, чтобы они лучше выли, как тигры, нежели ухали совой, – заметил Хозе.

– Ради самого Создателя не делай этого! Ты можешь им точно указать место, где мы находимся, тогда как теперь они не знают этого наверняка.

Розбуа с величайшей осторожностью спустился в воду, между тем как оставшиеся на острове оба его спутника с беспокойством следили за его усилиями.

– Ну, – живо спросил Хозе, когда канадец вышел опять на свет, чтобы немного дохнуть свежего воздуха, – на скольких якорях мы держимся?

– Кажется, дело пойдет на лад, – отвечал Розбуа, до сих пор я видел только один – это и есть наша существенная задержка.

И голова канадца опять скрылась под водой. Прошло немного времени, в течение которого можно было различить по кругам на поверхности воды, где Розбуа работал ножом и резал корни.

Вскоре весь плот задрожал, как корабль в открытом море. Было очевидно, что гигант делает необыкновенные усилия. У Фабиана на одну минуту сжалось сердце при мысли, что Розбуа запутался и, может быть, борется со смертью, как вдруг под ногами его послышался глухой треск. В ту же минуту на поверхности воды опять появилась фигура канадца с лицом, красным от напряжения. С его волос струились ручьи воды. Одним рывком он вскочил на остров, который между тем стал медленно поворачиваться вокруг своей оси и потом тихо поплыл вниз по реке.

Отчаяние придало крепким мышцам старика такую гигантскую силу, что ему удалось разрезать ножом сидевший довольно глубоко огромный корень.

– Ну, слава Богу! – воскликнул он радостно. – Последнее и единственное препятствие, удерживавшее нас, устранено – теперь мы сошли с мели.

В самом деле, островок, гонимый течением, довольно медленно, но вполне заметно подвигался вперед.

– Теперь наша судьба в руках Всевышнего, – продолжал канадец. – Если островок не уведет со стержня, то мы, благодаря скрывающему нас от глаз индейцев туману, можем скоро от них оторваться. О, Господи! – воскликнул он с благоговением. – Еще несколько часов тумана – и мы спасены!

Охотники соблюдали бдительность и, следя с беспокойством за движением спускавшегося вниз по течению островка, не пытались даже и единым словом нарушить господствующую тишину.

Хотя рассвет уже близился, но под влиянием ночной прохлады, обыкновенно усиливающейся перед восходом солнца, испарения, поднимающиеся с реки, стали сгущаться еще больше. Огни, разведенные по обоим берегам реки, казались уже только звездами, начинавшими бледнеть при приближении дневного светила.

Поэтому в одном отношении опасность представлялась менее значительной: уже можно было с некоторой уверенностью рассчитывать на то, что охотникам удастся остаться незамеченными; но зато другая опасность начала грозить им.

Островок, следуя медленно по течению воды, постоянно описывал круги, так что надлежало опасаться, что он может при каком-нибудь повороте свернуть с прямой линии и пристать к одному из берегов, тогда как индейцы сторожили белых справа и слева.

Подобно матросу на корабле, который без руля и мачт гоним волнами к утесу и вот-вот может разбиться вдребезги, охотники следили с опаской за неровным плаванием плота. Островок медленно плыл вперед и описывал большие круги, наклоняясь то на правую, то на левую сторону; иногда довольно сильное течение, образуемое неровностью дна реки, увлекало островок к берегу, а затем отбрасывало его по кривой линии назад, но усилия охотников не могли изменить его направление.

Самого малейшего шума было достаточно, чтобы пробудить на обоих берегах всех индейцев. Но, к счастью, туман стал до того густ и непроницаем, что с острова нельзя было даже различить деревьев, ветви которых свисали над самой водой.

– Не надо терять мужества, – произнес Хозе. – Пока деревья на берегу будут оставаться невидимыми для нас, до тех пор мы можем быть уверены, что держимся надлежащего пути. Да, если Всевышнему и впрямь угодно оказать нам свою милость, то воображаю, какой вопль издадут индейцы на рассвете, не увидев ни островка, ни преследуемых охотников!

– Да, – ответил на это Розбуа, – мысль, пришедшая тебе на ум, была счастливая; в замешательстве мне бы это никогда не пришло в голову, а между тем все разрешилось просто!

– Так всегда и бывает – самые простые и мудрые мысли приходят в критический момент. Но хочу заметить, Розбуа: вот уже который день я тебя вовсе не узнаю!

– Ты прав, я и сам не узнаю себя с некоторых пор, – отвечал канадец таким же спокойным тоном, как обыкновенно, – однако же…

Розбуа не докончил своей речи.

– Мы отклоняемся с пути, Розбуа, – заметил тихо Хозе, – вон видишь дальше туманные клубы, которые так выдаются, – это должны быть верхушки ив, растущих на берегу.

– Ты совершенно прав, – возразил старик, – по огням, светящимся справа и слева, можно легко угадать, как мало мы отплыли за эти полчаса.

Но тут островок, казалось, понесло быстрее течением. В несколько минут он описал два поворота, и вскоре верхушки отдаленных деревьев стали обрисовываться менее четко. Оба охотника перекинулись беспокойными взглядами.

Плот продолжало нести к берегу. Один из огней, который перед тем едва был заметен, стал мало-помалу увеличиваться перед глазами взволнованного Розбуа.

При еще неясном свете разведенного костра уже можно было различить индейского часового, в полном воинском одеянии, стоявшего прямо и неподвижно.

Длинная грива бизона покрывала голову индейца, над которой развевался пук перьев, похожий на украшение, употреблявшееся на римских шлемах.

Канадец указал Хозе на часового, стоявшего опершись на копье. К счастью, туман был слишком густ для того, чтобы апах, который виден был только на фоне огня, мог заметить темную массу острова, подобно уснувшей птице, плавно подвигавшейся на поверхности воды.

Однако индеец отбросил назад развевавшуюся гриву, служившую ему украшением, и, как будто инстинктивно понимая, что хитрость и отвага его неприятелей могут обмануть его бдительность, поднял вверх голову.

– Не подозревает ли чего-нибудь этот разбойник? – спросил канадец, обращаясь к Хозе.

– О, если бы ружейный выстрел мог быть столь же тих, как и полет стрелы, я бы сейчас отправил эту бизонью рожу на тот свет караулить кого-нибудь другого, а не нас, – произнес испанец.

Вскоре охотники заметили, что индейский воин воткнул свое копье, на которое он упирался, в землю и наклонился всем телом вперед, прикрыв глаза рукою, чтобы лучше видеть даль.

Сердца беглецов тревожно забились, и в продолжение нескольких минут они почти не дышали.

Прошло несколько мучительных мгновений; наконец Розбуа вздохнул свободно – индейский часовой схватил опять копье в руки и принял прежнее положение.