Текст книги "Первая версия"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)

Филин взглянул на часы, и, видимо, его вполне устроило то, что он там увидел, потому как лекция продолжилась:

Главный наш союзник – Германия, а вовсе не Америка, как это долго казалось большинству людей. Вот теперь-то мы можем наконец вернуться к Кларку. Норман Кларк был чрезвычайно влиятельным человеком, хотя он почти никогда не занимал крупных постов в американской администрации. Тем не менее он был советником всех американских президентов, начиная еще с Рузвельта. Но, что гораздо более важно для нас, Норман Кларк на протяжении своей долгой жизни был убежденным «евразийцем». Эти убеждения он ставил гораздо выше своих политических пристрастий. Именно поэтому он мог сотрудничать с тем коммунистическим режимом, который существовал в нашей стране. Этот режим теперь малюют черными красками, отождествляя его с фигурами Хрущева, Брежнева, Андропова, Горбачева. Однако это лишь верхушка айсберга.

Вновь на секунду приоткрылась дверь, впустив струйку пахучего сигаретного дыма, и вновь Филин проигнорировал это, возможно, предупреждение.

– Не забывайте о Главном разведывательном управлении, о Комитете госбезопасности, в котором было отнюдь не только Пятое управление, занимавшееся мышиной возней с диссидентами. Их обширнейшая и важная деятельность в сфере упрочения евразийских позиций до сих пор по-настоящему не оценена. В последнее время, если вы смогли заметить по газетам, внешняя политика России диаметрально изменилась. Если всего несколько лет назад мы осторожно ждали, что скажет наш заокеанский «брат», то теперь Россия начала проводить собственную политику. Улучшились наши отношения с Германией. Вероятно, именно это напугало Кларка или он просто постарел. Он не понял новой реальности. Можно сказать, что он изменил нашему евразийскому делу. История таких измен не прощает.

– Ну и кто же в данном случае выступал в роли той самой «непрощающей истории»?

Вы интересуетесь мелочами, молодой человек. Какая разница: кто, что и как? Главное – почему. Это я вам, кажется, объяснил. Объясню и еще одну вещь.

Интонация Филина изменилась, а голос приобрел металлические нотки, свойственные человеку, привыкшему приказывать:

– Меня просили передать вам очень серьезные люди, чтобы вы делом Кларка особенно не увлекались. Занимайтесь Ричмондом, да и там не зарывайтесь. Вы входите в слишком опасную сферу.

– Те, кто вас просил это передать, были в курсе того, что мы с вами сегодня здесь встретимся?

– Молодой человек, не будьте излишне наивным. Мы обязаны знать все.

Вдруг Филин стал похож на собственную фамилию. Кругленький нос как бы заострился и загнулся крючком, затемненные стекла очков по-птичьи замерцали, как в американских фильмах ужасов, казалось, он вот-вот замашет крыльями, выпустит когти и...

Зажегся свет. Я сидел в каминной один, тупо глядя в глубину бутылки «Абсолюта».

– Саша, нам пора ехать! – Оказывается, это Люба заглянула в комнату.

Сколько же я просидел здесь после «отлета» Филина? Он совершенно выбил меня из колеи, я даже не сразу ответил Любе:

– Едем, Люба. А где Ольга?

Я отвез девушек на Балаклавский, на прощание Люба опять одарила меня этаким взглядом, уничтожающим как минимум лет десять.

Что ж, мне снова восемнадцать! Я и чувствовал бы себя на восемнадцать, если бы не разговор с Филиным, который не давал мне покоя, пока я катил по летней ночной Москве.

В общем-то Филин говорил очень убедительные вещи. Это был тот вариант разговора, когда, слушая собеседника, ты с ним волей-неволей вынужден соглашаться. Только потом, как бы освободившись от чар, начинаешь понимать, что все на самом деле гораздо сложнее, чем было только что выстроено так убедительно. Похоже, он и впрямь серьезный человек.

А ты, дорогой и смелый Турецкий, теперь, наверное, под большим колпаком. Только чьим? Контрразведки, разведки или военных? О каких серьезных людях говорил Филин? Из ФСК, СРВ или ГРУ?

– Е-мое! Куда же она! – Я резко нажал на тормоза, которые взвизгнули, как стая резаных поросят. Почти прямо из-под колес выпорхнула худенькая девушка с пышными волосами, в темных брюках и темной тенниске. Кто ж так одевается ночью, да еще переходит дорогу в неположенном месте? На самоубийцу вроде бы не похожа.

Я выскочил из машины, подбежал к девушке. Она улыбалась. Я-то думал, что она насмерть перепугана, а тут – на тебе! Рот до ушей. Она сразу перешла в наступление:

– Вы меня чуть не задавили, теперь везите домой.

Мне хотелось выругаться, причем грубо, я знаю несколько слов, очень подходящих к такой ситуации. Но... определенно мне сегодня просто везет на девушек. Эта, когда я взглянул на нее поспокойнее, оказалась поразительно хороша собой. Невинная улыбка... Выразительные карие глаза, капризные пухлые губы, ровная полосочка зубов, чуть вздернутый нос – прямо модель какая-то!

– Где же вы живете, прелестное создание, по ночам бросающееся под машины?

Она назвала адрес. Фантастика! Это был мой дом! О чем я и сообщил ей, неожиданно развеселившись.

– Да я там всего со вчерашнего дня живу. Сняла квартиру. Родители уехали за границу.

Уже сидя рядом со мной, она как-то торопливо рассказывала:

– Я нашу трехкомнатную на Садовом кольце сдала знакомым фирмачам за большую-большую кучу денег, а тут сняла за совсем маленькую кучку. Арифметика в мою пользу. – Она явно веселилась, подсчитывая барыши.

– Вы не боитесь первому встречному рассказывать о своих больших доходах? – улыбнулся я.

Девочка мне определенно нравилась.

– Вообще-то я Марина.

– Саша, – сказал я.

– Уж раз вы меня не задавили, когда имели такую возможность, то теперь мне вас можно не бояться, – как-то очень нелогично ответила она и засмеялась. Тут-то я и понял, наконец, что моя попутчица была уже изрядно навеселе.

Доехали мы на удивление благополучно. Больше под колеса моей «пятерки» красавицы не бросались. Зато одна из них сидела рядом со мной.

Ее квартира оказалась в соседнем подъезде.

– Я вас хочу пригласить, Саша, выпить со мной за мое чудесное спасение, которым я обязана исключительно вам.

Когда вас так искренне приглашает молоденькая и красивая девушка, попробуйте-ка отказаться!

В Марининой квартире царил хаос. Но она за него не извинялась, что обычно делают женщины даже в менее необходимых случаях, сдувая несуществующую пылинку в идеально прибранной квартире. Всюду стояли нераспакованные коробки, флаконы и баночки с косметикой находились в самых невероятных местах: на полу в прихожей, на телевизоре и даже на платяном шкафу гигантских размеров. Столь же гигантский несложенный диван был прикрыт пушистым клетчатым пледом.

– Садитесь, Саша, сейчас принесу чего-нибудь вкусного.

Я, повыбирав между коробкой и диваном, сел все же на диван.

На красном пластмассовом столике с колесиками Марина прикатила натюрморт из ассортимента ближайшего супермаркета на бывшем рынке. Я туда ради интереса заходил как-то и даже купил коробочку французского сыра. Но цены, указанные в долларах на обертках, когда их переводят в рубли, выглядят слишком большими, хотя не очень отличаются от цен в обычных магазинах.

На столике было ассорти из орехов, прозрачно нарезанные ветчина и колбаса, микроскопическая баночка с еще более микроскопическими огурцами, печенье с тмином и еще какое-то. Хлеб, однако, был самый что ни на есть отечественный – черный и немного черствый. Довершала картину литровая, чуть початая бутылка лимонного «Абсолюта» и два красивых граненых стакана, совсем не таких, как во времена моей юности.

– За неожиданное знакомство, – подняла стакан Марина и состроила мне глазки.

Потом она вставила кассету в огромный двухкассетник, стоявший на подоконнике.

– Это мой любимый Элтон Джон. Я тоже помнил эту музыку, когда она была у меня записана на больших бобинах первого в моей жизни магнитофона.

Мы потихоньку надирались. Оказалось, что Марина тоже не прочь выпить, тем более такого божественного напитка. Водка шла так легко и так тепло разливалась по жилам, что уже после третьего тоста мы с Мариной чувствовали, будто знакомы как минимум сто лет.

Я узнал, что она учится на филфаке, на романо-германском отделении, на четвертом курсе. Что она натура очень влюбчивая и что, как ей кажется, она уже и в меня влюбилась. Похоже, что и я влюбился, причем второй раз за один день. Меня тоже потянуло на откровенность. Конечно, то, что я следователь по особо важным делам, не входит в категорию государственных тайн, но, будь я менее усталым и выпей чуть меньше, я бы скорее всего об этом болтать сразу не стал.

Правда, Марина не проявила никакой сверхзаинтересованности к моей нетривиальной профессии и не выпытывала никаких «тайн».

По-моему, ей просто хотелось, чтобы я ее поцеловал. Все уже было ясно. Я ее невысказанное желание выполнил, но события мы не торопили, выпили еще, еще и даже потанцевали немного.

Вернувшись на клетчатый диван, мы почувствовали, что нас уже несколько развезло, что одежда нам мешает и что вообще пора прилечь, чтобы не упасть на пол.

Марина отстранилась от меня, подошла к огромному шкафу, достала оттуда полотенце и погнала меня в ванную, где царил такой же беспорядок. Только в отличие от комнат здесь было не так много предметов, но все – в столь же неподходящих местах. В углу стоял набор для специй, а рядом – сумка с какими-то обувными коробками. На табурете, свернувшись, как клубок ядовитых змей, притаились полосатые кухонные полотенца... Войдя в комнату, я обнаружил постель уже разобранной. Марина была в полосатом халате, надетом явно на голое тело. Призвав меня располагаться, она упорхнула в ванную.

Коснувшись головой подушки, я, грешным делом, чуть не заснул, но Марина вернулась достаточно быстро, и я не успел так опозориться...

Я проснулся среди ночи. Марина, как обманчиво невинное дитя, сладко спала, подложив обе ладошки под щеку. Моя голова от выпитой водки не только не болела, но была удивительно чиста и способна к размышлениям. Чем я и воспользовался, потому что спать больше не хотел: за окном было совсем светло, но вороньи крики, раздававшиеся поблизости, свидетельствовали о том, что еще очень рано.

Первым делом я вспомнил о Любе и почувствовал себя в некотором роде изменником, хотя, кроме взглядов, никакого другого повода она мне для этого не давала. Потом я вспомнил рассказ Ломанова о его изысканиях в библиотеках. Материалов оказалось много. Ломанов готовил мне выжимки из разных источников. Уже не существовало ни Любы, ни даже Марины – я думал о Кларке.

Глава шестая НОРМАН КЛАРК

Согласно нарытым Ломановым материалам, начинала складываться картина жизни и судьбы таинственно погибшего американского миллионера. Норман Кларк родился в местечке Блу-Бей под Чикаго, на берегу озера Мичиган. Это произошло в том году, когда в далекой России приключилась Октябрьская революция, которую на протяжении десятилетий русские называли «Великой».

Сведения о его детстве, содержащиеся в «Парадоксах Кларка» Роальда Линча и рассыпанные по множеству иных изданий, как нельзя лучше соответствуют классическим американским легендам о парне из обычной небогатой семьи, который разбогател и стал потрясающе важной птицей исключительно благодаря своим необыкновенным талантам. Таланты эти на самом деле были самого обычного свойства: напористость, трудолюбие, стремление к победе, обостренное честолюбие. Плюс немного везения. Правда, биограф постоянно подчеркивает, что на фоне детства «обычных» миллионеров детство Кларка отличалось тем, что уже тогда проявились незаурядные и контрастные черты его характера.

Кстати, когда Роальд Линч описывает более поздние периоды жизни Кларка, он постоянно, словно заядлый коллекционер, цитирует свидетельства множества людей, в тех или иных обстоятельствах пересекавшихся с Кларком, как знавших его долгие годы – и в разные периоды, так и тех, для кого встреча с Кларком была лишь эпизодом.

Когда же биограф пишет о детстве, если не самыми достоверными, то, во всяком случае, интересными должны были бы оказаться воспоминания соучеников, учителей, товарищей по детским играм, первых возлюбленных в конце концов. Однако создается впечатление, что эти люди в жизни Кларка существовали, но то ли они все скопом и очень давно умерли, то ли Кларк настойчиво предложил биографу собственную версию своего детства и отрочества.

Отец Кларка был скромным коммивояжером по продаже швейных машинок фирмы «Зингер», мать – домохозяйкой. Семья жила в маленьком домике, который снимала. Отец был строг и начитан, потому и Норман с ранних лет приохотился к чтению.

Его любимым писателем был Марк Твен, а любимым героем, естественно, неугомонный Том. Маленький Норман больше всего на свете хотел походить на Тома Сойера, очевидно, именно этим объясняется его нарочитая проказливость в юные годы.

Однажды, пятилетний Норман увидел, как большие мальчишки ловко ныряют с самодельной вышки для прыжков в воду. Желая не отставать, он храбро забрался на самый верх и нырнул, даже не подумав о том, что не умеет плавать. Его едва откачали. Когда мать спросила его, зачем он это сделал, Норман ответил: «Должен же я был им всем доказать, что не боюсь».

В двенадцать лет Норман, как и полагается, смертельно влюбился в сестру своего одноклассника. Она была старше на два года и считала их совсем малышами. Вдохновившись любовными успехами Тома Сойера, Норман преподнес своей возлюбленной подарок в розовой коробочке изумительной красоты с золотой объемной розой на крышке. Коробочку он стащил у матери, а подарком была необыкновенно умело засушенная лягушка. Но избранница почему-то не оценила сердечного подарка и завизжала как безумная: «Убери эту дохлятину!»

Что ж, первая любовь всегда сложна и не приносит быстрого счастья.

Как всякий будущий миллионер, свои способности по части коммерции Норман проявил очень рано. Мало того, они были связаны именно с прессой. Вместе с другими мальчишками Норман продавал газеты.

Особенно хорошие отношения у него сложились с газетой «Блу Бей-сити». Начал он с того, что практически никогда не возвращал взятые в редакции для реализации газеты, как делали другие. Он предпочитал заплатить из собственных денег за непроданные экземпляры. Уже в десятилетнем возрасте Кларк понимал, что деньги надо сначала вложить в дело, чтобы оно стало приносить серьезные плоды. Со временем хозяин газеты предпочел иметь дело исключительно с ним.

Тогда Норман, будучи монополистом, создал свою первую фирму из окрестных мальчишек. Сам Норман занимался лишь организацией, подсчетом денег и расплатой с хозяином газеты. С ребятами. которые хоть раз его подвели, он расставался безжалостно – ведь за их промахи он платил из собственного кармана.

В биографии Кларка пера Роальда Линча можно найти немало подобных эпизодов, которые в одинаковой степени могут быть чистой правдой или столь же чистой выдумкой Кларка или самого биографа. Живыми свидетелями они не подтверждены.

Году примерно в двадцать седьмом – двадцать восьмом его отец, Роберт Кларк, неожиданно разбогател, сделав солидное состояние на нефтяном буме в Венесуэле. После своего быстрого обогащения он напрочь испаряется из биографии Кларка. Словно существовал в ней только для того, чтобы объяснить, откуда взялось первоначальное состояние Нормана Кларка, позволившее ему в тридцать седьмом году основать свою первую газету. Это и тогда стоило немалых денег.

Кстати, период между неожиданным обогащением отца и основанием собственной газеты, наиболее темный в биографии миллионера. Хотя для любого биографа именно годы становления личности обычно представляются наиболее лакомым кусочком.

Однако вернемся к детству. Много внимания биограф уделяет спортивным занятиям и успехам Кларка. Кроме прыжков в воду Норман занимался футболом, если это можно было назвать футболом. На берегу Мичигана юный Кларк и другие мальчишки гоняли тряпичный мяч. Точно так же, как дети за несколько тысяч миль от них в Лондоне и Москве.

Крепким телосложением он отличался с детства. Но если в зрелые годы, это был крупный, солидный мужчина, то в детстве, по его собственному признанию, он выглядел просто упитанным, даже чуть полноватым, что не мешало ему быть первым в мальчишечьих играх и забавах.

Как бы между прочим Кларк любил вспоминать о своей детской бедности, зато почти нет свидетельств о том, какой стала его жизнь после того, как отец разбогател.

Если он получил от отца наследство, благодаря которому смог начать собственное дело, то совсем непонятно упорное нежелание Кларка оставить что-либо серьезное в наследство собственным детям. Если деньги родного отца ему не помешали, а помогли, то почему его собственные деньги могли помешать его детям? Очевидно, это было обыкновенное проявление непредсказуемости характера Нормана Кларка. Именно непредсказуемость часто и на все лады, подчеркивается всеми, кто о нем писал, только ею и можно объяснить множество «парадоксов», открывающихся предвзятому читателю его биографии (особенно в первой ее части).

В детстве у него даже не было собственной комнаты. Он спал за бумажной ширмой в маленькой гостиной. Зато в зрелом возрасте он заказывал номера с несколькими кроватями, чтобы иметь возможность ночью перелечь в постель с прохладным бельем.

Когда-то в его «фирме» работало всего десять мальчишек, в империи Кларка заняты десятки тысяч человек.

В городе его детства не было даже маленькой картинной галереи. Да и теперь нет, что по меньшей мере странно. Ведь Кларк создал несколько музеев в разных странах мира и обладал собственной значительной коллекцией, большая часть которой в последние годы, находилась в Москве. Он собирался ее завещать вовсе не городу детства, а московскому Музею частных коллекций.

Достаточно спокойно относясь к внешним признакам богатства, Кларк тем не менее владел собственным самолетом, двумя «роллс-ройсами» и еще полудюжиной автомобилей других марок.

В знаменитой коллекции автомобилей Леонида Брежнева был роскошный красный «порше», действующий экспонат, подаренный Норманом Кларком. Свои автомобили он коллекцией не считал. «Роллс-ройсы» нужны были исключительно для представительских целей, другие же ему просто нравились. Кларк никогда не переставал восхищаться этим изобретением человеческого разума.

Он всячески поддерживал новые изыскания в автомобилестроении, финансируя гонки «Формулы-1», на которых, как известно, апробируется все новое и самое прогрессивное. На соревнованиях «Формулы-1» он никогда не присутствовал, считая это делом профессиональным, не рассчитанным на лицезрение праздных зевак.

Может быть, сама его жизнь слишком напоминала гонки этой самой «Формулы-1».

Глава седьмая НА КРЮЧКЕ

июля 1994 года

Теймур Мурмедов очень гордился тем, что его родной дядя в свое время сменил Гейдара Алиева на посту председателя КГБ Азербайджана. Никакие «перестройки» на самом деле табель о рангах не поменяли. Знаменитая фраза «Кто был ничем, тот станет всем» сказана всего лишь для красного словца. Кто был всем, тот и останется всем. Никакие смены в парадном списке руководства не мешали солидным людям заниматься своими делами.

В советские времена им перепадали всяческие официальные блага, кормились они и от нефти.

В постсоветские – в нефтяном деле наступило полное раздолье, до такой степени, что пришлось наводить в нем порядок. Случалось, что одну и ту же партию нефти продавали несколько раз, причем и продавцы, и покупатели были каждый раз разные. Ничье – значит общее. Но деньги не бывают общими.

Клан, к которому принадлежал Теймур, попробовал взять дело в свои руки, и ему это почти удалось. Он состоял в основном из бывших сотрудников комитета, выходцев с юга республики, имевших давние серьезные связи с Турцией. Им противостоял другой бакинский клан, в который входили главным образом бывшие партийные деятели и работники МВД.

Кланы пытались договориться, чтобы разграничить сферы влияния. Большим козырем бывших гэбэшников были московские связи. Курировал их по поручению коллег Теймур, у которого и собственные связи в Москве были неплохи. Его бывшие сокурсники по МГИМО занимали разные ступени общественной лестницы. Одни возглавляли собственные крупные фирмы, другие – скромные подразделения в Министерстве внешних экономических связей.

Конечно, нефть можно было гнать напрямую из Азербайджана в Турцию или Иран, но гораздо выгоднее это было делать через Москву. Тем более что в Москву доставлялись одни лишь бумаги, а не многотонные цистерны.

В последнее время Теймур постоянно ощущал на себе чужой взгляд – за ним явно следили, причем достаточно профессионально. Так как, кроме этого взгляда, иных примет не было, он грешил на конкурентов и на всякий случай распорядился усилить охрану.

Белый «линкольн» Теймура мягко подкатил к офису фирмы «Лонг» на улице Бутлерова. Вчерашний телефонный разговор с главой фирмы господином Левашовым, двоюродным братом его однокурсника, окончательно решил вопрос о подписании серьезного и долгосрочного контракта, гораздо более выгодного, чем предлагал Буцков на вчерашней встрече. Буцкову он на всякий случай не отказал, но про себя подумал, что лучше с ним дела не иметь. Буцков был поопаснее даже «родных» гэбэшников.

Первым вышел охранник Мамед и оглядел улицу. Было тихо и спокойно, если не считать старушек, толпящихся возле продуктового магазина, в котором по старой памяти еще подкармливали пенсионеров, ветеранов и инвалидов. Затем вылез, придерживая полу пиджака, второй телохранитель, шкафоподобный Саша, которого все называли Алексом. Он кивнул Теймуру: мол, все в порядке, выходи. Его челюсти непрерывно двигались: Алекс безостановочно жевал резинку. Теймур вышел из своего роскошного автомобиля.

До дверей офиса было не больше пятнадцати шагов, но Теймур успел пройти лишь восемь: профессиональный снайпер беспощадным и холодным взглядом уже смотрел в окуляр оптического прицела.

Теймур упал лицом вперед, Мамед успел подхватить шефа, хотя это был уже не шеф, а его труп. Челюсти Алекса замерли. Он выхватил пистолет и стал осматриваться. Из дверей офиса высыпала местная охрана.

Никто не мог понять, откуда стреляли, – напротив, на другой стороне улицы Бутлерова, было множество зданий: какой-то институт, склады. Разноэтажные и разноцветные здания стояли сплошным рядом, только по окраске фасадов иногда можно было определить, где кончается одно строение и начинается другое. Стреляли явно с той стороны. Было понятно, что искать стрелявшего бессмысленно, хотя трое из местной охраны и побежали в сторону складов.

Конечно же никого не нашли.

Теймур умер на руках Мамеда, не приходя в сознание, – пуля попала точно в затылок.

Против смерти все московские связи бессильны, иногда они ее даже ускоряют.

Я брился, внимательно разглядывая свое лицо в зеркале. Не могу сказать, что мне очень-то нравился предмет бритья. Под глазами круги...

Не раз говорил себе: «Турецкий, откажись от последней рюмочки!» Интересно, сколько человек каждое утро во всех уголках земного шара повторяют эти укоризненные слова? Отказаться всякий бы отказался, но вот в чем загвоздка. Самое трудное, практически невозможное заключается в определении рюмочки предпоследней. Неплохо бы учредить премию тому гению, который придумает «определитель предпоследней рюмочки». Звучало бы неплохо – премия имени Турецкого!

Странно: посреди ночи я ведь проснулся с абсолютно свежей головой, способен был думать, размышлять. Потом забылся на каких-то пару часов, и на тебе! Сработал эффект последней рюмочки.

«Итак, что у меня на сегодня?» – думал я, катя по утренней Москве.

Жара немного спала, и народ на тротуарах сразу стал шевелиться побыстрее. Ветерок в раскрытое окно приятно холодил висок. Было так хорошо на улице, что я почувствовал, как круги под глазами исчезают сами собой.

Так что же все-таки у нас на сегодня? Ломанов раскопал не только какие-то материалы на Буцкова, который фигурировал в телефонах Ричмонда, но и связался с журналистом из «Сегодня», побывавшим в Севастополе и написавшим о смерти Кларка. Оказалось, что Петр Зотов служил в Афгане в роте самого Буцкова. Хорошенький узелок завязывается. Эти бывшие «афганцы» крепко держатся друг за друга. Пропуск я заказал еще вчера и, кажется, не опаздываю.

Нет, все-таки опоздал.

Они тут, похоже, не скучали. Ломанов, очевидно, не рискнул в мое отсутствие принять Зотова в моем кабинете. А может быть, им было приятнее общаться с Верочкой? Верочка сегодня просто цвела. Вместо одного сразу два поклонника, один другого краше. Троица распивала чаи, немилосердно гоняя пакетики чаю по огромным кружкам алюминиевыми ложками.

Я, конечно, извинился, но напустил на себя самый строгий вид, как будто не я, а они опоздали. Но они не обратили на мою строгость никакого внимания. Нет в нынешней молодежи трепета перед старшими. Ну нет – и не надо.

Я пригласил их в кабинет, усадил в кресла и разрешил курить.

Петр Зотов оказался разговорчивым молодым человеком, чуть запинающимся на согласных. Довольно высокий, худой, но крепкий, с жизнерадостной улыбкой и, вероятно, таким же нравом. Круглые карие глаза, улыбка до ушей – он чем-то напоминал подросшего, уже похожего на взрослого пса, но все же щенка породы эрдельтерьеров. Во всяком случае, на криминального репортера он походил меньше всего. Впрочем, говорят, у эрделей идеальный нюх.

– Турецкий, Александр Борисович.

– Зотов, Петр Сергеевич, можно п-просто – Петя. – Он широко улыбнулся, и мы обменялись рукопожатием.

Рука его оказалась сухой и крепкой.

– Каким видом спорта изволите заниматься? – Самое трудное – это начать беседу, а такие ничего не значащие вопросы как раз для того и созданы.

– Когда-то немного занимался боксом, сейчас – ушу, каждое утро бегаю, но, думаю, по нынешним временам лучше всего в тир ходить. Или трофейный «шмайссер» под подушкой держать, да любимые органы не разрешают. Объясните мне, Александр Б-борисович, почему эти с-самые любимые органы к нашему брату журналисту столь суровы?

– Да ведь и вы им спуску не даете.

– Но в-все-таки иногда создается впечатление, что не преступники, а журналисты г-главные враги народа. Но это я т-так, к слову. Я понял, ч-что в-вас интерес-сует Б-буцков? – Зотов немного разволновался, перейдя к Буцкову, потому как запинание на согласных резко усилилось.

– Мы, конечно, кое-что о нем знаем, – сказал я, стараясь не показать, что знаем мы мало. – Но вы-то знаете его давно, причем могли наблюдать в экстремальных ситуациях.

– Н-наб-блюдать... Эт-то в-в-вы хорошо с-с-сказ-за-ли... – с горечью заметил Петя.

Похоже, Петя всерьез интересовался Буцковым, потому как достаточно подробно знал армейскую часть его биографии. Свой рассказ он начал издалека.

Старший лейтенант Андрей Буцков попал в Афганистан, можно сказать, по собственному желанию. К тому времени он занимал довольно бессмысленную, но спокойную должность помощника по комсомольской работе начальника политотдела пехотного полка, дислоцированного на окраине тихого Таллина. Тогда еще Таллин был советским и второе «н» к окончанию своему присоединить не успел.

Буцкову светила обычная и спокойная политотдельская карьера – замполит батальона (роту он уже благополучно проскочил, отсидевши в штабе), заместитель начальника политотдела полка, Военно-политическая академия имени Ленина, что в Москве рядом с Театром Моссовета и Концертным залом Чайковского, а там, глядишь, и в самой Москве можно было бы зацепиться. Остаться в Москве при Генштабе, в Главном политуправлении или в Минобороны считалось едва ли не пределом мечтаний.

Но жизнью человека, особенно военного, часто распоряжаются обстоятельства, от него не зависящие. Как ни ненавидел Буцков заступать в наряд дежурным по части, все-таки ему раз в пару месяцев ускользнуть от этой противной обязанности не удавалось. Солдаты были бестолковы, особенно из Средней Азии, так что дежурить приходилось всерьез: обходить несколько раз за ночь караулы, вытаскивая заснувших бойцов из кабин автомобилей в автопарке, спать, если это можно так назвать, в маленькой, тесной дежурке на жестком топчане, не снимая сапог. И переживать всякие иные «прелести».

В тот, последний раз, он заступил дежурным вместо запившего Карасева. Пил Карасев, а «лавры» пожинал Буцков.

Молоденький солдатик по фамилии, кажется, Нурмухаммедов ему сразу не понравился: забитый, грязный, с затравленным взглядом – из тех, кого в армии называют «чмо». Другие солдаты из караула, а уж тем более сержант Буздаков, караулом командовавший, шпыняли его, особо не стесняясь даже присутствия Буцкова. Той ночью все и случилось.

«Чмо», когда его, как рассказывали потом бойцы, во время полагавшегося ему отдыха заставили счищать снег с территории перед караулкой, в отчаянии и полном обалдении расстрелял полмагазина в сослуживцев. Он громко орал что-то на своем тарабарском языке, и слезы заливали его лицо. Он убил двух рядовых и ранил ефрейтора. Потом с автоматом убежал за ворота части.

Полк подняли в ружье.

Но никаких особых мер не понадобилось. Нурмухаммедов никуда уходить не собирался, просто сидел среди голых холодных кустов напротив части и выл, зажав между коленями автомат. Буцков, совсем не прячась, только держа правую руку на раскрытой кобуре, подошел к нему и отобрал автомат.

Потом был, как водится, показательный суд. Нурмухаммедову дали несколько лет дисбата, приняв во внимание, что он был в состоянии аффекта. В тот же дисбат загремел и сержант Буздаков за «неуставные отношения».

Больше всех пострадал, не считая убитых, сам Буцков. У него оставался один выбор: или сгнить заживо в какой-нибудь островной роте, или писать рапорт в Афганистан. Афган тогда все списывал.

– А ты как попал в Афган? – спросил я Петю, который нервно закурил.

Я чувствовал, что ему необходима небольшая передышка. В моем представлении его образ веселого щенка совсем не вязался со страшной войной, тем более что мальчик был явно из приличной семьи. Впрочем, не такой уж он и мальчик.

– К-как попал? К-как все. Забрили – и под ружье. Я учился тогда на журфаке, на втором курсе. Одна сволочь меня с «Архипеллагом» з-заложила. Тогда в Сибирь за ч-чтиво уже не ссылали, н-но из университета п-поперли к-как миленького. «Милые люди» из П-пятого уп-правления предлагали п-помочь. Но уж очень мне этого н-не хотелось. Тогда-то они и п-пообещали п-пристроить меня в Афган. И п-пристроили...

И Петя продолжил свой рассказ.

Зотов был в Афганистане уже третий месяц, когда их роту принял старший лейтенант Буцков вместо убитого во время патрулирования дороги в Кабул капитана Елисеева. Историю Буцкова, «переквалифицировавшегося» из помощников по комсомолу в командиры боевой роты, Зотову рассказал замполит капитан Егоров, с которым Зотова связывали дружеские отношения. Во-первых, когда рядышком лежишь под огнем, отношения завязываются сами собой. Во-вторых, даже в Афгане никто не отменял обязательность комсомольских собраний, а точнее их протоколов. Собраний как таковых практически не было, а протоколы с потрясавшей Егорова изобретательностью сочинял Зотов. Он же оформлял «Боевой листок» и писал для него заметки.