355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Фридрих Незнанский » Первая версия » Текст книги (страница 14)
Первая версия
  • Текст добавлен: 8 октября 2016, 09:53

Текст книги "Первая версия"


Автор книги: Фридрих Незнанский



сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)

– А то, – усмехнулся Меркулов, дружески пожав ее локоть.

Последним выступал директор Федеральной службы контрразведки Сергей Степашин. Он обошелся без цифр, вполне логично объяснив это тем, что цифр и процентов и так было приведено великое множество. И вправду, совещание явно затянулось.

Он рассказал о последних и очень полезных контактах с соответствующими службами других стран.

Как всегда в последнее время, его выступление в конце концов свелось к тому, что ФСК необходимо вернуть следственные функции, без которых у его людей просто-напросто связаны руки.

Насколько Меркулов знал, этот вопрос уже давно обсуждается в высших сферах. И даже близок к положительному решению. Честно говоря, он не мог сказать с абсолютной уверенностью, за такое он решение или против. С одной стороны, Степашин прав в том смысле, что если органы занимаются борьбой с преступностью, то они должны иметь возможность официально расследовать факты. С другой стороны, у всех, и не в последнюю очередь у прокурорских работников, еще слишком свежи в памяти были те времена, когда бывший КГБ был неподотчетен практически никому. И если они и обращались к органам прокурорского надзора для получения той или иной санкции, то это было лишь чистой формальностью.

Дело здесь, как его понимал Меркулов, было не в чести мундира, а в уважении к закону. Конечно, в настоящий момент органы контрразведки не имели реальной возможности серьезно повлиять на политическую ситуацию в стране. Но если к власти придут другие люди?

Вот ведь и со Службой внешней разведки прокуратура зачастую никак не может договориться в рамках закона, те все более предпочитают договориться «полюбовно». О Службе внешней разведки Меркулов вспомнил не случайно – на него уже в который раз оборачивались взоры директора Службы внешней разведки Евгения Анатольевича Макова и его заместителя, генерал-лейтенанта Игоря Евгеньевича Митирева, который, впрочем, как и его начальник, был в гражданском.

Под занавес ждали выступления Президента. Но тот, недавно вернувшись из отпуска, видимо, не хотел говорить общих слов, а что-нибудь конкретное сказать или пообещать он пока не мог. После совещания к Меркулову подошел Митирев:

– Здравствуй, Константин Дмитриевич! – Кивнув и молча пожав протянутую руку, Меркулов предпочел сначала выслушать, что ему скажет представитель службы, с которой у них вновь какие-то тайные трения.

Ко всему прочему, Меркулов не любил этого панибратски-фамильярного «тыканья», почему-то пришлого среди высших чиновников. Кстати, это была одна из причин, почему он отказался от государственной дачи в Усово. Он представил себе, что должен будет каждое утро, день и вечер сталкиваться на парковых ухоженных дорожках с этими людьми. Совсем, глядишь, «затыкают».

Митирев между тем перешел сразу к делу:

– Что-то нестыковка у нас с тобой и твоими джигитами получается. Мы столько сил угрохали на дело этого Кларка, а твои сотрудники не только не хотят нам помогать, а более того – активно мешают. Ты понимаешь, о ком я?

– Будем считать, что в некотором смысле понимаю.

– А в некотором, значит, не понимаешь?

Меркулов утвердительно кивнул, ожидая дальнейших объяснений.

– Мы, понимаешь ли, задействовали огромные силы, договорились с этими упрямыми хохлами, так надо же! Приезжают твои, устраивают буквально нападение на украинских разведчиков, а нам потом расхлебывай. Скандал международный, понимаешь ли, устраняй...


– Это из-за прищемленного-то носа международный скандал?

Меркулов, казалось, вполне искренне был изумлен открывшейся перспективой.

Не только, – ответил Митирев, – если бы дело было только в прищемленном носе! Кто-то поторопился убрать свидетеля. Я не хочу ничего сказать против твоего Турецкого, но грубо, грубо он работает. Знаешь что, давай договоримся. Вы это дело оставляете нам. Если мы проведем его аккуратно и успешно, то лаврами с вами непременно поделимся. Если же провалим, то с вас и взятки гладки. Вся вина на нас останется. Как, пойдет? – Митирев по-дружески улыбался. Но уж очень по-дружески.

– А может, Игорь Евгеньевич, нам объединить усилия? Вы с нами материалами с яхты поделитесь, вашими сведениями о деятельности Дэвида Ричмонда, а? – сделал свой ход Меркулов.

– Да поделиться мы могли бы... Но дело, понимаешь ли, в том, что здесь задействованы такие секреты, которые в нашу с тобой компетенцию практически не входят. А Турецкому твоему там вообще нечего делать... – Митирев с сожалением развел руками.

– Однако Президент поручил это дело нам, – перешел на окончательно официальный тон Меркулов, взгляд его стал жестким. – Хотите, подойдите вместе с начальником к Президенту, вон он еще не ушел. Его личному распоряжению я беспрекословно подчинюсь.

– Ну хорошо, хорошо, Константин Дмитрич, не кипятись. Скажу тебе по дружбе, что в этом деле очень-очень сильно заинтересованы. Так что имей в виду, если у твоего Турецкого будут какие-нибудь неприятности, то на нас пусть не грешит. Да и ты не греши. Пусть он лучше к нашим советам прислушивается, чем хохлов за нос хватать да с цэрэушниками водку распивать.

Казалось, что Митирев совсем не разочарован неудачным окончанием разговора, а так, лишь по причине непреодолимой дружеской симпатии, предупреждает хорошего приятеля о грозящей тому малюсенькой неприятности. Крошечной такой, даже в чем-то симпатичной. Меркулову было немного жаль его разочаровывать:

– Тут у вас, Игорь Евгеньевич, дезинформация поступила. С сотрудником американского посольства за обедом следователь по особо важным делам Турецкий Александр Борисович пил исключительно минеральную воду. Поставьте на вид вашим информаторам. Всего доброго.

Меркулов отошел, вежливо улыбаясь. Митирев так и остался стоять на прежнем месте, не найдя слов для остроумного ответа. Лишь спустя минуту он улыбнулся и негромко сказал, прощаясь:

– Удачи тебе, Константин Дмитрич!

С Баби Спир мы встретились у метро «Беляево», я ее сразу узнал. Она выглядела настоящей иностранкой – в застиранной голубой майке и черных джинсовых шортах, с копной распущенных темных волос и цветастым рюкзачком за плечами. Обута она была в какие-то невыразимо огромные ботинки на шнуровке, вдвойне странные на ее тонких стройных ножках, да еще по такой жаре.

А было действительно жарко. К трем часам асфальт раскалился чуть ли не до температуры плавления. От непрерывно палящего солнца у старушек, торгующих зеленью около метро, вся их петрушка и укропчик увяли, несмотря на постоянные водные процедуры – старушки периодически обрызгивали свой товар теплой водичкой из самодельных брызгалок. Такими брызгалками мы в детстве пользовались в качестве оружия. Это было крайне простое изобретение – в крышечке от шампуня протыкалась дырка, и получалось прекрасное средство для борьбы с внутренними и внешними врагами.

Баби предложила прогуляться в лес, который расположен около общежитий Университета имени Патриса Лумумбы. Как раз в этот момент подошел автобус, который через пять минут высадил нас прямо в центре корпусов общежитий.

Я рассказал Баби забавную историю, как один африканский принц учился в этом университете. А чтобы ему было не трудно учиться и чтобы не отказываться от своих королевских привычек, с ним вместе был прислан на учебу слуга. Так они и учились на одном курсе. Причем слуга, по слухам, в учебе успевал лучше.

– Да, я заметила, что у вас в России расизм гораздо больше развит, чем даже у нас, в Америке. Я имею в виду – на бытовом уровне, – как бы совсем не к месту заявила мне Баби.

Я, кажется, не давал никакого повода для подобных умозаключений. Ведь не стал же я ей рассказывать, причем вполне умышленно, как во времена первого заселения этих самых общежитий, окрестные хулиганы, сбиваясь в стаи, ходили через лес бить африканцев. И называлось это у них операцией «Гуталин».

Не стал я рассказывать и о недавнем инциденте, о котором она, наверное, и без меня слышала, – тогда во время потасовки между жителями общежитий и милиции погиб один из чернокожих студентов. Возможно, эти проблемы были близки ей еще и потому, что Институт русского языка, где она проходила стажировку, находился в непосредственной близости от студенческого городка университета.

А может, они все там в Америке помешаны на проблемах расизма, феминизма и гомосексуализма.

Я ведь даже читал где-то, как в каком-то штате из школьных библиотек изъяли «Гекльберри Финна» и «Хижину дяди Тома» – книги, которые все мы читали в детстве. Оказалось, что этого добилось движение негров, потому, видите ли, что в этих книгах не очень уважительно написаны образы бедных негров. Об этом я, правда, Баби тоже не сказал.

А тамошние феминистки и вовсе до того запугали местных мужчин, что те скоро будут бояться пригласить женщину в кино, из-за того, что это простое и обычное действие будет сочтено «сексуальным домогательством». Вот и их президент постоянно подвергается подобным нападкам. Что же касается сексуальных меньшинств, то иногда у меня создается впечатление, что это уже давно не меньшинство, а чуть ли не большинство населения.

Очевидно, вершин демократии Америка достигнет лишь тогда, когда президентом станет чернокожая женщина-лесбиянка, желательно одноногая, чтобы не ущемить, не приведи Господь, и права инвалидов.

Конечно, я понимаю, насколько превратны наши представления об Америке, но ведь и они о нас думают зачастую как о никогда не улыбающихся, загадочных людях в меховых шапках, лениво фланирующих на фоне снегов, лесов и медведей.

Правда, Баби была славистка, а значит – не совсем американка. Мне приходилось несколько раз в компаниях сталкиваться со славистами. Это совершенно особый род иностранцев. Они и вправду любят нашу страну, знают литературу, культуру, понимают многое едва ли не лучше нас, потому как могут смотреть взглядом заинтересованно-доброжелательным, но все же со стороны. Такой возможности мы сами лишены.

Баби, насколько я мог судить, относилась как раз к этой категории славистов. Она мне сразу понравилась. Бывает так, встретишь человека – и тебе легко и приятно с ним общаться и говорить, будто знаком с ним едва ли не много лет.

– У нас с сестрой особое отношение к деду, – сказала Баби.

Мы наконец выбрали удобную лавочку со спинкой, среди деревьев и чуть в стороне от тропинки. И Баби рассказала мне о Самюэле Спире, его семье и фонде.

Сестры-близнецы Баби и Нэнси Спир остались сиротами в четыре года. Их родители, Роджер Спир и его жена Кэролайн, погибли в авиационной катастрофе при перелете из Майами в Сан-Франциско. Девочек взял к себе Самюэль Спир, отец Роджера. В те времена он занимался частной адвокатской практикой в Далласе в Техасе.

Смерть единственного сына и невестки была для Спира страшным горем, тем более что уже тогда у него сильно осложнились отношения с женой Роуз, которая больше интересовалась собой, своим здоровьем и нарядами, чем мужем и собственными детьми – у них с Самюэлем было еще две дочери. К тому времени дочери, впрочем, жили уже вполне самостоятельной жизнью. И любили больше, несмотря ни на что, мать.

В отличие от дочерей, внучки как-то сразу прилепились к деду. Он отвечал им взаимностью и прямо-таки таял при одном их виде. Когда же они забирались к нему на колени, то он не мог отказать им практически ни в чем. Дети прекрасно чувствовали эту его слабость, но, надо отдать им должное, пользовались ею не столь часто.

В том же 1976 году произошел и резкий взлет карьеры Самюэля Спира. К тому времени он нажил уже вполне достаточное состояние, чтобы позволить себе поиграть в политику. Тем более что и повод представился. Еще два года назад, когда Джералд Форд стал президентом США, он предложил Спиру должность посла в Италии.

С Фордом они были знакомы со времен учебы в Йельском университете. Форд заканчивал университет, а Спир только начинал учебу, но они вместе играли в одной бейсбольной команде, и оба были большими поклонниками гольфа. Как ни странно, такие спортивные интересы сближают людей на долгие годы. Тем, кому человек привык доверять на спортивной площадке, он зачастую доверяет и во всем остальном.

А позже у адвокатской конторы Самюэля Спира были общие финансовые дела с юридической фирмой Форда «Бьюкен энд Форд».

Второму их сближению способствовали не только бывшие совместные успехи на спортивном поприще, но и Норман Кларк, закончивший после войны тот же юридический факультет Йельского университета. Он к этому времени уже практически постоянно занимал полуофициальную должность военного советника президента. Президенты менялись, Кларк оставался.

Именно Самюэль Спир в свое время вел дела «Кларк компани», и во многом благодаря его профессионализму и юридическому таланту Кларк смог вернуть себе контроль над своей компанией.

Тогда, в самом еще начале президентства Форда, Самюэль Спир довольно деликатно отказался от предложения отправиться в Италию в качестве посла США. Однако, когда два года спустя ему предложили пост посла в Нидерландах, он предложение принял.

Мало кто догадывался о том, что не столько гибель сына заставила его покинуть страну на довольно долгий срок, сколько настойчивое желание внучек увидеть и познакомиться с настоящей королевой. Поскольку желание девочек было законом, а в данном случае это и не противоречило намерениям Спира в любом случае временно покинуть страну, то они, то есть Самюэль и внучки, вскоре переселились в резиденцию американского посла в Гааге.

Роуз Спир осталась в Америке. Это был уже практически развод. Самюэль оставался совладельцем юридической конторы в Далласе, тогда же он основал и благотворительный фонд, который в те времена еще не носил его имени.

Годы работы в Европе принесли ему не только душевное равновесие и славу мудрого политика, но и помогли его фонду всерьез встать на ноги. Деньги для фонда текли отовсюду – и благодаря личному обаянию Спира, его исключительной порядочности и грандиозным реализованным проектам фонда.

Например, за счет фонда было организовано несколько крупных художественных мероприятий в Амстердаме: выставки классической живописи из самых разных музеев мира совершили крупные турне не только по основным столицам, но и по городам провинциальной Европы и Америки.

Все это, естественно, широко освещалось в мировой прессе и сделало громкое и доброе имя не только фонду, но и самому Спиру. Спустя какое-то время благотворительный фонд уже иначе как Фондом Спира не называли. В конце концов это название утвердилось официально.

С одной стороны увеличивались пожертвования, с другой – все более широкие сферы некоммерческой деятельности получали действенную материальную и моральную поддержку: гуманитарные и естественнонаучные исследования, библиотеки, музеи, конкретные ученые, художники, писатели.

Но самыми большими поклонниками Спира были художники. Именно на средства фонда был отреставрирован целый район в Амстердаме вблизи Центрального вокзала. Бывшие пакгаузы были перестроены в художественные мастерские, где могли работать молодые художники со всего мира.

Сестры росли настоящими голландками – Самюэль Спир до 1984 года был послом в Нидерландах. Хотя они жили по большей части в Гааге, но любили по-настоящему Амстердам.

Очень рано дед стал водить Баби и Нэнси по художественным музеям Амстердама, а потом и по другим музеям этой маленькой, но словно бы пропитанной живописью страны. В Амстердаме они любили бывать в Рейксмузеуме и музее Ван Гога.

Музей современного искусства вызывал у них порой приступы гомерического хохота. Причем как в самом музее, так и при малейшем воспоминании о нем.

Воспитанные на классическом искусстве, они только позже, познакомившись и подружившись с художниками, чьи выставки устраивал дед, поняли, что и современное искусство что-то значит. Тогда они зачастили в амстердамские галереи, которых, как утверждают туристские справочники, в этом городе около четырехсот.

В более ранние годы наибольший восторг вызывал все же Этнографический музей, где были выставлены предметы материальной культуры народов всего мира. Особенно их поражали ярко раскрашенные африканские маски, словно готовые укусить в любой момент. Скальпов их соотечественников, к огромному сожалению девочек, в музее не было.

Сестры очень любили ездить с дедом по стране, где города переходили друг в друга так быстро, что не всегда можно было понять, где кончается один и начинается другой. Зато между городами на польдерах, островках земли, отвоеванных у моря, росли бескрайние поля разноцветных тюльпанов.

Естественно, каждый год девочки ненадолго ездили в Америку, но большую часть свободного времени дед предпочитал путешествовать с ними по Европе. Он вообще, хотя и был стопроцентным американцем из семьи чуть ли не первых переселенцев, больше любил Европу, ее историю, культуру и в конечном счете людей.

С настоящей королевой им приходилось общаться на Рождественские праздники, когда во дворце в Гааге устраивалась елка для детей представителей дипломатического корпуса. Королева оказалась очень симпатичной, но вполне обычной женщиной. Санта-Клаус поражал их воображение почему-то больше. Тем более, что он дарил им именно те подарки, о которых они просили его в предрождественских открыточках.

Но все же самым любимым праздником, который затмевал собою даже Рождество, был День Королевы. Весь Амстердам в этот день конца апреля превращался в один огромный рынок. Торговали все и всем.

Особенно в этом торжище усердствовали дети.

Начиная лет с десяти, и Баби с Нэнси было позволено принимать участие в этом празднике. Нэнси разучивала новые мелодии для флейты, на которой тогда училась играть, а Баби стирала их старые джинсы, курточки и свитера, тщательно готовясь к праздничной распродаже. Надо сказать, что распродажа проходила всегда удачно. И благодаря чрезвычайно низким ценам, но все же более потому, что уж больно печальные, прямо-таки жалобные мелодии насвистывала флейта.

В 1986 году Самюэль Спир и его внучки вернулись в Соединенные Штаты.

Спир начал было подумывать о том, чтобы заняться исключительно юридической практикой и делами фонда. Но в это время в Восточной Европе и в России стали происходить потрясающие перемены.

А в 1988 году президент Рейган предложил Самюэлю Спиру возглавить американское посольство в Москве. Баби и Нэнси только первый его московский год жили с дедом. После того, как в 1989 году он женился на Рути, девочки окончательно вернулись в Америку в Нью-Йорк, где жили их родственники по матери. Тем более, что наступила пора подумать о выборе места дальнейшего образования.

Баби стала учиться в Колумбийском университете, изучая русский язык и литературу – семена, зароненные в Москве, в ее случае проросли. Нэнси же настолько увлеклась компьютерами, что поступила в Массачусетский технологический институт в Кембридже.

– И вообще, деду почему-то фантастически не везло с женами. Одна его, можно считать, бросила. Это наша дорогая бабушка. Вторая...

– У вас сложились не очень хорошие отношения с Рути?

– Это если мягко сказать. Мы друг друга просто не перевариваем. Тут, наверное, замешана ревность. И с ее стороны, и с нашей. Мы тоже, по-видимому, немало виноваты. Мы так привыкли, что дед всецело принадлежит нам. А тут появляется какая-то чужая женщина...

Баби прутиком начертила возле скамьи, у самых ног, круглую смешную рожицу с пышной шапкой волос. Полюбовавшись на свое творение, она решительно перечеркнула его крест-накрест:

– Рути по-своему любила деда, здесь я не могу погрешить против истины. Но уж как-то очень по– своему. Любовь к деду не мешала ей иметь связь с Кларком.

– Вы считаете, что у Рути и Нормана Кларка была любовная связь?

– Я не просто считаю, я это знаю. И дед, мне кажется, если не знал, то догадывался. Хотя Кларк был и старше деда, но он был очень сильной личностью и всегда нравился женщинам. Особенно таким, как Рути.

– Каким именно?

– Ну таким экстравагантным, тщеславным, что ли. Женщинам-хищницам. Они чувствовали в Кларке достойного соперника. Лично меня люди типа Кларка пугают. Они слишком напористы, как бы подминают под себя тех, кто хоть немного слабее их. Нечто подобное, я думаю, произошло и с нашим дедом в его отношениях с Кларком.

– То есть вы хотите сказать, что Самюэль Спир был в некотором смысле слабым человеком?

– Нет, я бы так не сказала. Он не был слабым. Он был просто слишком добрым и слишком порядочным для нашего времени. Особенно когда дело касалось лично его. Потому что в государственных делах он никогда не позволял себя переубедить, если был прав. Очевидно, он чувствовал слишком большую ответственность, ведь за ним стояло огромное государство и отношения между целыми народами. То, о чем я говорила, имеет отношение в первую очередь к делам фонда. Дед слишком доверял Кларку.

– А почему он ему так доверял, вы можете объяснить?

– Дело в том, что дед был многим обязан Кларку, в том числе и своей дипломатической карьерой отчасти. Но и Кларк был ему обязан не меньшим. Когда-то дед буквально спас его от разорения. Но дело не только в этом. Они и в самом деле были дружны. Сложности начались лишь в самые последние годы. Этому есть несколько причин, на мой взгляд. Запутанные отношения обоих с Рути – это не самое, в конце концов, важное. Им же было не по двадцать лет, когда любви уделяют большое внимание.

Баби немного снисходительно улыбнулась, видимо достаточно скептически относясь к вероятности любви в преклонном возрасте.

Дело, скорее всего, в другом, – продолжила она, – дед слишком доверял Кларку. Он передал ему кое-какие права по управлению фондом. И все было хорошо. Ведь Кларк совершенно гениальный организатор. По сути дела, все проекты, связанные с Восточной Европой и Россией, точнее финансовое их обеспечение, это отчизна Кларка.

– Скорее вотчина, чем отчизна, но это я так, к слову, не обращайте внимания.

– Нет-нет, вы меня обязательно поправляйте, если вдруг я не то слово употреблю. Когда я волнуюсь, у меня такое бывает...

– Это даже у меня бывает, – успокоил я Баби.

– Но в какой-то момент дед понял, что Кларк его обманывает в делах фонда. И похоже, не без помощи Рути. Это открылось в первый раз почти случайно и как бы в мелочах. Дело в том, что большой группе ученых из Академии наук были выделены гранты на исследования. И как-то совершенно случайно дед узнал, что на самом деле платилось им в несколько раз меньше, чем было назначено. Дед, конечно, не мог заподозрить в этом деле Кларка, уж больно мелкие для него были суммы. С одной стороны, он грешил на нечестность советских чиновников, работавших в фонде. Но с другой – это оказалось как бы поводом для более серьезного беспокойства.

Мимо нас с громким ревом быстро пробежал мальчуган лет трех-четырех в ярко-красных трусах. За ним, тяжело переваливаясь, пыталась бежать неимоверно толстая бабушка, нагруженная целой охапкой жестяных ведерок, совков и формочек. Бабуля гремела, как тысячи консервных банок, которые волокут по асфальту тысячи кошачьих хвостов. Вдобавок ко всему она теряла то ведро, то формочку. И было непонятно, как она ухитряется при такой толщине и нагруженности еще и подбирать потерянное.

– Вовчик! Вовчик! Стой! – кричала она.

Но красные трусы неумолимо удалялись, и рев становился все тише, эхом отдаваясь в верхушках сосен. Проводив взглядом эту странную парочку, Баби снова заговорила:

– Зная, насколько глубоко вникает Кларк даже в мелочи, трудно было понять, почему так происходит. То есть дело было явно не в этих суммах, которые оседали в карманах маленьких людей, а в том, что этим маленьким людям было дозволено это делать. Дед очень осторожно через своих доверенных лиц стал изучать ситуацию в фонде. Они вскоре докопались до того факта, что через Фонд Спира перекачиваются какие-то огромные средства. Они якобы шли на благотворительность. Но не впрямую, как это всегда было принято в работе фонда, а иначе. Деньги перечислялись на счета возникших в то время других благотворительных фондов. Со счетов тех – еще куда-то. Это была какая-то бесконечная цепочка. Дед конечно же не мог обратиться в милицию и прокуратуру здесь в России. Да и в Америке не хотел этого делать. Так или иначе, Кларк был его другом, к тому же в этом деле была замешана Рути.

– И что же он предпринял?

Ни более ни менее как частное расследование. Как раз в это время кончился срок его пребывания в Москве и они с Рути перебрались домой, в Штаты. Дела фонда он вынужден был оставить на Кларка, потому что впрямую он еще ни в чем не был уверен. И Рути, так как она официально считалась одним из опекунов фонда, каждый месяц летала в Москву. Ненадолго, но регулярно.

– И что же принесло вашему деду это расследование?

– Оно принесло удивительные вещи. Первое – что подозрения деда о финансовых махинациях подтвердились на сто процентов. Но в добавок ко всему деньги, украденные или проведенные через фонд, шли чуть ли не на закупку оружия. Я здесь конечно же не очень в курсе конкретных вещей, но в то время дед страшно постарел и как-то сразу сдал.

– А что же второе?

– Второе оказалось еще более странным. Выяснилось что-то такое неладное и несуразное в биографии самого Нормана Кларка. Именно об этом дед писал незадолго до смерти в своем дневнике...

– Дневнике?

– Да, буквально два дня назад я получила его из Америки от сестры. Нэнси, когда узнала о смерти Кларка, сразу переслала его мне. Она предполагает, что он может пригодиться для расследования.

– Этот дневник у вас с собой?

– Нет, он у меня в общежитии. Но о нем никто не знает. Просто не может знать. Да к тому же у деда неразборчивый почерк. Если кто-то даже и захочет прочитать, то вряд ли сможет, – засмеялась она.

Я поразился ее непробиваемой наивности. Но с другой стороны...

– Я уже перевела большую часть на русский. Если вам этот дневник может понадобиться, то я сегодня же вечером завершу перевод, а завтра вы могли бы заехать ко мне. За этим дневником. Ну и просто в гости. Идет?

– Идет, – согласился я.

– Пойдемте к пруду, – предложила она. – После этого я направлюсь в общежитие переводить...

Мы шли по той самой тропе, где до нас промчались мальчуган и его бренчащая бабушка. Их мы снова увидели на большой, залитой солнцем поляне. Красные трусы мелькали в горе песка, а бабуля блаженствовала, сидя в тени на поваленной березе в обществе коллег – таких же бабушек.

Миновав поляну, мы спустились ниже по дорожке к искусственному пруду, в форме аппендикса, раскинувшемуся в низине.

– Я не хочу бросать лишнюю тень на Кларка, но я должна вам сообщить о том, что незадолго до смерти, буквально за две недели, дед с ним встречался в Майами. И у них был серьезный разговор. Настолько серьезный, что сразу после этого дед пересмотрел завещание, а дневник спрятал в свой банковский сейф. С очень странным пунктом в завещании – что содержимое этого сейфа переходит во владение Нэнси и Баби Спир только после смерти Нормана Кларка. Видимо, дед ему рассказал о своих подозрениях...

Баби замолчала. Я не смел ее торопить.

Мы стояли над прудом, как Наполеон над полем битвы. На противоположной от нас стороне на покрытом травой холме загорали москвичи. Они мирно лежали на своих подстилках и полотенцах, подставляя солнцу то один, то другой бок.

У самого пруда подростки играли в волейбол, а в пруду плавали утки, собаки и все те же подростки, вылавливая мяч. Пруд давно цвел, поэтому только эти беспечные существа могли позволить себе такую роскошь, как водные процедуры.

Наконец Баби прервала молчание:

– Через две недели дед погиб странной и загадочной смертью. Вы знаете, наверное, – в автомобильной катастрофе на совершенно пустынной дороге. А ехал он, насколько я знаю, на встречу с каким– то русским... Но с кем – неизвестно. Возможно, это был просто провокационный звонок. Чтобы вытащить деда из дома и убить без свидетелей...

Мы долго молчали, словно почтив этим молчанием память Самюэля Спира. Над прудом взлетела утка и, замерев на мгновение в воздухе, вновь нырнула в теплую зеленую воду пруда.

– И вот еще – коллекция Нормана Кларка, – как-то помявшись, заговорила вновь Баби. – Меня это, конечно, меньше всего касается. Но я почему– то чувствую, что все это между собой очень связано: дела фонда, смерть деда, смерть Кларка...

– И смерть Дэвида Ричмонда?

Да, наверное, я его совсем не знала, правда... А о коллекции все в посольстве только и говорили одно время. Причем теперь уже непонятно, пропала она до смерти Кларка или после. Вы в курсе, наверное, что Кларк собирался эту коллекцию русских художников-авангардистов передать Музею частных коллекций в Москве. Но не успел. Акт дарения практически был оформлен, но не осталось в конце концов предмета дарения. Когда после смерти Кларка представители посольства пришли в квартиру Кларка, коллекции там не было. Как корова языком съела.

– Слизала, – поправил я.

Баби благодарно кивнула. Повернув от пруда направо и пройдя сквозь лес по диагонали, мы вышли на другую его сторону. Дома подступали к самой опушке.

– Но что поделаешь со всем этим, – Баби развела руками, – право частной собственности священно. Он мог ведь и продать ее или подарить кому-нибудь? Хотя такая коллекция ведь не иголка? Там были слишком ценные и редкие вещи...

– А не было ли там работ Василия Кандинского?

– Было, две. Одна – ранний натюрморт, вполне еще реалистический, но уже с некоторыми размывами, а вторая – поздний Кандинский, «Вариант Композиции номер семь». Изумительная работа на голубом небесном фоне. Яркие краски, безумные существа, не то микробы, не то каракатицы. Красивая вещь...

– Спасибо, Баби, вы даже представить не можете, как помогли мне.

Мы уже подходили к Институту русского языка.

Договорившись встретиться завтра в шесть часов у входа в общежитие, мы расстались добрыми друзьями.

В 23.30 минут вечера по московскому времени в набор ушла статья под заголовком «День киллера», чтобы к утру москвичи по дороге на службу могли прочитать самые горячие новости в своей любимой газете «Московский комсомолец».

Текст статьи был следующим:

«Казалось бы, наши сограждане уже почти привыкли к ежедневным сообщениям об убийствах, взрывах, кровавых мафиозных разборках. Но день 2 августа даже видавших виды сотрудников милиции и репортеров криминальной хроники привел практически в состояние шока.

Такого количества убийств, пришедшихся на один день, Москва еще не знала.

Около 10.45 очередное заказное убийство произошло у ресторана «Былое» на Петровке (кстати, этот роскошный ресторан расположен в помещении бывшего общественного туалета). Во дворе ресторана случайным прохожим был обнаружен труп мужчины.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю