Текст книги "Падение звезды"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

16

Весь следующий день Светлана Перова носилась по городу, встречаясь и беседуя с теми, кто мог опознать по описаниям парня, о котором рассказала Турецкому почтальонша. Ухача улыбнулась ей к вечеру.

– Говорите, синие глаза и конский хвост? – Один из друзей покойного режиссера Ханова задумался. – И при этом слегка шепелявит? – раздумчиво переспросил он. – Что-то знакомое. Что-то очень знакомое… Постойте. Да ведь в труппе у Ханова был такой парень! Ну да! Высокий и с длинными волосами. У него еще прозвище было такое забавное… Синеглазка – так, кажется.

– Вы уверены?

– На все сто! Я, помню, как-то спросил Витьку: а чего это, мол, у тебя Полоний пришепетывает? А он мне: зато посмотри, как играет! Живет на сцене!

– Значит, этот ваш Синеглазка играл Полония в «Гамлете»?

– Нуда. Вот только имени я его не помню.

– Что ж, спасибо вам огромное!

– Обращайтесь еще, всегда рад помочь.

Узнать имя актера по прозвищу Синеглазка было, что называется, делом техники. Уже через сорок минут Светлана знала, что шепелявого Полония зовут Павел Маратович Алмазов. Она немедленно позвонила Турецкому и обо всем доложила. Александр Борисович попросил Светлану подождать полчаса и тут же позвонил Вячеславу Ивановичу Грязнову с просьбой пробить это имя по базе данных МВД.

Через полчаса он перезвонил. Звонок застал Перову в кафе.

– Слушай меня внимательно, – сказал Турецкий. – Павел Алмазов привлекался четыре года назад по статье хулиганство. Дебоширил, ругался матом, а под занавес разбомбил коммерческий ларек.

– Как – разбомбил? – не поняла Светлана.

– Руками. Выбил стекла, сломал дверь. Набедокурил по полной программе.

– Но зачем? – удивилась Светлана.

– Выпить хотел, а денег не было. Так, по крайней мере, написано в протоколе.

– И чем все кончилось?

– Да ничем. Через несколько дней хозяйка киоска забрала своё заявление – и дело закрыли. Вот так-то.

Светлана хмыкнула:

– Интересное кино.

– И не говори. Хотелось бы поскорее посмотреть на этого «синеглазого дебошира». Уж больно интересная личность.

– Это легко устроить, – сказала Светлана.

– Правда?

– Угу. Я не теряла время зря и кое-что узнала. Павел Алмазов до сих пор играет в народном театре. Через час у них спектакль. «Виндзорские насмешницы» Шекспира.

– Что ты говоришь! И кого же играет наш синеглазый мальчик? Уж не Фальстафа ли?

– Вы будете смеяться, но именно Фальстафа!

– Не думал, что Фальстаф был худым и долговязым красавчиком. А вообще, ты знаешь, давненько я не бывал в театре.

– Удивительное совпадение. Я тоже.

– Значит, согласишься составить мне компанию?

– Если ваша жена не приревнует, – улыбнулась Светлана.

Турецкий засмеялся:

– А мы ей не скажем! Ну так как?

– В таком случае я согласна. Правда, еще не факт, что мы туда попадем. Я слышала, спектакль идете аншлагами.

– Не волнуйся. Уж как-нибудь просочимся.

На сцене рослый толстяк Фальстаф проткнул шпагой воображаемого противника и громогласно заявил:

– А ну его ко всем дьяволам, этого жалкого, бедного рогоносца! Я с ним незнаком. Впрочем, я ошибся, назвав его бедным. У этого ревнивого рогатого подлеца, говорят, уйма денег. Потому-то его жена мне так и понравилась. Она будет тем ключом, который откроет передо мной сундук этого подлого ревнивца.

– А вам бы не мешало знать его в лицо, сэр Джон, – заметил собеседник Фальстафа. – Хотя бы для того, чтобы избежать неприятной Встречи с ним…

– Очень я боюсь этого лавочника, торгующего соленым маслом! – Фальстаф вновь рассек шпагой воздух. – Он сойдет с ума от одного моего взгляда! Моя шпага засверкает как метеор над его рогатой башкой и приведет его в трепет! Ты можешь мне поверить, дорогой Брук, я поставлю этого мужика на колени, а ты будешь лежать в постели с его женой!

Фальстаф вложил шпагу в ножны. Затем повернулся к собеседнику и небрежно бросил:

– Приходи ко мне сегодня вечером, приятель. Форд – негодяй, а я еще один титул ему прибавлю: ты узнаешь, что он не только негодяй, но и рогоносец!

Тут толстяк повернулся и с гордо-независимым видом ушел за кулисы.

Турецкий наклонился к Перовой и зашептал:

– А убедительно играет, правда? И шепелявость почти не заметна.

– Да, очень талантливо, – согласилась Светлана. – И сколько экспрессии!

– Молодые люди, нельзя ли потише? – ' сердито зашептала на них соседка по ряду.

Турецкий поднес к губам палец, и Светлана с улыбкой кивнула.

17

Дождавшись конца спектакля, сыщики отправились за кулисы. По пути рослый парень с бейджиком «охрана» попытался встать у них на пути, но Турецкий махнул у него перед глазами раскрытым удостоверением, и парень, стушевавшись, отступил.

Гримерок, как и полагается, было несколько. Александр Борисович осведомился у проходившего мимо сэра Хыо Эванса, где здесь гримерка Фальстафа, получил ответ и направился к нужной двери. Светлана двинулась за ним, но Александр Борисович ее остановил:

– Свет, дай мне десять минут, хорошо?

– Хотите присвоить все лавры себе? – насмешливо спросила Перова.

– Хочу выпить с сэром Фальстафом хереса на брудершафт, – отшутился Турецкий. – И побеседовать с ним по-мужски, как и подобает благородным джентльменам.

– Только не особо увлекайтесь, – заметила Светлана и села на диванчик.

Турецкий постучал в дверь.

– Открыто! – услышал он в ответ.

Актер Алмазов успел снять парик и накладную бороду, а также достать подушку из-под камзола, из-за чего уменьшился втолщиневдва разаи помолодел лет на десять.

Он сидел перед зеркалом и стирал с лица грим тампоном, смоченным в специальном растворе.

– Здравствуйте, Павел Маратович! – поприветствовал его Турецкий.

– Э-э… – Продолжая орудовать тампоном, Алмазов бросил на гостя косой взгляд. – Здравствуйте.

Надо сказать, что шепелявил он совсем чуть-чуть.

– Позвольте вам сказать, вы замечательно играли!

– Правда? – Алмазов самодовольно усмехнулся. – Мне тоже кажется, что я сегодня был в ударе. А вы, простите, кто?

– Поклонник вашего таланта. И не только актерского.

Тампон замер в руке актера.

– Что-то я не понял.

– Сейчас поясню.

Александр Борисович подошел к столику и поднес к глазам Алмазова удостоверение.

Тот внимательно прочел. Турецкий заметил, как дрогнули у него губы.

– Следователь? – переспросил актер упавшим голосом.

– Старший следователь. По особо важным делам.

Алмазов выдавил улыбку:

– Какое же особо важное дело привело вас сюда?

– Вы разрешите мне присесть?

– Валяйте, – пожал плечами хозяин гримерки.

Турецкий сел на стул. Поскольку он ничего не говорил, Алмазов продолжил машинально протирать лицо тампоном. Александр Борисович по-прежнему молчал, задумчиво наблюдая за тем, как актер смывает грим. Немая сцена продолжалась с полминуты. Наконец Алмазов не выдержал: он швырнул тампон на столик и, резко крутанувшись на своем вертящемся кресле, повернулся к Турецкому лицом.

– Ну! – громко сказал он. – И что вам от меня нужно?

– Признание, – спокойно ответил Александр Борисович.

Актер удивленно открыл рот.

– Признание в чем?

– Для начала в том, что утром двадцать седьмого апреля сего года вы бросили конверт с фотографиями в почтовый ящик господина Копылова.

– Что еще за выдумки? – нахмурился Алмазов. – Я что, похож на почтальона?

– В том-то и дело, что не очень. Поэтому настоящего почтальона – Лидию Петровну Терентьеву – и насторожили ваши действия.

– Не знаю я никакую…

– Молчать, – жестко произнес Турецкий, нахмурив брови. – Я еще не закончил. Лидия Петровна прекрасно запомнила и вас, и номер ящика, в который вы бросили конверт. Она опознала вас по вашей фотографии. Опознание было официальным, свидетельством чему имеется следственный протокол под номером восемь.

При слове «протокол» актер поежился, что не ускользнуло от внимательных глаз Турецкого.

– Этот протокол развязывает нам руки, – резко сказал он. – Свидетельство Терентьевой примет к рассмотрению любой суд. И уж тем более суд присяжных, на который вы, должно быть, рассчитываете.

– Что-то я ничего не понимаю, – пробормотал Алмазов. – Какой суд?

– Российский! – все так же резко ответил Александр Борисович. – Можете считать, что ваша вина уже доказана. А что я сижу тут и пытаюсь беседовать с вами по-человечески – это только из уважения к. ва-шему таланту, который вам придется зарыть в цементный пол камеры лет этак на пятнадцать.

Турецкий небрежным движением достал из кармана пачку сигарет. Алмазов почти с испугом следил за его действиями. Парень был совершенно сбит с толку.

– Вам когда-нибудь приходилось играть женские роли? – поинтересовался Турецкий, закуривая.

– Еще н-нет.

– Ничего страшного, в камере наверстаете. Там вам создадут для этого все условия.

Лицо Алмазова стало мертвенно бледным.

– Итак, я слушаю, – не давая ему опомниться, повысил голос Александр Борисович. – Кто приказал вам бросить конверт в ящик Копылова?

– Н-никто. Я сам… Сам бросил.

– Для чего?

– Я хотел, чтобы он… чтобы они… Я хотел наказать мерзавцев, которые наживаются на детях.

Турецкий холодно усмехнулся:

– Ну разумеется. Чтобы они «сошли с ума» от одного вашего взгляда. Чтобы ваша «шпага засверкала, как метеор» над их головами. Так, что ли? Оставьте эту чушь для сцены, Алмазов! Вы не Фальстаф, ая не Брук. Быстро говорите – чье поручение вы выполняли?!

Последний вопрос Турецкий почти прокричал – холодно, с клокочущей злобой в голосе. Алмазов совсем обомлел. По его лицу потек пот. На глазах заблестели слезы.

– Почему вы на меня кричите? – дрожащим голосом спросил Алмазов. – Вы… не имеете права так со мной разговаривать.

– Имею. Я представитель власти. А вы преступник.

– Я не…

– Кто поручил вам бросить конверт в почтовый ящик? Ну?

На мгновение бледное лицо актера оцепенело. Затем к щекам его прилила кровь – и он раздвинул губы в усмешке.

– Вы не имеете права со мной так разговаривать, – повторил он, на этот раз абсолютно спокойным голосом.

– Я говорю так с вами, потому что желаю вам добра, – спокойно парировал Александр Борисович. – Я хочу вам помочь, понимаете? Но для этого мне нужно, чтобы и вы мне немного помогли. Итак, кто этот человек? Назовите его имя, и я оставлю вас в покое.

Актер закрыл лицо ладонями и сидел так несколько секунд. Потом отнял ладони от бледного лица и сказал:

– Я сам все это придумал. И сам осуществил. Я украл фотографии из студии. Больше я ничего вам не скажу!

Некоторое время Турецкий молча смотрел на Алмазова, потом вздохнул и сказал:

– Одевайтесь. Я задерживаю вас по подозрению в убийстве.

Алмазов воспринял эти слова стоически. Казалось, слово «убийство» не произвело на него абсолютно никакого эффекта.

– Вы позволите мне переодеться? – с удивительным спокойствием спросил он.

– Да, конечно, – кивнул Александр Борисович. Затем внимательно оглядел гримерку и добавил: – Я даже выйду, чтобы вам не мешать.

– Ну что там? – спросила Светлана, когда Турецкий вышел.

Александр Борисович махнул рукой:

– Пришлось самому сыграть небольшую роль.

– И как?

– Не очень. Хотя я чувствовал, что был близок к успеху.

– То есть?

– Видишь ли, я сразу – по тому, каким тоном он говорил, по его ужимкам – понял, что человек он слабый и пугливый. И все-таки недооценил его.

– А вы, однако, психолог, – улыбнулась Светлана.

– Какой там, к черту, психолог, – досадливо дернул щекой Турецкий. Потом усмехнулся: – Хотя поработаешь с мое – тоже станешь Фрейдом… Черт, зажигалку в гримерке оставил. У тебя есть зажигалка?

– Да. Вот.

Светлана достала зажигалку и дала Турецкому прикурить.

– Этот парень работал на кого-то, – сказал, махая дымящейся сигаретой, Турецкий. – На человека с сильной волей, которого он сам безмерно уважает. И раз он сейчас не раскололся – после прессинга, который я ему устроил, – то уже не расколется никогда. Попомни мои слова.

– Что же мы будем делать?

– Нужно узнать всю подноготную нашего синеглазого Фальстафа. Семья, друзья, деловые связи… Все. Вряд ли он убил Ханова, но вполне мог послужить наводчиком. Нужно тщательнее покопаться в том старом деле, по которому он привлекался. Непохож он на человека, способного разгромить коммерческий ларек.

– А может, вы его не раскусили? Может, он просто косит под слабака? Он ведь все-таки актер.

Турецкий хотел возразить, но неожиданно смирился. Лишь пожал плечами и заметил:

– Все может быть. Как там у Державина?.. «Но те-мен, мрачен сердца свиток. В нем скрыты наших чувств черты».

– О! А вы еще и поэзией увлекаетесь?

– Я, Света, увлекаюсь жизнью. А в жизни всякое бывает. Поэтому, если я однажды начну цитировать Коран или Аллу Пугачеву, ты сильно не удивляйся.

– Как скажете, – улыбнулась в ответ Перова.

Александр Борисович затушил сигарету о край урны и посмотрел на часы:

– Что-то наш дорогой Фальстаф долго не выходит.

– Да. Пора бы ему переодеться.

– Пойду гляну, чем он там занимается.

Александр Борисович подошел к двери гримерки и постучал. Ответа не последовало. Турецкий удивленно глянул на Перову. Она пожала плечами. Александр Борисович толкнул дверь и вошел. Едва фанерная дверь захлопнулась у него за спиной, как он почувствовал, как что-то твердое ткнулось ему в висок. А негромкий, шепелявый голос произнес:

– Тихо, Турецкий. Двинетесь – убью.

18

– Ну и что все это значит? – поинтересовался Александр Борисович.

– Я больше не сяду на нары, – прошепелявил Алмазов. – С меня хватит и той недели. Четыре года назад.

– Это когда вас упекли за хулиганство?

– За хулиганство, которое я не совершал! – резко сказал актер.

Турецкий попробовал повернуться к нему лицом, но ствол пистолета больно врезался ему в висок, и он поморщился:

– Осторожнее с этой штукой. Не дай бог, выстрелит. Хотя она наверняка не настоящая. Ведь вы актер, а не киллер.

– Не волнуйтесь, настоящая!

– Между прочим, четыре года назад вас освободили. Ошибку исправили.

Алмазов усмехнулся:

– Думаете, я не знаю, как вы там свои делишки обделываете? Сначала шьете невиновному человеку преступление, которое он не совершал. А потом требуете от него все что пожелаете.

– И кто же так ужасно с вами обошелся?

– Сами знаете кто. Теперь он в аду. Жарится на медленном огне. Жаль, что не могу посмотреть на это собственными глазами.

– Если не опустите пистолет, у вас будет такой шанс.

Актер прищурил синие глаза:

– Угрожаете?

Александр Борисович тихонько покачал головой:

– Нет, предупреждаю. Ладно, Алмазов. Хватит играть, мы с вами не на сцене. Опустите ствол, и даю вам слово, что это останется между нами.

– Дырка у вас в голове останется, вот что! В общем, так. Сейчас мы с вами пойдем к вашей машине. Вы – впереди, я – сзади. У меня в руке будет пистолет. Если что-то пойдет не так, я выстрелю не задумываясь. Вам ясно?

– Ясно. А если промахнетесь?

– Не промахнусь. Я занимался стрельбой и имею спортивный разряд.

– Правда? – Александр Борисович вздохнул. – В таком случае я действительно влип. Могу я узнать, куда мы поедем? Так сказать, маршрут нашего путешествия.

– Поедем туда, куда я скажу. А теперь – к выходу! И не играйте со мной, Турецкий.

– С вами поиграешь, – пробурчал Александр Борисович и медленно повернулся лицом к двери.

Они вышли из гримерки гуськом. Сначала Турецкий, потом Алмазов.

У двери остановились. Актер огляделся – коридор был пуст.

– Пошли на улицу, – приказал Алмазов.

Они двинулись к выходу.

– Кстати, раз уж вы так усугубили свое положение… – начал Турецкий, – может, признаетесь в том, что убили режиссера Ханова?

– Перебьетесь!

– Вы же все равно сожгли за собой мосты. К тому же теперь я знаю, что вы отличный стрелок. И что владеете искусством грима. Улики против вас.

Турецкий обернулся, но актер грубо ткнул его пистолетом в спину:

– Топайте и не оглядывайтесь.

– Какой вы грубый, – «обиделся» Турецкий. – Скажите, мистер Фальстаф, а генерала Мамотюка убили тоже вы? Постойте-постойте… Уж не его ли люди засадили вас тогда в изолятор?

– Помалкивайте!

Продолжая шагать к выходу, Александр Борисович кивнул:

– Похоже, что я попал в точку. Вот вам и мотив. Вы здорово вляпались, сэр Джон!

Они дошли до двери, ведущей на улицу.

– Открывайте, – приказал Алмазов. – Только спокойно.

Александр Борисович открыл дверь и вышел на свежий воздух.

– Только, ради бога, осторожнее! – странно сказал он. – И не повреди голову.

– К стоянке! – рявкнул Алмазов.

Александр Борисович сделал пару шагов по направлению к стоянке, и в этот момент за его спиной послышался звук глухого удара и вслед за тем – чей-то негромкий стон. Турецкий обернулся, и как раз вовремя, чтобы подхватить на руки потерявшего сознание актера.

– Здорово ты его, – сказал Турецкий, сидя на корточках и разглядывая поврежденную голову Алмазова. – Я же просил – не повреди голову. Похоже, у него сотрясение.

Алмазов застонал и приоткрыл глаза.

– Это был единственный шанс быстро его отключить, – упрямо ответила Перова, глядя на актера. – Иначе он мог выстрелить.

– Кстати, ты проверила его ствол?

– Нет.

Турецкий поднял с земли пистолет актера и внимательно осмотрел.

– Так я и думал, – досадливо сказал он. – Игрушка. Часть реквизита.

– Если б знала, пнула бы его по заднице, – сердито сказала Светлана.

– Ничего. Похоже, он уже пришел в себя. Павел Маратович, вы как?

– Но… нормально. – Алмазов приподнялся на локте и поморщился. – Голова… болит…

– Это пройдет, – утешил его Александр Борисович. – Но вы тоже хороши. Какого черта вам понадобилось изображать из себя Рэмбо? Неужели вы и правда хотели сбежать?

– Да.

– Странный вы народ – актеры, – резюмировал Турецкий. – Сами идти сможете?

– Смогу.

Турецкий помог незадачливому актеру подняться с земли, поддерживая его под локоть.

19

Константин Сергеевич Чернов, бывший владелец кастингового агентства «Шарм», а ныне заключенный следственного изолятора, смущенно огляделся. В камере находилось еще пять мужиков с рожами уголовников.

«Вот уроды, – подумал Чернов. – Явные рецидивисты».

Один из заключенных подошел к кровати Чернова и присел рядом. Это был худой и жилистый, как высохший лист, человек с морщинистой физиономией орангутанга.

– Слышь, брателла, за что тебя? – хрипло поинтересовался «орангутанг».

– Да так, – нехотя ответил Чернов. – Тачку ворованную купил, а теперь все на меня валят.

– Бывает. Сигареты есть?

Константин Сергеевич покачал головой:

– Нет. Бросил.

– Зачем? Чтобы в гробу здоровым и красивым лежать? – Арестант хрипло рассмеялся, словно пес залаял.

Чернов улыбнулся, а про'себя подумал: «Урка чертов. Я уйду а ты сдохнешь здесь и плесенью покроешься».

– Чалился раньше? – поинтересовался «орангутанг».

– Что? – не понял Чернов.

– Я грю: это у тебя первая ходка?

– В смысле – сидел ли я раньше? – Чернов покачал головой. – Нет, не сидел. – Чернов знал, что. в местах, подобных этому, ценят криминальные знакомства, поэтому, приосанившись, добавил: – Но у меня много друзей, которые сидели.

«Орангутанг» сложил узкий лоб гармошкой:

– Да ну? И кто же это, например?

Константин Сергеевич припомнил кличку одного из сотрудников охраны «Шарма», которого он долго не хотел принимать на работу из-за судимостей, но потом принял с пониженным окладом, и сказал:

– Гоша Посадский. Слыхал про такого?

– Посадский?

«Орангутанг» обернулся и посмотрел на тучного мужчину в спортивном костюме, лежащего на соседней кровати. Тот зевнул и лениво кивнул головой. «Орангутанг» вновь повернулся к Константину Сергеевичу:

– Верно, есть такой. Только, говорят, он соскочил. В офисе теперь работает.

– Да, – кивнул Чернов. – У меня. Я его на работу и взял. По дружбе.

Морщинистая рожа «орангутанга» замаслилась.

– О! – ухмыльнулся он. – Так ты у нас богатый? Чем владеешь?

«Зря я это сказал», – досадливо подумал Чернов. Но исправлять ситуацию было уже поздно.

– Да так – небрежно ответил он. – Небольшая фирма. Продаем косметику и лекарства.

– И хорошие башли зарабатываешь? – продолжил любопытствовать собеседник.

– Когда как.

– Ну, например, сколько?

Чернов пожал плечами:

– Ну., точно даже и не скажу..

– А точно и не надо. Давай приблизительно. Да не менжуйся ты, тут все свои!

– Ну… – вновь замычал Константин Сергеевич. – Иногда двадцать тысяч. Иногда меньше.

– Это что – долларов, что ли?

– Да.

– В месяц?

– Э-э… Да. А что?

«Орангутанг» вновь повернулся к тучному человеку в спортивном костюме:

– Слышь, Батя, сколько на аспирине и креме от геморроя зарабатывать можно!

– Можно и больше, – пробасил тот, почесывая толстый живот, обтянутый белой футболкой. – Если умеючи.

– В последнее время дела не очень, – поспешно добавил Константин Сергеевич. – С лицензированием проблемы. И вообще..!

– Да ладно, не оправдывайся, – «успокоил» его «орангутанг». – Мне, сколько ты за месяц зарабатываешь, на один поход в кабак не хватит. По ходу ты здесь самый нищий!

Он оглянулся, ища поддержки у арестантов. Те вяло засмеялись.

Чернов тоже улыбнулся. «Орангутанг» тут же перестал смеяться и вдруг неожиданно резко спросил:

– Че ты скалишься, фраер?

Улыбку как ветром сдуло с дородного лица Константина Сергеевича.

– Я?

– Че скалишься, спрашиваю? Я че, на клоуна похож?

– Нет. Просто я… Извини, если обидел.

«Орангутанг» уставился на Чернова мертвым, немигающим взглядом. Потом вдруг оттаял и, щербато улыбнувшись, сказал:

– Да ладно, брателла, не менжуйся. Это я типа пошутил. Че, не смешно разве получилось?

На этот раз Константин Сергеевич поостерегся улыбаться. Он лишь дернул уголком губ – чуть-чуть, едва заметно – и сказал:

– Нормально.

Затем поерзал упитанным задом на нарах и демонстративно зевнул.

– Спать хочешь? – осведомился арестант.

Чернов кивнул:

– Да. Ночь была тяжелой.

– Ну вздремни. У нас это не запрещено.

К облегчению Чернова, «орангутанг» поднялся с кровати. «Слава богу», – подумал Константин Сергеевич и прилец опустив большую голову на плоскую подушку.

От пережитых задень волнений на него навалилась усталость, и вскоре он крепко заснул.

Проснулся Чернов от хриплого шепота. Шепот этот звучал совсем рядом, почти в голове у Константина Сергеевича, обжигая ему правое ухо:

– Проснись, фраерок! Слышь! Просни-ись!

Чернов открыл глаза и чуть не вскрикнул от боли.

Руки ему держали двое заключенных. А третий, тот самый тощий «орангутанг», склонившийся над ним, зажал ему ладонью рот. «Орангутанг» усмехнулся, ощерив щербатые, желтые зубы:

– Малява на тебя пришла, фраерок.

Константин Сергеевич дернулся, но руки были крепко прижаты к постели.

– Хорошо ты нам про аспирин и крем пел, сука, – хрипло продолжил «орангутанг». – Асам, пока мы тут на нарах чалимся, детишек пялил. И другим извращенцам продавал. Педофил вонючий. Хорек, юля.

Сердце у Чернова испуганно забилось. Он вновь попытался высвободиться, но вновь безуспешно.

– Тихо, – прохрипел «орангутанг», обдав лицо Чернова гнилой вонью. – Тихо, сучонок. А то порежу – больно будет.

Чернов замер.

– Ты в Христа веришь?

Чернов кивнул.

– Тогда молись, – сказал «орангутанг».

«Это конец, – пронеслось в голове Чернова. – Нет! Они не посмеют!»

– Ну как? – спросил «орангутанг». – Помолился?

Чернов закрутил головой.

– Твои проблемы. Умри, сука. – «Орангутанг» набросил ему на лицо подушку.

Тело Чернова выгнулось дугой. Он задергался с бешеной силой как сумасшедший. Но уголовники крепко прижимали его к кровати. Вскоре Чернов затих.

«Орангутанг» для верности выждал еще полминуты, затем убрал подушку с лица Константина Сергеевича.

– Чалый, неси удавку, – приказал он одному из подручных. – Будем делать самоубийство.

Пока Чалый доставал удавку, «орангутанг» посмотрел в лицо Чернову и проговорил без всякого сожаления:

– Кончился, падла. Надо бы руки помыть после этой мрази.

– Жаль, что без боли кончился, – сказал один из подручных. – Надо был о заточку ему в живот засадить. Чтоб подергался подольше.

– Ага, – усмехнулся «орангутанг». – Чтобы на его свинячий визг менты сбежались?

– Да, ты прав. Но все равно жаль.