Текст книги "Первая версия"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

Одна из трех комнат была приспособлена для отдыха. Там стояла широкая трехспальная кровать, некогда получившая в народе крамольное название «Ленин с нами». Люстра с пятью рожками напоминала о славных временах распределителей. Цветы на широких подоконниках, тяжелые бархатные шторы бордового цвета на окнах, а под ними– тюль с люрексом, могли бы навести случайного посетителя (хотя таковых здесь не бывало) на мысль о том, что эта обстановка более всего соответствовала бы среднего пошиба борделю, а уж никак не явочной квартире разведывательной службы. «Роскошь» осталась с тех времен, когда речь шла о другом предназначении квартиры. Просто полковник Фотиев решил ничего не менять. Он не любил зря тратить народные деньги.

Единственное, что он позволил приобрести, и то лишь руководствуясь государственными интересами, – это компьютеры, факсы, радиотелефоны, необходимые для работы. Так же, как и бар в комнате-гостиной, и мягкие кожаные диваны в кабинете. Бар использовался по прямому назначению – для создания непринужденной обстановки, диваны же использовались по-разному. Сам Фотиев, грешным делом, любил иногда там вздремнуть. В спальню он перебирался только в тех случаях, если приходилось оставаться в Южинском всю ночь.

Гостиная была самой просторной комнатой в квартире. Здесь тоже во всем ощущались следы прежней «роскоши», слегка потрепанной. Вдоль левой стены – от входа до окна – стояла классическая чешская стенка с множеством отделений, ее лак пообтерся, но все еще хранил следы былого блеска. Вокруг овального стола у окна стояло три громоздких и неудобных кресла. Самым приятным и комфортным местом в гостиной был диван с высокой спинкой, справа от входа. Рядом с ним стоял зеленый торшер, перед диваном – невысокий журнальный столик. Сразу за ним – телевизор с необъятным экраном, «Панасоник» последней модели с видеомагнитофоном. Огромное количество видеокассет занимало почти все ниши чешской стенки.

Сегодняшнего «гостя» Фотиев, как всегда, принимал в своем кабинете.

– Ну что, Сеня, с лица сбледнул? Все на баб последние силы растрачиваешь? А ведь ты государству нужен.

– Какие уж тут бабы, Володя. Тут со своей бы паритетные отношения сохранить. Как бы на сторону гулять не стала. Правильно говорят, не женись на молоденькой. Больше расстройства, чем удовольствия. Скачет как коза, тут в Париж ей, видите ли, понадобилось срочно. Бросай все дела и служи при ней переводчиком. В дамских-то магазинах!

– Сам выбирал, тебя предупреждали.

– Знаешь, пока сам не вляпаешься, чужой ум не поможет. Потом, все же и положительные стороны имеются. Исключительно эстетические. Эстетика тоже не самое последнее место в жизни занимает... – Филин развалился на мягком кожаном диване, видно было, что он чувствует себя здесь как дома.

Он, конечно, слегка лицемерил, жалуясь на новую жену. Просто эта манера чуть подтрунивать друг над другом сохранилась у них едва ли не с первого знакомства, когда оба работали в Штатах.

– Как там наш любезный друг Стамбульский?– с интересом осведомился Фотиев.

Его волчьи уши, заостренные кверху, напряглись в ожидании серьезного ответа, хотя лицо еще как бы пребывало в предыдущей легкомысленной беседе. Чтобы перевести разговор в более серьезное русло, он добавил:

– Как он отреагировал на наше предупреждение? Столь мягкое и ненавязчивое?

– Ну я провел с ним политинформацию на тему геополитики. Он производит впечатление человека неглупого и понимающего. Глаза у него умные. По нашим данным, он – следователь достаточно высокой квалификации. На счету у него немало раскрытых серьезных дел. По свидетельству наших коллег, имевших с ним дело, на контакт идет достаточно легко, но с крючка всякий раз срывается. В этом деле он упрям, как мул. Каких только наживок не использовали... Вот женщин он любит, да и они его не обижают. Этот вариант вы, надеюсь, не упустили?

– Обижаешь, старик. Это у нас первым делом. С ним работает сама Линда. Мы ее специально для таких дел и бережем. Чтоб не потускнела раньше времени. Пусть себе совмещает приятное с полезным. – Фотиев рассмеялся, ему понравилась собственная шутка.

– Слушай, Кардинал... – Филин назвал Фотиева давним прозвищем, которое сначала было агентурным именем, а со временем накрепко приклеилось к хитрому и удачливому Владимиру Петровичу.

Фотиев в глубине души очень любил, когда его так называли – это имя соответствовало его самоощущению, а отчасти и его не столько служебному, сколько реальному положению в Службе внешней разведки. Следовательно – и в иерархии государственной власти.

Слушай, Кардинал, – повторил Филин, – что слышно о нашем проекте наверху?

– Шеф представил подготовленный нами доклад Президенту. Похоже, он был воспринят вполне адекватно. В последнее время Президент стал мне нравиться больше. У него, кажется, проходит «демократический» угар, на него все меньшее влияние оказывают Шумейки, Гайдары, Шахраи. Во всяком случае, после того как мы убрали обнаглевшего Бурбулиса, уже никто из новых людей так близко к Президенту не стоял. Изменилось и отношение Президента к разведке. Он очень внимательно оценивает аналитические данные, представляемые нами.

Фотиев расхаживал по комнате, это была его обычная манера разговора.

– Под такой приятный разговор неплохо бы и причаститься, а, Кардинал? – Не ожидая ответа. Филин разлил по микроскопическим серебряным рюмочкам фирменный напиток Фотиева – рябину на коньяке. – Божественный напиток! – привычно нахваливал он.

Приложившись к рюмочке, Фотиев вновь стал мерить шагами комнату по диагонали:

– Доклад был подготовлен в драматическом ключе. Первая часть его посвящена активизации действий западных разведок, происходящей ныне на территории СССР.

Фотиев усмехнулся:

Мой язык так и не приучился выговаривать слово «бывшего», да, думаю, это и не понадобится. Конечно, название у нашего нового государства, которое мы создадим, будет поблагозвучнее, но по сути это будет возрождение нашей великой страны. Окончательно в сторонники такой модели развития России Президента записывать рано, но не безнадежно.

В комнате стало немного душно. Фотиев отодвинул штору, открыл окно и снова запахнул штору.

Второй год без отпуска, – пожаловался он Филину. Но голос его звучал скорее гордо, чем устало. Похоже было, что ему нравилось казаться самому себе сверхозабоченным государственными делами человеком.– Итак, продолжим наши игры,– вернулся он к главной теме разговора. – Общественное мнение в республиках через контролируемые нашими людьми средства массовой информации вполне подготовлено к тому, чтобы вести речь о восстановлении нашей державы. Той же Украине уже не нужны ни моря, ни корабли. Им нужна колбаса. Колбасу мы им дадим. Собственно, этой самой «колбасе» и была посвящена основная часть доклада. Пока рано хлопать в ладоши и говорить о реальном восстановлении, но мы предлагаем в рамках СНГ создать не опереточные, а вполне серьезные надгосударственные структуры. На внешнем уровне все республики остаются «суверенными» – нехай хавают свой суверенитет. Но надгосударственные структуры, что-то вроде правительства СНГ, на первом этапе возьмут на себя координацию функционирования общего экономического пространства. Выпуск денег сосредоточится исключительно в руках Центрального банка России. Все это нужно делать поэтапно, подготавливая к каждому новому шагу общественное мнение, а на Запад надо плевать. – Фотиев картинно плюнул в сторону окна. – Плевать надо на Запад, – повторил он еще раз с видимым удовольствием. – Хотя они, конечно, будут нам постоянно мешать. Кому нужна сильная Россия? Особенно на втором этапе, когда будут созданы, точнее воссозданы, единые вооруженные силы, предназначенные для охраны общих внешних границ.

– Смотри-ка, смотри, – перебил его Филин, указывая на окно, – голуби целуются!

За окном и вправду два облезлых голубка нежно ворковали, соприкасаясь клювами. Фотиев махнул рукой, прогоняя птиц:

– Вот гады! Все окно засрали!

Птицы взметнулись в небо, оставив на стекле длинную белую полосу...

– В будущем, в которое я верю, – вернулся Фотиев к делам более серьезным, чем охота на птиц, – создастся мощнейший Евразийский союз, где главную роль будет играть, естественно, Россия. Однако прежде необходимо консолидироваться в рамках наших исконных территорий. Я имею в виду территорию Российской империи приблизительно в границах до семнадцатого года. На первом этапе от достаточно эфемерного СНГ мы должны перейти к конфедерации.

– Не лучше ли вести речь о федеративном будущем нашей страны, – поинтересовался Филин.

Ты не дал мне договорить. Конфедерация – это, во-первых, этап отчасти предварительный. Во– вторых, исходя из сегодняшней обстановки и прогноза на ближайшее будущее, если все пойдет по нашему сценарию, можно вполне вести речь о федеративном устройстве, распространяющемся на славянский массив наших территорий. Тут главное не торопиться, но и не опоздать. Спешка нужна только при ловле блох, вместе с тем – кто не успел, тот опоздал.

Фотиев засмеялся отрывисто, словно призывая оценить его шутку:

– Именно о возможном опоздании и шла речь в заключительной части доклада Президенту. Мы кладем аргументы как бы на две чаши весов. Если все будет развиваться по нашему сценарию, то конфронтация с Западом неизбежна. На глубинном уровне это будет напоминать «холодную войну», но мы ее выиграем. Если же события пойдут другим путем, то мы со временем превратимся в третьеразрядную колонию, разряженную в пух и прах, но не играющую в мировой политике никакой серьезной роли. По мне, так предпочтительнее, как в прежние времена – с голым задом, но полностью увешанным оружием...

– Ну, допустим, с голым задом мы особо никогда не ходили... – весело, почти по-мальчишески засмеялся Филин.

Фотиев улыбнулся:

– Да это я фигурально, сам понимаешь. Что нашему народу нужно? Кажется, что в жизни ему нужны только жратва, выпивка, хата и баба. Но это только поначалу кажется. Потом он опомнится, нос кверху начнет задирать, мол, великая нация, Иван сам с усам, но будет поздно. Народ – дурак, он только задним умом крепок. Наша роль в том и заключается, чтобы этим самым «задним умом» и быть. Только вовремя.

На широком письменном столе зазвонил телефон. Фотиев снял трубку. Выслушав сообщение и положив трубку на рычаг, он несколько раз молча прошелся из угла в угол.

– Что, Кардинал, дурные вести? – осторожно спросил Филин, пригубливая рюмку.

– Да, неприятность. Убита балерина Лебедева. В своей квартире сегодня утром. По всему выходит, что нейтрализовывать надо не только Турецкого, но и кое-кого еще. Боюсь, это не простая уголовщина. Из квартиры ничего не украдено, но все перерыто. Сдается мне, искали именно то, что мы давно изъяли. Те самые копии контрактов, по которым под видом товаров народного потребления и медикаментов, по нашим сведениям, проходило оружие.

– Что, балерины нынче торгуют «Калашниковыми»?

Да нет, Лебедева здесь седьмая вода на киселе, как, впрочем, и убитый Дэвид Ричмонд. Здесь гуси более лапчатые орудовали. Я сам пока всего не знаю. Мои люди этим делом сейчас вплотную занимаются. И Турецкий наш свет Стамбульский в ту же сторону роет. Пусть пока роет, да не зарывается. Такие люди нам не помешают, хотя если начинают мешать... Я думаю, что через какое-то время мне следует с ним встретиться. Главное, чтобы он к истории Кларка не успел приблизиться. Нам не нужны лишние жертвы. С обеих сторон. Шеф очень озабочен тем, что дело продолжают «копать». По своим каналам он уже выходил на Генпрокуратуру, но они пока упрямятся. С одной стороны, от сильной руки нашей отвыкли, с другой – на личное распоряжение Президента ссылаются. Мало ли какие распоряжения Президент рассылает. Что ж теперь, каждое выполнять следует? – В голосе его звучало искреннее недовольство. – Неудачно, конечно, с Кларком вышло, – продолжил он после минутного раздумья. – Прокол наш, ничего не скажешь. Цэрэушники сразу носы навострили. Говорят, сам Джеймс Вулси это дело на контроле держит. Почуяли америкашки, что дело керосином пахнет. Если что, то они все со своих постов послетают. В этом парадоксальном случае вдруг оказалось, по крайней мере мне так видится, что директор ЦРУ – наш вольный или невольный союзник.

– Да цэрэушникам не впервой нашими союзниками быть. Помнишь, как во времена Карибского кризиса было? И им хорошо, и нам хорошо. – Филин был очень доволен своей шуткой. Сейчас он производил впечатление бодрого и не то что не старого, но еще не очень пожилого господина. Его молодая жена могла быть им в данную минуту вполне довольна.

– Так, Семен, ты займешься светскими делами, а Турецкого я возьму на себя.

Я едва не опоздал к окончанию спектакля. Спасибо Чайковскому, выручил. Сегодня давали «Спящую красавицу», а это самый длинный в мире балет, как выяснилось.

Голова моя распухла до неимоверных размеров. Весь день в кабинете я читал нарытые Ломановым материалы по Норману Кларку. Вечер ушел на допрос свидетелей. Во мне на разные голоса еще звучали их показания, перебивая друг друга, шепелявя, сообщая массу бытовых и ненужных подробностей, но все же несколько золотых крупинок сверкнуло.

– В девять утра? Да никого я не видела, глаза умыла – и вперед! Родина зовет не дозовется, – хохмила разбитная молодящаяся тетка в желтых бархатных лосинах.

– Нет, я никого не видел, – обиженно басил мужик, держа на поводке крупного добермана. – Да помолчи ты! Это я не вам.

«Р-раф, р-раф, р-раф», – заливался доберман.

«Эх, милый, умел бы ты разговаривать, лучше тебя свидетеля не найти», – подумал я тогда.

– Да, около девяти, чуть раньше, я как раз вынимала почту из ящика, два незнакомых человека прошли. Нет, я их лиц не рассмотрела, у нас там не очень-то светло. Что могу сказать? Один повыше, примерно под метр девяносто, второй – чуть ниже, но тоже очень высокий. Здоровые такие, в джинсах, кажется, оба. Да, еще стрижены коротко. Так молодежь теперь стрижется. Нет, опознать вряд ли смогу, я их практически не видела, – сообщила молодая интеллигентного вида женщина в затемненных очках.

Да, и я их видел, – вмешался пацан лет двенадцати, сын этой женщины. – Мама осталась почту вынимать, это всегда долго, у нас замок заедает, а они машину оставили у третьего подъезда, а сами в наш, второй, зашли. Машина? Голубая. «Пятерка». Не очень-то новая. Номер? Сейчас попробую, я всегда номера разглядываю – новый или старый. У них был старый. Двух баллов до счастья не дотягивал. Ну это чтобы стольник в сумме получился. Сейчас, сейчас... 82-16, или наоборот. Буквы? Как не помнить, большие «МК», а маленькая «а». А вы их найдете?

Машину обнаружили быстро. Ее нашли брошенной около метро «Варшавская». Выяснили, что только рано утром ее угнали от дома мирно спящего хозяина – пенсионера и по случайности отставного майора МВД Д. Б. Сухоручко. Он ни сном ни духом ни о чем не ведал и даже не успел ни расстроиться, ни обрадоваться.

Люба уже знала о смерти Ольги, но держалась хорошо. Только потребовала от меня, чтобы я рассказал ей все подробно. Мне пришлось это сделать. После моего рассказа, пока мы шли пешком в сторону ее дома (машина моя совсем одряхлела и нуждалась в заботах Василия Петровича, моего доброго волшебника, точнее не моего, а автомобильного). Люба сказала:

– Слушай, давай напьемся, что ли. У меня курица есть, я ее быстро сделаю, в микроволновке, а водки надо купить. И побольше.

Я чувствовал, что именно это необходимо и мне, и ей. Около метро «Новокузнецкая» мы купили две «Столичных». До Любиного дома оставалось метров пятьсот, но мы не выдержали, зашли в гриль-бар, что через дорогу от австралийской булочной, и выпили по сто граммов из пластмассовых стаканчиков, не закусывая. Я подумал про себя, как лихо Люба пьет, даже не поморщилась. Хотя по опыту знаю, что именно так иногда пьют совсем непьющие люди.

Курица удалась на славу, только к тому времени мы уже были совершенно пьяны. Я словно в каком-то тумане видел золотой куриный бок, плавными и гибкими очертаниями напоминавший какой-то диковинный корабль. Куда мы плыли на этом корабле?

Я помню, как рыдала Люба, помню ее сумасшедшие, пьяные глаза с расширенными зрачками. И нежность, небывалую нежность. Люба как бы обволакивала, убаюкивала меня. Мелькнула было тень Марины, но тут же исчезла. Люба, Люба, Люба, существовала лишь Люба.

Ты меня любишь? Любишь? Любишь? Люблю. Люблю. Люблю. Что говорил я, что – она? Какая разница? Это говорило МЫ – единое существо. Ну пьяное существо, так что ж?

Среди ночи я на мгновение очнулся. Люба сидела в постели на коленях и пристально вглядывалась в мое лицо. Я взял ее руку и провел по своим глазам. Люба что-то шептала, но меня уже не было рядом. Я крепко спал.

Утром ситуация была противоположной. Теперь спала Люба. Я сидел рядом и разглядывал ее трогательное треугольное личико с размазанной тушью вокруг глаз, разметавшиеся по подушке длинные волосы при утреннем освещении казались абсолютно черными. «Русалочка», – почему-то подумал я.

Я огляделся. Напившись вчера, подобно, мягко говоря, кабану, я видел только хозяйку дома. Теперь она спала, и мне не оставалось ничего другого, как действовать самостоятельно. Для начала я пошел умываться. В ванной артиллерийской батареей по росту выстроились флаконы, тюбики, пузырьки явно дорогой, в основном французской косметики. Наудачу я понюхал один из флаконов. Пахло ничего, во всяком случае лучше, чем от меня. Едва не почистив зубы каким-то кремом для лица, я все же вычислил зубную пасту. Тупо поразглядывав кафель в ванной, на котором парусники чередовались с пароходами и все куда-то плыли, вроде как мы вчера на курице, я все-таки решил принять душ. Холодная вода почти привела меня в чувство. «Турецкий, иди на кухню, кофе вари!» – распорядился Турецкий, сидящий внутри меня. Он любил по утрам пить кофе. Видно, выпить он тоже не дурак. Вчера вечером я что-то не слышал его громких протестующих возгласов.

На кухне у Любы на столе стоял какой-то диковинный белоснежный аппарат – не то кофеварка, не то машинка для шинкования морковки. Мог оказаться и вполне обычным микроскопом (европейский стандарт! – так выражается в подобных ситуациях Ломанов). Решив не экспериментировать, я отыскал – не зря ж я столько лекций по криминалистике выслушал! – обычную джезве где-то в глубинах белого шкафа. У Любы на кухне все было белым и чистым, как в операционной. Когда же она вчера успела убраться?

Я поставил две белоснежные чашечки с кофе на поднос. В виде исключения поднос был черным с крупными красными цветами. Я старался идти очень осторожно, почему-то необыкновенно важным казалось, чтобы чашки не съехали с цветов, на которые я их старательно установил.

Люба все еще спала. Мне жаль было ее будить. Я поставил поднос на низкий столик. Прихлебывая кофе, я смотрел в окно. Мысли никак не хотели выстраиваться в стройный ряд. Я одновременно думал о Любе, о смерти Ольги, о деле Кульчинского, о Марине, которой надо хотя бы позвонить... Где-то в глубине моего сознания смотрел на меня выпуклыми глазами очков Семен Филин, геополитик-теоретик. Все это проскользнуло в памяти как второстепенное. Норман Кларк, Норман Кларк – вот кто занял самовольно, без приглашения, мысли и чувства следователя Турецкого.

Странно... Неужели теперь, всякий раз просыпаясь рядом с женщиной, я буду думать об этом мифическом Кларке?

Глава девятая НОРМАН КЛАРК

Приходилось заниматься не только Кларком, а и историей США, которую, как оказалось, мы совершенно не знаем.

К середине тридцатых годов, когда Кларк был уже не мальчиком, а вполне дееспособным молодым человеком, Соединенные Штаты начали оправляться от последствий чудовищного экономического кризиса, обрушившегося на страну между двадцать девятым и тридцать третьим годами. Страх вновь лишиться всех своих сбережений уже перестал висеть дамокловым мечом над каждым американцем. Частная инициатива не только приветствовалась, но и получала посильную государственную поддержку. Знаменитый «новый курс» Франклина Делано Рузвельта давал свои первые плоды.

Букет принятых за несколько лет законов был хорошим подарком гражданам страны, которая, по сути дела, вступила в новый этап своего развития. Это был уже не «дикий капитализм» периода первоначального накопления, а вполне организованная, в определенной мере справедливая система общественных отношений.

Все это произошло, естественно, не только под влиянием кризиса, но в огромной степени потому, что весь мир вступил в новую эру. Положение Советского Союза, которому прежде все предрекали скорую гибель, настолько упрочилось, что наиболее прагматичные политики во главе с Рузвельтом поняли: с СССР гораздо выгоднее быть если не в дружественных, то хотя бы в пристойных отношениях.

Свое правление Ф. Д. Рузвельт начал с установления дипломатических отношений с СССР. В тридцать пятом году было подписано первое торговое соглашение между СССР и США.

На этом фоне не следует преувеличивать «дружественность» американского правительства к большевистской идеологической доктрине. За фасадом внешней благопристойности именно в это время развернулся почти во всю свою мощь фронт тайной войны между разведслужбами великих держав.

НКВД создал мощнейшую разведовательно-диверсионную структуру. Главное направление ее деятельности было ориентировано в первую очередь на США. Это «главное направление» состояло из трех основных видов активности: легальной, полулегальной и тайной.

В рамках легальной активности через коммунистов и сочувствующих шла пропаганда достижений советского государства, его успехов в создании идеальных условий жизни для рядовых граждан, небывалого подъема науки и искусства, спорта и так далее. Полулегальная активность заключалась в поддержке профсоюзного движения США со стороны СССР и Интернационала, а также в материальной помощи Компартии США, профсоюзам под видом международной солидарности трудящихся. Последствия экономического кризиса усилили ряды сторонников «советского образа жизни». Конечно, людям с пределом мечтаний в виде гарантированной пенсии утопические социальные гарантии большевиков казались раем.

Тайная активность на то и была тайной, чтобы не быть заметной не только рядовому гражданину, но и многим политикам. НКВД внедрял своих агентов, как засланных из СССР, так и завербованных среди придерживающихся левых взглядов или падких на кажущиеся легкими деньги американцев, во все сколько-нибудь значимые государственные, частные и общественные организации. Не гнушаясь ничем. Разумеется, разница между мелким агентом, работающим в порту, и, например, конгрессменом, очевидна, но агентурная система была организована таким образам, что информация собиралась по крупицам, в самых разных сферах. Каждому находилось дело.

Одни занимались сбором разведывательных данных – от объема грузовых перевозок крупнейших портов США до совершенно секретных сведений о разработках новейшего оружия. Другие выполняли роль профессиональных провокаторов, активизируя забастовочное движение и массовое недовольство политикой правительства. К непосредственным террористическим актам прибегали не столь часто, но все же чаще, чем это было вызвано оперативной необходимостью. Вряд ли оправданным был знаменитый взрыв в морском порту Провиденса, штат Род-Айленд, когда агенты НКВД при операции по ликвидации бывшего сотрудника НКВД, сбежавшего на Запад Семена Фридмана, заодно ликвидировали почти полторы сотни мирных граждан и вывели из строя мексиканский сухогруз «Элизабет».

Именно в недрах НКВД созрела концепция «правдоподобного отрицания», которая в США получила конкретные очертания лишь в 1948 году в секретной директиве Совета национальной безопасности. По этой директиве любые действия разведывательных служб США должны были планироваться и проводиться таким образом, чтобы у правительства всегда была возможность убедительно отречься от тех или иных действий разведки. Вся политика Сталина была построена на этой концепции начиная с тридцатых годов. Американцы оказались всего лишь примерными учениками.

Первоначальный период заигрывания правительства Рузвельта с большевиками быстро кончился. Трезвые головы, казалось, вовремя спохватились. Не случайно Федеральное бюро расследований, ведущее свое происхождение от созданного в 1908 году в министерстве юстиции достаточно скромного Бюро расследований, занимавшегося лишь координацией уголовно-следственных усилий различных ведомств, именно в 1935 году получило новое, ставшее классическим название – ФБР. Вместе с названием оно получило и новые полномочия. Именно в его недрах проходили первый «обжиг» будущие основатели и столпы ЦРУ.

Но если с терроризмом и мелкими агентами можно было как-то бороться, как, впрочем, и с общественным мнением (внешне к нему прислушиваясь, но делая по-своему), то с «агентами влияния» дело обстояло гораздо сложнее. В подобном грехе можно было заподозрить кого угодно, вплоть до самого президента. До сих пор неясно, сколько пользы, а сколько вреда принесла Америке комиссия по расследованию антиамериканской деятельности. Сколько голов даром полетело тогда, сосчитать трудно. Кстати, тогда, в тридцатые годы, этого термина, «агент влияния», практически не существовало или, во всяком случае, он еще не стал расхожим клише бульварных газет, которые позже присуждали этот почетный и высокий статус кому ни попадя.

Народ Америки между тем жил обычной жизнью, в поте лица зарабатывая на кусок хлеба с джемом. Большая политика была уделом больших политиков...

В тридцать седьмом году Норман Кларк поселился в Ньюарке, штат Нью-Джерси. В том же году он основал свою первую в жизни газету «Ньюарк уикли». Ему едва исполнилось двадцать лет. Газета довольно быстро приобрела широкий круг читателей и подписчиков. Прежде всего ее отличало то, что она совсем не писала о политике. Однако она не была и чисто бульварной, то есть не рылась в грязном белье местных жителей, не отказывая, правда, себе в удовольствии узнать об интимной жизни знаменитостей если не мирового, то по крайней мере континентального масштаба.

Хотя Ньюарк и был созвучен Нью-Йорку, да и находился совсем недалеко от неофициальной столицы, но городом был провинциальным и отчасти пуританским. Газета Кларка удачно вписалась в общий настрой жизни города.

В ней освещались проблемы пригородного животноводства (какая-нибудь статья Гарри Смита о способах повышения рождаемости у свиней могла вызвать в городе многочисленные пересуды, а номер с такого рода статьей зачитывался в местной библиотеке до дыр, пока не исчезал, унесенный излишне предприимчивым свинофермером), погрузочно-разгрузочных работ (виртуозом пера неожиданно оказался заместитель управляющего Ньюаркским портом Дерк Бауэр, который вскоре сменил профессию) и так далее. Норман Кларк был человеком, умеющим удивительно хорошо подбирать команду людей, делающих одно дело. Биографы Кларка охотно описывают этот период деятельности молодого предпринимателя, благо свидетелей его предостаточно. Эти люди оказались почему-то гораздо более жизнеспособными, нежели те, кто сопровождал детство и юность Кларка.

Чрезмерность ньюаркских розовых тонов лишь подчеркивала темноту предыдущего периода его жизни и казалась малореалистичной. Так, если из темного, холодного и сырого подвала выйти сразу в яркий солнечный день, то все окружающее представляется неправдоподобным, а солнце режет глаза до боли и слез.

Глава десятая ПОКОЙ НАМ ТОЛЬКО СНИТСЯ...

30 июля 1994 года, утро

Любин кофе так и остался нетронутым – я не решился ее будить. Лишь чмокнул в сонную щеку, в ответ она что-то пробормотала. Я осторожно прикрыл дверь, английский замок тихо щелкнул, прощаясь со мной.

На Пятницкой я поймал какого-то частника, который довольно быстро довез меня до самого дома, по дороге сам с собой обсуждая нынешнюю дороговизну. Я прозрачный намек понял и, судя по его широко заулыбавшемуся лицу, расплатился достаточно щедро.

Даже не побрившись, я сразу позвонил Марине. Она не стала выспрашивать, где я пропадал. Просто не успела – я сразу предложил ей загородную прогулку, ну, например, в Архангельское или на Клязьму. Хотя бы в субботу я имел право на отдых?

Марина обещала собраться и прийти ко мне через полчаса. Я отправился в ванную бриться, чтобы к ее приходу тоже успеть собраться – не ровен час затрезвонит телефон, как это часто бывает, и вместо Архангельского придется мчаться совсем в другом направлении. Годы работы в прокуратуре приучили меня всегда подходить к телефону. Но если меня нет дома... Ты звони не звони, ушел Турецкий. И точка. Главное – вовремя оторваться.

Телефон – мой главный союзник и главный враг. Не только жизнь Кларка состояла из парадоксов, по этой части следователь Турецкий не слишком-то отличается от американского миллионера. В конце концов, все люди одинаковы: две руки, две ноги, а посередине, как правило, гвоздик.

В ближайшее время от телефона уже никуда нельзя будет деться. У нас в прокуратуре налаживается сотовая связь. Всем скоро вручат маленькие приборчики с личным номером, называются они – пейджфоны. Кладешь его в карман – какой-нибудь специальной инструкцией по прокуратуре обяжут, – и, где бы ты ни находился, он начнет трезвонить. В самый, конечно, неподходящий момент. Интересно, как же с этим приборчиком надо будет поступать в бане? Брать его с собой в парную? А привязывать куда прикажете? Гусары, молчать!

Будь он неладен! Он, конечно, зазвонил!

– Ты, наверное, отдохнуть собрался? – издалека начал Меркулов.

Я прямо-таки видел добрую улыбку на его устах и решил перехватить инициативу.

– Ты, Костя, наверное, хочешь пригласить меня на пикник? – как можно вежливей поинтересовался я, прекрасно понимая, что речь пойдет совсем не о пикнике.

– Это дело за мной. Я о своих обещаниях, ты знаешь, не забываю. Предлагаю вариант не хуже. В море искупаешься, если успеешь конечно...

– Куда и когда?

– В Севастополь. Сегодня.

– Мы ж туда собирались на следующей неделе. Что за спешка?

– Спешка объясняется двумя объективными причинами, – размеренно, как школьнику, объяснил Меркулов. – Во-первых, мне звонили из администрации Президента. Они, оказывается, не забыли о порученном нам деле. Торопят. Вторая причина еще более объективная. Тяжело ранен лейтенант Сотников, командир катера, обнаружившего яхту Кларка. В Севастополе какая-то суета происходит вокруг этого дела. Глядишь, упустим время, лишь с чайками останется возможность разговаривать. Твой Ломанов уже едет в прокуратуру, он заберет ваши командировочные...

– В рублях или купонах?