Текст книги "Собрание сочинений в пяти томах. Том 5. Пьесы и радиопьесы"

Автор книги: Фридрих Дюрренматт

Епископ. А третий?

1-й ландскнехт. Красавица, ваше преосвященство.

Епископ. Введи ее сюда.

1-й ландскнехт. Шаг вперед!

На сцену выходит Юдифь.

Епископ. Оставь нас одних.

1-й ландскнехт. Слушаюсь, ваше преосвященство.

Епископ. Ты – Юдифь Книппердоллинк. Что тебе нужно от твоего престарелого епископа?

Юдифь. Я не знаю.

Епископ. Ты стала женщиной, Юдифь.

Юдифь. Я стала женщиной, святой отец.

Епископ. Ты стала красивой женщиной. Кто твой муж?

Молчание.

Актер?

Юдифь. Чтобы спасти жизнь отца.

Епископ. И ты спасла ее?

Юдифь. Он жив.

Епископ. А почему ты пришла ко мне, Юдифь°

Молчание.

Ты ничего не хочешь мне сказать? Ты ведь пришла не для того, чтобы раскаяться. Твое платье несколько вышло из моды, но оно очень идет тебе. Ты же не хочешь… А ну-ка, взгляни на меня. Подойди ближе, еще ближе.

Юдифь подходит ближе.

Твой актер – он много декламирует?

Юдифь. Да, святой отец.

Епископ. Сказания, облагораживающие человека, героические сказания?

Юдифь. Только их, святой отец.

Епископ. В том числе и сказание о храброй Юдифи и жестоком Олоферне?

Юдифь. Вы все знаете, святой отец.

Епископ. Проклятая литература.

Юдифь. Мне очень жаль, святой отец.

Епископ. Ты хотела меня убить?

Юдифь. Да, святой отец.

Епископ. Не будь я прикован к этому креслу на колесах, я бы собственноручно заставил тебя стать на колени.

Юдифь. Простите, святой отец.

Епископ. Во-первых, для настоящего Олоферна я слишком стар, а во-вторых, тебе следовало спасти город от актера и тем самым принести ему свободу.

Молчание.

Но ты не можешь его убить, потому что любишь его.

Юдифь. Да, святой отец, я люблю его.

Епископ. Я завтра отправлю тебя в Гамбург, дитя мое. К нормальным людям в нормальном обществе. Ландскнехт!

1-й ландскнехт. Ваше преосвященство!

Епископ. Отведи даму в шатер. Она – наша гостья.

Юдифь. Я хотела убить епископа.

Епископ. Чушь.

Юдифь. Вот этим кинжалом.

Епископ. Она лжет, ландскнехт.

1-й ландскнехт. Почему же тогда у нее при себе кинжал, ваше преосвященство? Эту женщину я отведу к рыцарю фон Бюрену.

Епископ. Но он сразу же прикажет казнить ее.

1-й ландскнехт. Не сразу, ваше преосвященство, он предпочитает растянуть удовольствие. Но если женщина откажется от своих слов, она сможет остаться у вас.

Епископ. Откажись, Юдифь. Иначе ты погибнешь. Против ландскнехтов я бессилен.

Юдифь. Я хотела убить епископа.

Епископ. Юдифь!

1-й ландскнехт. Вот видите, ваше преосвященство, тут уж ничего не поделаешь.

Епископ. Ох уж этот проклятый женский героизм.

Юдифь. Будьте счастливы.

Епископ. Тебя ждет смерть, Юдифь.

Юдифь. Я знаю.

Епископ. Я больше ничего не смогу для тебя сделать.

Юдифь. Помолитесь за мою душу.

Епископ. С тех пор, как я стал священником, я только и молился за души людей. Восемьдесят лет я взывал к Богу. Теперь я онемел. Больше я уже не молюсь за души людей. (Выкатывает кресло со сцены.)

1-й ландскнехт. А ну-ка, красотка, давай к командиру. (Уводит ее.)

16. Слепой командир

Рыночная площадь. Женщины Мюнстера выносят плаху.

На ней мясник с мечом наместника. Мужчины несут караул.

Мясник. Молиться, молиться!

Женщины (поют).

 
Из мира зла и скверны
Нас наш Господь спасет.
Любовь его безмерна.
Ему подвластно все.
 

На сцену выходят члены Совета анабаптистов.

Ротман ведет за руку слепого Крехтинга.

Крехтинг. Настала зима.

Ротман. Снег.

Штапраде. И холод.

Крехтинг. Но первосвященник Иоанн со своим великим множеством героев…

Винне. Теперь они обещают появиться на плахе.

Крехтинг. Если таковой первосвященник вообще существует.

Клоприсс. Бог не допустит осквернения нашей надежды.

Мясник. Верить! Верить!

Женщины (поют).

 
И голод нам не страшен,
И смерть мы победим,
Пока мы с Богом нашим —
Во всем едины с ним.
 

Крехтинг. Стража! А-а?

Стражник. Замерзла, командир.

Крехтинг. Что ты видишь?

Стражник. Вокруг города вал ландскнехтов.

Крехтинг. Дальше.

Стражник. Между нашей стеной и валом женщины и дети, желающие покинуть Мюнстер.

Крехтинг. Их много?

Стражник. Почти все.

Ротман. Царь смилостивился и отпустил их.

Штапраде. Славный царь.

Винне. Добрый царь.

Клоприсс. Истинно христианский царь.

Крехтинг. Разумеется. Однако ландскнехты не пропускают женщин и детей.

Стражник. Очень жаль, командир.

Крехтинг. Что же происходит с теми, кому явил милость наш истинно христианский царь?

Стражник. Они дохнут один за другим.

Ротман. Они предстают перед Господом.

Мясник. Надеяться, надеяться.

Женщины (поют).

 
Сияньем озарится
День Страшного суда.
Страданье прекратится,
Скорбь сгинет и беда.
 

Крехтинг. Воняет.

Стражник. Твой народ несет караул, командир.

Штапраде. Славный народ.

Винне. Терпеливый народ.

Клоприсс. Божий народ.

Ротман. «Господь даст своему народу силы, Господь ниспошлет своему народу мир», – восклицает псалмист Давид.

Крехтинг. И тем не менее воняет.

Гизела. Голод. У нас голод!

Крехтинг. Царь заперся в ратуше, а в моем распоряжении для защиты города остались лишь пятьсот не слишком хорошо сохранившихся скелетов.

Стражник. Так точно, командир.

Крехтинг. Эй ты, а ну-ка подойди сюда!

Стражник. Слушаюсь, командир.

Крехтинг. Наше положение безнадежно.

Стражник. Еще как, командир.

Крехтинг. Поддержи меня.

Стражник. Будь проклята стрела, ослепившая вас.

Ротман. Он натянул тетиву и сделал меня целью своей стрелы. Так сказано в «Плаче Иеремии».

Крехтинг. Как ужасно сознавать, что старик без глаз – единственный, кто видит.

Стражник. Так точно, командир.

Крехтинг. Как меня зовут?

Стражник. Вы – эрцгерцог Синайский.

Крехтинг. А разве я на самом деле не проповедник Крехтинг из Гильдехауза?

Стражник. Именно так.

Крехтинг. А этот субъект с его библейскими изречениями, рядом со мной?

Стражник. Архиепископ Капернаумский или нечто в этом роде.

Крехтинг. А вообще-то не городской ли он пастор Бернгард Ротман?

Стражник. Вообще-то да.

Крехтинг. А ты сам?

Стражник. Мое имя Гансик с Лангенштрате, но все называют меня «стражником».

Крехтинг. Дворянским титулом не пожалован?

Стражник. Простолюдины тоже нужны.

Крехтинг. Два года тому назад мы – анабаптисты – пришли в Мюнстер.

Стражник. Вы предрекали скорое наступление царства Божьего.

Крехтинг. Ты нам поверил?

Стражник. Я охотно слушал вас.

Крехтинг. А вы, возведенные в дворянское звание жители Мюнстера, бароны и князья, вы верите нам?

Лангерман. Мы также охотно слушали вас.

Крехтинг. Вы охотно слушали нас и не менее охотно повиновались нам.

Фризе. Мы словно в яму провалились.

Крехтинг. Ну, а теперь?

Мясник. Теперь мы верим в вас, командир. В вас, в анабаптистов и в окончательную победу.

Крехтинг. Ваши жены и дети дохнут, словно животные.

Фризе. Именно поэтому мы верим в вас.

Лангерман. Иначе мы не были бы больше народом Божиим.

Мясник. Избранным народом.

Фризе. Иначе все наши страдания оказались бы совершенно напрасными.

Крехтинг. Они напрасны.

Мясник. Надеяться, надеяться.

Женщины (поют).

 
Все то, что было тленно,
Отринет смерти гнет.
И Волею блаженной
Рай вечный обретет.
 

Крехтинг. Скажу вам: его столы ломятся от обилия изысканных яств, а его жены танцуют голыми перед его приближенными.

Стражник. Кого вы имеете в виду, командир?

Крехтинг. Разве мои слова недостаточно ясны? Или мне следует выкрикивать в ночи имена тех, кто принес нам такие беды?

Стражник. Отвечай, командир! (Ударяет его мечом.)

Ротман. Если мы живем, то живем в Господе нашем, если умираем, то умираем в Господе нашем.

Фризе. Упокой, Господи, душу его.

Стражник. Кто может вернуться в этот город? Кто?

Уносит тело Крехтинга.

Мясник. Ликуйте, ликуйте!

Женщины (поют).

 
С волками там ягненок
Готов пуститься вскачь.
И в розах, как ребенок,
Спокойно спит палач.
 

Уносят плаху.

17. Спасение войны

Лагерь. Ландскнехты делают массаж обоим рыцарям. На обоих виселицах – множество трупов.

Монах(входит, с трудом переводя дыхание). Рыцарь фон Бюрен, рыцарь фон Менгерссен!

Иоганн фон Бюрен. Ты же насквозь мокрый, монашек.

Монах. Я переплыл через Аа.

Иоганн фон Бюрен. Здорово.

Монах. В летнюю жару я перелез через городскую стену.

Герман фон Менгерссен. Браво!

Монах. И ни один человек не помешал мне.

Иоганн фон Бюрен. Иначе тебя бы уже не было в живых.

Монах. Я принес доказательство: Мюнстер очень легко взять.

Герман фон Менгерссен. Поздравляю.

Монах. Анабаптисты умирают от голода.

Иоганн фон Бюрен. Надеюсь.

Монах. Если бы вы несколько месяцев тому назад напали на Мюнстер, он бы давно уже пал.

Герман фон Менгерссен. Видимо, так.

Монах. Тогда действуйте.

Иоганн фон Бюрен. Зачем?

Монах. Это бесчеловечно – продолжать войну, которую с легкостью можно было бы закончить.

Иоганн фон Бюрен. Мюнстер окружен, трофеи нам гарантированы, а до тех пор, пока мы не завоюем город, епископ обязан платить нам жалованье.

Монах. Вы опустошили его земли. Вы напали на Ален и сожгли дотла Альбертсло.

Герман фон Менгерссен. А потому, что там одни скупердяи.

Монах. Вы вешаете крестьян, а не анабаптистов.

Иоганн фон Бюрен. Уж больно они наживаются на войне.

Монах. Но они, а не Мюнстер, поставляют вам товары.

Герман фон Менгерссен. Выходит, мы им еще за них и платить должны?

Иоганн фон Бюрен. Что же это тогда за война?

Монах. Государи не хотят больше терпеть.

Герман фон Менгерссен. Болтовня.

Монах. Вы это точно знаете.

Иоганн фон Бюрен. Мы ничего о государях не знаем.

Монах. На рейхстаге в Кобленце они решили прибыть сюда и положить конец войне.

Рыцари приподнимаются и пристально смотрят друг на друга.

Иоганн фон Бюрен. Вы слышали, рыцарь фон Менгерссен? Только мы любовно взлелеяли войну, только она начала приносить доход, как государи вздумали покончить с ней.

Монах. Они намерены заменить вас рыцарем Виррихом фон Дауном.

Герман фон Менгерссен. Сражаясь за Германию, я потерял ногу, и мне ответили черной неблагодарностью.

Иоганн фон Бюрен. Государи – вот наша беда.

Герман фон Менгерссен. Долой их!

Иоганн фон Бюрен. Пусть они убираются к черту!

Монах. Верно!

Молчание.

Иоганн фон Бюрен. Что ты понимаешь под словом «верно», монашек?

Монах. Долой их! Пусть они убираются к черту! Государи – это наша беда!

Герман фон Менгерссен. Скажи еще раз.

Монах. Государи – наша беда.

Иоганн фон Бюрен. Еще раз.

Монах. Государи – наша беда. Я с вами полностью согласен. Я присоединяюсь к любому мало-мальски разумному высказыванию.

Иоганн фон Бюрен. Ландскнехты!

Ландскнехт. Командир?

Иоганн фон Бюрен. Армейский священник арестован.

Герман фон Менгерссен. Он возводил хулу на императора и его власть.

Иоганн фон Бюрен. Он признан виновным в государственной измене!

Ландскнехт. Слушаюсь.

Монах. Рыцарь фон Бюрен! Я лишь заявил, что разделяю ваше мнение относительно государей.

Иоганн фон Бюрен. Ты просчитался, математик. Только мы можем позволить себе высказывать свое мнение относительно государей, мы – командиры, а ты – гуманист, и ты не вправе иметь мнение, схожее с нашим. Мы критикуем себе подобных, ты же – власть, в этом-то и вся разница. Завтра ты будешь болтаться на виселице.

Герман фон Менгерссен. На виселице для протестантов.

Иоганн фон Бюрен. Как полагается согласно приговору военно-полевого суда.

Монах. Я выражаю протест.

Герман фон Менгерссен. Кому?

На сцену выходит торговка овощами с тележкой.

Торговка овощами. Мне нужно разрешение на вывоз по поручению купцов из Бремена в Мюнстер тележки с деликатесами для царя Бокельзона.

Иоганн фон Бюрен. Двадцать золотых.

Торговка овощами. Что с вами обоими стряслось? С войной все в полном порядке, а вы заламываете такую цену?

Иоганн фон Бюрен. С нашей дивной войной далеко не все в порядке. Государи хотят ее закончить.

Торговка овощами. Я знаю.

Герман фон Менгерссен. Они хотят заменить нас Виррихом фон Дауном.

Торговка овощами. Я знаю.

Иоганн фон Бюрен. Вся Германия знает об этом, и только мы находимся в полном неведении.

Торговка овощами. Командирам никогда толком ничего не сообщают.

Герман фон Менгерссен. Мы разорены.

Иоганн фон Бюрен. Наша репутация окончательно испорчена.

Герман фон Менгерссен. Я снова стану рыцарем-разбойником.

Иоганн фон Бюрен. Если бы я принял предложение турок! Ах, если бы я это сделал!

Торговка овощами. Вы, мошенники, так стенаете, что впору также завыть из сострадания к вам!

Иоганн фон Бюрен. Нам не остается ничего другого, кроме как завоевать Мюнстер. Рыцарь фон Менгерссен, прикажите трубить сигнал к штурму.

Торговка овощами. Что здесь такого, пустомели, что здесь такого? У вас тут была малая, вполне вас устраивающая, очень славная война с весьма комфортным лагерным бытом, и теперь вы хотите разом покончить с ней. А почему? А потому, что государи за мир. Запомните, государи всегда за мир, чтобы их подданные не разбежались кто куда, но больше они и шагу не сделают, и вообще еще ни одна война не заканчивалась по желанию государей. Нет-нет, тут вам нечего опасаться, и уж тем более Вирриха фон Дауна: этот настоящий командир обошелся бы государям слишком дорого. То есть если бы предстояло выступить против турок, Папы или французов, то тогда можно было бы позволить себе взять на службу такую выдающуюся личность, но уж, поверьте, для осады Мюнстера лучше вас никого не найдешь.

Иоганн фон Бюрен. У меня словно камень с души свалился, славная женщина, словно камень свалился.

Герман фон Менгерссен. Проклятый монах на нас такого страху нагнал.

Торговка овощами. Так получу я теперь разрешение или нет?

Иоганн фон Бюрен. Мы уже сказали: за двадцать золотых.

Торговка овощами. Но ведь я утешила вас. Разве это ничего не стоит?

Иоганн фон Бюрен. Девятнадцать золотых.

Торговка овощами. Прекрасно. Значит, бременским купцам торговля больше не принесет дохода.

Герман фон Менгерссен. Их заботы.

Торговка овощами. А я потеряю свои комиссионные.

Герман фон Менгерссен. Ваши заботы.

Торговка овощами. Вы так считаете? Как вы полагаете, что произойдет в Мюнстере, если мы перестанем снабжать деликатесами царя Бокельзона? Царь будет голодать.

Иоганн фон Бюрен. Ну и пусть! Ну и пусть!

Торговка овощами. Будет! Будет! Но царь Бокельзон, в отличие от своих несчастных подданных, не захочет умирать с голоду, он капитулирует, и вашей славной и такой прибыльной войне наступит конец.

Собирается уйти. Иоганн фон Бюрен останавливает ее.

Иоганн фон Бюрен. Милая женщина, вы, как и раньше, даете нам десять золотых и продолжаете снабжать царя деликатесами.

Торговка овощами. Все равно торговля не принесет купцам прибыли.

Иоганн фон Бюрен. Пять золотых.

Торговка овощами. Тоже нет.

Герман фон Менгерссен. Позорно так обращаться со старыми вояками.

Торговка овощами. Ну так как?

Иоганн фон Бюрен. Хорошо, вы получите разрешение бесплатно.

Торговка овощами. Но и тогда купцы из Бремена окажутся в убытке.

Иоганн фон Бюрен. И тогда тоже?

Торговка овощами. Они требуют двадцать золотых за то, чтобы царь и дальше мог набивать брюхо.

Герман фон Менгерссен. Двадцать золотых?

Иоганн фон Бюрен. Выходит, мы должны за это платить?

Торговка овощами. Именно вы. Обе наши церкви предают анафеме любого, кто торгует с Мюнстером. Он рискует попасть в ад, и поэтому двадцать золотых – не слишком большая плата. А поскольку и мне грозит такая же участь, я требую еще двадцать золотых за свои вечные муки. Итого, если считать и действовать по-христиански, получается двадцать пять золотых.

Герман фон Менгерссен. Я выражаю протест.

Торговка овощами. Кому?

Иоганн фон Бюрен. Это подлейший шантаж.

Торговка овощами. Я постепенно начинаю терять к вам симпатию.

Иоганн фон Бюрен. Ну хорошо. Забирайте двадцать пять золотых и убирайтесь скорее в город.

Торговка овощами. Другое дело. И с торговлей тогда все в порядке.

Иоганн фон Бюрен. Главное, война спасена.

Герман фон Менгерссен. И все же мы повесим армейского священника.

Оба рыцаря уходят.

Торговка овощами. Пробил твой час, монашек. Дела твои очень плохи.

Монах. Я лишь хотел вразумить мир, торговка овощами.

Торговка овощами. И ты вразумил его? Что-то незаметно. Твой разум служил двум негодяям, а теперь тебе конец. Ничего не поделаешь! Нам остается лишь отправиться в город. (Уходит с тележкой.)

2-й ландскнехт. Давай, давай, монашек. Военно-полевой суд ждет. (Хочет увести монаха.)

1-й ландскнехт. Не торопись. (Обыскивает монаха.) У тебя, гуманист, остался еще гульден.

Монах. Он принес мне счастье. Он спас мне жизнь.

1-й ландскнехт. Тебе не повезло, гуманист. Теперь ты сможешь оплатить им только обед палача. (Прячет гульден в карман.)

Оба ландскнехта уводят монаха.

18. Танец

Сцена театра епископа. Обнаженный до пояса Бокельзон держит в руках ведро с краской и кисть.

За ним волочится огромный красный шлейф, на голове – корона. Книппердоллинк.

Книппердоллинк. Иоганн Бокельзон из Лейдена!

Бокельзон. Кто мешает мне на сцене бывшего театра епископа? (Мажет себя красной краской.)

Книппердоллинк. Несчастнейший из твоих подданных.

Бокельзон. Приветствую тебя, несчастнейший из моих подданных!

Книппердоллинк. Я отдал тебе все свое богатство и всю свою власть, а ты отнял у меня дочь.

Бокельзон. Из всех моих семнадцати жен она была самой любимой.

Книппердоллинк. Я бежал от греха и оказался во многом виноват, я искал Бога в нищете и впал в отчаяние.

Бокельзон. Небесами нужно повелевать. Если мне потребуется архангел Гавриил, я свистну, и он тут же спустится на Землю.

Книппердоллинк (кричит). Покажись, Господь, покажись, чтобы я ощутил твое присутствие! (Пристально смотрит вверх.)

Бокельзон. Ну и?

Книппердоллинк. Нет ответа.

Бокельзон. Попытайся! Шепни мне, Господь, шепни! Это всегда помогает.

Книппердоллинк. Шепни, Господь, шепни и утешь меня! (Долго смотрит вверх.)

Бокельзон. Звучит впечатляюще.

Книппердоллинк. Ничего.

Бокельзон. Действительно. Лишь треснувший навес над сценой и луна светит сквозь облака. Возгреми, Всемогущий, возгреми!

Бокельзон. Всемогущий!

Книппердоллинк. Возгреми, Всемогущий, возгреми и повергни меня в прах за грехи мои!

Бокельзон. Великолепно. Действительно, ощущение полного отчаяния. Поздравляю.

Книппердоллинк. Бог молчит. (Смотрит вверх.)

Бокельзон. Чем ему вам ответил?

Книппердоллинк. Вокруг ничего, кроме пустой сцены.

Бокельзон. А ничего другого и нет.

Книппердоллинк. Я пропал.

Бокельзон. Славься, твое отчаяние, о несчастнейший из моих подданных, оно ограничивается проблемой религии и не переходит в политические требования. Ты достоин носить за мной шлейф и танцевать со мной на сцене театра епископа.

Они начинают танцевать.

Бокельзон.

 
Эй, ленивая падла, чья рота жирна,
Я тебя вопрошаю, рябая луна:
Хорошо ли из кресел небесных видна
Тебе – набок корона и мантии грязь,
Когда я здесь танцую, сам Бокельзон князь?
 

Книппердоллинк.

 
О, из мертвого камня, ты – лунный колос, —
И дыханье твое – как по коже мороз.
Я в сиянье твоем, словно загнанный пес.
Все танцую, и ноги едва волочу,
И покорнейше шлейф этот алый тащу.
 

Бокельзон.

 
Я в лейденском театре был на роли
Третьей – в списке папаши героя.
 

Книппердоллинк.

 
И вконец обнищал, о несчастнейший я,
Когда долг не вернули мне злые князья.
 

Бокельзон.

 
В Мюнстере у Эгидия ворот
Воодушевлял я стихами народ.
 

Книппердоллинк.

 
Я с желудком больным своим после застолья
Воспринять могу только Писанье Святое.
 

Бокельзон. Ты говоришь стихами, несчастнейший из моих подданных, ты говоришь стихами!

Книппердоллинк. От отчаяния, лишь от отчаяния.

Бокельзон.

 
А я питомец муз!
Лишь к совершенству в творчестве стремлюсь!
За это – злата звон и дев краса —
Все мне! Так повелели Небеса.
 

Книппердоллинк.

 
Отныне, отринув богатство, я Страх Обрящу лишь Божий в отхожих местах.
 

Бокельзон.

 
Использовав злобу христиан, Бокельзон,
Сумел я обгадить сей Новый Сион.
 

Книппердоллинк.

 
Опозорена дочь. Сам во вшах и дерьме.
Слышу: красные крысы крадутся по мне.
 

Бокельзон.

 
Здесь, под крышей небес, потанцуем немножко.
 

Книппердоллинк.

 
Друг за другом бежим, как за кошкою кошка.
 

Бокельзон. Такие же грациозные.

Книппердоллинк. Такие же быстрые.

Бокельзон. Такие же горячие.

Книппердоллинк.

 
Повисла луна колесом над землей.
И скоро я также повисну, и в злой
Почувствую пытке я каждый зубец,
И вот – четвертуют меня под конец.
 

Бокельзон.

 
Луна! О как ты золота, пышнотела,
От прелестей этих твоих обалдел я.
Летит к тебе страсть моя – за облака,
И похоть моя – словно ярость быка.
Иди, дрянь, сюда! Не валяй дурака!
 

Книппердоллинк.

 
За Полярной звездою мы Млечным Путем…
 

Бокельзон.

 
…Небо вместе с землею мы вдруг разнесем.
 

Начинают изображать Страшный Суд.

Бокельзон.

 
Судный день недалек. Он придет, и тогда
Бокельзон царь спокойно войдет в зал суда.
 

Книппердоллинк.

 
Голый он, окровавленный, все свои вирши
Гордо произнесет пред Судьею Всевышним.
 

Бокельзон.

 
И вострепещут и, страхом гонимы,
Взлетят разом ангелы и херувимы.
 

Книппердоллинк.

 
Мир – только театр. Господь наш поймет,
Встанет и тихо в отставку уйдет.
 

Бокельзон.

 
Прочь, херувимы! Ангелы – вон!
 

Книппердоллинк.

 
Тогда и воссядет на Божеский трон
Анабаптистов король – Бокельзон.
 

Бокельзон.

 
И насладится небесным мгновением —
Поставленным им же светопреставлением.
 

Книппердоллинк.

 
И занавес в гуле оваций падет:
Всемирной истории кончится ход.
 

Бокельзон. Овации. Вот именно. Овации. А теперь мы покинем сцену бывшего театра епископа, о несчастнейший из моих подданных, мы покинем также царский дворец и прямиком направимся к воротам Эгидия.

Уходят.

Книппердоллинк. Мы же вновь скроемся во тьме.

19. Сдача города

На подступах к Мюнстеру. Из ворот Эгидия выходит Бокельзон.

Бокельзон.

 
Истоптанная вестфальская мякина,
Запятнанная грязью, зараженная,
Наполовину развалившаяся,
Битком набитая спасателями мира и безумным бабьем,
Готовая, словно связка соломы, вспыхнуть от
Огня моей фантазии.
Слишком уж немецкий городишко,
Ты меня больше не устраиваешь.
Аплодисменты – вот в чем я нуждаюсь,
В восторженной публике,
В буре оваций.
Ибо тот, кто здесь мне еще хлопает,
Просто сошел с ума от голода
И сжался в комок из страха перед поражением,
Пытками и смертью на виселице.
И потому убогий, мелкий городишко Мюнстер,
Забытый Богом и всеми меценатами,
Прощай, я покидаю тебя.
 

На сцену выходят государи, военачальники и ландскнехты. Кардинал на носилках, епископ в кресле на колесах.

 
Вы, государи, собрались у стен города,
Который вот уже несколько лет противостоит вам.
Я предстал перед вами в образе царя.
Я, как подобает комедианту, играю фарс,
Где в изобилии встречаются отрывки из Библии
И мечты о лучшем мире.
О нем ведь как мечтал народ.
И я занялся для вашего же увеселения
Тем же, чем и вы,
То есть правил, творил произвол
И поступал по справедливости,
Вознаграждал меценатов, палачей и одержимых
Честолюбием,
Прельщал лаской,
Использовал благочестие и подлинную нужду,
Жрал, пьянствовал, спал с женщинами,
Подобно вам, томился от скуки, присущей любой власти,
Которую я – уж этого вы точно не можете —
Возвращаю вам прямо здесь.
Спектакль окончен, о несравненные государи.
Я лишь носил вашу маску и ни в коей мере
не уподоблялся вам.
 

Распахивает ворота Эгидия.

 
Мюнстер ваш! И гнев свой, и ярость
Излейте на тех, кто еще здесь остались.
Им – пытка! Я вольный мыслитель и лишь режиссер.
И венок мне из лавров! А не топор!
 

Государи дружно аплодируют.

Кардинал. И его вы не взяли в свою труппу, епископ?

Курфюрст. Великий артист!

Ландграф. Я предлагаю вам пожизненный договор.

Курфюрст. Он принадлежит моему театру.

Кардинал. Приди в Наши объятия, Бокельзон. (Прижимает его к груди.)

 
Актера Мы вам не отдадим, ландграф Гессенский.
Бокельзон, получая тройной оклад по высшей ставке, будет играть на Нашей сцене,
Которая благодаря ему станет самой лучшей в Нашей
Священной Германской империи.
 

Подводит его к носилкам.

Бокельзон усаживается в них.

 
Ландскнехты, займите город и три дня бесчинствуйте в нем.
Жестоко покарайте его, за это с вас никто не спросит.
Господь отвергнул свое лицо от Мюнстера,
Так уподобьтесь ему, и грех не ляжет на вас.
Оставьте только в живых несколько зачинщиков —
Они предстанут перед трибуналом.
И пусть среди них один окажется лишенным дара речи —
Его мы выдадим за Бокельзона.
Блюдя формальность и исполняя так волю
Нашего всемилостивейшего императора.
 

Под ликующие возгласы уходит. Вместе с ним уносят Бокельзона. Государи и ландскнехты врываются в город. Перед беспомощным епископом ворота закрываются.

20. Епископ поднимает мятеж

У стен города замер в ожидании епископ.

Из ворот выходят ландграф Гессенский и курфюрст, они кланяются епископу и удаляются.

Затем город покидают Иоганн фон Бюрен и Герман фон Менгерссен, они встают перед епископом и сгибаются в поклоне.

Иоганн фон Бюрен. Мюнстер вновь принадлежит вам, епископ!

Оба уходят. Сверху спускаются клетки.

Двое ландскнехтов вносят на сцену плаху с подвергнутым колесованию Книппердоллинком и ставят ее перед епископом. Затем они отдают честь и уходят.

Книппердоллинк.

 
О Господи! О Господи!
Взгляни на мое изувеченное тело,
Измолотое твоей справедливостью.
Ты не желаешь отвечать.
Ты дохнул холодом на мое сердце,
Хотя Ты не побрезговал ни одним из моих даров.
Выслушай же мой отчаянный стон,
Восприми муки, которые терзают меня,
Исторгаемый моим ртом крик, ибо я на последнем издыхании хочу воздать Тебе похвалу.
Господи! Господи!
Мое тело, словно в чаше, лежит
На этом жалком колесе,
И чашу эту Ты до краев заполняешь своей милостью.
 

Умирает.

Епископ.

 
Помилованный колесован, совратитель – помилован.
Совращенные перебиты, победа вылилась в издевку над победителями.
Суд осквернен судьями,
Смесь из вины и заблуждений,
Из благоразумия и необузданного безрассудства
Растворяется в мерзости.
Выскреби, Книппердоллинк, милосердие из окровавленных спиц
И обвини меня. Встань, епископ Мюнстерский!
 

Поднимается.

 
Встань, древний старец, на ноги,
В клочья изодрана епископская мантия,
Опозоренный твоим бессилием крест вбей в землю!
Этот бесчеловечный мир нужно очеловечить.
Но как? Но как?