Текст книги "Первая версия"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)

В полдень в одну из московских горбольниц с огнестрельным ранением головы был доставлен приезжий из Владикавказа, г-н Ахболатов. Он успел сообщить оперативникам, что ранение ему нанесли неизвестные у дома номер семь по проезду Шокальского. При осмотре места происшествия сотрудники милиции обнаружили пистолет «Браунинг» с глушителем и три гильзы. Но на этом злоключения г-на Ахболатова не кончились.

Едва ли не сразу после ухода из больницы оперативников в приемное отделение ворвались трое неизвестных, судя по всему земляков раненого. Не иначе как за г-ном Ахболатовым гнались от самого Владикавказа. Гости расстреляли его прямо в палате. Найти убийц пока не удалось.

Около 18 часов на улице Озерной наемные убийцы провели еще одну тщательно спланированную кровавую акцию. Неизвестные расстреляли некоего Владимира Пирогова в подъезде его дома. Г-н Пирогов купил себе квартиру на улице Озерной всего месяц назад.

По предварительным данным, он возглавлял фирму, специализирующуюся на торговых операциях с нефтепродуктами. Преступники были, по-видимому, осведомлены о распорядке дня бизнесмена и ждали его около лифта на первом этаже. Когда г-н Пирогов вышел из лифта, собираясь выгулять своего добермана, убийцы (или убийца) в упор открыли по нему стрельбу из пистолета. Все пять пуль попали жертве в грудь и голову, в квартире бизнесмена под подушкой был найден пистолет Макарова.

Так что пока неясно, стал ли он жертвой преступных разборок или неразборчивых в средствах конкурентов.

Милиция пока не может ответить на этот вопрос, как бы игнорируя всем давно известный факт, что в Москве которую уже неделю идет настоящая нефтяная война, в которой уничтожаются, видимо, несговорчивые конкуренты.

Непосредственным подтверждением этой войны явились еще два убийства, явно связанные между собой.

Был взорван «форд» г-на Файбисовича, известного нефтяного предпринимателя, главы АО «Лайма», кстати, сына очень популярного эстрадного конферансье. Взрыв был настолько мощным, что от г-на Файбисовича, его телохранителя и шофера практически ничего не осталось.

А Поздно вечером в ночном элитном баре «Ночная бабочка» был расстрелян тремя неизвестными из автоматов Калашникова директор фирмы «Амальгама» г-н Несторов. Преступники скрылись с места преступления, по пути ранив двух охранников бара. Г-н Несторов также имел самое непосредственное отношение к нефтяному бизнесу.

Но самое интересное в этой истории то, что утром господами Файбисовичем и Несторовым был подписан контракт между АО «Лайма» и фирмой «Амальгама» о крупномасштабных поставках нефти из Башкирии. В данном случае не приходится сомневаться, что оба убийства были заказными и тщательно спланированными. А в некотором смысле даже показательными.

Интересно, как теперь юристы должны будут квалифицировать контракт, подписанный мертвецами?!

Особую пикантность всем вышеперечисленным криминальным событиям придает тот факт, что все они произошли именно в тот день, когда на Старой площади проходило очередное совещание по организованной преступности в присутствии самого Президента. Журналистов, кстати, на это совещание не допустили.

Очевидно, для того, чтобы они смогли успеть описать все совершенные в этот день убийства».

Была уже почти полночь, когда я вышел от Рути. Несмотря на раздражение, я не мог не признаться себе, что все-таки Рути совершенно фантастическая женщина, какую бы неблаговидную роль она ни играла во всем этом деле. Не дав мне практически никакой информации, она сумела вытянуть из меня все соки. Вампир, а не женщина. К тому же Рути явно пыталась подойти ко мне и с самой слабой моей стороны – а именно как женщина.

Обещанного десерта в виде Семена Филина не было. Рути сказала, что у него непредвиденные срочные дела. Не иначе как коллекцию перепрятывает, подумал я. Ну ничего, это беда небольшая, там сейчас постоянно дежурят наши ребята. И охрану на выезде мы частично поменяли. Можно было бы, конечно, получить санкцию на обыск, но лучше еще поиграть с ними в кошки-мышки, глядишь, еще какой-никакой хвостик зацепится.

Они-то думают, что меня хорошенько проучили. Но у Турецкого голова крепкая. И зря она так смело и более чем прозрачно намекала, что она в курсе постигшей меня неприятности. Я женщин обычно прощаю, но кое-какие вещи даже им позволить не могу. Уже только тем, что я знаю о Рути Спир и Нормане Кларке, я бы мог доставить ей массу неприятностей и непредвиденных хлопот. Но ничего. Турецкий умеет ждать.

Казалось, что даже салон моей «пятерки» пропах ароматом ее длинных сигарет. Я сидел в машине и думал. Но все же не Рути Спир была предметом моей глубокой думы. Вновь Кларк, казалось бы отступивший на время в какую-то тень, вышел из темноты и занял своей монументальной персоной все мои мысли.

Во мне шла борьба между неприязнью к этому загадочному человеку и прямо-таки восхищением перед его жизненной силой.

Глава шестая НОРМАН КЛАРК

На первые годы после войны приходится три основных события в жизни Кларка. Его женитьба на Дороти, первый расцвет «Кларк компани» и новое сближение с генералом Фростом, который стал заместителем директора только что созданного в Лэнгли близ Вашингтона Центрального разведывательного управления.

Что же представляла собой послевоенная Америка?

После войны Америка волей обстоятельств оказалась главенствующей державой мира. Во-первых, страна практически не пострадала, ведь в отличие от Европы, на территории Америки не велось военных действий. К тому же ее роль в освобождении Европы от фашизма, и вправду значительная, путем мощной пропаганды в сознании рядового американца настолько заслонила роль других стран, что американцы чувствовали себя главными победителями в этой войне. Все верили в ближайшее процветание великой страны.

Издатель журнала «Тайм» Генри Льюс объявил, что наступил «век Америки». Этот лозунг был подхвачен буквально всеми – от президента до рядового рабочего фордовского конвейера.

Большинство американцев в течение ближайших двух десятилетий верило в эту глобальную идею. Они признавали необходимость противостояния СССР в «холодной войне». С пониманием относились к усилению государственной власти, поддерживали концепцию государства всеобщего благосостояния, наметившуюся еще в годы «нового курса» президента Рузвельта. Пожинались плоды послевоенного экономического подъема, когда материальное благополучие США резко возросло.

«Холодная война», таким образом, встречала понимание в огромном числе рядовых граждан. В конце войны антагонизм между Соединенными Штатами и СССР вышел на первый план в мировой политике.

Начало «холодной войны» было положено как бы официально громкими политическими выступлениями с обеих сторон.

Сталин заявил в 1946 году, что капитализм и коммунизм неизбежно столкнутся между собой и что коммунизм победит во всем мире.

Уинстон Черчилль произнес свою знаменитую речь в Фултоне (штат Миссури) в присутствии самого президента США Трумэна. «От Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике, – сказал Черчилль, – опустился железный занавес, перегородивший континент». Англоязычные народы, заявил он, должны совместно противостоять советской угрозе.

По большому счету это был даже не конфликт между разными идеологическими системами, а новый виток вечного противостояния атлантической и евразийской доктрин.

Основой политики США этого периода стало так называемое «сдерживание» СССР.

Принципы этой концепции разработал в 1946 году советник посольства США в Москве Джордж Катан. Первоначально изложив их в телеграмме в госдепартамент, после возвращения в США он опубликовал под псевдонимом «М-р Икс» статью в одном из самых солидных журналов «Форин аф ферс». Отталкиваясь от традиционного, как он считал, для России чувства незащищенности от внешних врагов, он доказывал, что СССР не изменит свою позицию.

Он писал так: «Весь советский государственный механизм, включая внешнеполитический, неуклонно движется по заданному маршруту – как заводной игрушечный автомобиль, пущенный в определенную сторону, не сворачивает с пути и останавливается, лишь натолкнувшись на непреодолимое препятствие». «Экспансия Советов должна сдерживаться бдительностью и искусным применением силы в любом месте, где бы ни возникала ее угроза».

В газете «Дейли ревью», в то время еще не принадлежавшей Норману Кларку, но на позицию которой он уже тогда имел значительное влияние, появилась статья, подписанная «М-р Игрек» (авторство ее позже приписывали чуть ли не самому Кларку), в которой концепции «сдерживания» противопоставлялась возможность вполне мирного сосуществования с идеологическими противниками на почве экономической. Сам Кларк потом всей своей жизнью доказал возможность, действенность и полезность для Америки такого варианта развития событий.

А тогда эти две статьи, противоположные по содержанию, положили начало серьезному расколу в американском обществе. Особенно популярны, идеи сотрудничества с Советами стали в творческой среде, в которой у Кларка было много друзей. Это только кажется, что артисты, художники и писатели не оказывают влияния на политику. Как раз наоборот. Близкий друг Нормана Кларка актер Рональд Рейган, как известно, стал даже президентом США.

Со времен президентства Трумэна Норман Кларк стал вхож в Белый дом. Будучи постоянным, хотя и неофициальным сотрудником генерала Фроста, то есть, попросту говоря, ЦРУ, с этих пор и на протяжении всей своей жизни Кларк никогда уже от Белого дома не отдалялся. Были периоды большего или меньшего его влияния, но сам факт обязательности участия его во всех серьезных мероприятиях американской администрации стал как бы уже общим местом.

Если забежать немного вперед, то акции Кларка неимоверно возросли, когда во времена президентства Дуайта Эйзенхауэра в Штатах начался разгул «маккартизма».

В сенате самым воинственным антикоммунистом был сенатор из штата Висконсин Джозеф Р. Маккарти. В 1950 году он привлек к себе внимание заявлением о том, что у него на руках есть список 205 служащих государственного департамента, которые являются коммунистами. Впоследствии он вынужден был свой список «сократить», да и серьезных доказательств не представил, однако его выступления буквально взбудоражили Америку.

Серьезную власть Маккарти получил, когда республиканцы завоевали большинство в сенате. Он возглавил сенатскую комиссию по правительственным операциям и подкомиссию по расследованию, что давало возможность контролировать любой орган исполнительной власти в Вашингтоне. Он начал буквально крестовый поход против коммунистов. Используя радио и телевидение, он обвинял верхушку администрации в измене, не стесняясь в выражениях.

Обвинения были предъявлены огромному числу государственных служащих и частным лицам.

В том числе и Норману Кларку, чьи газеты и другие средства массовой информации по-прежнему отстаивали идею мирного сосуществования со странами Восточного блока и даже одними из немногих сами нападали на Маккарти, уличая его в подтасовках, голословии, а зачастую и просто во лжи. Апофеозом этого противостояния стали знаменитые сенатские слушания.

Появившееся тогда телевидение дало прекрасную возможность миллионам простых американцев увидеть воочию дикие выходки Маккарти и убедиться в его безответственности. Вся Америка, как за бейсбольным матчем, наблюдала за поединком в сенате между сенатором Джозефом Маккарти и издателем Норманом Кларком.

С одной стороны – брызжущий слюной сенатор, который едва ли не президента США обвинял в членстве в коммунистической партии. С другой – спокойный, сдержанный Норман Кларк, легко разбивающий обвинения в собственный адpec и объясняющий полусумасшедшему сенатору, как капризному ребенку, что даже самый страшный зверь не всегда бяка.

Этого страшного зверя гораздо выгоднее впрячь в плуг и пахать на нем землю, нежели усадить его в крепкий загон, кормить, поить и содержать штат охраны. На деньги налогоплательщиков, естественно.

Эти сенатские слушания стали концом карьеры бешеного сенатора. А Кларку принесли невиданные дивиденды. Главным из которых было то, что его узнала вся Америка. Но не просто узнала, а успела и полюбить этого своего в доску парня. Президенту Дуайту Эйзенхауэру очень нравилось показываться на людях в компании Кларка.

Здесь проявился один из главнейших парадоксов Нормана Кларка. По сути дела, он был едва ли не единственным широко известным в Америке человеком, который, с одной стороны, открыто и откровенно придерживался левых взглядов и в то же время являлся крупным политиком, оказывающим влияние на решения Белого дома. Он смог себя поставить таким образом, что его «левые взгляды» воспринимались не как происки против американского общества, а как твердая, разумная, полезная для Америки жизненная позиция.

В гору шли и коммерческие успехи Кларка. Вместе с его популярностью росли количество и популярность его изданий. В этот период он уже приобрел газету «Дейли ревью», которая вскоре стала одной из самых читаемых в США.

«Кларк компани», созданная первоначально для распространения немецкоязычной прессы в США, разрасталась невиданными темпами. Наряду с детективами Эрла Фишера и других писателей легкого жанра он едва ли не первый стал издавать научную литературу в огромных масштабах.

Еще в свои берлинские годы, когда Кларку пришлось общаться с видными немецкими учеными, он понял, что для научных работников очень важно опубликовать результаты своих исследований. Гонорары за публикацию их практически не волнуют. С другой стороны – те же самые ученые всегда стремятся ознакомиться с результатами исследований своих коллег. Университетские, а также иные крупные библиотеки были готовы платить любые деньги, чтобы приобрести отчеты о проводимых исследованиях.

Таким посредником между всеми и стал Норман Кларк со своей издательской деятельностью. Несмотря на то, что это приносило огромные деньги, Кларк еще и поддерживал свою репутацию мецената. По твердо сложившемуся в обществе мнению, научные издания дохода принести не могли. Норман Кларк не разубеждал публику в этом заблуждении. К тому же он действительно жертвовал много денег на образование, культуру, но всегда – не вообще, а совершенно конкретным людям, поддерживая их и не забывая о них всю жизнь.

Надо ли говорить о том, что люди, в молодости получившие финансовую и моральную поддержку от Кларка и выбившиеся потом в ряд признанных столпов американского общества, никогда в большинстве своем о Нормане Кларке не забывали? Так что вложенные им деньги возвращались к нему сторицей.

В конце пятидесятых, когда, собственно, и стала складываться коммуникационная империя Кларка, он смог получить серьезные финансовые средства для приобретения новых средств массовой информации за счет крупномасштабного контракта с Китаем. Никому другому подобный контракт не прошел бы даром. Уж слишком не соответствовала прибыль Кларка от него тем действиям, которые он по контракту предпринял.

Он закупал и переправлял в Китай номера старых американских периодических изданий, за которые китайцы почему-то платили огромные суммы. Служивший тогда бухгалтером у Кларка Джон Флеш вспоминал, что «Кларк компани» все время не хватало денег для реализации своих бесконечных проектов. Когда возможности банковских кредитов исчерпывались до дна, новые денежные суммы поступали из Китая.

«Кларк – великий предприниматель. Если он захочет, то продаст все что угодно кому угодно», – с улыбкой констатировал Джон Флеш.

К этим китайским деньгам, кстати, прицепился и Маккарти в свое время, но Кларк смог доказать законность своих действий.

«Если у меня покупают макулатуру по такой цене, это значит, что я ее по такой цене могу продать, а вовсе не то, что я, например, китайский шпион» – эту фразу потом повторяли в Америке на все лады. Она тоже, несмотря на видимую невооруженным глазом абсурдность, прибавила Кларку популярности.

Именно такими доводами обычно пользовались любимые народом герои детективов Эрла Фишера. А герои Эрла Фишера тянули на звание героев национальных.

Так что бизнес и политика не только уживались в жизни Кларка, не только дополняли друг друга, но были главными ее составляющими.

Норман Кларк к середине пятидесятых стал уже одним из признанных столпов американского общества. Это была поистине головокружительная карьера.

Глава седьмая «ДУШИТЕЛЬ ЖЕНЩИН ИЗ БОСТОНА»

3 августа 1994 года

На этот раз утренний кофе варила Люба.

Накануне я приехал к ней после того, как, наверное, целый час просидел в машине, собираясь с мыслями по поводу этого осточертевшего мне Кларка. Посмотрев в конце концов на часы и увидев, что уже почти час ночи, я все же рискнул из ближайшего автомата позвонить Любе. Откладывать наше свидание было уже прямо-таки неприлично.

Видимо, и она так считала.

– Приезжай, – выдохнула она в трубку.

Она разбудила меня, как я и просил, ровно в половине девятого. После того памятного удара по моей бедной башке я считал, что мне необходимо высыпаться. А то моя голова просто элементарно не выдержит напряжения и треснет не то что от удара, а от простого щелчка в лоб. Или по лбу.

Люба порхала, как мотылек, и цвела, как августовская роза. Кажется, я начинаю говорить пошлости, усмехнулся я сам над собой.

– Над чем смеетесь, господин Турецкий?

– Над собой, все больше над собой, госпожа Спирина.

Е-мое! Опять Спир! Как же мне это не приходило в голову раньше? Может, Люба тоже какая-нибудь внучатая родственница бывшего американского посла? Слегка обрусевшая. Может, спросить?

Но спрашивать я не стал, боясь показаться полным идиотом. Потом придется слишком многое объяснять, а этого мне делать не хотелось.

Однако игривое настроение, в котором я проснулся, все же не оставляло меня, провоцируя на браваду и какие-нибудь дурацкие действия.

– Представляешь, я еще, оказывается, нравлюсь молоденьким девушкам...

– Да что ты говоришь? Я так понимаю, ты имеешь в виду не меня?

– Во всяком случае, не только тебя. Тут я вчера встречался с одной молоденькой-молоденькой американкой. Так представляешь, мне показалось, что она в меня влюбилась. Даже свидание назначила. Вот сегодня в шесть часов и пойду.

«Что я такое несу?» – мысленно схватился я за безумную свою голову.

– Когда кажется, креститься надо, Турецкий, – достаточно спокойно отреагировала Люба.

– Ого! Мы, кажется, ревнуем? – ухмыльнулся я очень довольно.

Люба без слов чмокнула меня в щеку и стала разливать кофе, тем самым давая понять, что разговор о посторонних девочках закончен.

Мы по-семейному пили кофе с бутербродами с сыром, которые Люба успела запечь в микроволновой печи. Сыр вкуснейшим образом расплавился и кое-где подрумянился.

– Пища богов, – сказал я, чтобы загладить свою мнимую вину.

Бутерброды были и в самом деле необыкновенно вкусными и горячими. Что на мой негурманский вкус в пище вообще самое главное. Почему этого никак не могут понять в нашей столовой?

А вообще, Люба была бы, наверное, хорошей женой. Хотя и артистка. Зря говорят, что они все такие безалаберные. На мой взгляд, Люба как раз очень хозяйственная, даже немного чересчур. На кухне, как я запомнил еще в первый свой визит, все сверкало белизной.

Когда на белой-белой клеенке появилось темное-тёмное пятно (от пролитого Турецким кофе), Люба моментально выхватила откуда-то из белых-белых шкафчиков специальную мягкую белую-белую тряпочку и промокнула пятно. Скатерть снова стала белой-белой. Я был восхищен быстротой ее реакции. Тем более что оскверненная кофейной гущей тряпочка моментально исчезла с глаз долой, скрывшись в недрах белой-белой мойки.

– Зимой у тебя на кухне, наверное, особенно красиво.

– Почему это? – искренне удивилась Люба.

– Ну как почему? Здесь все бело, за окном все бело... – Я ухитрялся одновременно и улыбаться, кажется, достаточно глупо, и жевать бутерброд.

– Философ ты, Турецкий, и уши у тебя холодные, – беззлобно потрепала Люба меня за ухо.

Люба сварила кофе даже вкуснее, чем я сам себе делаю по утрам. Все-таки приятно, когда женщина утром встает первой, чтобы накормить своего мужчину. Патриархат архиразумная вещь, как говорил вождь мирового пролетариата. Или не говорил, но приставочка «архи» уж точно из его лексикона. Знаем, конспектировали. Всей огромной и необъятной страной. Подумать, сколько же бумаги на это за семьдесят лет извели! Ну вот, опять на политику свезло. Комплимент, что ли, Любе сказать?

– Э-э-э...

– Тебе еще кофе?

– Да нет, вот все думаю, какой бы такой особенный комплимент тебе сказать, – наконец нашелся я.

На сей раз Люба поцеловала меня прямо в нос.

Андрей Леонидович Буцков в кабинете в Селиверстовом переулке выслушивал традиционный утренний доклад своего референта Евгения Степашина.

Импозантный референт Буцкова на самом деле был всего лишь однофамильцем директора ФСК. Правда, его папочка в свое время тоже занимал немалый пост заместителя председателя Госплана. Поэтому карьера Степашина началась, по обыкновению, в МГИМО, где готовили по преимуществу кадры для международной деятельности и, видимо, для будущего управления государством из детей высокопоставленных советских чиновников.

После окончания института Евгения конечно же не заслали в какую-нибудь зачуханную африканию. Он поехал сразу в Нью-Йорк, в ООН. Все шло как по маслу, но как-то раз он залетел с пьянкой. Будучи за рулем в нетрезвом виде, он снес павильон автобусной остановки. К счастью, никто не пострадал, ни сам виновник, ни другие. Дело тогда смогли замять.

Но когда чуть позже, в разгар перестройки, МИД возглавил Эдуард Шеварднадзе и стал перетрясать все загранкадры сверху донизу на предмет всяческого блата, тяжелая длань коснулась и Степашина. Причем никаких прямых родственников в системе МИДа у него не было, а отец к тому времени благополучно отдыхал на пенсии. Но зато сыну припомнили ту пьяную аварию, всплыли и разные другие неприятные мелочи, и его вычистили из системы.

С другой стороны, к тому времени эта кормушка уже не была столь сытной. Ехать можно было хоть на кудыкину гору, хоть на Гавайи. Были бы деньги.

С денег-то все и началось.

С парой друзей-сокурсников, тоже оставшихся не у дел, но со связями, они организовали одну из тех возникавших как грибы бирж, через которые перепродавали товары, бывшие в стране еще в дефиците, по «рыночным» ценам. Получались эти товары, правда, по ценам государственным. К сожалению, краник довольно быстро прикрыли.

Степашин еще попробовал поиграть на бирже самостоятельно, но слишком больших капиталов не нажил. Тогда-то судьба и свела его с Андреем Леонидовичем Буцковым и его фондом.

Они познакомились в Центральной клинической больнице. Связей папы еще хватало, чтобы лечить Жене язву в человеческих условиях. Буцков подлечивал свою печень. Они, будучи соседями по отделению, как-то быстро сошлись на любви к детективам. Буцкову нравился Чейз, Степашин предпочитал Гарднера, но и Чейзу в определенных достоинствах не отказывал. Они обменивались книжками, которые им приносили.

Но на самом деле они больше всего любили обсуждать всякого рода несообразности и ляпы в иностранных текстах. Самые смешные ляпы попадались в тех западных детективах, где дело происходило в России. Правда, вынужден был констатировать Степашин, который знал Запад достаточно хорошо, что ровно то же самое происходит и в отечественных книгах, когда действие в них переносится в какую-нибудь европейскую страну или в Америку.

Однако Андрея Леонидовича на самом деле в Евгении интересовал не любитель детективов, а довольно опытный юрист-международник. Тогда-то он и предложил ему работу в фонде.

Занимая официально скромную должность референта Буцкова, Степашин на самом деле был мозговым центром фонда и правой рукой его главы. В делах интеллектуальных. Для дел иных достаточно было других людей.

Буцков сидел за своим столом, поглаживая Клеопатру, сладко спавшую на его коленях. Во сне Клеопатра изредка вздрагивала, тогда Буцков гладил ее еще нежнее, словно убаюкивал. Черная Луиза сидела столбиком на высоком шкафу и делала вид, что умывается. На самом деле она следила за Степашиным, раздумывая, прыгнуть ему на плечо сейчас или чуть позже.

Степашин, сидевший в кресле у приставного столика напротив Буцкова, держал в руках солидную кожаную папку, в каких обычно приносят на подпись большому начальнику важные документы. В папке Степашина, однако, лежал всего один листок с короткими неразборчивыми словами. Все дела Степашин обычно держал в голове, а папка была скорее просто для солидности – Андрей Леонидович Буцков любил конторскую основательность.

Хотя специфика их работы и требовала определенной конфиденциальности, кое-какие бумаги все жё составлялись и хранились.

Сам же Буцков вел свой дневник, который называл кондуитом. Дневник хранился в сейфе и представлял собой небольшую книжицу с золотым обрезом, заключенную в дорогой переплет из красной тисненой кожи. Никто, кроме Буцкова, никогда не заглядывал внутрь дневника. Там в основном были записаны какие-то буквы и фамилии с плюсиками и минусами, цифры, галочки, кружки.

Но, во всяком случае, не без удовольствия Буцков каждый день свой дневник пополнял и даже любил пролистывать предыдущие страницы.

Степашин обладал правом обращаться к Буцкову на «ты», но на работе, даже в отсутствие посторонних обращался исключительно по имени-отчеству, этим как бы подчеркивая лишний раз крайнюю серьезность того дела, которым они вместе занимались уже не первый год. За эти его щепетильность, аккуратность и вышколенность, которые достигаются только путем долгого и серьезного воспитания с детства, многие сотрудники Буцкова Евгения Степашина недолюбливали. Но Буцков ценил своего референта весьма высоко. И доверял ему почти на все сто.

– Итак, Андрей Леонидович, на сегодня мы имеем семь подписанных контрактов. Двое категорически отказались. Предупреждения на них не подействовали. Пришлось применить способ номер пять.

– Надеюсь, без больших последствий?

– Никто из благонамеренных граждан не пострадал.

Буцков поставил пару крестиков в своем дневнике, а Степашин продолжил:

– Сейчас ведутся переговоры с девятью потенциальными партнерами. У меня складывается такое впечатление, что почти все они готовы к сотрудничеству. Беспокойство вызывает лишь позиция господина Антонюка, который пока еще имеет честь возглавлять фирму «КБС». Мы отрезали от них уже почти всех партнеров, но они все-таки продолжают упорствовать. Не иначе как рассчитывают на свои южные каналы.

– А мы позаботились о том, чтобы их перекрыть?

– Они практически уже перекрыты.

– Как дела в эстонском направлении?

– Здесь непредвиденные неприятности. Груз, пришедший в Москву, задержан.

– Почему?

– Роковая случайность. Впрямую никто не виноват.

– Убытки?

– Примерно четыреста пятьдесят тысяч.

Пусть отрабатывают эту роковую случайность. На сей раз могут обойтись и без прибыли. Так, а что докладывает наш человек с совещания на Старой площади?

– В основном, как всегда, болтовня. Упоминался экспорт оружия из Прибалтики и раздавались всяческие «охи» и «ахи» по поводу нефтяной войны.

– Все-таки хреновое у нас правительство...

– Не могу с вами не согласиться, Андрей Леонидович.

– А как там наши костоломы? Их наказали?

– Гному еще вкалывать, а Крот уже расплатился.

– Что выяснили насчет этого рыжего?

– Майор милиции Грязнов, из МУРа.

– Ох, как они мне надоели! Вместо того чтобы с черными бороться, которые все заполонили, куда ни плюнь, они все к нам подбираются. Идиоты, – зло добавил Буцков, нежно поглаживая Клеопатру. – У тебя все?

– Пока – да, – сказал Степашин и вздрогнул, – на его плечо неожиданно спрыгнула Луиза.

– Тогда можешь заниматься своими делами, а ко мне, будь добр, пригласи Долю и Петухова. Я им назначил встречу на сегодняшнее утро. Они уже, наверное, заждались.

На моем рабочем столе меня ждал список картин исчезнувшей коллекции Кларка с хорошими цветными фотографиями. Еще не просмотрев списка, я стал перебирать снимки.

Вот она, родимая! Композиция номер семь, вариант. Я любовался картиной. Даже в таком ненатуральном виде она была магически хороша.

Я набрал номер Меркулова, быстро изложил ему ситуацию.

– Когда ты хочешь брать Филина?

– Я хочу поручить это Славе Грязнову. У меня сегодня принципиальная встреча с этой американкой. Ну, внучкой Спира, у нее есть важные документы по Кларку.

– Саша, а ты уверен? Мы с этим Филиным не вляпаемся в «полицейский произвол»? У него ведь солидные защитники найдутся.

– Костя, ну я же своими глазами эту картинку видел. Наши ребята там безотлучно дежурят. Из дома ничего не вынесешь.

– Хорошо. Тогда, считай, договорились.

В этот момент в кабинет сунулась рыжая голова Грязнова.

– Заходи, заходи, Слава. Только что о тебе говорили. Богатым будешь.

– Видимо, уже никогда не буду. – Грязнов сгорбился, лицо его приобрело жалостливое выражение.

Правую руку он протянул немного неловко вперед, словно за милостыней, и затянул тоненьким гнусавым голосом профессионального нищего:

– Граждане-товарищи-господа! В моей семье большое горе. Я – милиционер, сын – милиционер, дочь – милиционер. И даже теща – милиционер. Дайте в морду кто сколько может.

В дверях кабинета давилась от смеха Верочка. Видимо, ради нее и разыгрывалось это представление.

– Ладно, кончай юродствовать, присядь. Разговорчик есть.

– Мои уши, как первоклассные локаторы, настроены на прием. Прием! Прием!

Грязнов приложил ладони к голове, изображая не то Чебурашку, не то и в самом деле локаторы.

– Поедешь сегодня выручать коллекцию Кларка. На дачу Филина. Санкция есть.

Грязнов моментально стал серьезным:

– У меня для тебя тоже сюрприз. Наши ребята вышли на Волобуева. По оперативной информации он завтра с приятелями идет в сауну при заводе Орджоникидзе. Они там всегда моются. С девочками, между прочим. Там их голенькими и тепленькими и возьмем. Кстати, похоже, что и Волобуев, и все его приятели-расприятели имеют прямое отношение к фонду Буцкова. Брать будем всех. Надеюсь, в парилку они без пушек ходят. Хотя оружие у них обычно всегда при себе. Ну, так нам это только на пользу. Всех и повяжем на тридцать суток. А потом разберемся.

– Все равно будьте осторожны. Эти типы стреляют без раздумий.

– Будет сделано. Все в лучшем виде.

– Что выяснилось по поводу Дудиной?

– Дудина Наталья Юрьевна, она же Юдина Наталья Юрьевна, она же Лисинская Сарра Абрамовна, а на самом деле все-таки Наталья Юрьевна, но Личко. По девичьей фамилии. Дудина по последнему мужу, Юдина – по первому. Лисинская – по мужу промежуточному, ненадолго затесавшемуся.

– А откуда ж Сарра Абрамовна-то взялась?