Текст книги "Первая версия"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)

24 июля сего года в Черном море недалеко от Севастополя погиб Норман Кларк и вся команда его яхты.

На следующий день в Москве был убит экономический советник посольства США Дэвид Ричмонд. Он был связан с Кларком, а также с Фондом Спира и Фондом воинов-интернационалистов, возглавляемым Андреем Леонидовичем Буцковым.

При этом известно, что через Фонд Спира при посредстве Кларка перекачивались громадные деньги, большая часть которых шла на закупку оружия. К этому оружию и деньгам имел непосредственное отношение фонд Буцкова. В Соединенных Штатах мы получили этому полное документальное подтверждение.

Еще через несколько дней была убита Ольга Лебедева – подруга, точнее невеста, Дэвида Ричмонда. Убита она была людьми Буцкова. Но незадолго до этого, когда она была на гастролях, из ее дома были украдены бумаги и дискеты, принадлежащие Ричмонду.

Мы предполагаем, что это были документы, связанные с торговлей оружием. Потом к Ольге явился полковник Фотиев собственной персоной. Мы подозреваем, что документы были изъяты его людьми.

Никаких свидетельств прямой связи между Фотиевым и Буцковым нет, то есть эта связь и для тех и для других замыкается на фигуре Кларка. Просто у каждого свои интересы в этом деле, отчасти случайно совпавшие.

Служба внешней разведки нам постоянно мешала, особенно после того, как Президентом нашему ведомству было поручено расследование смерти Кларка. К Президенту обратилась внучка Спира Баби Спир с просьбой расследования дела Кларка и о пропаже его коллекции.

Интерес Баби Спир к этому делу был связан с тем, что Кларк, по ее мнению, имел отношение к гибели ее деда, бывшего посла США в Москве Самюэля Спира.

Баби Спир хотела передать нам дневник ее деда, но ее убили, заодно пытаясь подставить меня и тем самым затянуть расследование. Я абсолютно уверен, что в этом убийстве непосредственно замешан Фотиев. Я видел его собственными глазами. Хоть и в полубреду.

Коллекцию Кларка, по крайней мере одну из картин, я обнаружил на даче Филина, но не знал ничего о подземном ходе к даче Фотиева. Коллекцию мы тем самым благополучно упустили.

Для нас было бы странно, что нам мешали и, похоже, хотели нас убрать в Америке, если бы не предупреждение устраниться от расследования этого дела, которое нам было высказано в мягкой форме сотрудником посольства США Стивеном Броуди.

При упоминании имени Броуди Лев Ильич потер пальцами виски, часто кивая.

То есть создается впечатление, – продолжил я рассказ, машинально отметив этот его жест, – может быть странное на первый взгляд, что в расследовании этого дела меньше всего заинтересованы именно службы разведки. Как наши, так и американские.

– Что же касается Кларка, то фигура он более чем загадочная, – вступил Ломанов. – Главная, или, во всяком случае,– первоначальная неувязка в его биографии заключается в том, что Норман Кларк вместе с родителями погиб в автомобильной катастрофе еще в тридцатом году. Наш Кларк дожил до девяносто четвертого. И играл чрезвычайно важную роль во внутренней и внешней политике США, и особенно в связях США с коммунистическими странами. То есть получается, что он оказал на мировую политику второй половины двадцатого века такое влияние, которого не оказывал никто. Вместе с тем, изучая его биографию даже по доступным документам, можно увидеть массу странностей. Вряд ли эти странности были незаметны аналитикам из ЦРУ, с которым Кларк сотрудничал практически со дня его основания. Кларку позволялось то, что не позволялось другим. Он по любому поводу имел собственное мнение, к которому не могли не прислушиваться по обе стороны океана.

Ломанов замолчал. И возникшая небольшая пауза словно подчеркнула важность того, о чем он говорил.

Прочитав мне лекцию о геополитике, – вновь я перехватил инициативу, – Семен Филин вполне прозрачно дал понять, что Норман Кларк погиб, потому что переквалифицировался из евразийца в атлантиста. Филин весьма высокопарно заявил, что история не прощает таких ошибок...

– Знаете ли, в данном случае Семен был прав, – сказал Вугрицкий. – Я всегда считал его очень умным человеком. Что, впрочем, никогда не мешало ему быть подонком, когда ему это выгодно. Так вот, молодые люди, для начала я хочу сказать, что найденная вами могила Нормана Кларка еще ничего не доказывает. Даже если наш мистер Икс и взял себе имя погибшего подростка. В конце концов, у него могли быть для этого какие угодно причины. Например, некоторые неприятности с законом, которые он имел в юности и хотел утаить от широкой общественности. Гораздо интереснее другое ваше наблюдение, и здесь я не могу не отдать вам должное.

Он поклонился сначала в мою сторону, потом – Сереже и уточнил:

То, что расследования этого дела не желают службы разведки двух стран. У них для этого должны быть достаточно важные резоны. Дело в том, что существует такой парадокс, что у разведок разных стран интересы совпадают чаще, чем расходятся. Ведь разведка – это не только шпионы, которых засылают на чужую территорию. Это и огромные бюрократические ведомства, одна из главных задач которых – самосохранение. Они просто обязаны постоянно доказывать правительству и налогоплательщикам свою необходимость. А свои поражения выдавать за победы. Запомните это раз и навсегда. Это закон. Иногда руководителям разведок разных стран легче договориться между собой, чем со своими собственными правительствами. Примите это как информацию к размышлению.

Мы выпили еще по рюмке коньяка, а потом Лев Ильич сварил нам по чашке кофе.

Сидя в своем вращающемся кресле и обращаясь то ко мне, то к Ломанову, то как бы в пространство, глядя в окно на верхушки деревьев, он продолжал:

– А теперь я расскажу вам, дорогие мои, легенду. Легенду о великом шпионе. Точнее сначала некую предысторию... Сначала считалось, что история советской разведки всерьез началась с конца двадцатых годов, а самые большие ее заслуги связаны с ведомством и именем Берии. Но это не совсем так.

Еще в самом начале двадцатых годов, когда идеи мировой революции были буквальным руководством к действию и их разделяли тысячи людей во всем мире, была организована разведывательная служба Коминтерна. Шпионам Коминтерна даже не нужно было ничего платить – они работали за идею. Деньги тратились на подрывную работу, агитацию и пропаганду.

Средства от распроданных сокровищ Эрмитажа и других музеев России шли именно на это дело.

Но заграничная резидентура начала создаваться еще раньше. При Дзержинском. В отличие от революционного романтика Троцкого железный Феликс был трезвым прагматиком. И не очень-то верил в возможности быстренько совершить революцию во всем подлунном мире.

Это была его идея, гениальная идея, как показало будущее. Он предложил ту часть большевистских деятелей, которые до семнадцатого года жили в эмиграции и хорошо знали страны пребывания, не призывать в Москву строить коммунизм, а оставить их там, где они были. По возможности эти люди, а особенно их дети, с рождения знающие язык и обычаи, должны были остаться за границей и попытаться достичь максимальных высот в политике, предпринимательстве и так далее.

То есть этим самым были заложены основы того явления, которое позже в мире стало называться внедрением «агентов влияния».

Таких людей были тысячи. Понятно, что многие со временем отошли от разведывательной деятельности, с другой стороны – не столь уж многие достигли больших высот. Но редкие удачно проросшие зерна приносили невиданный урожай, оправдывая размах проекта.

Сейчас все знают наших «великих шпионов» – Кима Филби, Дональда Маклина, Гая Берджесса, полковника Абеля, Леопольда Треппера с его «красным оркестром», Рихарда Зорге. Но уже меньше знают, например, Ходзуми Одзаки, друга и сотрудника Зорге, который на самом деле был одним из величайших шпионов современности.

Одзаки достиг невероятных высот в политической системе Японии. Он работал консультантом кабинета министров, имея свободный доступ ко всем документам его секретариата. Но даже не это самое главное. Он входил в так называемое «Общество завтраков», что-то вроде тайного кухонного министерства, на заседаниях которого решались все вопросы внешней и внутренней политики Японии.

Агенты влияния подобного уровня конечно же не передавали никаких шифровок сами. Для этого были другие люди. В случае с Одзаки этим человеком и был Рихард Зорге и его группа.

Но сформировалась еще одна группа агентов влияния. То есть группой их, конечно, назвать нельзя. Эго были ярчайшие индивидуальности, которые смогли достичь невероятных высот. Они шпионской деятельностью в общепринятом смысле с какого-то момента заниматься переставали. Просто проводили нужную нашему государству политику, пользуясь своими связями и влиянием.

Среди них были и русские, дети политических эмигрантов дореволюционных времен, которым были созданы серьезные легенды и оказана очень мощная финансовая помощь для становления их положения в обществе.

Известны случаи, когда эта «профессия» стала даже как бы наследственной. Вот про это и будет моя легенда. Легенда о последнем великом шпионе. Из которой вы, если захотите, сможете сделать определенные выводы.

Жил-был на свете человек, которого звали Михаил Бородкин. Он родился в Москве в 1894 году. Да-да, именно так давно, еще в прошлом веке. Уже во время революции пятого года он расклеивал революционные листовки. При этом он усердно учился в гимназии и числился там на хорошем счету. Его родители были социал-демократами, и он с детства был знаком и с Ульяновым-Лениным, и с Троцким, и с Феликсом Дзержинским.

После окончания гимназии в 1913 году за революционную деятельность Бородкин был выслан под гласный надзор полиции в Вятку. Но до Вятки не доехал. Так как для него были закрыты все университеты, а партия нуждалась не только в преданных, но и в образованных людях, на партийные деньги он был отправлен нелегально в США, а конкретнее – в Чикаго, где должен был продолжить свое образование. Его пристроили в семью давних политических эмигрантов Зиминых.

Спустя три года он женился на семнадцатилетней дочери Зиминых – Марии Сергеевне.

Еще через год, в семнадцатом году, у них родился сын, которого назвали Владимиром. В этом же году Зимины уехали в Россию – там произошла революция. Молодую семейную чету Бородкиных с ребенком в Америке задержали понятные семейные обстоятельства, а потом – распоряжение Феликса Эдмундовича оставаться на месте и вживаться в американскую действительность.

Дзержинский закладывал основы своего грандиозного плана.

Но в 1926 году Дзержинский умер.

В руководстве ВЧК – ОГПУ сложилась иная концепция разведывательной деятельности, по которой основными действующими лицами стали члены Коминтерна под руководством разведотдела. Это был последний всплеск надежд на скорую мировую революцию. Ставка эта оказалась неверной. Но многих агентов Дзержинского успели выдернуть с уже к тому времени хорошо насиженных мест.

Если бы этого не произошло, то мировая история вообще могла бы пойти по другому пути.

Кстати, позиции этих первоагентов были особенно сильны в Германии. Так что если бы не было этого варварского вырывания только-только прижившейся рассады из земли, то Гитлер мог бы просто-напросто не прийти к власти. Но дело было сделано.

Михаил Бородкин с женой Марией и сыном Владимиром вернулись в Москву в начале 1927 года. Владимиру было десять лет. Михаил Бородкин попросился на прием к Сталину, который его принял.

После этого разговора при Разведывательном управлении Генштаба РККА был создан особый сверхсекретный отдел, расположенный не в Москве, а в небольшом поселке около деревни Теплый Стан близ Москвы. Михаил Бородкин возглавил этот отдел.

При отделе была открыта особая школа для детей тех самых первоагентов, которые были после смерти Дзержинского отозваны из разных стран.

С одной стороны, их родители в свое время уже готовы были посвятить всю жизнь на благо молодого рабоче-крестьянского государства. И не их вина, что пришлось играть другую роль, нежели та, которая им первоначально была уготована.

С другой же стороны, их дети или были рождены в других странах, или хотя бы прожили там первые годы своей жизни, когда складываются привычки, речевые навыки и черты характера. То есть, по сути дела, эти дети были своего рода иностранцами.

Жутко подозрительный Сталин с восторгом принял идею засылать их на долгие годы по месту рождения для выполнения разведывательных функций. Это были не агенты Коминтерна, а дети людей, которые, по сути дела, оставались заложниками в стране. Поэтому Сталин мог быть в большей степени уверен, что новые агенты не повернут свое оружие против него и не станут агентами-двойниками .

Предполагалось, что эти молодые люди, которым будет создана правдоподобная легенда, станут просто жить и работать в других странах под видом местных жителей, и постараются достичь максимального успеха в жизни.

Для этого у них было все: хорошее образование, большие деньги, те самые «бриллианты для диктатуры пролетариата», о которых в последние годы написано столько глупостей. А самое главное – они были нацелены на успех. Человек же, с детства уверенный, что должен стать министром, никогда не смирится со скромным положением обычного банковского клерка. Он добьется как минимум должности управляющего этого банка.

Владимир Бородкин, сын Михаила Бородкина, естественно, был направлен в США. Об имени, под которым он там легализовался, во всем СССР знало всего несколько человек, в число которых не входила даже его мать. Известно, что именно Владимир Бородкин стал самым крупным и удачливым агентом влияния из всего выпуска школы.

У него не было провалов – это доказывает тот факт, что его отец не пострадал ни при одной из последующих сталинских чисток.

Мало того, во время войны Михаил Бородкин стал заместителем начальника Главного разведывательного управления Генштаба генерала Голикова. А позже, после отставки Голикова, возглавил Главное разведывательное управление.

Умер дважды Герой Советского Союза генерал– полковник Михаил Павлович Бородкин в 1967 году и похоронен на Новодевичьем кладбище.

– А его жена? – словно чертик из табакерки выскочил с вопросом Ломанов.

– О ее смерти сообщений не было. Вообще, о ней известно довольно мало. Они жили очень замкнуто, говорили, что Мария Бородкина необыкновенная красавица. Но это, возможно, элементарные слухи. Если она и жива, что скорее всего маловероятно, – Лев Ильич сделал какое-то особое ударение на слове «маловероятно», – то ей лет уж под сто, не меньше.

– Да-а-а, столько не живут... – с сожалением протянул Ломанов.

– Вот я и рассказал вам ту самую легенду о великом шпионе. Я долго думал, кто из крупных деятелей Америки мог быть Владимиром Бородкиным. Среди подозреваемых мною было сначала десять человек, потом их осталось пятеро. Одно время среди них я числил, только не смейтесь, Генри Киссинджера.

Не скрою, нас с Ломановым это предположение и в самом деле рассмешило. Хотя...

– Судите сами, – предложил Бугрицкий, – родился Киссинджер в Германии, в 1923 году, в тридцать восьмом эмигрировал в США, только в сорок третьем получил американское гражданство. И достиг определенных высот, чтобы вполне соответствовать легендарному образу «великого шпиона». Грешил я, впрочем, и на других. Но выбора так и не сделал. И вас призываю ни в коем случае не делать поспешных выводов, даже если вам покажется, что они лежат на поверхности. Договорились?

– Хорошо, – пообещал я, хотя выводы уже напрашивались. Я хорошо помнил ту, казавшуюся дикой первую версию о Нормане Кларке, которую выдал когда-то Меркулову. Похоже, эта версия обретала вполне реальные очертания...

– Поверьте, я очень много занимался этими вопросами. И почти точно знаю, например, кто был главным агентом влияния в Англии, Франции, ФРГ, Италии, Аргентине и Испании. Не знаю, кто им был в Японии, Китае и Швеции. Что касается Японии и Китая, то этническая специфика предполагает, что они должны были быть все же уроженцами этих стран. С США тоже много вопросов. Не исключено, что последний великий шпион уже умер. И похоронен вовсе не в Кремлевской стене, а где-нибудь на Арлингтонском кладбище, например. Это даже более всего вероятно. Уж очень все в мире изменилось в последние годы...

Лев Ильич задумчиво посмотрел в окно, словно отыскивая там приметы для подтверждения необратимых изменений в окружающем мире:

– А может быть, мы вообще слишком преувеличиваем роль этого великого агента. В конце концов, легенда есть легенда. Вы, конечно, понимаете, что я, не зря все это рассказал и что одним из пяти подозреваемых был именно Норман Кларк. Я лично в этом сильно сомневаюсь, именно из-за ваших американских находок. Уж слишком зыбкой была ему создана легенда. Но рассказать вам о своих подозрениях я был обязан... Еще по последней рюмочке?

Конечно же мы согласились.

Честно сказать, все это было потрясающе интересно, но меньше всего было похоже на правду. Такое же сомнение, как мне показалось, я смог прочесть и в глазах Ломанова.

Когда мы вышли из дома, Сергей задал мне только один вопрос: не напоминает ли мне этот гэрэушный Лев Ильич одного нашего знакомого, а именно сумасшедшего подполковника Ульянова из Севастополя?

Мне пришлось признаться, что немного напоминает.

...В «Диету» я, конечно, опоздал. Небритый человек в белом халате, похоже грузчик, дохнул на меня таким перегаром, что резко захотелось закусить.

– Все! Директор велел не пущать! Закрыт магазин!

Да, собственно, что бы я успел купить всего за пять минут? Чуть посомневавшись, я отоварился в киоске почище, где были не только бутылки, но и банки. Скромный ужин следователя: лосось, соленые огурцы, пакет печенья и бутылка водки. Продавец утверждал, что водка высшего класса.

– Да я ж здесь каждый день торгую, зачем мне постоянных клиентов суррогатом поить? – Он был едва ли не возмущен моими подозрениями в происхождении напитка. – Я только на складах товар беру, никаких левых дел. Могу и сертификат качества показать.

Он стал яростно рыться в недрах ларька, но я милостиво сказал:

– Ладно, ладно, верю на слово. Спасибо.

– Вам спасибо, – парень расплылся в улыбке.

Дома я прямо с пакетом в руках набрал Маринин номер:

– Алло! Марин, дуй ко мне, пировать будем! У меня лосось есть.

– А хлеб есть? А картошка? – Марина слишком хозяйственно восприняла заявление о предстоящем пиршестве.

– Водка есть, – уклончиво ответил я.

– Все понятно, – она рассмеялась, – жди меня, как соловей лета, сейчас буду.

– Как соловей лета, как рюмку у буфета, как девушка кадета, – пообещал я ей.

Хрен с ними со всеми, гэбэшниками, гэбэшницами и великими шпионами. Есть кое-что в жизни поважнее. Например, выпить водочки, глядя в веселые глаза Марины. Свой служебный долг я на этот вечер решил заархивировать.

Марина пришла через полчаса, в руках она держала громадную полосатую сумку, набитую продуктами.

– Ну показывай, что ты там принесла, фея из страны жратвы. – Я строго смотрел на Марину, хотя мне очень нравилось, что она вдруг проявила такую поистине материнскую заботу.

Я был... как бы это получше сформулировать... Ну тронут, что ли... Она выуживала пакеты.

– Так... вот хлеб, это – картошка...

– Можно в мундире, – предложил я, с сомнением глядя на картошку.

– Да ладно, я сама почищу, – рассмеялась Марина, – это вот перец фаршированный, нужно только подогреть, он из кулинарии, ужасно вкусный, а это...

Она торжественно извлекла красиво оформленную коробочку с какими-то аппетитными шоколадными крошками, орешками, зернышками на яркой картинке:

– Это мюсли!

– Мюсли? – опешил я.

– Именно! Как я могла устоять перед таким названием? Сейчас и узнаем, что это такое. Нет, лучше позже, они, похоже, сладкие.

Я повертел коробку в руках, на ней и вправду по-немецки было написано: «Мюсли». Охренеть можно, честное благородное слово.

Прямо-таки страшно «помюслить», чего только сейчас нет? Даже торт «Птичье молоко» и тот – на каждом углу. Раньше на него запись в магазине вели чуть ли не на месяц вперед, а нонеча – ешь, только рот успевай разевать. Да двадцать тысяч не забудь из кармана выложить.

Впрочем, до десерта у нас дело не дошло. Умяв две тарелки румяной, нажаренной Мариной картошки и съев почти всего лосося, потому что Марина едва притронулась к еде, а также распив на пару полбутылки водки, мы почему-то оказались совсем не за чайным столом, а вовсе наоборот – в постели.

Среди ночи я встал, чтобы попить воды. Потом пришел из кухни в комнату и, стоя у раскрытого окна, закурил сигарету. Там, в доме напротив, горело всего два или три окна, ночной воздух был прохладным и нежным. Я взглянул на Марину.

Она безмятежно спала, раскинувшись на кровати. Одна рука лежала поверх простыни, другую она подложила под голову. Она сладко причмокнула во сне.

И тут я увидел наглого жирного комара на стене. Такого я стерпеть не смог. Схватив с тумбочки какую-то газету, я свернул из нее орудие убийства.

От громкого хлопка Марина не проснулась. И хорошо – ведь я промахнулся. А не так-то легко признаться возлюбленной в своем поражении в битве с крошечным беззащитным насекомым.

Отбрасывая газету в угол, я машинально взглянул на нее. Это была «Вечерняя Москва», которую я конечно же еще не читал. Мне бросился в глаза витиеватый заголовок «У Шерлока Холмса есть собственный клуб». На фотографии веселые люди в клетчатых кепках демонстративно курили трубки в каком-то интерьере. Под фотографией жирным шрифтом в рамочке было набрано: «Очередное заседание Клуба состоится завтра, 9 августа, в 19.00 в Центральном доме медработника на Никитской улице».

Что ж, каждый сходит с ума по-своему, пожал я плечами, укладываясь на свободное место. Все-таки Марину пришлось чуть подвинуть. Но она и на этот раз не проснулась. Спала как сурок.

Что ж, как это часто бывает, жизнь сама все расставила по своим местам. Ненавидел ли я Любу? Нет, таких сильных эмоций я к ней не испытывал. Лишь равнодушие. Она перестала для меня существовать. Как таковая. А мстить женщинам я не умею. И не хочу.

Рядом с Мариной я спокойно и быстро уснул. Мне снилось море, скалы и отвратительный скорпион, целеустремленно ползущий по горячим камням.

Глава шестая КЛУБ ЛЮБИТЕЛЕЙ ШЕРЛОКА ХОЛМСА

9 августа 1994 года

Я проснулся под звуки песни.

«Я буду долго гнать велосипед, среди полей его остановлю...» Дальше слова песни обрывались, превратившись в простое намурлыкивание мелодии, видимо, Марина знала только эти первые строки.

Приятной неожиданностью было то, что она не просто пела, а сопровождала пением трудовой процесс.

Мой одежный шкаф был настежь распахнут, и Марина по одной выуживала из его глубины мною постиранные, но не поглаженные рубашки. В комнате приятно пахло свежевыглаженной тканью.

Это напоминало мне детство, когда мама перед школой гладила мне белую рубашку и пионерский галстук. Только она обычно не пела.

Марина не заметила, что я проснулся, и я мог сквозь полуприкрытые веки наблюдать за ней. Трудно было поверить, что эта неорганизованная и взбалмошная девчонка может с таким старанием и так рано поутру отглаживать воротнички мужских рубашек.

Сам процесс, похоже, доставлял ей удовольствие. Да и мне, честно сказать, тоже. То есть я имею в виду, конечно, не процесс глажки, а исключительно наблюдение за тем, как это делает для меня красивая женщина.

О! Да ты, никак, проснулся! – обрадовано спросила Марина, заметив неуловимые, как мне казалось, движения прикрытых век.

– Угу, – честно ответил я.

– Подглядываешь? – с деланной укоризной сказала она. – Иди умывайся и вари кофе, я тут тебя обихаживаю, а ты, уж будь добр, меня корми.

Я быстро натянул джинсы и футболку и отправился умываться. Перед тем как варить кофе, я заглянул в комнату и застыл от удивления. Покончив с рубашками, Марина занялась маскарадом.

Она надела мой прокурорский китель и подаренную матерью кепку цвета хаки, которую я никогда не носил, сочтя слишком экстравагантной. Марина рассматривала себя в зеркало. По мне, так она напоминала глупого подростка, но ей, видимо, казалось иначе.

– Я похожа на прокурора? – кокетливо спросила она и рекламно улыбнулась.

Чтобы я мог ее лучше рассмотреть и оценить, она встала напротив открытого окна и приняла напряженную позу провинциальной манекенщицы. И тут...

Я даже не понял, что произошло. Марина как-то взмахнула руками и стала медленно падать лицом вперед, на шаткий гладильный столик.

Я не мог этому поверить, но уже, кажется, понимал, что случилось самое страшное. Я подхватил ее на руки. Из левого виска тонкой-тонкой струйкой текла кровь. Марина была мертва...

«Скорая помощь» была уже не нужна. А пуля предназначалась мне. Стрелять могли только из дома напротив. Или из окна какой-то квартиры, что маловероятно, или с крыши. Скорее всего, из лифтовой надстройки.

Если бы оттуда стрелять пришлось мне, то я бы выбрал или первую, или вторую от левого края дома. Обе они находились почти на уровне моего окна, чуть наискосок.

Осторожно положив Марину на диван, я выхватил из раскрытого шкафа джинсовую куртку. Во внутренний карман я сунул «Макаров» и, на ходу надев куртку и втиснувшись в кроссовки, выскочил за дверь. И через три ступеньки помчался вниз.

Обежав противоположный дом слева, я осмотрелся.

Было полвосьмого утра, люди уже начинали выходить из дома, чтобы отправиться на работу. И тут меня осенило. Я вспомнил, как убили Дэвида Ричмонда. Это явно была та же рука.

В моем мозгу как бы отпечатался его фоторобот: я знал убийцу в лицо.

Около пятого, последнего подъезда я увидел интеллигентную старушку, с трудом удерживающую на поводке какого-то беспородного пса. Пес рвался в подъезд, а старушка вроде бы уговаривала его еще погулять.

Я подскочил к ней и, кажется, напугал. Но слово «прокуратура» подействовало на нее успокаивающе. Как мог стараясь сосредоточиться, я описал ей внешность убийцы Ричмонда. И попал в точку.

Старушка оказалась сообразительной и сразу показала мне, куда быстрым шагом направился невысокий молодой человек с короткой бородкой и «дипломатом» в руке.

– Вот через спортивную площадку, я его успела рассмотреть, потому что на него Джек залаял.

Кивнув на ходу, я побежал в сторону метро, огибая спортплощадку и общежития слева. Если преступника на Профсоюзной ждала машина, то его уже и след простыл. За пять минут можно было уехать и смешаться с утренним потоком автомобилей.

Я рванул к метро, понимая уже практически полную безнадежность погони.

Когда я выскочил на платформу, в обе стороны, набирая скорость, уходили поезда...

Мой и так мизерный шанс свелся к абсолютному нулю...

Сзади кто-то похлопал меня по плечу. Я по инерции резко повернулся и отскочил в сторону. Это был молоденький усатый милиционер. Он удивленно смотрел на меня, сжимая в руках резиновую дубинку.

Я сунул руку в задний карман джинсов. Удостоверение было на месте. Хорош бы я был без него с «макаровым» в кармане на мирной утренней станции.

– Быстро, где у вас телефон?

Поняв, что мне не до шуток, сержант побежал вперед. Через минуту я уже набирал номер дежурного по городу...

После звонка дежурному, который обещал мне поставить на уши всю милицию города, я уже более спокойно набрал номер местного отделения милиции.

Я смотрел в застывшее лицо Марины.

– Марина! – сказал я. – Клянусь, я найду твоего убийцу. Он не уйдет от меня. Я пристрелю его своими руками как бешеного пса.

Наконец приехала милиция.

В прокуратуру я приехал только к обеду. И Вера, и Ломанов уже все знали. Мне не надо было их об этом спрашивать, все было написано на их хмурых лицах.

Я тупо сидел за своим столом и думал. Что-то такое было во всем происшедшем, что не давало мне покоя. Что-то такое, что имело отношение к убийству Марины. Марины и Дэвида Ричмонда.

Стоп! Шерлок Холмс?!

Как тогда сказал Ломанов, когда мы были в квартире убитого Ричмонда?

Убийство по методу Шерлока Холмса... Убийца был явно поклонником творчества Конан Дойла – вот что сказал тогда Ломанов!

А та вчерашняя газета, которой я пытался прибить комара, сообщала об очередном заседании «Клуба любителей Шерлока Холмса»! Похоже, это было именно то, что могло помочь мне выполнить клятву, данную мертвой Марине. Причем выполнить ее именно сегодня.

Оцепенение покинуло меня. Я уже знал, куда надо идти вечером. А сейчас следовало на пару с Ломановым разработать план действий. Я не хотел привлекать к этому иные силы. Это было слишком мое личное дело.

– Сережа! – позвал я.

Он вошел в кабинет почти тотчас же, словно за дверью ожидал, когда наконец можно будет говорить со мной.

– Ты был прав, – сказал я Ломанову, – нам поможет Шерлок Холмс. Сегодня к семи мы идем в клуб медработников. Там состоится заседание этих гребаных любителей Холмса. Мы возьмем этого снайпера. Подстрахуешь?

– Может, позовем Грязнова с ребятами? – моментально понял меня Ломанов. – Он наверняка вооружен.

– Мы тоже будем вооружены. И никакого лишнего шума. Только ты и я.

– Согласен, – кратко сказал Ломанов. И, чуть помедлив, добавил:

– Я нашел ее.

– Кого ее? – не понял я.

– Я нашел Марию Бородкину.

– Бородкину? – Я все еще не врубился.

– Бородкину, – повторил Ломанов, – мать великого шпиона. Оказалось, ей всего девяносто пять лет. И она в полном сознании.

– Е-мое! Где ж ты ее разрыл?

– Она уже почти двадцать лет, с семьдесят пятого года, живет в доме для ветеранов партии. Это на самом деле чуть более приличный, чем другие, дом для престарелых и инвалидов.

– И где ж этот дом?

– В Переделкино.

– Сережа, ты гений, – с чувством сказал я и взглянул на часы. – Мы едем туда немедленно.

Дядя Степа на сей раз никаких анекдотов не рассказывал. Мы ехали молча, словно на похороны.

Свернув с оживленного Киевского шоссе, мы сразу попали в спокойную и умиротворенную дачную атмосферу. На огороженных участках люди копались в грядках, играли дети, лаяли собаки. Словом, мечта поэта. А также следователя по особо важным делам. Куда приятнее рыться в грядках, чем в грязном белье. Даже если это бельишко исключительно высокопоставленных персон.

Мы проехали через знаменитый писательский поселок, мимо поля, через которое открывался вид на кладбище и церковь за ним. А дальше уже были видны корпуса этого самого дома для ветеранов партии.

Я вспомнил, что когда-то бывал на этом переделкинском кладбище, где похоронен поэт Пастернак. Я приезжал сюда с одной романтической девушкой, которая до умопомрачения заговаривала меня стихами: своими, Пастернака и многих других поэтов – хороших и, как говорится, разных.

Но я помню, что не могила известного поэта поразила меня тогда, а тот участок кладбища, на котором были похоронены эти самые бывшие постояльцы дома, в который мы ехали. Над каждой могилой, а располагались они ровными рядами, словно в строю, высился небольшой цементный монумент с датами жизни и смерти. Но на каждом была и еще одна надпись: «Член партии с 1917 года... с 1905 года... с 1921 года...» – и так далее. То есть все эти люди умерли в одиночестве, точнее среди себе подобных, и эта дата вступления в партию, наверное, скрашивала весь остаток их жизни, проведенный в доме для престарелых.