Текст книги "Обитатель лесов (Лесной бродяга) (др. перевод)"

Автор книги: Габриэль Ферри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)

– Фабиан, Фабиан! – звал старик. – Фабиан, жив ли ты?

Ответа на зов не было. Только буря с еще большей силой бушевала и завывала в ветвях сосен, возвышающихся на площадке.

Глава XXXVI

В то время, как Фабиан внимательным взором следил за малейшими движениями своих товарищей, индеец, который должен был служить для привлечения огня осажденных, очень осторожно шмыгнул вдоль изгороди Золотоносной долины.

То был Степной Вздох.

Наставления, полученные им от Метиса, были весьма щекотливого свойства. Так как можно было ожидать, что охотники уже возымели подозрение по поводу хитрости, которая перед тем так хорошо удалась индейцам, Степной Вздох получил приказание делать вид, будто он удваивает осторожность в стремлении добраться до подножия пирамиды. Тем не менее индейцу было запрещено переходить известную черту дороги, где он мог оставаться под защитой деревьев; ему предписано было остановиться в том месте, где карабин третьего охотника мог его достать только в том случае, если бы он высунул из бойницы руку или голову.

Метис уже с некоторым беспокойством пересчитывал своих убитых.

Не считая Барайи и еще трех индейцев, которых охотники закололи в их ямах, из числа одиннадцати воинов, пришедших с Метисом, последний лишился шести человек. Он надеялся, что по крайней мере Степной Вздох будет последним и его смерть будет дорого стоить врагу. Между тем Метис нимало не подозревал, что только один из осажденных остался на вершине холма, зная очень хорошо, что никто не будет столь неблагоразумен, чтобы подвергаться огню своих врагов.

Степной Вздох был вне себя от удивления, что столько времени оставался цел и невредим на том месте, где двое его предшественников обрели смерть. Он дошел до указанной ему черты и остановился.

Мрачные тучи на небе затемняли свет, однако постоянно внимательные глаза индейца различали даже самые мелкие трещины скал совершенно ясно, и ему нетрудно было разглядеть, что его движения не караулило ничье ружье, как это было накануне. Причина тому была весьма проста: Фабиан, отвлеченный заботой о друзьях, нимало не подозревал о присутствии Степного Вздоха. Индеец же приписывал царившую тишину и бездействие врага какой-нибудь хитрости, которую не мог еще разгадать. Тем не менее он каждую минуту ожидал смерти и подвоха. Таким образом несчастному индейцу пришлось провести мучительных полчаса.

Вверху над ним все еще было по-прежнему тихо, хотя он успел уже достигнуть подножия пирамиды. Ободренный такой неожиданной удачей, индеец вообразил, что ему удастся вырвать из рук неприятелей последнее оружие, не поплатившись за это жизнью. Он уже заранее распрощался с жизнью и успокаивал себя мыслью, что его участь ни в коем случае не может быть хуже той, какая ему предназначена. Он знал, что глаза обоих предводителей следили за всеми его движениями, и потому, остановясь на одно мгновение, подал знак обоим бандитам, скрывавшимся за наваленными буйволовыми кожами, а вслед затем начал медленно взбираться на скалу, удивленный бездеятельностью врага, как и оба его предводителя.

Степной Вздох поднялся с такой осторожностью и легкостью, что ни один упавший камешек не выдал его приближения. Взобравшись на высоту, откуда он мог прыжком достигнуть головной площадки, индеец остановился и прислушался. Ни слова, ни шороха не доходило до его слуха. Тогда он подтянулся и бросил взгляд через один из камней, защищавших осажденных. То было мгновение, когда Фабиан., лежа на пирамиде, следил за всеми движениями обоих спутников в камышах.

Прежде чем Фабиан мог заметить ползшего к нему индейца, последний успел бы раздробить ему голову, но, к счастью юноши, Черная Птица велел захватить охотников живыми, Поэтому апах и не пытался убить Фабиана, а пополз к нему с намерением лишь обезоружить, В эту минут Фабиан обернулся. Преодолев готовый было вырваться из груди невольный крик, чтобы не выдать отсутствия товарищей и не отрезать им путь к отступлению, он молча обхватил руками индейца. Завязалась ожесточенная борьба. Два раза тесно сцепившиеся противники перекатывались с одного края площадки на другой; в пылу схватки курок карабина сорвался от сильного толчка, и раздался выстрел, не причинивший вреда никому из боровшихся. То был выстрел, слышанный обоими охотниками в то время, как они должны были выдержать, бой с индейцами на равнине. Наконец Фабиану, который был сильнее индейца, удалось взять верх и придавить врага, Выхватив длинный нож, юноша всадил его в грудь индейца по самую рукоятку, К несчастью, во время борьбы противники скатились к краю площадки. Под ними бушевала бездна, сырая пыль водопада, низвергавшегося вниз, смешивалась с их дыханием.

Последние усилия умиравшего индейца были направлены к тому, чтобы увлечь Фабиана с собой в пропасть, и последний напрасно; старался освободиться из объятий краснокожего воина. Были минуты, когда юноша чувствовал, как его ослабевшие мускулы отказывались повиноваться, но жажда жизни пробудила его силы. Фабиан, индеец и карабин все вместе покатились почти по отвесному склону пирамиды. Оба врага, не выпуская друг друга из объятий, упали на дно ущелья. Фабиан чувствовал, как рука индейца, обессиленная смертью, безжизненно соскользнула с его горла. Но его голова ударилась об угол одного из камней, и он лишился сознания.

Прошло несколько долгих, весьма долгих минут. Розбуа, не получив на свои отчаянные клики другого ответа, кроме завывания ветра в ветвях сосен, наконец добрался до верхушки пирамиды. Страх исказил лицо старого охотника. Когда его фигура появилась на площадке, когда его глаза заметили еще на свежей могиле дона Антонио глубокие следы ожесточенной борьбы, когда он увидел, что каменная ограда разрушена, из груди его вырвался ужасный крик. Фабиана не было на площадке.

В это время буря со страшной силой разразилась. Оглушительные раскаты грома следовали один за другим. Заполошно и часто сверкали ослепительные молнии. Черные тучи скоро разразились таким ливнем, что казалось, будто все небесные шлюзы раскрылись разом.

Розбуа продолжал звать громким голосом и обшаривать выступы площадки.

– Нагнись, нагнись, Розбуа! – кричал ему Хозе, успевший взобраться на пирамиду.

Канадец не слушал его, несмотря на то что напротив них на утесе появилась, точно какой-то злой дух, отвратительная фигура Метиса.

– Да нагнись ради самого неба! – продолжал повторять Хозе. – Разве тебе надоело жить?

Не подозревая присутствия Метиса, ружье которого было направлено против него, канадец продолжал, согнувшись, искать глазами Фабиана у подошвы пирамиды. Но там не было даже и трупа убитого юношей индейца.

Подняв наконец свою голову, Розбуа в первый раз заметил Метиса. При виде человека, которого он считал виновником всех своих несчастий, старик почувствовал, как в сердце его закипела злоба. Но вместе с тем Розбуа понимал, что судьба Фабиана была в руках Метиса, и потому сдержал свое бешенство.

– Метис! – воскликнул он умоляющим голосом. – Ты видишь, я унижаюсь до просьбы к тебе: если в твоем сердце есть хоть искра сострадания, отдай мне сына, которого ты отнял.

Говоря это, старик продолжал стоять прямо против направленного на него дула карабина разбойника, между тем как Хозе, спрятавшись за деревом, напрасно советовал ему поостеречься.

Дикий хохот был ответом степного разбойника.

– Чудовище, – крикнул Хозе, бросаясь вперед с непокрытою головою и вне себя от бешенства за унижение и страдание своего старого товарища перед Метисом, – будешь ли ты отвечать, когда белый удостаивает тебя чести говорить с тобою?

– Замолчи, умоляю тебя об этом, Хозе! – перебил его Розбуа. – Не раздражай человека, в руках которого находится жизнь моего Фабиана. Не слушай его, Метис! Товарищ мой от боли не знает сам, что говорит.

– На колени, – крикнул разбойник, – тогда я, может быть, тебя и послушаю!

При этих наглых словах краска стыда еще сильней выступила на лице канадца.

– Лев никогда не преклонится перед шакалом, – крикнул Хозе, обращаясь к канадцу, – а то шакал посмеется над пресмыкающимся львом.

– Какое мне до этого дело? – ответил Розбуа с выражением глубокой скорби.

Гордость воина, который не согласился бы поднять свою руку, чтобы спасти собственную жизнь, была побеждена отцовской болью.

Старый охотник опустился на колени.

– Га! Это уже слишком! – ревел Хозе, лицо которого совершенного побагровело, между тем как глаза его потускнели от навертывающихся слез при виде Розбуа, преклонившегося перед разбойником. – Это слишком много: унижаться перед разбойником без веры и совести. Пойдем, Розбуа, постараемся утолить свою печаль.

При этих словах неукротимый испанец, увлекаемый любовью к Фабиану, но еще более искреннею привязанностью к старому своему товарищу, прыгнул, точно серна, на склон пирамиды.

– А! Вы так хотите поступить? – крикнул Метис и спустил курок карабина, нацеленного в канадца, продолжавшего умолять его пощадить Фабиана.

Но дождь лил не переставая, и курок тщетно щелкал о затравку. Два раза ружье давало осечку.

Возмущенный этой вероломной попыткой погубить безоружного и умоляющего врага и не надеясь на сострадание Метиса, Розбуа последовал за Хозе, не думая о числе врагов, которые могли скрываться в горах.

Канадец еще спускался с высоты, когда Хозе с кинжалом в руке уже огибал загородь Золотоносной долины.

– Иди же сюда, Розбуа! – кричал испанец, успевший скрыться за камнями. Негодяи обратились в бегство.

В самом деле это было так, и в эту минуту даже Метис, оставшийся последним, тоже готовился отступать к Туманным горам.

– Стой, если ты не столь же труслив, как кровожаден! – кричал ему старый охотник в бешенстве, видя, что человек, отнявший у него Фабиана, пытается удрать.

– Метис вовсе не трус, – отвечал разбойник, стараясь подражать манере индейцев. – Орел снежных гор и Насмешник встретятся с ним в третий раз, и тогда с ними будет то же самое, что и с молодым воином юга, вокруг которого теперь пляшут индейцы и мясо которого будет брошено на съедение собакам, рыскающим по равнинам.

Розбуа бежал, не обращая внимания ни на какие препятствия, вскоре Хозе нагнал его. Сквозь частый дождь можно было еще различить Метиса. Но вскоре он успел перевалить через вершину скалы и исчез в густом тумане.

– Га! Я не имею ни какого оружия! – кричал Хозе, бешено топая ногою по мокрой земле.

Охотники принялись взбираться на утес, чтобы отыскать следы своих врагов, но проливной дождь успел уже смыть все следы. Начало смеркаться, темнота усилилась, и на утесе нельзя уже было различить никаких следов. Испанец и Розбуа вскоре сами исчезли под сводом туманного покрова, которым были одеты горы. Под ними бушевала на равнине страшная буря. Гром и молния попеременно заставляли содрогаться охотников. Внезапный блеск молнии осветил их, печально сидящих на гребне скалы. Напрасно Хозе старался утешить своего товарища.

Едва буря немного стихла, как оба охотника кинулись на розыски в горы, не находя, однако, своего юного и отважного спутника. Без оружия и без всяких съестных запасов вынуждены были они опять пуститься в странствия по саванне, где охотник, лишенный способов к борьбе против голода, не в состоянии защищаться ни против кровожадных индейцев, ни против хищных животных.

* * *

Теперь мы должны покинуть наших охотников и возвратиться на гациенду дель-Венадо, с которою расстались при внезапном отъезде оттуда дона Эстевана и его спутников.

На следующее утро после отъезда гостей гациенда продолжала жить обычной жизнью. Стада по обыкновению паслись на лугах, где уже второй раз в этому году показалась свежая трава, Работники, собравшиеся из селения, готовились приступить к ежедневной работе, во дворе усадьбы стояли оседланные лошади и навьюченные разными пожитками мулы, свидетельствуя о предстоящем отъезде.

Действительно, после отъезда своих гостей гациендер предполагал отправиться со своей дочерью к ближайшему источнику, где представлялась возможность позабавиться охотой на диких лошадей, живущих табунами в степных лугах. Однако оказалось, что это намерение не могло быть осуществлено.

Только гациендер собрался отправиться в путь, как вдруг один из его вакеро прискакал с известием, что источник, куда они направлялись, высох и необходимо искать другой, куда дикие лошади имеют обыкновение собираться. Такая поездка требовала времени и была сопряжена с большими неудобствами, поэтому охота была несколько отсрочена, и только через восемь дней дон Августин с дочерью вновь собрались в поездку к новому источнику, который находился в четырех днях пути от поместья. В окрестностях уже давно не было слышно об индейцах, и гациендер нисколько не боялся ни за дочь, ни за себя.

В течение пути путешественники не встречали ничего, что могло бы подать повод к беспокойству. Только к вечеру, когда они уже почти добрались до места, назначенного для ночлега, встретились им двое всадников, обративших на себя внимание странной и подозрительной наружностью.

Один из них был уже старик, а другой еще юноша. У обоих волосы были перевязаны на затылке сыромятным ремнем, на головах надеты узенькие вышитые шапочки, украшенные пучками перьев. На плечи их были накинуты шерстяные одеяла, так что их одежда походила на одеяния индейского племени папагосов, лишь с тем различием, что вместо луков и стрел они были вооружены тяжелыми ружьями, с ложами и прикладами, обитыми медными гвоздочками.

Оба всадника не обнаружили никаких враждебных действий, однако младший, проезжая мимо дочери гациендера, бросил на нее такой злобный взгляд, что испуганная дочь гациендера долго не могла забыть этого испепеляющего взора.

Глава XXXVII

Река Гила, пробив цепь Туманных гор, соединяется одним рукавом с Красной рекой, которая, прорезав Техас и полосу земли, где обитают индейские племена каньясов и команчей, впадает в Мексиканский залив.

На расстоянии шестидесяти миль от гациенды дель-Венадо и одного дня пути от места слияния рек, носящего название Красных Вил, простираются необозримый кедровый лес и заросли пробкового дуба, сумаха и других лесных пород. Начиная от окраины этого леса до Красных Вил тянется равнина, покрытая травой в человеческий рост.

Здесь, на окраине леса, находится Бизоновое озеро, на берегу которого расположились бивуаком путники. Некоторые из них сидели, прислонившись спиной к стволам вековых дубов, а другие лежали навзничь в высокой траве. Против самой площадки, на которой они отдыхали, в лесной чаще виднелся узкий проход, совершенно исчезавший под зеленым сводом деревьев.

Было утро, восходящее солнце осветило первыми лучами озеро, поверхность которого была покрыта широколиственными водяными растениями.

Люди, которые с такой беззаботностью отдыхали на берегу озера, были вакеро дона Августина, высланные им заблаговременно вперед; они нашли следы табуна диких лошадей и теперь расположились отдохнуть в ожидании прибытия господина. С одной стороны озера они очистили от деревьев довольно обширное пространство из срубленных стволов и образовали вокруг него довольно плотную изгородь. Бревна были врыты довольно глубоко в землю и соединены между собою ремнями из буйволовой кожи, так что могли выдержать даже самый сильный натиск. Изгородь представляла вид продолговатого круга и имела только один узкий проход со стороны берега, плетень же был прикрыт срубленными ветвями для того, чтобы лошади не перепугались при виде непривычного зрелища.

Между означенными двенадцатью слугами находились четверо, которые не принадлежали к людям дона Августина и уже своей одеждой, схожей с одеянием дикарей, а еще более своими загорелыми лицами отличались от вакеро. Эти четверо были охотники с индейской границы, промышлявшие ловлей бизонов. Они тоже отдыхали на берегу озера, куда бизоны, как указывало название озера, имели обыкновение приходить огромными стадами. Совершенно свежие шкуры буйволов, развешанные на изгороди для просушки, свидетельствовали, что эти животные и теперь еще не совсем покинули эту местность. Рядом с загонщиками в густой траве лежал огромный бульдог, который временами приподнимал голову и издавал жалобное завывание. Владелец этой собаки, человек высокого роста и необыкновенно сильного телосложения, стоял на коленях перед небольшим образом Мадонны, прислоненным к подножию суковатого дуба, и совершал утреннюю молитву. Товарищи называли его Энцинасом. Отвлеченный от молитвы воем собаки, Энцинас повернулся и, подойдя к бульдогу, принялся его ласкать.

– Озо, вероятно, чует какого-то индейского бродягу, – заметил младший из загонщиков.

– Нет, любезный, это он на свой лад выражает тоску. Если бы тут поблизости бродил какой-нибудь индеец, то вы увидали бы, как у пса шерсть поднялась дыбом, а глаза покраснели, как раскаленные уголья. Он не был бы тогда так спокоен и недвижен, как теперь. Поверьте, вам не следует беспокоиться.

С этими словами Энцинас улегся спать, его примеру последовали и прочие спутники, предоставив Озо караулить стоянку. Но вскоре усилившийся лай бульдога возвестил, что кто-то приближается. Вакеро поднялись и увидели слуг дона Августина, которые предупредили их о скором прибытии гациендера и его свиты. Пока они занимались разгрузкой вьючных лошадей и возведением палаток в тенистых уголках дубовой рощицы, прискакал всадник с известием о прибытии господина.

Через несколько минут к озеру приблизилась вереница всадников. Гациендер помог своей дочери слезть с лошади, осмотрел сделанные его людьми приготовления и совершенно довольный направился к палатке, чтобы немного отдохнуть. За ним последовала и донна Розарита, которая, заметив дикую наружность Энцинаса и трех его спутников, сначала испугалась, но потом, узнав, что они не индейцы, а мирные охотники, скоро успокоилась. Вскоре она показалась опять, опираясь на руку своего отца. Охотники на буйволов готовились уже седлать своих лошадей, чтобы избрать подальше от озера какое-нибудь местечко на берегу реки.

– Ну, что с тобой, Озо? – произнес Энцинас, обращаясь к своей собаке, которая опять принялась лаять. – Ты чуешь какого-нибудь индейца вблизи?

– Индейца! – испуганно воскликнула стоявшая подле Розарита. – Разве они заходят сюда?

– Нет, сударыня, – ответил Энцинас, – по соседству нет следов их присутствия, разве только они не перепрыгивают с дерева на дерево, как какие-нибудь белки или дикие кошки, но эта собака…

И Энцинас стал следить за движениями Озо, глаза которого налились кровью, шерсть поднялась дыбом. Сделав несколько бешеных скачков вперед, он вдруг вернулся назад и, ворча, спрятался в траве.

– Этот бульдог, – объяснил Энцинас, – приручен сражаться с дикими индейцами, он чует их издалека, но теперь он успокоился. Это доказательство, что инстинкт на минуту обманул его. Нам останется только проститься с вашей милостью и пожелать вам счастливой охоты.

Пожав руку молодому вакеро, Энцинас подтянул подпругу своей лошади и уже собирался вспрыгнуть в седло, но в это время Розарита что-то шепнула отцу на ухо. Последний сначала пожал было плечами, но потом, бросив на дочь взгляд, исполненный нежности, обратился к отъезжавшему охотнику с вопросом:

– Скажите-ка, приятель, вам, вероятно, частенько приходилось иметь столкновения с индейцами? Вам знакомы их военные хитрости?

– Да! Всего дней пять тому назад, – ответил Энцинас, – мне пришлось выдержать бой не на жизнь, а на смерть с этими неумолимыми дикарями!

– Ты видишь, любезный батюшка! – сказала Розарита.

– А где это случилось? – спросил дон Августин.

– Недалеко от президио Тубак.

– Это не более двадцати часов езды отсюда! – воскликнула в испуге молодая девушка.

– Моя дочь, – сказал гациендер, указывая на донну Розариту, – восемь дней тому назад повстречала в лесу двух индейцев из племени папагосов…

– Батюшка, – перебила его дочь, – никогда еще двое папагосов не имели такого зловещего выражения; они, вероятно, были переодеты… то были, как говорит дон Виценте, волки в овечьей шкуре.

– У дона Виценте от страха глаза велики, ему недолго и присочинить! – заметил гациендер, улыбаясь.

И он обратился к Энцинасу:

– Сколько вы зарабатываете в день, занимаясь вашим опасным промыслом?

– Смотря по тому, как работаем, – отвечал охотник, – иногда мы зарабатываем много, а случается несколько дней кряду, что мы не добудем ничего.

– Так что?..

– Можно положить, что средним числом мы зарабатываем в день по два пиастра, если считать шкуру доброго буйвола в пять пиастров.

– Ну, а если я вам и вашим товарищам дам по три пиастра в день, останетесь ли вы с нами до окончания нашей охоты?

Друзья Энцинаса приняли это предложение дона Августина с большой радостью.

– Кроме того, каждый из вас, – продолжал гациендер, – может выбрать по хорошей лошади из числа тех, которые нам удастся поймать.

– По чести, – воскликнул Энцинас, – это просто наслаждение служить такому щедрому господину, как вы!

– Надо надеяться, – заметил дон Августин, обращаясь к дочери, – что с двадцатью восемью вакеро и четырьмя такими бесстрашными охотниками, как эти молодцы, страх не будет отравлять твоих радостей, дитя мое?

Вместо ответа Розарита нежно поцеловала отца.

Когда дело было улажено к всеобщему удовольствию, солнце уже начинало заходить за вершины гор. Вакеро принялись делать необходимые приготовления к охоте, которые пока были довольно несложны. На первый раз ограничились тем, что Энцинас и его спутники расседлали своих лошадей, которые вместе с прочими лошадьми были загнаны в кораль[13]13
  Окруженное плетнем пространство.


[Закрыть], после чего на берегу озера не было оставлено ничего, за исключением двух палаток, чтобы не пугать диких лошадей.

Приближалось время, когда эти животные, которых уже давно старались не подпускать к их обычному водопою и к реке, начали немного подходить к озеру. Дон Августин осведомился у своих загонщиков, не подходило ли стадо к водопою в течение последних дней, с тех пор, как забор был околочен.

– Нет, сударь, – отвечал один из них. – Хименес с тремя другими людьми уже три дня хлопочет на берегу реки, чтобы не допускать туда лошадей.

– В таком случае, – возразил гациендер, – вероятно, некоторые лошади еще сегодня подойдут сюда.

Вскоре немного высохшие шкуры буйволов были сняты со столбов и вместе с седлами, уздами и кухонною посудою свалены в отдаленный угол. Затем нарубили свежих ветвей, чтобы свежей зеленью прикрыть старые шкуры, которые солнце уже присушило. Седла были оставлены только на двух самых быстрых лошадях, предназначенных для загонщиков, которые более других славились своим искусством забрасывать лассо. После этих распоряжений дон Августин вместе с дочерью уселся у входа в палатку, спустя предварительно занавес, служивший вместо двери, но так, чтобы они были скрыты от беспокойных взглядов диких животных, имея сами полную возможность глядеть на озеро.

Все загонщики и спутники Энцинаса расположились на берегу озера, противоположном той стороне, где оставленные этими животными следы обозначали дорогу, которой они обыкновенно шли к водопою. Остальные же два вакеро, или загонщика, с их лошадьми держались в корале, недалеко от оставленного свободным прохода, который в случае нужды мог был быть заперт длинными шестами. Таким образом, если не считать палаток путешественников, озеро и его окрестности представлялись совершенно пустынными.

Уже приближался вечер, когда донесшийся в отдалении топот копыт наконец затих. Дикий табун, без сомнения, заметил некоторые странности и притоптанную людьми траву, отчего опасливо остановился. Чистое и пронзительное, как звук кларнета, ржание достигло слуха людей в засаде. Но вскоре ветви затрещали снова, и несколько лошадей посмелее выставили из-за деревьев морды с глазами, налитыми кровью, и раздутыми ноздрями. Однако через мгновение эти морды исчезли опять, и только одна из лошадей осталась на опушке, дрожа всем телом и протягивая шею по направлению к воде. Лошадь эта была бела, как снег; шея у нее была, точно как у лебедя и с таким же блеском, грудь широкая, а круп необыкновенно крутой. Нависший на лоб клок белых волос болтался между бегающими глазами, между тем как густой хвост непрерывно ударял по крутым бедрам. Вся ее поза, грациозная и гордая, выражала что-то дико величественное.

– Господи, помилуй меня, – шепнул Энцинас стоявшему подле него молодому вакеро, – да это Белый Скакун степей.

– Белый Скакун степей? – спросил с удивлением молодой вакеро. – Кто это?

– Белая лошадь, подобная этой, – отвечал Энцинас, – которую весьма редко удается видеть и которую никогда не удается поймать.

– Ба! Вы хотите только подтрунить надо мной!

– Тс! Не испугайте ее, лучше посмотрите на нее хорошенько. Вы никогда не увидите другой лошади, похожей на эту.

В самом деле, трудно было найти другой, более замечательный экземпляр дикой лошади, которые столь часто встречаются в Мексике. Сила и легкость соединялись в ней с такой удивительной гармонией, что невозможно было удержаться от желания обладать этой лошадью. В несколько прыжков она очутилась на самом берегу озера, прыжки были так легки и грациозны, что животное, казалось, промелькнуло в траве, как гепард. Вторым прыжком Белый Скакун очутился возле самой воды. Дрожа всем телом, он остановился, и кристальная поверхность озера отразила очертание гордой и красивой конской головы с маленькими заостренными ушами.

Животное осторожно ступило в воду; движение было столь легко, что ни облачко грязи не замутило прозрачной воды.

– Сеньор Энцинас, – сказал шепотом молодой вакеро. – Надо накинуть лассо. Или теперь или никогда!

– Сомневаюсь, весьма сомневаюсь, – ответил охотник. – С теми, кто пытался поймать Скакуна степей всегда случались какие-нибудь несчастья.

Белый конь с лебединой шеей, забежав в озеро, неожиданно бросился на колени и, громко фыркнув несколько раз, начал пить, по временам поднимая голову и озираясь по сторонам. Вдруг из-за плетня показалась фигура загонщика. Он осторожно перелез через бревна и ловко сел в седло. Еще один вакеро последовал его примеру. Услышав легкий шум, животное в испуге отпрыгнуло в сторону. Брызги полетели во все стороны, и в одно мгновение Белый Скакун оказался на берегу. В ту же минуту один из загонщиков, размахивая в воздухе кожаным лассо, бросился преследовать Белого Скакуна. Ремень просвистел в воздухе, и лассо упало на шею дикого коня, но из-за слишком быстрого разбега, лошадь вакеро поскользнулась на крутом откосе, и конь с всадником покатились в озеро.

– Я ведь вам говорил! – воскликнул Энцинас, которого эта непредвиденная случайность еще более укрепила в его суеверии. – Посмотрите, как это неуловимый скакун ускользает от петли.

В самом деле, высвободившись из накинутого на шею лассо, животное понеслось, точно ветер, гордо потрясая красивой головой и развевающейся гривой. Мгновение – и конь выскочил на другой берег озера. Второй вакеро погнался за чудесным скакуном. Несколько минут зрители этой сцены могли видеть удивительную борьбу, происходившую между диким животным и преследовавшим его неукротимым наездником. Трудно было решить, кто из них обладал большей ловкостью и быстротой.

Ничто, казалось, не могло удержать всадника – ни деревья, о которые он ежеминутно мог изувечить себе руки и ноги; ни сучья, грозившие на каждом шагу разбить ему череп. То он совсем ложился в седле, то висел на боку своей лошади, то почти подвертывался под брюхо, потом, опираясь на длинные шпоры, опять вскакивал в седло. Вскоре Белый Скакун и преследовавший его всадник исчезли из глаз. Все охотники, радостно крича, повыскакивали из засады.

Между тем Энцинас подошел к вакеро, который первым пытался догнать белого коня. Тот, мокрый и грязный, с трудом выбрался из озера.

– Вы должны благодарить судьбу, что отделались столь дешево, – заметил охотник. – Те, которые решаются преследовать Скакуна степей, случается, никогда не возвращаются назад.