Текст книги "Падение звезды"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

26

Чашку с кофе Филя брал как-то странно, нелепо выворачивая пальцы и морщась, как будто откусил лимон.

– Что с тобой? – спросил Турецкий.

– Да так, руку чуток повредил.

– Когда?

– Когда в носу ковырял, – отшутился Агеев и поправил пальцем темные очки, которые чуть не съехали ему на нос. – Короче, так. Парня вашего зовут Никита Глебович. Фамилия – Подгорный.

Александр Борисович хмыкнул:

– Вот оно что. Брат, значит…

– Чего?

– Ничего. Мысли вслух. Продолжай.

Филя усмехнулся:

– Приготовьтесь к сюрпризу, Александр Борисович. Знаете, где работает наш товарищ Подгорный?

– Где?

– В ми-ли-ции. В городском управлении уголовного розыска! Подгорный – подполковник!

– Вот, значит, – какую управу она собиралась на меня найти! – охнул Александр Борисович.

– Мысли вслух? – иронично поинтересовался Филипп Агеев.

– Они, – кивнул Турецкий. – Что еще удалось узнать?

– Это все. Вы же больше ничего не просили – только установить личность. Я вам ее благополучно установил. Уверен, что сведения правильные. Мне удалось заглянуть в его ксиву.

– Как ты умудрился?

– Ловкость рук – и никакого мошенства!

– Ну спасибо!

Филя взял чашку и вновь поморщился. Отпив кофе, он сказал:

– На первое сгодится и спасибо, а на второе – сами знаете что. Я уже чувствую, как у меня в желудке булькает ваш коньяк.

– Вымогатель ты, Агеев, – улыбнулся Александр Борисович. – Нуда ладно. Я в долгу не останусь. Хотя работа была плевая, она и бутылки водки не стоит.

– Правда? – Филя усмехнулся, затем снял очки и положил их на стол. Александр Борисович глянул на него и присвистнул.

– Ого! Это кто ж тебя так разукрасил?

– «Кто», «кто»… клиент ваш.

– Так он тебя вычислил?

Филя качнул головой:

– Не-а. То есть – сначала да, но потом я отмазался. Он сейчас весь на нервах, сам себе не доверяет. Ну я на этом и сыграл.

Филя вкратце рассказал о том, что произошло.

– Вижу, ты даже физиономию собственную ради дела не пожалел. Молоток! – заметил Турецкий.

Агеев пренебрежительно фыркнул:

– Видели бы вы его «хариус»! Боюсь, греческого профиля у него больше не будет. Да и на мир он несколько дней будет смотреть сквозь две щели вместо глаз. Но надо признать, что боец он отличный. Пожалуй, я с такими еще не встречался.

Турецкий нахмурился. Такое признание в устах оперативника Агеева дорогого стоило. Как-то раз Филя на глазах у Турецкого легко отбился от четверых разъяренных мордоворотов. Уложил их рядком на асфальт – и, как говорится, даже вспотеть не успел. А тут… Н-да, нелегко придется с гражданином Подгорным.

– Ты хоть в полную силу с ним дрался? – уточнил Александр Борисович.

Филя усмехнулся:

– Смеетесь? Я еле ноги оттуда уволок. У него пальцы – как железные клещи. А кулаки – с пуд весом каждый.

– Ладно. Главное, чтобы он не насторожился и не ушел на дно.

– По идее, не должен. Я его таким отборным матом обложил, а под конец еще и бумажник у него из кармана вынул! Он явно принял меня за урку. – Филя вздохнул. – Правда, бумажник пришлось вернуть.

– Как это? – не понял Турецкий.

– Он не только хорошо дерется, он еще и бегает быстро, – объяснил Филя. – Пришлось вынуть из бумажника все содержимое и швырнуть в воздух. Пока он бумажки свои собирал – я и ушел. Хорошо еще, перед тем как выкинуть, в ксиву заглянуть успел.

Некоторое время Турецкий сидел на стуле, задумчиво глядя в темно-синий квадрат окна. Подполковник милиции – вот оно что! Черт возьми, это многое объясняет. Если он действительно замешан в этом деле, тогда легко понять, откуда у «мстителя» взялась информация на Ингу Лаврову. Легко понять, почему на местах преступлений не были найдены гильзы. Легко понять, почему преступник так умело заметал следы. Но… что, если все это совпадение? Нуда, есть у Подгорного в волосах седая прядь. И что с того? У сотен мужчин-москвичей есть в голове такая же прядь.

«А как же пудовые кулаки»? – спросил себя Турецкий,

Тоже мне примета. У меня они и у самого немаленькие. А у Поремского вон вообще медвежьи лапы. И потом, Филе сего аккуратными, как у девушки, руками, любая крупная мужская ладонь клешней покажется.

– Ну так что, Александр Борисыч, – подал голос начавший скучать Филя, – я пойду? Или есть еще дела?

– Иди, – кивнул Турецкий.

– Если что – свистите. – Филя встал из-за стола, крепко пожал Турецкому руку и отправился по своим делам.

27

– Да, Сань, подполковник Подгорный сам присутствовал на месте убийства режиссера Ханова. В этом нет ничего странного. Можно даже сказать – это часть его работы.

Вячеслав Иванович Грязнов выглядел скверно. Было видно, что он провел бессонную ночь. Сам он объяснил это простудой. Однако Турецкий догадывался об истинной причине бессонницы старого друга.

– Слав, говнюки есть везде. Так уж устроен мир. Так почему бы им не быть и в милиции? Ведь не заглянешь в душу каждому сотруднику.

– А я разве что говорю? – пожал плечами Грязнов. – У меня работа такая – отлавливать этих, как ты изящно выразился, «говнюков» и гнать их из органов поганой метлой. – Вячеслав Иванович положил руку на сердце. – Но приятного все равно мало. Представляешь, какая шумиха поднимется в прессе, если Подгорный и впрямь замешан в убийствах? Хотя меня даже не это тревожит. Люди-то что о милиции в очередной раз подумают? – вот в чем беда. Нас и сейчас каждая паршивая газетенка считает своим долгом мордой в грязь ткнуть.

– Еще неизвестно, что там на самом деле, – пожал плечами Турецкий. – Какого черта ему понадобилось убивать всех этих людей? Карьера? Ревность? Деньги? – Александр Борисович покачал головой. – Нет. Никаких видимых мотивов у Подгорного нет.

– А вывести порнографов на чистую воду? – подала голос Светлана Перова, до сих пор тихо сидевшая в углу кабинета с чашкой остывшего кофе в руке.

Грязнов и Турецкий повернули головы и посмотрели на нее. Турецкий усмехнулся:

– Нет, Свет. Подгорный работает в милиции почти столько же, сколько ты живешь на свете. Он видел такое, от чего у простого человека волосы на голове дыбом встанут. И не раз. У него холодный и практичный ум. Он не станет рыть себе могилу ради двоих подонков. Есть тысяча других способов свести с ними счеты.

– В таком случае тут что-то личное, – не сдавалась Света. – Вот вы назвали карьеру, ревность и деньги. Но вы забыли еще один великий мотив, о котором так часто пишут в детективных книжках.

– Правда?

Светлана кивнула:

– Да. Это… – Она вдруг запнулась и захлопала ресницами. – У меня появилась идея!

– В таком случае мы спасены, – съерничал Турецкий.

Света вспыхнула, а Грязнов мягко произнес:

– Какая идея, Свет?

– Ну так… не идея, а скорей предположение… – смутилась под взглядом Турецкого Светлана. – Нужно проверить табельное оружие подполковника Подгорного. Что, если все убийства совершены из него?

Александр Борисович достал сигареты и небрежно сказал:

– Я сам собирался это сделать.

– Ты бы еще три года собирался, – вступился за девушку Вячеслав Иванович. – Сегодня же этим займусь. А ты, Светлана, молодец. Если оружие окажется грязным и мы раскроем преступление, то в этом будет всецело твоя заслуга. А на Турецкого не обижайся. Он просто старый, завистливый хрыч и ворчун.

Светлана посмотрела на Турецкого и улыбнулась:

– Я знаю.

В дверь постучали.

– Да! – рявкнул Турецкий.

А кабинет вошла, нет – вбежала, запыхавшись, Галя Романова. Лицо раскраснелось. Высокая грудь вздымалась от тяжелого дыхания. Белокурые волосы были слегка встрепаны.

– Хочешь сообщить, что здание горит? – поинтересовался Турецкий.

Галя отрицательно тряхнула головой.

– Уже потушили? – не унимался Александр Борисович.

Галя махнула на него рукой, подошла к столу, взяла графин и налила в стакан воды. Грязнов проследил за ее действиями и ухмыльнулся:

– Н-да, с субординацией у женщин всегда были проблемы.

Галя выпила воды, вытерла рот тыльной стороной ладони и выпалили:

– Я только что узнала настоящую фамилию Павла Алмазова! Ну то есть не совсем его!

– Как это? – не понял Вячеслав Иванович.

А Турецкий глянул на Грязнова и красноречиво крутанул пальцем у виска.

Галя нахмурила брови:

– Зря смеетесь, Александр Борисович. Крепче держитесь за стул, а не то упадете! Алмазов – фамилия отца Павла Алмазова! А у его матери фамилия другая. И фамилия эта – Филиппова!

Грязнов и Турецкий вновь переглянулись.

– И что? – спросил Александр Борисович. – Фамилия как фамилия.

Романова досадливо вздохнула: дескать, бывают же такие тупые начальники.

– Дело в том, что, родив Павла, его мать вышла замуж второй раз. И родила дочь. И зовут ее – Виктория! Победа! Вот! – И Галя выразительно подняла два пальца, сложив их буквой «V».

Турецкий сглотнул слюну и сдавленно проговорил:

– Подай сюда графин… Мне надо выпить.

Глава третья
VICTORIA НА КРОВИ

1

На этот раз Алмазов выглядел несравненно лучше, чем в предыдущую встречу. Вот только синие глаза его потемнели, словно подернулись черной пеленой. И лицо слегка осунулось.

Турецкий жестом пригласил его сесть на стул. Тот словно бы нехотя подчинился.

Александр Борисович улыбнулся:

– Ну здравствуйте, Павел Маратович! Как я рад вас видеть.

– К сожалению, не могу вам ответить тем же, – пробурчал в ответ Алмазов.

Однако Турецкий остался приветлив и радушен.

– Вижу, ваши синяки почти рассосались, – дружелюбно заметил он. – Что, в новой камере народец подобрался спокойный?

Алмазов едва заметно усмехнулся и буркнул:

– Не жалуюсь.

– Ну и замечательно. Как говорится, одним поводом для волнений меньше.

Турецкий достал сигареты. Протянул пачку Алмазову, но тот отрицательно покачал головой.

– Ах да, вы же не курите, – вспомнил Александр Борисович и сунул в рот сигарету.

Дождавшись, пока он прикурит от зажигалки, актер нетерпеливо спросил:

– Вы говорили с Ларисой Подгорной?

– Говорил, – выпустил дым Турецкий.

– И что она?

– Сказала, что в первый раз слышит ваше имя. Так что, боюсь, отдуваться вам придется одному.

Аквамариновые глаза актера чуть не вылезли из орбит.

– То есть как – в первый раз? – изумленно проговорил он. – Это она сама вам сказала?

Турецкий кивнул:

– Угу.

Алмазов долго молчал, глядя в стол. Потом медленно, как бы с трудом, разжал тонкие, бледноватые губы и сказал:

– Вот гадина. Не зря еще классики говорили, что все бабы – стервы. Черт… А мне она казалась особенной. Не такой, как другие.

– Она и есть особенная. Видели бы вы, как лихо она меня отшила. Любо-дорого посмотреть! «Ничего не знаю, ничего не видела! А будете приставать – пожалуюсь брату!» Кстати, Павел Маратович, вы не знаете, чем так страшен ее брат?

Алмазов явно колебался: говорить, не говорить? Потом набрал полную грудь воздуха, словно собирался нырнуть, и выдохнул:

– Ее брат работает в органах.

Турецкий сделал вид, что не понял:

– В каких?

– Во внутренних, в каких же еще! Он подполковник милиции!

Актер уставился на Александра Борисовича, вероятно ожидая от него бурной реакции на эту удивительную новость. Но Турецкий остался спокоен. Он лишь равнодушно помахал рукой перед лицом, отгоняя дым, и сказал:

– Продолжайте.

– Подполковник милиции, – повторил Алмазов. – Зовут Никита Глебович. Больше я ничего о нем не знаю.

Турецкий посмотрел на него с укоризной и мягко сказал:

– Вот это уже неправда. Это ведь он поручил вам разослать конверты, да?

Актер молчал.

– Ну же, Алмазов! – поторопил его Александр Борисович. – В вашем положении нужно говорить правду, и только правду. Вину переложить не на кого, вы тут один. Так это подполковник Подгорный поручил вам разнести конверты с фотографиями? Да или нет?

Алмазов нахмурился и кивнул, не поднимая глаз на Турецкого.

Александр Борисович прищурил серые глаза:

– И он дал вам те фотографии, не так ли?

– Да. Только я не знаю, где он их достал. Честное слово, не знаю.

– Верю, – спокойно сказал Турецкий. – Как он это объяснил?

– Сказал, что эти прохвосты давно у него на крючке, но не хватает доказательств, чтобы их посадить. Сказал, что фотографии помогут упрятать их в тюрьму Но сделать все это нужно тайно, чтобы не подвести ребят, которые достали фотографии.

– И все?

Алмазов кивнул:

– И все.

– Н-да… Накурено здесь, вы не находите?

Актер рассеянно пожал плечами.

Турецкий встал со стула и подошел к окну. На улице начался дождь. Александр Борисович приоткрыл одну створку – ив кабинет вместе со свежим воздухом ворвались приглушенные звуки улицы. Стоя у окна, Турецкий повернулся к актеру и сказал:

– Знаете что, Павел Маратович… Расскажите-ка мне о вашей семье.

Лицо Алмазова дернулось как от пощечины.

– В смысле? – как-то нервно переспросил он.

– В прямом, – спокойно ответил Александр Борисович. – Кто ваша мать? Кто отец? Живы ли? Где живут и чем занимаются? Мне интересно все.

Актер судорожно облизнул губы и посмотрел на Турецкого исподлобья.

– А вам не кажется, что это не имеет отношения к делу? – резко спросил он.

Александр Борисович покачал головой:

– Нет, не кажется. Даже наоборот. Я думаю, информация о ваших родителях прояснит некоторые… темные стороны нашего с вами дела.

– У нас с вами нет никакого дела. Я все вам рассказал и добавить мне нечего.

Улыбка сползла с лица Турецкого. Губы его плотно сжались. Резче обозначились скулы. Теперь это было лицо не доброго друга, а безжалостного и хладнокровного инквизитора.

– Ну хватит, – с ледяной угрозой в голосе произнес Турецкий. – Вы не уйдете из этого кабинета, пока не ответите на все мои вопросы. Если понадобится, я буду допрашивать вас сутки напролет.

– Вы не имеете права. Женевская конвенция…

– Плевать я хотел на Женевскую конвенцию. Здесь, в этом кабинете, есть только вы и я. И один из нас двоих преступник.

– Я не преступник!

– А у нас есть доказательства! – рявкнул Турецкий.

Актер испуганно сжался на стуле, словно ожидая удара. И сразу стал каким-то беспомощным и жалким. Сердце Турецкого дрогнуло, но ледяная маска не сошла с лица. Алмазов судорожно сглотнул слюну и произнес:

– Хорошо. Моей мамы не стало несколько лет назад. Она долго болела. Ей даже сделали операцию. Но операция не помогла. Сейчас она лежит на Калитниковском кладбище. Хватит вам?

– Где делали операцию?

– В Мюнхене.

– Откуда деньги на операцию?

Актер мучительно наморщил лоб.

– Я продал дачу и машину.

– А отец?

– Отец старый, больной человек. Сейчас он на пенсии. Инвалид.

– Почему инвалид? Что случилось?

– Попал в автоаварию несколько лет назад. После этого получил инвалидность и вынужден был уволиться с работы.

– Кем работал?

– Преподавателем физкультуры в университете.

Турецкий помолчал. Затем негромко просил:

– И что, сильно покалечился?

– Ходит на костылях.

– Сочувствую. Тяжело вам, наверное, приходилось… с сестрой.

Алмазов замер, уставившись в столешницу, затем медленно поднял на Турецкого глаза.

– А при чем здесь моя сестра?

Александр Борисович пожал плечами:

– Не знаю. А вы? Что вы думаете по поводу…

Зазвонил телефон. Турецкий оборвал фразу на полуслове и снял трубку. Это была Света Перова:

– Александр Борисович, мы проверили оба табельных ствола. Они чистые.

– Заключение эксперта у тебя?

– Да, я занесу вам его через часок.

– Хорошо.

Александр Борисович положил трубку на рычаг и воззрился на Алмазова. Тот сидел на стуле понурившись и опустив голову.

– Вы, кажется, хотели, чтобы справедливость восторжествовала, – неторопливо заговорил Турецкий. – Так помогите ей. Я знаю, вам есть что рассказать о своей сестре.

Актер долго молчал, раздумывая над словами Турецкого. Когда он заговорил, голос у него слегка подрагивал:

– Вика младше меня на полтора года. Как только я родился, отец бросил нас. Я даже не видел его ни разу. Поэтому я никогда не называл Викиного отца отчимом. Только папой. Мы всегда были дружны с Викой. Как близнецы, понимаете? Она всегда и везде была лучшей, и я гордился ею. В школе Вика была отличницей, и я тоже взялся за учебу. Потом она записалась в секцию плавания, и я тоже записался. Дошел до второго юношеского разряда. В седьмом классе она увлеклась пением, и ради нее я выучился играть на гитаре… Можно сигарету?

– Уверены?

– Да.

Турецкий взял со стола пачку и протянул ее Алмазову. Тот подрагивающими пальцами вытянул из пачки сигарету и неумело вставил ее в рот. Александр Борисович поднес к сигарете зажигалку и крутанул колесико. Алмазов дернулся от пламени – так, что сигарета чуть не выпала у него из губ.

– Все нормально, – мягко сказал Турецкий.

Актер прикурил и затянулся. Лицо его искривилось, и он закашлялся. Турецкий подождал, пока Алмазов прокашляется, затем/ вынул у него из пальцев сигарету и вмял ее в пепельницу.

– Я думал, и правда успокаивает, – все еще покашливая, проговорил Алмазов.

– Успокаивает. Но не всех. Вам лучше не курить.

– Да. Наверно, вы правы. На чем я остановился?

– На том, что обожали сестру и старались во всем ей подражать.

Алмазов кивнул:

– Да. Вместе с ней я записался в театральную студию, и тут… – Алмазов рассеянно пожал плечами, – у меня открылся талант. Это было первое из увлечений Вики, которое и мне пришлось по вкусу. Вика была рада за меня. Страшно рада. Она все приговаривала: «Пашка, ты станешь великим актером! Марлон Брандо тебе в подметки не годится!» И я ей верил.

– Еще бы, – тихо сказал Турецкий.

– Что?

– Я говорю, что ваша сестра была права. У вас действительно талант.

– Спасибо. Но я не об этом… Когда я закончил школу, Вика уговорила меня подать документы в Щукинское училище и во ВГИК. В Щуке я слетел со второго тура. Во ВГИК не прошел по конкурсу. Вика страшно за меня переживала. Она даже хотела пойти к ректору ВГИКа и поругаться с ним, представляете?

– Судя по всему, она решительная девушка, – заметил Александр Борисович.

– Не то слово. А спустя год она сама закончила школу и тоже решила в поступать в театральный. Но мама с папой ее отговорили. Помню, мама даже плакала. А папа сказал: «Сначала получи настоящее образование. А потом уже пускай свою жизнь под откос самым приятным для тебя образом». И Вика сдалась. Она подала документы в МГУ, на юрфак. Никто не верил, что она поступит… Никто, кроме меня. Но она поступила!

Алмазов вновь закашлялся. Турецкий налил в стакан воды и пододвинул его актеру, Тот поблагодарил и отхлебнул большой глоток, держа стакан двумя ладонями, как держат дети.

– Полегчало?

Алмазов кивнул:

– Угу.

– Можете продолжать?

– Да.

И Алмазов продолжил рассказ…

2

Вика и в самом деле была лучшей. Везде. Сначала в школе, а затем и в университете. В ранней юности она даже слегка комплексовала по этому поводу, особенно когда один из одноклассников назвал ее выскочкой.

«Может, я и правда выскочка? – с грустью думала она. – Лезу везде, как будто меня просят».

После этого она даже попробовала не тянуть больше руку на уроке. Но кончилось это еще плачевнее. Опросив добрую половину класса и не получив толкового ответа, учительница остановила взгляд на Вике и, вздохнув, сказала:

– Ну что, Вика, я вижу, даже тебя утомили эти оболтусы. Ладно, иди к доске и расскажи своим бездарям одноклассникам, как на самом деле Печорин относился к судьбе и к фатуму. И кстати, объясни им, что такое «фатум» и почему одна из глав «Героя нашего времени» называется «Фаталист».

Делать было нечего, и Вика вышла к доске. И тут она увидела, как на нее смотрят одноклассники. Одни с ненавистью, кое-кто с презрением («Выскочка!» – так и кричали эти взгляды), но среди этих отвратительных взглядов попались два-три, в которых Вика прочла настоящее восхищение. Они словно бы говорили: «Давай, не подведи!»

«Буду рассказывать для них», – твердо решила Вика.

В тот день голос ее звучал как никогда звонко и уверенно. Получив очередную пятерку, Вика села на место и, нахмурив чистый лоб, сказала себе: «Больше ты никогда не будешь поддаваться придуркам. Никогда!»

В ту пору Вика была долговязой, очкастой жердиной с большими ногами и длинными, неловкими пальцами. Но она росла, и со временем восхищенных взглядов, следящих за ней из-за парт, становилось все больше и больше. И взгляды эти преимущественно принадлежали парням-одноклассникам.

К одиннадцатому классу Вика из долговязого и нескладного «гадкого утенка» превратилась в настоящую жар-птицу – предмет вожделений всех одноклассников мужского пола.

После школы Вика поступила в университет. Поначалу лекции по римскому праву навевали на нее только скуку. Пока лектор распинался у доски, вычерчивая на ее коричневом линолеуме меловые формулы и таблицы, она смотрела в окно и представляла, что это не обычная аудитория, а театральный зал! И что она молодая актриса, которой с минуты на минуту предстоит выйти на сцену.

– Девушка в четвертом ряду! – внезапно окликнул кого-то лектор.

Подружка толкнула Вику локтем вбок:

– Вик, это к тебе.

– Я? – удивленно повернулась Вика.

– Вы, вы! – кивнул лектор. – Может, вы повторите, что я сейчас сказал?

– Вы? Э-э…

– Вот именно – «э». На следующем семинарском занятии проверю ваши конспекты. И если у вас не будет хоть одной лекции пеняйте на себя.

Вот так. Как говорится – с небес на землю.

– Ну все, Викуся, приехала, – невесело усмехнулась подруга.

Вика вздохнула:

– Да. Похоже на то. И бывают же такие вредные преподы!

Поскольку в тетрадке у Вики не было ничего, кроме кошачьих мордочек и цветочков (пока она предавалась мечтам о театре, рука сама выводила эти забавные картинки), Вика в тот же вечер засела за конспекты. Скре-пя сердце переписывала она эту лабуду, но постепенно – от абзаца к абзацу, от темы к теме – стала втягиваться. К концу «экзекуции» Вика почти наизусть знала все, о чем говорилось в этих лекциях. И на ближайшем семинаре сразила «вредного препода» буквально наповал.

С тех пор дела в университете пошли на лад. Но с мыслью стать актрисой Вика расстаться не могла. Когда она увидела в газете объявление о наборе молодых актеров в народный театр, она почувствовала себя окрыленной. Настолько окрыленной, что в тот же день побежала по указанному адресу.

Театр оказался самым настоящим. И это прекрасное во всех отношениях обстоятельство чуть не сгубило Вику.

– Девушка, я набираю в труппу людей, у которых есть театральное образование, – сухо объяснил ей режиссер Виктор Янович.

– Я понимаю. Но прослушайте меня пять минут. Пять минут! Это все, о чем я вас прошу.

– У меня нет пяти минут.

– Пять минут есть у всех, – твердо заявила Вика. – Посидите сегодня вечером в ванне на пять минут меньше.

Виктор Янович удивленно на нее посмотрел:

– А гнев вам идет, – заметил он. – Что ж, считайте, что отсчет времени уже пошел.

Вика озабоченно нахмурила лоб и заговорила:

 
Чем хуже мне, тем бешеней мой муж!
Ужель на мне женился он затем,
Чтоб голодом морить свою супругу?
Я голодна, смертельно спать хочу.
А спать мешают бранью, кормят – криком.
Достань какой-нибудь еды мне, Грумио!
Не важно что, лишь было бы съедобно.
 

Вика с такой мольбой во взгляде посмотрела на Виктора Яновича, что он машинально ответил:

– Ну а телячья ножка, например?

– Чудесно! Принеси ее скорей!

Режиссер усмехнулся:

– Боюсь она подействует на печень. Что скажете о жирной требухе?

– Люблю ее. Неси, мой милый Грумио!

– Но, впрочем, вам и это будет вредно. А может быть, говядины с горчицей?

– О, это блюдо я охотно съем.

– Пожалуй, вас разгорячит горчица.

– Ну принеси мне мясо без горчицы.

– Нет, так не выйдет. Я подам горчицу. Иначе вам говядины не будет.

– Неси все вместе иль одно – как хочешь!

– Так, значит, принесу одну горчицу?

Лицо Вики стало лицом разъяренной фурии. Она завопила с еле скрываемым бешенством в голосе:

 
Вон убирайся, плут, обманщик, раб!
Меня ты кормишь только списком блюд!
Будь проклят ты с твоею гнусной шайкой,
Что лишь смеется над моей бедой!
Пошел отсюда прочь!
 

Тут Вика так топнула ногой, что Виктор Янович испуганно отлетел к стене. Лицо Вики мгновенно переменилось. Гневные морщинки на лбу разгладились, искры перестали сыпаться из синих глаз, и из злобной фурии Вика вновь превратилась в юную, славную девушку.

– Ну как? – с улыбкой спросила она.

– Бесподобно! – воскликнул Ханов. – Я даже в какой-то момент подумал, что вы разорвете меня на куски!

– Так вы принимаете меня в театр?

– Приму, но с двумя условиями.

– С какими?

– Первое – если вы пропустите хоть одну репетицию, я вас немедленно выгоню.

Вика улыбнулась и кивнула:

– Я согласна. А второе?

– Вы поужинаете сегодня со мной в ресторане?